Глава 11,
в которой мы познакомимся со странной «кукушкой»,
узнаем о необычных и удивительных событиях из жизни «бога войны» Сергея Катина,
а также побываем во Мге предвоенной.
Карельский перешеек, декабрь 1939 года, пос. Мга, 1912-1941 годы
Эйно поправил снайперскую винтовку, отхлебнул горячего кофе из термосной фляги, и удобно расположился в своём гнезде на высокой сосне.
Оттуда открывался изумительный вид на небольшое озеро, занесенное снегом, с обрывистым, скалистым берегом с одной стороны, и пологим песчаным с другой. Собственно говоря, это было не совсем озеро, а часть системы реки Вуокса, которая пронизывала практически весь перешеек от Ладоги до Финского залива, образуя извилистые протоки между озерцами, кишащими всяческой рыбой, иногда широко разливаясь, а иногда теснясь меж скалистыми берегами, создавая бурные пороги. На озерах порой встречались небольшие острова, каменистые, с замшелыми валунами, поросшие вонзающимися в небо соснами.
На одном из таких островков жил в детстве несколько лет и сам Эйно, вместе со старой бабкой (точнее говоря, она приходилась ему прабабкой) Лемпи.
Эйно часто вспоминал, как лет с девяти, взяв у старого Юрьо Ярвинена лодку, выходил на ней в заветную протоку, где щуки было видимо-невидимо, и за пару часов его лодка была переполнена богатым уловом - рыба копошилась на дне, мешая поставить поудобнее ноги. Он отвозил добычу домой, бабке Лемпи, знавшей множество рецептов засолки, вяления, копчения зубастой хищницы, и не забывал отблагодарить деда Юрьо за лодку парочкой – другой рыбин. Юрьо был уже слишком стар, чтобы самому заниматься рыбалкой, но уху варил – «ум отъешь»! Он, по-соседски, приглашал добытчика с бабкой Лемпи на наваристую уху, при «сотворении» которой не забывал добавить, кроме травок и кореньев, собранных в лесу и на небольшом огородике возле дома, немножко водочки из заветной бутылки со старорежимным орлом. Во время «торжественного обряда» Юрьо что-то бормотал под нос неразборчиво, и завершал «священнодействие» торжественным опусканием в бурлящее на костре в старом медном котелке варево рдеющего уголька. Тот с шипением гас, выпуская клубы пара, и чудесная уха приобретала лёгкий запах лесного костра, дополняя до идеала сочетание свежей, только что пойманной рыбы, и богатства карельских трав.
А после сытной трапезы, приняв «для аппетита» пару стаканчиков настойки на травах, Юрьо начинал нескончаемые рассказы про свою молодость, прошедшую в других местах, в стольном городе Санкт-Петербурге, о службе в царской армии, о походах и сражениях… Когда-то давно он был бравым гвардейским поручиком, но, поссорившись с командиром полка (Юрьо никогда не называл причину ссоры, отделываясь общими фразами, но, по слухам, здесь была задета честь дамы), был отчислен из гвардии и переведён в том же чине в пограничную стражу. Строптивый поручик был отправлен в Заамурский округ пограничной стражи, на охрану строящейся КВЖД. Принимал участие в русско-японской войне, получил Георгия 4-й степени. Выйдя в отставку после очередного ранения в стычке с бандой хунхузов, он вернулся сначала в Петербург, а затем перебрался в лесной и озерный край Карельского перешейка, где построил дом на небольшом островке, по соседству с домом старой Лемпи. Сейчас, после тяжёлых потрясений, связанных с революцией в Российской империи и обретением Финским княжеством независимости, и последовавшей вследствие этого гражданской войной, он был рад оказаться подальше от всяческих властей – и от советских, и от финских, не слишком жаловавших офицеров российского корпуса пограничной стражи, даже бывших.
Эйно слушал стариковские байки, раскрыв рот, пока Лемпи не говорила:
- Ладно, Юрьо, полно сказки сочинять – мальцу спать пора, - и, забрав слабо сопротивляющегося, сонного Эйно, уводила его домой.
Юрьо иногда рассказывал маленькому другу сказки и пел песни на русском языке, и Эйно понемногу, желая понять эти необычные истории, выучил русский. Понимал он язык хорошо, но говорил со смешным финским акцентом, хотя старался запомнить правильное произношение. А для Юрьо это была возможность не забыть родной язык - ведь его настоящее имя было Юрий Степанович Озеров, а имя Юрьо Ярвинен – просто перевод его имени и фамилии на финский лад. Ведь долгое время у финнов не было фамилий – ни к чему они на хуторах, а городские жители часто носили шведские или немецкие фамилии. И только лишь в конце 19-го века стали появляться свои, финские фамилии, часто образованные или от имени предков, или по прозвищу, или переводные с других языков, а то и по названию местности. Так и Эйно получил фамилию Лоухинен - от названия места, где родился.
