Запах сирени смешивался с медом и заканчивался флёром теплого навоза. Таким было её воспоминание о своих детских вёснах. Не обязательно было все это видеть, можно было вдыхать с закрытыми глазами и все равно её душу подхватывал ветер и уносил в поля, роднее которых она не знала. Она махала во сне руками, будто что-то видела. Но снились ей только запахи. Это их она пыталась коснуться или разогнать, как их сельский колдун тучи на посевной.
В одном из углов старого дома, того, что приютило её тёплое детство, стояла гитара. Отцова. Мама так сказала. Ещё говорила, что когда-то на её грифе было семь струн. Она верила, хоть сейчас и осталась только одна. Мама никогда не запрещала ей касаться инструмента, но у неё самой было какое-то благоговение перед ним, перед памятью об отце, которого она не помнила.
А однажды её у гитары поймал солнечный луч, видно, не случалось ей быть в этом месте в такое время суток. Вид инструмента заворожил её, мелкие пылинки в луче солнца были неторопливыми. Она коснулась струны и замерла, затаила дыхание. Звук рассек воздух и метнулся куда-то ввысь. Пространство вокруг неё вдруг заполнилось невидимым кружевом. Почему-то ей подумалось, что оно кремово-пыльных тонов. Она даже подняла голову, чтобы его лучше рассмотреть. А воздух был до зыби знакомым, в нем таял звук, рожденный единственной струной.
Она сохранила отцовскую, почти бесструнную гитару до самой старости. Берегла её во всех переездах и перестановках. Не давала себе засиживаться возле неё и попусту тревожить гитарный звук. Она трогала осиротевшую струну лишь в самые важные дни - светлые или тёмные. От раза к разу внутри неё услышанный звук претерпевал метаморфозы, становясь мелодиями и сюжетами. Внутри неё он всегда становился началом чего-то большего, чем был сам по себе.
А к старости она ещё приучилась вышивать. Крестик, гладь, мережка. Она уже даже стала импровизировать, заставляя покорную иголку создавать новые ходы, слова бывалый шахматист. Вышивала картины, рубашки, платки и салфетки. Но одно платье, казалось, она будет вышивать вечно. Оно было темно-синим и длинным. Расшивала она его гладью, белым с голубым. Но не она его будет уже надевать. Кто-то. Она готовила его себе на смерть. И все тянула с окончанием. Думала, что крадет у смерти время, все не заканчивая и не заканчивая вышивку. Кто знает? Может оно так и было. И потом уже, когда она будет облаченной в это платье, кто-то коснется единственной струны отцовской гитары и она споет ей своё последнее соло.