Экзамен без шпаргалки. Глава 7. 1967-1969 годы

               
Летом 1967 года мне посчастливилось побывать во Франции. Оставив позади «железный занавес», наша делегация очутилась на другой планете. Экскурсии по научным институтам, заседания и доклады приятно чередовались с удовольствием любоваться чудесами мировой цивилизации. Мы бродили по волшебным улочкам, музеям, отрываясь от нашей делегации и нарушая полученные в Москве инструкции. И все дороги вели нас в Лувр, к самой загадочной на свете женщине - Джоконде.
Ещё одна женщина покорила меня в Париже - Вера Вениаминовна Хвостова, известнейший советский генетик. Её я знала с первых дней работы у Н.П.Дубинина, но только в Париже появилась возможность познакомиться близко. Когда-то она была аспиранткой Н.П. Дубинина, с 1956 года работала в его лаборатории в группе ботаников. Её эрудиция, лёгкий, весёлый нрав покоряли раз и навсегда.


В зарубежных поездках с нашими товарищами всегда происходили чудеса, забыть которые невозможно. Любой гражданин страны, где мало хлеба и «нет секса», желает побывать в «чреве» Парижа, на Пляс Пигаль. Побывали и мы. В «чреве» нас потрясли невиданной красоты и размеров рыбы и невероятное количество мяса. Что касается секса, то приобщение к нему оказалось трагикомическим. Сразу же при нашем появлении на Пляс Пигаль одна дама местного значения сразу положила глаз на нашего красавца и мёртвой хваткой вцепилась ему в плечо. Он рванулся и бросился бежать по прилегающей к площади узенькой улочке. Она неслась за ним, носок к пятке. Наше стадо дружно бросилось за ними, вызывая недоумение среди жмущихся к стенам домов парижан. Когда дама, наконец, отстала, ругая нас последними словами, мы в изнеможении приземлились на тротуар и долго хохотали до колик. В тёмных парижских лабиринтах еле нашли гостиницу.


Почти все деньги я потратила на музеи и в Москву привезла лишь два резиновых мяча для девчонок. Страсть к мячам была у меня с раннего детства. Как только мы попали в Париж, первое, что я увидела, были неописуемой красоты мячи, и я сразу же решила, что без них из Парижа не уеду. На обратном пути в Москву я сидела в самолете рядом с Верой Вениаминовной и Дмитрием Константиновичем Беляевым - директором новосибирского Института цитологии и генетики. Говорили о мутационной селекции. Вера Вениаминовна сказала вдруг:
 - Вам надо докторскую диссертацию защищать.
 - Да что Вы, я кандидатскую всего четыре года назад защитила.
- Какое это имеет значение! Мой вам совет - не откладывайте. Дмитрий Константинович, возьмёте молодого соискателя?
- С удовольствием.


***
Вера Вениаминовна Хвостова в 30-е годы была аспиранткой Н.П.Дубинина, работала в институте Н.К.Кольцова и в 1948 году вместе с другими генетиками была уволена. В 1956 году она стала одной из первых сотрудниц лаборатории Н.П.Дубинина и работала в группе ботаников, а 1965 году перешла в новосибирский Институт цитологии и генетики и переехала служить науке в Сибирь. Вера Вениаминовна была ведущим цитогенетиком растений в нашей стране, её работы признаны мировой наукой. Она много помогала молодёжи, и молодёжь платила ей искренней любовью.


***
Полгода я думала, сомневалась, что-то доделывала и, наконец, решилась писать диссертацию. В самом начале 1968 года я притащила домой рабочие журналы. Вся литература была дома, под рукой. Каждый вечер, вдоволь наготовившись, настиравшись и наубиравшисъ, я раскладывала на нашей квадратной «молодёжной» тахте всю диссертационную утварь, высыпала пачку цветных карандашей и мы втроём - я и две девицы двух и пяти лет принимались за работу. Рядом, за маленьким письменным столом, сидел вечнопишущий Виталий. Все мои черновики, деревянные части тахты и окружающие стены скоро были размалёваны всеми цветами радуги. В десять часов две «диссертантки» укладывались спать, а я строчила еще два-три часа.