А появился он на свет в пристанционном поселке Лоухи строящейся Мурманской железной дороги в 1916 году. Отца своего Эйно не знал – как позднее ему рассказала бабка Лемпи, им был пленный немец, работавший на строительстве «чугунки». Мать Эйно, 16-летняя Аннике, возила молоко железнодорожным рабочим, строившим пути недалеко от хутора, где она жила с бабушкой и прабабушкой (почему-то мужчины в семье не задерживались надолго – кто-то умирал, кто-то уходил из семьи, так и её родители погибли во время шторма на Ладоге). И у неё случился скоротечный роман с одним из строителей, весёлым парнем с василькового цвета глазами и завораживающей улыбкой. Как его звали, и что с ним случилось потом, Эйно узнал только в 1935 году. Тогда отец, Эрих фон Риттер, оказавшийся гауптманом Абвера (подразделение Abteilung Abwehr II Sonderdienst, занимавшееся терактами, диверсиями и выполнением особых задач) нашёл Эйно и его сестру – близнеца Айну в городе Виипури (Выборге), и принял живейшее участие в их судьбе…
Какое-то движение вывело Эйно из воспоминаний о детстве. Он насторожился и приложил к глазам цейсовский бинокль. Нет, почудилось. Хотя… Нет, это лиса, выскочив из-за куста, хвостом сбила пушистую шапку снега. Тот обрушился с тихим шорохом, и плутовка, сама испугавшись, подпрыгнула на месте, и припустила в сторону ближнего хутора. Там, на поле, она надеялась полакомиться мышатинкой. Вдруг Эйно услышал в собственной голове весёлый девичий смешок.
- Опять Айна подсматривает – с теплой улыбкой подумал он.
Они были не просто брат с сестрой – это было как бы единое существо с двумя телами. Ещё с раннего детства они могли мысленно переговариваться друг с другом на расстоянии, знали, что происходит с каждым из них, и со временем эта связь только крепла.
Эйно снова вернулся к воспоминаниям….
Опять же по рассказам бабки Лемпи, он знал, что в семье из поколения в поколение рождались только девочки, если даже раз в сотню лет появлялся мальчик, он долго не жил, и сделать с этим ничего не могли. Бабка говорила, что давным–давно их семья поссорилась с одним могучим колдуном, и тот наложил на род заклятье. Так ли это – неизвестно, но когда у Аннике должны были начаться роды, все родичи (пришла даже старшая сестра прабабки Илматар, полуслепая Акка, и сестра-близнец бабки Лемпи по имени Вира) собрались вместе, провели очистительные ритуалы и подпитывали силой молодую мать. Сначала появилась на свет Айна, и громким криком заявила о своём рождении. Лемпи сразу же занялась младенцем, а остальные продолжали обряд, не отвлекаясь на кричащую малышку. И вот настал черед Эйно. Он родился маленьким, намного меньше сестры, синеньким, и не дышал. Прапрабабка Илматар подняла тщедушное тельце за ноги, и он повис вниз головой, как ощипанный цыплёнок.
- Я не дам тебе уйти! – вскрикнула старуха, и хлопнула его несколько раз узловатой, но крепкой ладонью по синюшному костлявому задику. Малыш издал свой первый крик, больше похожий на кряхтенье.
- Дышит! Надо быстрее обряд перепекания провести…
Бабки засуетились – сбегали к трем разным колодцам за водой, замесили ржаное тесто, добавив в него только им известные травки, да всё с заговорами и наговорами…
Получившимся ржаным тестом облепили всё еще синенького мальчика, оставив незакрытыми только рот и ноздри малыша. Получившийся «пирог» положили на лопату для хлеба. Войдя в дом, стоявшая перед этим под окном Илматар спросила, как и полагалось по обряду: «Что ты делаешь»? Лемпи отвечала: «Хлеб пеку», и с этими словами задвинула лопату в теплую печь. Илматар ответила: «Ну, пеки, пеки, да не перепеки» и вышла за дверь, а Лемпи достала лопату из печи. Илматар, трижды обойдя избу по ходу солнца, встала под окно и задала тот же вопрос, получив тот же ответ.
