3
Суворовский бульвар. Здесь решится моя судьба. Бульварное кольцо с чугунной изгородью и старыми деревьями станет любовью на всю жизнь.
Первого сентября 1950 года я прихожу в институт и иду в библиотеку.
- Дайте мне, пожалуйста, какую-нибудь литературу по биологии, учебники или научные труды.
Тощее существо в очках с явным удивлением смотрит на меня.
- Никаких книг по биологии нет.
- И учебников нет?!
- И учебников нет. В 1948 году все изъяты.
- Неужели ничего нет?
- Есть отчет сессии ВАСХНИЛ 1948 года.
- Ну, давайте ВАСХНИЛ, - говорю я упавшим голосом, не зная, что это такое.
Я тщательно изучаю расписание лекций и занятий всех курсов и вижу, что, кроме ботаники, ничего интересного для меня нет. И сегодня - лекция по ботанике. «Антон Романович Жебрак», - представился лектор.
После лекции я еду домой и приступаю к изучению отчёта. Я читаю доклад Т.Д.Лысенко «О положении в биологической науке», в котором он клянет «буржуазную идеологию вейсманистов-менделистов-морганистов», яростно отвергает хромосомную теорию наследственности и генетику как науку, читаю другие доклады. Мне уже становится скучно, как вдруг я выхватываю фразу: «мы сейчас находимся на грани крупных открытий в генетике», и дальше: «ген - это единица материальная, в отношении которой имеется возможность прийти к большим практическим успехам». Эта фраза из выступления И.А.Рапопорта. Внимательно вчитываюсь в текст. Он небольшой и каждой своей фразой отстаивает теорию гена. Неужели он один против всех? Защитников хромосомной теории было немного всего 8 человек. Но, главное, они были. И среди них А.Р.Жебрак. Я не слишком хорошо понимаю, что такое «мичуринская биология», и почему хромосомная теория наследственности является буржуазной. Однако доводы последователей этой теории кажутся мне убедительными. Снова и снова вчитываюсь в доклады «морганистов» и, наконец, убеждаюсь в том, что я на их стороне.
На следующий день я уже спешу на кафедру ботаники. «Профессор А.Р.Жебрак» - читаю на двери. Энергично стучу в дверь и, получив разрешение войти, с трудом открываю её. Коренастый, с довольно строгим лицом человек идёт мне навстречу, поражая какой-то необыкновенной монументальностью, несмотря на небольшой рост.
- Чем могу быть полезен?
- Я бы хотела..., - Я с испугом смотрю на него и молчу.
- Что бы вы хотели?
- Я хочу заниматься генетикой.
- Генетикой?! Вы студентка?
- Да, я на первом курсе.
- Но вы же в фармацевтический институт учиться пришли! Займитесь фармакологией или фармакогнозией.
- Я хочу заниматься генетикой, - повторяю я.
Он медленно стал ходить по кабинету, недоверчиво поглядывая на меня. Его молчание и какая-то грусть в глазах озадачили меня. Я поняла, что мой визит некстати. Вдруг неулыбчивое лицо его смягчилось.
- Приходите в конце сентября. К нам на работу придет генетик Сахаров Владимир Владимирович. У него большой опыт по руководству студенческими научными кружками.
Лицо его осветилось каким-то внутренним светом, стало добрым и очень приятным.
- Обязательно приходите, - сказал он неожиданно мягко и подал мне руку.
***
Позже я узнала, что А.Р.Жебрак стажировался в 1929-1931 годах в Колумбийском университете, в лаборатории профессора Лесли Денна и в Калифорнийском технологическом институте, у профессора Томаса Гента Моргана - автора хромосомной теории наследственности. В 1945 г. по заказу антифашистского комитета советских учёных в американском журнале «Наука» он опубликовал обзорную статью «Советская биология» об основных исследованиях, проводимых в нашей стране в области генетики на современном уровне. При этом он писал: «критика генетики академиком Т.Д.Лысенко основана на чисто умозрительных и наивных заключениях и при всей своей агрессивности не может нарушить успешного развития генетики в СССР». В мае 1947 г. он был назначен президентом Академии наук БССР. В конце того же года, в разгар «холодной войны», противники А.Р.Жебрака за статью в американском журнале обвинили его в низкопоклонстве перед буржуазной наукой, дискредитировали в глазах общественности и устроили над ним «суд чести». На этом «судилище» он не признал своей вины, но ему был вынесен общественный выговор с занесением в личное дело. Его сняли с поста президента АН БССР. После сессии ВАСХНИЛ 1948 года его уволили с кафедры генетики Тимирязевской сельскохозяйственной академии и исключили из партии. Длительное время он был без работы. Опального профессора с большим трудом приняли на должность и.о. зав. Кафедрой ботаники Московского фармацевтического института с испытательным сроком и под личную ответственность директора института профессора А.Д.Туровой.