Продолжение следует на следующее утро, когда я пулей влетаю в 49-й троллейбус на конечной остановке у нашего дома, стремительно занимаю переднее сидение слева и тотчас погружаюсь в свой мир, разложив на коленях черновики и журналы. И мне ничуть не мешает другой мир за моей спиной, в котором оттаптывают друг другу ноги, говорят друг другу «комплименты» и тащат кошельки.


Сорок минут троллейбусного времени были самыми продуктивными, они произвели на свет треть диссертации и весь автореферат от введения до выводов. К маю труд был готов, и я отвезла его машинистке. Неожиданно она пропала, по домашнему телефону отвечали, что она переехала на новую квартиру, на работе никаких сведений не было. Я уже начала впадать в панику, когда она объявилась, - была в больнице, при переезде на новую квартиру сломала ногу. Ещё через два месяца я поехала, наконец, за диссертацией. Шёл проливной дождь, и на обратном пути, когда я садилась в автобус, какой-то дядя выбил у меня из рук папку. Мой труд украсил мостовую. Собрав кое-как всё до последнего листочка, я вернулась к машинистке. Лишь осенью передала многострадальную диссертацию в Новосибирск.


В Москве в то время не было ни одного специалиста, который мог бы оппонировать мою диссертацию, но я стала искать оппонентов по всей стране. Поскольку это было мое «личное» дело,  ездить приходилось в выходные или праздничные дни.   И вот 29 апреля 1968 года я поехала в Киев к известному генетику Петру Климентьевичу Шкварникову. Купила «с рук» билет и днём 30 мая незваным гостем явилась к нему домой. Встретил он меня как родную и сразу же дал согласие на оппонирование. Когда от него я приехала на вокзал, там было светопреставление. Весь Киев ехал в Москву на Первое мая. Когда подавали состав, вагоны брали штурмом. И я ринулась. В безумной тесноте и духоте, стоя всю дорогу на ногах я благополучно прибыла в Москву.


В следующие выходные дни я полетела в Грузию к Г.С.Тедорадзе. Немного я знала о том, что такое Кавказ, поэтому Виталию сказала, что лечу в Краснодар. Мне было известно  лишь то, что Г.С.Тедорадзе живет в селе Мцхета. Я долетела до Тбилиси, на автобусной станции узнала, каким автобусом можно доехать до этого села. И благополучно прибыла к Г.С.Тедорадзе. Именно к нему я поехала потому, что он методом индуцированного мутагенеза впервые в нашей стране вывел вошедшие в практику сорта сельскохозяйственных растений.

Когда я явилась к нему и сказала, что я Зоз из Москвы, он воскликнул: «Ты знаешь, кто такой Зоз?! Зоз - это великий ученый! А ты говоришь Зоз!»
После того, как он очень внимательно изучил мои документы и получил в подарок оттиски моих работ, он начал бегать по увитой виноградом веранде, поднимать вверх руки и восклицать: «Господи! Ко мне Зоз приехал!» Он был уже очень стар и болен и, увидев это, я не стала говорить ему, зачем приехала, сказала, что хотела своими глазами увидеть создателя первых сортов, и он был счастлив. С огромным букетом кинзы, которую я обожаю, я вернулась в Москву.


***
В 1968 году из Института общей генетики вынужден был уйти Виталий. К этому времени у нас были любимый дом, любимые дети, любимая работа. И вдруг удар судьбы. С середины 1960-х годов в институте Н.П Дубинина начался злокачественный процесс, нанёсший генетике немалый ущерб. Бесконечные конфликты привели к тому, что от Н.П.Дубинина ушли талантливые учёные. Первыми среди них были В.В.Хвостова, В.В. Сахаров, Н.Н.Соколов, Б.Н. Сидоров. Все они были с Н.П.Дубининым ещё с начала 30-х годов, когда он - молодой талантливый учёный - стал заведующим Отделом генетики в институте Н.К.Кольцова. Они же были первыми его сотрудниками, когда в 1956 году он получил лабораторию в Институте биофизики. В 1966 году Н.П.Дубинин был избран действительным членом АН СССР, стал лауреатом Ленинской премии. И начал одного за другим терять своих верных соратников.