И так три раза. После чего Илматар и Лемпи сняли «перепечённого» малыша с лопаты, запекшееся тесто отковыряли с него и бросили корки дворовой собаке, которая их жадно сожрала, взяв на себя болезни ребёнка.
Аннике всё это время лежала обессиленная, прижимая к груди тёплое тельце дочери, и казалось, не понимала, что происходит вокруг, почему такая суета. Она была просто счастлива, родив дочь, и не отражала, что бабки сейчас сражаются ещё за одного ребёнка – первого мальчика в семье за 360 лет.
Если бы вдруг кто-то посторонний зашёл в дом, он бы подумал, что это собрались какие-то ведьмы… И он бы не очень ошибся. Действительно, все девочки, родившиеся в семье, обладали теми или иными способностями, той или иной силы. Если они их развивали, то становились могущественными, почти как их прапрапра…бабка, Лоухи, Хозяйка Севера, от младшей дочери которой они вели свой род. Но, к сожалению, часть знаний была утрачена, войны, прокатившиеся по этим местам, выкосили семью, некоторые девочки оказывались в плену и рабстве, разлучались с семьёй, не успев изучить даже основы Ведовства Севера… Так получилось, что и Аннике не развивала в себе эти способности, была практически обычной девушкой, разве что видела порой вещие сны, но не всегда могла отличить их от снов обычных. Но малышкой Айной бабки занялись всерьёз, передавая ей свои знания и умения, не прерывая обучения ни на день. Поневоле и Эйно, тесно связанный с сестрой, узнал многое из женской магии, не предназначенной для мужчин. Конечно, он не смог усвоить всё, но определённые способности проявлялись и у него. И в том числе, совершенно неожиданные, даже для бабок.
Как-то, ещё маленьким, лет пяти, он сидел на скамеечке около дома, и увидел красавицу в старинной одежде – так сейчас уже никто не ходит. Она стояла напротив него, немного покачиваясь, и была полупрозрачной – Эйно видел как бы сквозь неё бревенчатую стену бани, поленницу у стены. Девушка внимательно всмотрелась в него, и спросила на немного странном языке, который он понимал, но произношение некоторых слов было необычным:
- Ты, что ли, меня зришь?
- Да! – отвечал мальчик, - только ты такая… почти прозрачная.
- Да ты ещё и внемлешь! – восхитилась девушка.
- Ну да, а чего здесь такого?
- Ну, как бы тебе растолковать, чтобы не испугать… Я обитала здесь. Прежде. Весьма давно, когда твоих бабок ещё не было.
- Да ладно! Ты такая молодая, а они старые. А говоришь, что жила здесь до них…
- Они мои прапраправнучки. А я обитаю … ну, молвим так, в ином мире.
Они разговаривали ещё долго, после чего красавица сказала:
- Маленький Эйно, ты мне приглянулся. Я буду приходить к тебе, и мы будем беседовать. Мне так скучно бывает там, где я сейчас…
Внезапно подошедшая Лемпи спросила:
- Малыш, с кем ты сейчас разговаривал, ведь здесь никого нет!
- Приходила красивая тётя, странно одетая. И так смешно говорила…Сказала, что ты и прапрабабушка Илматар – её прапраправнучки. А зовут её Айна, как сестру!
- Брось фантазировать, ты не мог её видеть! Айна умерла 240 лет назад!
Тут подбежавшая маленькая Айна, игравшая до этого в доме с куклами, подтвердила:
- Да, да, да! Мы с Эйно её видели! И Эйно с ней говорил. Она очень красивая, и у неё такое ожерелье с камушками синими, и передник, расшитый жемчугом, и… - захлёбываясь от эмоций, продолжала она описывать странную гостью, которую видела глазами брата, но тот не обратил внимания на эти женские глупости – одежду, украшения. Но сейчас, когда сестра в подробностях их описывала, он вспоминал это, и кивал, соглашаясь с каждым её словом.
- Да-а-а, тяжело тебе будет, малыш, видеть мир мёртвых и разговаривать с ними… - горестно вздохнув, протянула бабка Лампи, а Эйно, хихикнув, ответил:
- Не-е-е, она хорошая, с ней интересно…
Эйно снова из воспоминаний вернулся в настоящее, и внимательно оглядел заснеженную поляну, через которую проходила единственная дорога в этом месте. Вокруг были болота и непроходимые заросли, и «русси», как финны называли вторгнувшихся в их страну советских солдат, могли протащить свою артиллерию только здесь. Но пока ничего подозрительного не было заметно.