***
1950-ый год был периодом апофеоза лысенковщины. Невежество в биологии беспрепятственно нарастало. Взамен изъятых из библиотек учебников и учебных пособий отечественных и зарубежных авторов по генетике были рекомендованы «шедевры» мичуринской биологии - «Агробиология» академика Т.Д. Лысенко и стенографический отчёт августовской сессии ВАСХНИЛ 1948 года, изданные многотысячными тиражами. В том же году в газете «Правда» появилась статья «народного» академика» «Новое в науке о биологическом виде», где автор изложил свои псевдонаучные рассуждения о скачкообразном перерождении одного ботанического вида в другой.
Естественно, что на этом фоне трудно было вести серьёзные разговоры о генетике и тем более учить этой науке студентов, да ещё в институте другого профиля. И только недавно я узнала об истинной реакции А.Р.Жебрака на мой визит к нему в сентябре 1950 года из рассказа его сына Эдуарда Антоновича Жебрака: «Спустя много лет в кругу своих коллег, на конференциях молодых учёных Антон Романович неоднократно вспоминал об этой встрече. Иронизируя над собой, он подробно рассказывал о диалоге маститого профессора и студентки - первокурсницы: «Моя относительно спокойная жизнь в Фарминституте была нарушена появлением в моем кабинете неизвестной мне студентки. Это очевидно «задолженница», которая не сумела сдать экзамен по ботанике и пришла договариваться со мной о его пересдаче, - подумал я. Я уже приготовился выслушивать обычные стенания своих просительниц о трудностях студенческой жизни, материальной необеспеченности, безквартирности, несчастной любви и т.д. и т.п., которые сопровождались обычно обильными слезами. Концовка этих откровений была традиционна: «Вы профессор, и только вы можете исправить мое бедственное положение, если примете экзамен по ботанике». Но, когда моя посетительница заявила мне о своём желании заниматься генетикой, мне показалось, что я ослышался. За время моего пребывания в Фарминституте это было первое упоминание об этой науке. Сознавая всю неустойчивость своего положения в МФИ, я задумался. На короткий миг я вспомнил о тех нравственных и физических страданиях (два инфаркта), которые испытал в последние годы за свои научные убеждения по генетике. Неужели же всё это ожидает и её? Я пытался указать этому юному созданию на другие, менее опасные, но проторенные пути в науку - фармакологию или фармакогнозию. Однако мои увещевания и красноречие никоим образом не убедили мою собеседницу. «Я хочу заниматься генетикой», - упрямо повторяла она. «Похоже, что это провокация», - мелькнуло у меня в голове.- «Она вызывает меня на откровенный разговор с целью выяснения моей истинной «перековки» в мичуринца, которую я обещал администрации института при поступлении на работу». Задав ей несколько вопросов, я взглянул внимательно в её глаза, и понял, что ошибся в своих подозрениях. Её уверенный тон, смелость и решительность в общении с московским профессором свидетельствовали о том, что это не был какой-то мимолётный эмоциональный порыв, а хорошо выверенное желание серьёзно освоить основы генетики.
Спустя некоторое время я рассказал об этом разговоре Владимиру Владимировичу Сахарову, который, проводя практические занятия со студентами, был более, чем я, осведомлён об их научных устремлениях. Мы пришли к обоюдному согласию об организации научного кружка при кафедре ботаники по изучению основ генетики». Администрация Фарминститута не возражала против этого, поскольку А.Р.Жебрак и В.В. Сахаров сумели доказать, что знание законов генетики необходимо всем специалистам в области медицины, в том числе и фармацевтам.»
***
В конце сентября, когда я поднялась на второй этаж, из кабинета А.Р.Жебрака вышел немолодой человек, совершенная красота которого и какой-то необыкновенно светлый лик поразили меня.
- Вы Сахаров? - неожиданно для себя выпалила я.
- Сахаров. А вы кто?
- Антон Романович, может быть, говорил вам обо мне? Я хочу заниматься генетикой.