После нелёгких поисков работы Виталий устроился сначала доцентом в Московский педагогический институт им. В.И. Ленина, а в начале 1970 года перешёл в Московское отделение ВНИИ растениеводства, где возглавил Отдел радиационной генетики и радиобиологии. Этот отдел располагался в деревне Шебанцево недалеко от станции Белые Столбы по Павелецкой железной дороге. В конце 50-х годов здесь было создано Гамма-поле, предназначенное для научных и селекционных работ в области радиобиологии и радиационной селекции. На Гамма-поле были приличные опытные участки, и в 1974 году я со своей лабораторией перебралась на них. Сотрудники Гамма-поля жили в расположенных неподалёку домах.

В казённом доме из трёх комнат жили не только мы с детьми, но и сотрудники моей лаборатории, работавшие на наших опытных участках. Иногда приезжали аспиранты, мои или Виталия, и тоже жили у нас. Вечером все собирались за большим столом. Виталий над всеми подшучивал, терраса тряслась от нашего смеха.


 Особенно подолгу жил у нас мой аспирант из Баку М.Ш.Бабаев. Он работал так энергично, что мои сотрудники называли его трактором. Над ним Виталий тоже любил шутить, но и Меджнун тоже не без юмора, и нас очень забавляли их перепалки.


 Иногда у нас происходили веселые или грустные истории. Однажды Виталию подарили петуха Петю и трёх курочек. Наш сосед Николай Боронец, у которого петух в курином гареме был так стар, что уже не кукарекал, посмотрев на нашего красавца, сказал: «Такому нужно кур семь, не меньше». «Перебьётся» - ответил на это Виталий. Но Петя был с ним не согласен. Утром он взлетел на крышу сарая и оглядел окрестности. Через две минуты он уже наслаждался жизнью в соседнем дворе, а старый владелец гарема безоговорочно капитулировал в кусты. Вместе с ним ушла такая же старая курочка.

В положенное вечернее время Пётр важно восседал на своем троне. Когда же его захотели свергнуть, он так яростно сопротивлялся, что Виталий сказал Николаю: «Ладно, пусть остаётся, расплачиваться будешь яйцами». Старого петуха изловили и водворили в наш сарай, забыв про его подружку. А рано утром у дверей сарая возлюбленную не кукарекавшего петуха нашли мёртвой.


***
В мае 1969 года я летела на защиту диссертации. В самолете мой сосед покосился на скрученные в рулон таблицы.
- В Академгородок на защиту?
- Да, угадали.
- На какой совет?
- Объединённый, биологический.
- Какое совпадение, я туда же. Кандидатскую там защитить не проблема. А вот на защиту докторской я лечу второй раз. То оппонент не приехал, то кворума нет - члены совета ведь со всей Сибири на большой совет съезжаются.
 Он подлил масла в огонь. Я и так волнуюсь, а теперь ещё добавились новые опасения. Поселившись в гостинице Академгорадка, я пошла к учёному секретарю совета. Им оказался симпатичный молодой человек. Встретил он меня несколько странно. Долго смотрел то на фотографию на документах, то на меня. Я увидела его явную озабоченность и спросила, в чем дело.
- Для нашего совета вид у вас очень несолидный.
- Что же это за совет такой?
- Поживёте - увидите. Вы и приехали защищать на такой совет, потому что слишком несведущи и наивны, да ещё ладно бы кандидатскую, а то докторскую!
В день защиты, с утра пораньше, я развешивала таблицы в конференц-зале. Забежал учёный секретарь:
 - Кажется, всё в порядке, кворум должен быть, все члены большого совета приехали.