Очередная война с русскими началась 30 ноября 1939 года, через неделю после того, как Эйно вернулся в Виипури к матери и сестре после обучения в Германии. Отец, гауптман Эрих фон Риттер, возглавлявший диверсионную школу Абвера, взял вновь обретённого сына на учебу в свою школу. Эйно не стал менять свою фамилию на отцовскую, чтобы не афишировать родственные отношения, и в школе никто не знал об их родстве.
Талантливый юноша быстро обошёл лучших учеников школы в снайперской стрельбе, за что был награждён самим адмиралом Канарисом, главой Абвера, именной винтовкой с гравированной табличкой на прикладе. Также он показал отличные результаты в других дисциплинах – несмотря на маленький рост, Эйно был очень ловким и сильным, не боялся выходить в рукопашной схватке против двух – трёх курсантов одновременно, и непременно побеждал. А уж в искусстве взбираться по отвесным скалам и бегать по пересечённой местности с ним не могли равняться даже выросшие в альпийских деревушках Ганс Кляйн и Отто Ланге, до этого считавшиеся чемпионами школы.
Отец предлагал Эйно должность инструктора в школе. Тот и так, на добровольных началах, помогал штатным инструкторам натаскивать менее подготовленных товарищей. Но юноша попросил время подумать, а пока отпросился домой – очень уж соскучился по матери и сестре. Правда, с Айной он постоянно мысленно общался, и мог видеть и слышать то, что происходило с ней, равно как и сестрёнка была в курсе его дел. Но это была их тайна – у ребят хватило ума не посвящать в свою тайну никого, кроме матери и бабок. Даже внезапно появившийся в их жизни отец ни о чём не догадывался.
Для Эйно война не стала неожиданностью – мать в последнее время часто видела сны, в которых он воевал, видела сцены захвата города советскими солдатами, разрушение их дома. Настроенный несколько скептически к леденящим душу подробностям материнских видений (довольно часто они не сбывались, или всё происходило не так жутко, как виделось матери), Эйно всё же предполагал, что в данном случае она не ошибается. Слишком много стало в прессе пропагандистских заявлений о зловещих замыслах русских – это и их возмутительная нота по поводу артиллерийского обстрела территории СССР с финской стороны, и непомерные требования Сталина по отдаче финнами приграничных территорий Карельского перешейка и островов в Финском заливе…
Всё это наводило на мысли, что войны не избежать. Описанные события и послужили основной причиной того, почему Эйно решил вернуться домой. Германия считалась, после заключения пакта и совместного раздела Польши, практически союзницей Советского Союза, и открыто воевать на данном этапе против него не стала бы. А Эйно не мог позволить захватчикам безнаказанно топтать родные для него земли. Поэтому он явился в штаб шюцкора и предложил свои услуги в качестве снайпера. А уже завтра, в 8 часов утра 30 ноября 1939 года, началась война.
Русские войска танковыми и артиллерийскими ударами лихо проламывали укрепления финнов, преследуя слабо сопротивляющегося противника по пятам. В Кремль летели победные доклады о взятии очередного населённого пункта с трудно выговариваемым для русских названием, о победах в «боях местного значения». А потом случилось то, чего русские не смогли предугадать. Растянувшиеся коммуникации были перерезаны финскими войсками, возникшими как бы ниоткуда, советские дивизии и полки, отсечённые от тылов, остались без подкрепления боеприпасами, продовольствием, снаряжением. Наступили жуткие холода, за 30 градусов мороза, и снега навалило предостаточно, а русские были зачастую одеты в летнюю форму, в холодных сапогах с летними портянками, или вообще, в ботинках с обмотками, суконных шинельках и будёновках, не спасавших от словно ополчившейся на захватчиков финской природы.
Советы оказались не готовы к этой войне. Малообразованные генералы и маршалы, не имевшие опыта организации войны в приполярных условиях, рассчитывали «навалять этим шутам гороховым», как они бахвалились в советских газетах, за пару недель, поэтому не сочли нужным подготовить войска, как следует. Танки и артиллерийские тягачи, заправленные водой вместо зимнего антифриза, с летним топливом и маслом, чтобы не замёрзнуть в такие холода, должны были постоянно прогревать двигатели, что приводило к бешеному перерасходу горючего и съедало моторесурс. Множество техники оказалось брошено из-за поломок, которые невозможно было починить в полевых условиях. Артиллерия оказалась мало эффективной в лесных условиях, где снаряды, не долетая до цели, впустую выкашивали просеки в густо заросших сосняках. Изрезанные речными протоками, болотами и скальными выходами территории, почти не имеющие дорог, создавали серьёзные препятствия для продвижения вперёд. Повсюду были устроены завалы, заграждения, укреплённые огневые точки – как ДЗОТы, так и бетонные ДОТы с броневыми колпаками, оборудованные пулемётами.