- Как же, как же, говорил! Давайте зайдём в лабораторию, побеседуем.
- Садитесь. Меня зовут Владимир Владимирович.
- А меня - Нимфа.
- Нимфа? Оказывается, нимфы бывают не только лесные и морские, но и городские. Кто же дал вам такое имя?
- Бабушка и батюшка.
- Как это?
- Когда бабушка принесла меня в церковь крестить, батюшка полистал церковные книги и сказал, что меня надо назвать именем Нимфа.
- И где же это счастливое событие произошло?
- В городе Павловске на Дону.
- Так значит, вы хотите заниматься генетикой. А что вы читали?
- Читала? Я читала отчёт сессии ВАСХНИЛ.
Владимир Владимирович смеётся, но глаза добрые, и мне не обидно.
- Где же вам посчастливилось читать отчёт сессии?
- Здесь, в библиотеке дали.
- Но почему вы решили изучать не процветающую мичуринскую биологию, а поруганную генетику? Впрочем, можете не отвечать. Молодые всегда тянутся к тому, что запрещено.
Владимир Владимирович что-то спрашивает, я отвечаю, в душе рождается свет и уверенность. «Это он! Мой учитель! Я нашла его!»
- Не будем терять времени, - говорит между тем Владимир Владимирович.
- Завтра я принесу вам учебник по генетике.
Назавтра он встречает меня, держа в руках книгу в чёрном переплёте.
- Это прекрасный учебник. Авторы Синнот и Денн.
Была суббота. Поблагодарив и положив книгу в портфель, я выбегаю на Суворовский бульвар. Осень уже правит здесь свой золотой бал. Листья падают тихо, нехотя. Я подставляю им лицо, ладони, кружусь вместе с ними. И снова и снова влюбляюсь в это земное чудо - осень. Дома я жадно набрасываюсь на учебник и провожу с ним всё время без остатка. Худющая, с сине-зелёной радугой под глазами, предстаю в понедельник перед Владимиром Владимировичем и протягиваю ему книгу.
- Неужели ничего не понятно? - испуганно спрашивает он.
- Да нет, почти всё понятно, я уже всё выучила, - по ученически отвечаю я.
- Ну, это мы проверим. Сейчас мне нужно уже идти домой, я живу недалеко. Вы можете проводить меня?
Мы вышли на бульвар.
- Так вы действительно «всё выучили»?
- У меня большая тренировка. Мне всю жизнь нужно было учиться на пятёрки.
- Ну что же, этот учебник я, кажется, тоже знаю на пятёрку. Давайте соревноваться. Вы мне будете задавать вопросы, а я вам.
У дома Владимира Владимировича мы остановились. На прощанье он подарил мне эту книгу, которая, как самая ценная реликвия, хранится у меня. Снова и снова перечитываю я учебник, всё новые и новые возникают вопросы. После практикума по ботанике, который ведёт Владимир Владимирович, остаюсь на «дополнительные занятия». Вместе со мной остаются ещё две студентки из моей группы. С ними я подружилась ещё в техникуме. Мое безудержное стремление учиться и учиться, «как завещал нам Ленин», заразило их. Они «заработали» дипломы с отличием и тоже поступили в Фармацевтический институт.
Потекли голодные студенческие годы. Я получала повышенную стипендию. С невероятным трудом растягивала её на месяц, лишь в крайнем случае прибегала к своим сбережениям. Но был и праздник каждый день - пирожок с повидлом в институтском буфете. Раз в неделю я выкраивала деньги на Третьяковскую галерею, Музей изобразительных искусств им. А.С. Пушкина, другие музеи. Чего мне не хватало катастрофически, так это денег на дорогу. В последнюю неделю месяца я иногда ходила домой пешком. Мой путь лежал от Суворовского бульвара через площадь Восстания и Красную Пресню до Беговой улицы и далее до задворков Боткинской больницы, где стоял старый деревянный двухэтажный дом, в котором я жила. Время от времени я вскакивала в проходящий на моем пути транспорт и две-три остановки ехала «зайцем». Ходить пешком по Москве я полюбила с тех пор, когда однажды наша весёлая дворовая сокольническая компания решила пройти пешком от Сокольнического парка до Парка культуры им. Горького. Эти походы вошли у нас в привычку и приносили немало удовольствия.