 Я несколько успокоилась. Моими оппонентами были В.В.Хвостова и В.Б.Енкен, жившие в Академгородке, и Н.Н.Карташова из Томского университета. Накануне вечером все они звонили мне в гостиницу, успокаивали, подбадривали. Сказали, что на диссертацию поступило 99 отзывов. П.К.Шкварникав учёным советом был отвергнут именно по той причине, что кворум - дело важное, а оппонент живёт за тридевять земель и может не приехать.
 Ко мне подошёл мой воздушный попутчик:
- Так Вы оказывается, докторскую защищаете? Вам повезло, говорят, кворум сегодня есть. А вот у меня опять прокол, оппонент не приехал.
 В этот момент влетел встревоженный ученый секретарь:
- Я же говорил, вид несолидный. Всех членов большого совета распугали. Они заходят в зал, смотрят, какая-то девчонка развешивает таблицы, думают, что докторскую заменили кандидатской, и уходят. Теперь вот отлавливаю кого в буфете, кого в лаборатории, кого в библиотеке.
Но, наконец, все в сборе. Д.К.Беляев открывает заседание совета. После оглашения результатов голосования все поздравляют меня, говорят приятные слова. Сибиряки устроили незабываемый вечер в честь моей защиты и покорили меня. Моё имя оказалось благодатным материалом для стихов.


***
1969 год отмечен и печальными событиями. В этом году ушёл из жизни самый светлый, талантливый, бескорыстный, честный и преданный науке человек, Владимир Владимирович Сахаров. Именно он, будучи аспирантом классика мировой генетики Н.Н.Кольцова, был в числе первых в нашей стране, кто достиг успехов в поиске химических мутагенов. Его работы начала 1930-х годов и работы Г.А.Надсона и Г.С. Филиппова, а также М.Н.Мейселя, выполненные незадолго до этого, открыли эру индуцированного мутагенеза и создали базу, на которой впоследствии трудились и добивались успеха наши и зарубежные крупные учёные. В 50-70-е годы он активно работал в области полиплоидии растений и много сил отдал созданию тетраплоидной гречихи.


***
Вскоре начались приключения с моей диссертацией. После поступления в ВАК её отправили на отзыв. Я знала, что попала она к Н.П.Дубинину, и была спокойна. Ну не мог он дать отрицательный отзыв! Однако время шло, из ВАК не была никаких известий. Наконец по прошествии года меня вызвали туда. Дали почитать отзыв. В нём было написано, что рецензент хорошо знает соискателя и его работу, что работа заслуживает самой высокой оценки, но «диссертация могла бы быть написана лучше». Эти последние слова для ВАК ничего не значили. Необходимо написать «заслуживает», либо «не заслуживает». Когда меня спросили, что я по этому поводу думаю, я ответила, что любая диссертация может быть написана лучше, так же как и любое платье может быть сшито лучше.

Мне сказали, что если бы рецензент не был столь велик и авторитетен, то диссертацию комиссия ВАК могла бы утвердить, но в сложившейся ситуации её придется отправить на дополнительный отзыв. Через некоторое время мне позвонили друзья из Ленинграда и сообщили, что моя диссертация пришла на отзыв в университет к известному учёному и автору учебников по генетике М.Е.Лобашёву, что он её читал и одобрил. Я хорошо знала М.Е.Лобашёва, много раз встречалась с ним на совещаниях, он всегда лестно отзывался о моей работе. Я успокоилась, но через три дня пришло известие, что у М.Е. Лобашёва инфаркт. Долго проболев, к великому сожалению, он умер.

Диссертацию переправили в ВАК, прошёл ещё один год. Через некоторое время мне позвонил Б.Л.Астауров и радостно сообщил, что ему на отзыв пришла моя работа, что он незамедлительно даст отзыв. Я недолго радовалась, как вдруг меня вызвали в ВАК. Там сказали, что Б.Л.Астауров дал прекрасный отзыв, но слишком поторопился, что вызвало подозрение, так как диссертации у академиков обычно долго вылёживаются. В связи с этим диссертацию снова послали на отзыв. Дав положительный отзыв, директор НИИ сельского хозяйства Нечернозёмной зоны Г.В.Гуляев поставил точку в затянувшейся истории. В мае 1972 года, ровно через три года после зашиты, диссертация была утверждена.