А, кроме того, финны вели настоящую партизанскую войну. Легкие маневренные отряды финских лыжников проникали в тыл к красным, минировали дороги и обочины, мосты, дома, имущество. Например, подобрав валявшийся у дороги красивый никелированный велосипед, солдат, приведший в действие мину-ловушку, погибал сам, и мог прихватить с собой несколько товарищей, подошедших полюбопытствовать. А ещё диверсанты могли обстрелять из легкого миномёта или автоматов «Суоми» скопление красноармейцев, и быстро раствориться в заметённом снегом лесу, не опасаясь преследования – хорошо подготовленных лыжников у русских было мало.
Отрезанные от основных сил красноармейцы ожесточённо огрызались, несмотря на холод и голод (были съедены все лошади, подходили к концу концентраты, из которых варили жидкие супчики и кашки, не насыщающие ни в малой степени бойцов). Продовольствие, тёплую одежду и боеприпасы пытались доставлять по воздуху, сбрасывая на парашютах, но зачастую тюки попадали на финскую территорию, и финские солдаты издевательски кричали по-русски: «Спасибо, Сталин, за вкусную гречневую кашу с мясом!»
И вот Эйно, затаившись на снайперской позиции, перекрывающей единственную в этих местах дорогу, по которой могли проехать артиллерийские упряжки Красной Армии, терпеливо ждал, когда разведчики противника пройдут здесь, проверяя безопасность проходов. По другую сторону дороги, на высокой сосне, засел его напарник Мика, простоватый парень с хутора, но очень неплохой стрелок. На его счету было уже несколько подстреленных «русси», в том числе четыре командира – их легко было опознать по белым овчинным полушубкам и тёплым шапкам. Правда, в последнее время они стали маскироваться, носили солдатские шинели, но всё равно, он умел их опознавать. Когда Мика уходил воевать, мать вручила ему молодую несушку, чтобы он носил её за пазухой для согрева. Эйно, не боявшийся холода, нередко подсмеивался над товарищем с его несушкой - грелкой, впрочем, беззлобно – Мика был добрым и наивным парнем, и обижать его не хотелось.
* * *
Однако, пора вернуться во Мгу, к нашей доброй знакомой Кате. После знаковой встречи в декабре 1911 года с Борисом фон Беловым в Мгинском лесу, как и положено, через девять месяцев, в начале сентября 1912 года, Катя родила мальчика. Крепкого, голосистого живчика, который всё время, когда не спал или не сосал жадно материнское молоко, активно двигался, пытался всё схватить ручками и изучить на вкус, грызя ещё беззубыми дёснами. Мальчика назвали Сергеем, отчество Катя записала ему Борисович, а фамилия возникла сама собой – шустрого малыша все знакомые называли «Катин», поэтому и мучиться с выбором фамилии не стали. Так и рос Сергей Борисович Катин в любящей семье егеря Семёна Пахомовича и его жены Лукерьи Демидовны.
Семён был посвящён (частично, правда) в тайну Кати, недаром они дружили более сорока лет, он же помог оформить документы, более соответствующие нынешнему возрасту своей старой подруги. Когда она пришла к нему после перерождения, егерь представил девушку всем, как свою племянницу, приехавшую после смерти родителей из деревни под Новгородом, и поселил у себя. Старая же Катя очередной раз исчезла бесследно, правда, оставив Кате молодой приличную сумму денег и кое-какое имущество, что было подтверждено нотариально. Для чего был сделан такой хитрый ход? Молодой девушке с маленьким ребёнком и без мужа было сложно прожить в то время, нужен был защитник, покровитель. А Семён пользовался авторитетом среди сельчан, на его родню никто косо бы не посмотрел. Конечно, Катя и сама была отнюдь не беззащитной жертвой, но лишний раз показывать свою силу и способности не хотела. Нужно было сперва обжиться в новом образе.