Владимир Владимирович принёс мне ещё книги по генетике и, когда я их «проглотила», пригласил к себе домой, чтобы я сама выбрала, что читать дальше. Он жил на последнем этаже дореволюционного дома со своей сестрой Софьей Владимировной. Она встретила меня своей необыкновенно доброй улыбкой и сразу пригласила к столу. Стол был накрыт, и на нём было довольно много приборов. Позже я перестала удивляться обилию приборов на столе у Сахаровых. Здесь всегда кто-либо обедал или ужинал, часто приходили и без приглашения. Все окна дома были заставлены цветами в больших и маленьких горшках. Книжные полки занимали все стены квартиры.
После непривычного для меня обильного обеда мне было не до книг, но я всё же прошлась вдоль полок и выбрала толстую книгу - труды Н.К.Кольцова.
- Это мой учитель, - сказал Владимир Владимирович.
- А где он сейчас?
- Затравили его, - сказал Сахаров, - уничтожили. Он был великим учёным, директором Института экспериментальной биологии, в котором я и многие другие генетики работали до 1948 года.
На лицо его легла тень. Я быстро подошла к огромному жасмину и спросила, цветёт ли он. Владимир Владимирович оживился и стал подробно рассказывать о жизни своего любимца.
Поздно вечером я прощаюсь с Сахаровыми, иду по Козихинскому переулку, мимо Патриарших прудов. «Как мало я ещё знаю. Как много предстоит узнать». И я узнаю всё больше и больше о выдающемся русском учёном Н.И.Вавилове, о талантливых генетиках Г.Д.Карпеченко, Н.К.Беляеве, Г.А.Левитском. Доносы лысенковцев сгубили их всех.
С начала 1930-х годов В.В. Сахаров занимался экспериментальным мутагенезом - получением наследственных изменений путём воздействия на живые организмы физическими и химическими факторами. Придя в фармацевтический институт, Владимир Владимирович продолжил свои работы, начатые им тогда, когда он был аспирантом Н.К.Кольцова.
***
Весной 1951 года мы с Владимиром Владимировичем начали готовиться к опытам в ботаническом саду фармацевтического института. Сад расположен недалеко от Красной Пресни и - для меня это немаловажно - близко от дома. Мы раздобыли семена самых разных культур и начали ставить опыты по химическому мутагенезу. Всё лето я провела в ботаническом саду. Наши опыты порадовали нас диковинными плодами. На многих растениях, особенно на кориандре, появились плоды необычных размеров и формы, я не могла ими налюбоваться и нарадоваться.
Но надо было думать и о хлебе насущном. К середине лета мой капитал достиг нулевого значения. Я уже подумывала о Ярославском вокзале, но меня неожиданно выручила соседка Нюра. Она пригласила меня сходить за грибами, и поскольку мы собрали этих красавцев невероятно много, большую часть она продала на рынке и поделилась со мной вырученными деньгами. После этого весь август прошёл в «грибной лихорадке». Грибы помогли мне не протянуть ноги на втором курсе института.
***
Второй курс принёс большие перемены в мою жизнь. Мы с Владимиром Владимировичем решили создать серьёзный кружок по генетике, и я написала объявление: «На кафедре ботаники работает кружок по генетике. Желающие могут обращаться к старосте кружка Н.3оз». Я нашла гвоздь в стене вестибюля института и пыталась повесить на него это объявление. Ко мне подошёл студент нашего курса Алексей Иорданский.
- Что, мадам, хотите повеситься?
- Хочу, но не получается.
- Сейчас получится.
Прочтя объявление, он обомлел.
- А ты не боишься, что тебя заметут вместе с Жебраком и Сахаровым?
- Не заметут, если ты не донесёшь.
На первом курсе с Алексеем мы почти не общались. Все девчонки боялись его неисчерпаемого сарказма. Но с самого начала первого курса у меня возникла дружба с его мамой Антониной Ивановной Иорданской, которая была доцентом на кафедре анатомии человека. Однажды я довольно рано пришла на занятия по анатомии и стала помогать ей готовить наглядные пособия, мы разговорились и сразу же подружились. Иногда, встретив меня в коридоре, она приглашала на чай. К чаю она пекла такие пирожки, какие никто в мире печь не мог и не сможет.
Кружок по генетике сразу же заработал невероятно продуктивно. В него пришли Лёша Иорданский, Валя Андреев, Лёва Гуманов, Миша Оганесян и другие студенты. Все они впоследствии стали видными генетиками.