***
Физические перегрузки и душевные терзания свалили меня. Трижды подряд я переболела ангиной. Начались проблемы с сердцем. На неотложке меня отправили в академическую больницу, где я пробыла два месяца. Врачи решили, что мне срочно надо удалить гланды, для чего отвезли меня в Первую городскую больницу. Забыть её невозможно. В хирургическое отделение запрещалось брать личные вещи. В приёмном покое с меня всё сняли, надели на голое тело солдатскую шинель, на босые ноги - сапоги, на голову - полотенце и в декабрьские морозы повели по длинному больничному двору, как арестанта. В двадцатиместной палате круглосуточно кого-то привозили, кого-то увозили, одни стонали, другие храпели, посетители и няни толкались днем и ночью. После трёх бессонных суток я вернулась в академическую больницу, четырёхместный рай. 


Гланды терзали меня всю жизнь. В пять лет я переболела скарлатиной, после чего начались бесконечные ангины. Врачи решили, что гланды надо удалять. Но когда меня посадили в кресло, и хирург подошел ко мне со страшными инструментами, я закричала так, что папа выхватил меня из кресла. Втроём, папа, мама и я, обливаясь слезами и взявшись за руки, бежали по улицам Краснодара домой, как будто хирург тот гнался за нами со своими инструментами. За квартал до нашего дома в магазине «Игрушки» купили мешок кукол и зверей.
Когда в академической больнице мне сказали, что гланды нужно срочно удалять, я испугалась. Но меня убедили, что операцию будет делать виртуоз, грузин Хаперия Реваз Владимирович, и что я ничего не почувствую. Посадив меня в кресло, он сказал: «Открой широко рот, я только посмотрю». Я открыла рот и через несколько мгновений услышала: «Вставай, иди шашлык кушай».


Летом я ещё плохо себя чувствовала, и Виталий настоял на том, чтобы я взяла отпуск. С детьми мы отправились в Крым, где месяц прожили в раю под названием «Никитский ботанический сад».


А в моё отсутствие разыгралась трагедия. За главного на наших экспериментальных полях оставалась Т.В.Сальникова. На наших посевах в Михнево вовремя не была накрыта сеткой пшеница, и воробьи склевали всё дочиста. Для ВИРа, где опытные посевы всегда содержались в идеальном порядке, это был нонсенс. Директор позвонил заместителю директора Института химической физики, тот вызвал И.А.Рапопорта, дал ему машину, и Иосиф Абрамович выехал на поле. Это был первый и последний случай, когда он был на наших посевах. Для меня трагедия заключалась в том, что почти полностью была уничтожена коллекция мутантов пшеницы.


***
Но был и светлый, очень светлый праздник в моей жизни. С 1973 года Ваня и Антонина Ивановна остались жить вдвоём, и теперь ничто не мешало нам быть вместе. Я долго ждала этого, стиснув сердце и зубы. Сердцем же Алексея в это время всё больше и больше владела любовь к дочери Машеньке, рождённой в третьем браке. Забирать Ваню от бабушки теперь было слишком поздно. На протяжении всего предшествовавшего периода мы с Алексеем виделись только на конференциях, как правило, издали.

Но однажды судьба свела нас. В 1974 году было принято постановление правительства «О развитии молекулярной биологии и генетики в СССР». В связи с этим была назначена партийная проверка Института молекулярной биологии АН СССР. Меня включили в состав комиссии, возглавляемой А.В.Яблоковым. Я позвонила в партком Молбиологии, чтобы договориться о встрече, и, когда голос ответил мне, что я могу прийти в любое время, сердце моё вдруг сильно забилось. На следующий день я пришла в партком института. Встретил меня Алексей, и три дня нам вместе пришлось потрудиться.


Теперь же, когда он уехал от Антонины Ивановны и стал, как и я, приходить к ней и Ивану, мы иногда случайно встречались. Он увлекался живописью, и мы подолгу говорили с ним то о каком-либо художнике, то о картине, Антонина Ивановна принимала участие в наших часто горячих спорах.
У нас сложились очень странные отношения. Выйдя вечером из дома Иорданских, молча мы сворачивали в Неопалимовский переулок, некоторое время бродили по нему так же молча, и лишь изредка поглядывая друг на друга, затем выбирались на Садовое кольцо, и здесь наши дороги расходились. Что-то давали нам эти загадочные погружения в прошлое. Возможно, они необходимы были для того, чтобы простить друг друга за всё в нашем настоящем.