Однажды Владимир Владимирович поручил мне на заседании кружка сделать доклад по полиплоидии - экспериментальному кратному увеличению числа хромосом. После доклада на осеннюю благодать Суворовского бульвара мы с Алексеем вышли вдвоём. У меня был «пешеходный период», и, сказав «до свиданья», я повернула налево и зашагала по проторенной дороге. Алексей догнал меня.
- Ты что, недалеко здесь живёшь?
- Совсем рядом.
- Нельзя ли узнать, где?
- От Пресни рукой подать.
- А сколько километров до Пресни? Ты не считала?
- Считала.
- И сколько же?
- Государственная тайна.
- А что-нибудь ещё, кроме вейсманизма-морганизма, тебя интересует? - спросил он, видимо, для того, чтобы поддержать разговор.
- Ничто, - сказала я с пафосом.
- Так целыми днями и долбишь по генам и хромосомам?
- Думаю, что в Большой театр хожу чаще тебя!
- Интересно, что стоит дороже - билет на троллейбус или билет в Большой театр?
- Ты догадлив, но не слишком. В Большом моя соседка билетёршей работает.
- Так тебя не только за менделизм привлечь можно, но и за взятки!
- Что-то ты, мне кажется, тоже менделизмом начинаешь увлекаться. Смотри, как бы тебя не привлекли.
- Ну, мне легче, я скажу, что увлекся не менделизмом, а менделисткой.
Мы дошли до Садового кольца.
- Мне туда, - махнула я рукой в сторону Пресни.- А тебе?
- Мне налево, но, может, я провожу тебя?
- Нет, нет! Я быстро побежала через площадь Восстания, время от времени оглядываясь и помахивая рукой, а Алексей ещё долго стоял, глядя мне вслед.
Наш кружок набирал силу. Мы часто собирались то в институте, то у Владимира Владимировича дома. Позже напишут, что В.В. Сахаров руководил кружком, который подпольно работал у него дома. Это неверно. Мы открыто работали в институте. Это было небезопасно для А.Р.Жебрака, В.В Сахарова, да и для студентов. Лысенковский ураган ещё бушевал, но мы предпочитали редко вспоминать об этом.
***
Тихий зимний вечер 1952 года. За окном лениво кружат крупные хлопья снега. Владимир Владимирович что-то пишет за маленьким столиком. Рядом с толстой книгой с важным видом сидит Валя Андреев. В комнате Софьи Владимировны на диване сидим мы с Лёвой Гумановым и смотрим недавно купленный Владимиром Владимировичем альбом «Эрмитаж». Софья Владимировна - на кухне, и оттуда, всё сильнее, не давая возможности ни на чём сосредоточиться, по всей квартире распространяется дух жареной баранины. «Нимфа, Ваша очередь», - слышу я голос Владимира Владимировича. Я прихожу в его комнату. Он ставит на проигрыватель пластинку и вопросительно смотрит на меня. «Мусоргский. Хор девушек», - говорю я. «А это что?». «Моцарт, а что - не помню». «Уже неплохо», - успокаивает меня Владимир Владимирович. За ужином уютно, спокойно, тепло. Домой уходить не хочется.
***
Знойным июльским днём 1953 года Алексей Иорданский, Валя Андреев и я со своим учителем шагаем по просёлочной дороге к даче А.Р.Жебрака в Крюкове. Время от времени Владимир Владимирович входит в придорожные заросли, срывает лист или цветок и, высоко подняв его над головой, кричит: «Кто первый?» В конце пути он подводит итоги и объявляет победителя, который чаще других первым произносил правильное название редкой находки.
Антон Романович радостно встречает нас, угощает деревенским молоком с душистым хлебом. Потом мы изучаем его уникальные коллекции земляники и мичуринских сортов плодовых деревьев. Отдыхаем на берегу маленькой речки, протекающей прямо по краю дачного участка.
Поздним вечером, прощаясь с нами, Владимир Владимирович говорит: «В следующее воскресенье едем в Ромашково». Мы много раз были в этом райском подмосковном уголке. Он отличался удивительным изобилием редчайших растений, и поэтому вопрос «кто первый» звучал там очень часто. Боюсь, что этой благодати там уже нет, её изуродовали, как и ботанический сад Фарминститута.
***
Занимавшиеся в кружке ребята много читали, увлечённо работали. Алексей к концу курса уже читал А.Вейсмана, Т.Моргана, в портфеле таскал толстенную дореволюционную книгу Е.А.Богданова «Менделизм», которую купил из-под полы около букинистического магазина. После занятий мы гуляли по любимому Бульварному кольцу. Нет, я ещё не была влюблена, но счастье било во мне ключом! У меня был Учитель, и рядом со мной был самым красивый парень моего института!
В мае начались работы в ботаническом саду. Мы снова копали, сеяли, пололи, взвешивали и измеряли. После экзаменов на втором курсе Алексея призвали на месяц на военные сборы, и Антонина Ивановна, дружба с которой всё крепла, пригласила меня погостить на даче в Хлебникове.
Месяц пролетел. Я сижу на изумрудно - зелёном берегу, рядом лениво плещется канал, но я не слышу зова его прохлады, смотрю на перекинутый через него мост. По нему сегодня или завтра должен пройти заветный поезд. Тогда ещё не было электричек с автоматически закрывающимися дверями, и я знала - у моста, где поезд идёт тихо, Алексей спрыгнет с подножки.
И вот я срываюсь и птицей лечу ему навстречу, он подхватывает меня и долго кружит.
- Слушай, ведь я ещё не говорил, что люблю тебя!
- Люблю! Люблю! — несётся над каналом.
Мы с Алексеем были в разных группах и встречались у Сахарова или на кафедре ботаники. Домой уходили всегда вместе — либо на вкуснейший обед Антонины Ивановны, либо на тощий ужин ко мне домой. Часто бегали в Дом учёных, там всегда было что-нибудь интересное.
***
Между тем сквозь свинцовые тучи стали пробиваться лучи света. В конце 1952 — начале 1953 годов в «Ботаническом журнале» и «Бюллетене Московского общества испытателей Природы» стали появляться статьи с критикой Т.Д.Лысенко. В «Ботаническом журнале» была опубликована статья известного генетика Н.В.Турбина, в которой он критиковал учение Т.Д.Лысенко о возможности «зарождения одного вида в недрах другого». Там же появилась критическая статья Н.Д.Иванова. Журналы ходили по рукам, их читали и перечитывали.
В институте и дома мы снова и снова возвращались к вопросам о том, почему Сталин поддерживал маразматическое «учение» Т.Д Лысенко, почему «мичуринская биология» стала «партийной платформой», а Т.Д.Лысенко её лидером. С этими вопросами я больше, чем к другим, приставала к Алексею. Он много читал, и его называли «ужасно умным».
- Если страной может управлять кухарка, то кто может руководить наукой? Он Сталина устраивает, систему устраивает. Его «социалистическая мичуринская биология» — это же краеугольный камень ждановской идеологической борьбы. Он же цементирует сталинскую теорию «обострения классовой борьбы по мере развития социализма».
- Всё так, — вздыхаю я. - К тому же он заморочил Сталину голову «квадратно-гнездовым способом», высокими урожаями и надоями в Горках Ленинских, обещанием урожай в стране в пять раз поднять, выполнить и перевыполнить сталинский «план преобразования природы».
- Да, и ещё он имеет возможность донести весь этот бред до вождя лично.
В мартовские дни похорон Сталина в «Правде» Т.Д.Лысенко опубликовал статью «Корифей науки». В ней он поведал, что Сталин лично читал его доклад в 1948 году и одобрил его.
***
На третьем курсе во время зимних каникул мы с Алексеем поженились. Жить мы стали с Антониной Ивановной. Она рано овдовела. Муж её, Борис Алексеевич Иорданский, был известным в Москве врачом-терапевтом. Старший сын её Владимир Борисович после окончания МГИМО работал в Вильнюсе.
Если бы не бурная ночная жизнь Садового кольца, куда выходили наши окна и где с воем носились четырёхколёсные звери, свою жизнь я вполне могла бы назвать счастливой. Я ещё больше полюбила мужественную и добрую Антонину Ивановну. Во время войны она защитила кандидатскую диссертацию, вырастила двух прекрасных сыновей, после смерти мужа доучила их. Она очень много читала, прекрасно знала классическую и современную литературу, с ней всегда было интересно и спокойно.
После смерти Сталина наступило тягостное ожидание. Какая ситуация сложится в государстве, сельском хозяйстве и науке, какие отношения будут между Н.С.Хрущёвым и Т.Д.Лысенко, можно было только предполагать. В США к тому времени разработали методы получения гибридных семян кукурузы, которые давали колоссальные результаты. «Кукурузника» Хрущёва они явно интересовали, однако Т.Д.Лысенко отзывался о них нелестно, и можно было надеяться, что он не сможет проторить тропу к сердцу Никиты Сергеевича. «Ботанический журнал» и «Правда» всё чаще стали публиковать статьи с критикой Т.Д.Лысенко. Между тем за рубежом началась эра молекулярной биологии. Американец Джеймс Уотсон и англичанин Френсис Крик создали модель ДНК, что стало крупнейшим достижением биологической науки ХХ века.
В начале 1954 года Владимир Владимирович пригласил нас с Алексеем к себе и с заговорщическим видом сообщил, что в МГУ состоится конкурс научных студенческих работ. Он предложил мне выступить на нём со своей работой. Алексей засомневался:
- Да там же лысенковское логово! Там в каждой щели по мичуринцу, да ещё титулованному!
- И всё же, я думаю, стоит рискнуть. Нимфа, вы как считаете?
- Рискнём, пожалуй.
- Ну, тогда нужно придумать какое-нибудь туманное название, например, «Получение новых форм растений», чтобы пропустили на конкурс, а там видно будет, - предложил Алексей.
Так и сделали, доклад мой в списке принятых работ оказался последним. Зато после голосования мои болельщики поздравили меня с первым местом. Через неделю мне должны были вручать премию. Я с нетерпением ждала этого события, а Алексей подшучивал надо мной, говорил, что комиссия «ещё разберется», и премии мне не видать, «как своих ушей». И он оказался прав. Когда я приехала за премией, мне было заявлено, что «произошло недоразумение». Работа «никак не может быть премирована, поскольку это работа по генетике, а такой науки не существует».
Из университета я помчалась к Владимиру Владимировичу домой. Он открыл дверь, я, радостная и возбужденная, впорхнула в прихожую. Увидев меня, он крикнул сестре:
- Соня, иди скорее сюда. Нимфа премию получила!
- Получила, но не премию, а большую фигу!
- А отчего же тогда такая радость?
- Как отчего? Я же теперь битая, а значит, совсем своя. Понимаете? Совсем своя!
- Ну, раз своя, тогда едем к Бельговским, там сегодня собирается весь генетический бомонд.
Я позвонила Алексею, и втроём мы поехали к Бельговским. В огромной коммунальной квартире жили известнейшие наши генетики - Александра Алексеевна Прокофьева - Бельговская и Марк Леонидович Бельговский. Здесь я познакомилась со всеми московскими генетиками, в том числе с Николаем Петровичем Дубининым.
***
Середина 50-х годов ознаменовалась многими событиями, оставившими след в отечественном сельском хозяйстве, биологии и нашей судьбе. Н.С. Хрущёв начинает реформы в сельском хозяйстве, в том числе освоение целины. Т.Д. Лысенко в Большом театре председательствует на заседании в честь 100-летия со дня рождения И.В. Мичурина. Физики, химики и биологи вступают в борьбу с «мичуринской биологией».
В письме, написанном ими в ЦК КПСС, говорилось об огромном уроне, который нанёс Т.Д. Лысенко отечественной науке. Это письмо возымело своё действие, и «великий мичуринец» был снят с поста президента ВАСХНИЛ. Удар этот, однако, не был для него смертельным. Ему удалось, пригласить Н.С. Хрущёва в Горки Ленинские, заморочить ему голову «великими достижениями» и снискать его доверие. К тому времени, как мы с Алексеем окончили институт, начался важнейший для нас процесс. Благодаря неутомимой деятельности президента Академии наук А.Н. Несмеянова в стране стали создаваться новые научно-исследовательские институты и лаборатории. В борьбу за создание генетической лаборатории в академическом институте включился член - корреспондент АН СССР Н.П. Дубинин. Его уверенность в том, что генетическая лаборатория будет создана, и его обещание взять нас на работу окрыляли нас, и мы следили за каждым его шагом на пути к новой жизни.
***
Николай Петрович Дубинин — выдающийся российский генетик. Его учителями были гиганты науки - Н.К.Кольцов, С.С.Четвериков и А.С.Серебровский. В 1932 году он стал заведовать Отделом генетики в Институте экспериментальной биологии, в 1946 году был избран членом—корреспондентом АН СССР и в сентябре 1948 года уволен с работы вместе с другими генетиками. Самыми известными его работами в области фундаментальной генетики являются исследования по делимости гена и эффекту положения гена, большой вклад был сделан им в популяционную генетику.