Быстро оправившись после родов, Катя продолжила лечить людей, так же собирала лечебные травы и корешки, готовила чудодейственные отвары и настойки. Лукерья, у которой Катя спасла от смерти сына много лет назад, с радостью ухаживала за маленьким Серёжей, подменяя мать, когда та уходила в лес на дальние поиски целебных растений – кое-какие виды трав росли далеко, в нескольких днях пути. Конечно, Кате не обязательно было работать – у неё был скоплен неплохой запас сокровищ, как золотых и серебряных монет, так и драгоценностей. Среди них были и подарки старых друзей из прежней жизни – супруги Петра Великого Екатерины Алексеевны и её «милого друга» Меньшикова Александра Даниловича, Елисаветы Петровны, Михайлы Ломоносова, Екатерины 2-ой и Потёмкина… Да мало ли с кем она водила дружбу в былые времена! Возможно, я расскажу вам эти занятные истории, но это потом, а сейчас возвратимся во Мгу, в 1917 год.
Революция и гражданская война, последовавшая за ней, не очень сильно прошлась по жителям Мги. Здесь не было ожесточённых сражений между представителями старого, отжившего мира, и захватившим власть пролетариатом. Собственно, большинство жителей и были тем самым пролетариатом и крестьянством, хозяева местных земель Юсуповы, не заезжая проститься со своим имением и служащими, в том числе егерями, уехали в эмиграцию. Егеря остались предоставлены сами себе, кто-то уехал к родственникам, в родные деревни, кто-то остался крестьянствовать здесь же. Местные крестьяне к ним вражды не испытывали, даже напротив, уважали – те всегда давали возможность в зимнее голодное время заработать рублик – другой, привлекая их в качестве загонщиков или извозчиков для княжеской охоты.
Даже жандарм со станции уехал домой в Новгород почти беспрепятственно. Сельские мужики отстояли его от прибывшего налаживать Советскую власть из революционного Питера комиссара с какой-то заковыристой длинной фамилией (не то Цукерброд, не то Цвайбрюгген). Тот явился, наряженный в кожаную чёрную куртку на меху, в чёрной же фуражке со звездой и с красным бантом на груди, в сопровождении пары солдатиков с красными бантами на длинных, в пол, шинелях и в странных шапках – богатырках с нашитой синей звездой. И сразу, с ходу, попытался было арестовать «представителя угнетающего класса», но, видя единение местных мужиков в защите бывшего жандарма, яростно кричавших:
- За что его?
- Петрович мужик правильный, никого зазря не обижал!
- А ты сам кто таков будешь? Мы Петровича знаем, а что ты там за бумажкой такой трясёшь, не разберём! – предпочёл не доводить дело до греха, махнул рукой и уехал, отпустив бывшего жандарма на все четыре стороны.
Петрович смахнул слезу с густых усов, поклонился окружившим его селянам в пояс, и ушёл домой собираться. Рано утром, на следующий день, он, бросив дом с имуществом и раздав живность соседям, выехал на крестьянской подводе, гружённой узлами с барахлишком и швейной машинкой Зингер, усадив поудобнее брюхатую жену и двух дочек. Добрался ли он до родных мест – про то мне не ведомо…
А Серёжа рос, как в сказке – не по дням, а по часам. Нет, ну конечно, не так буквально, но ходить, а затем и бегать он научился в шесть месяцев, и проявлял большую самостоятельность. Как-то, почти в два года, в конце июля 1914 года, Катя увидела его сидящим на лавке у окна и держащим в руках иттарму – ту самую деревянную куклу в меховой одежде, которая хранила в себе дух волхва Велемира - погибшего много веков назад Катиного мужа. Костяная резная коробочка, в которой покоилась кукла, стояла на столе открытая. Катя поразилась сначала, как малыш смог найти тайник и достать шкатулку, да и вскрыть её. У шкатулки был хитрый замок, к тому же усиленный чарами, и её не мог бы вскрыть простой человек, не посвящённый в тайну. Потом испугалась, не испортил ли что маленький Серёжа, но тот сидел с необыкновенно серьёзным лицом, и матери показалось, что он внимательно прислушивается к чему-то, а потом, беззвучно шевеля губами, отвечает.
Заметив вошедшую в комнату мать, Серёжа не стал в панике «заметать следы преступления», а спокойно, не по-детски серьёзно глядя на неё, сказал только одно слово:
- Война.
Катя подошла к нему, села рядом и аккуратно взяла протянутую сыном иттарму.
- Не ругай сына, это я его позвал, - услышала она голос Велемира, - он должен начинать учиться.
- Но он ещё мал, - попыталась возразить Катя, но Велемир был непреклонен:
- Сейчас ему самое время познавать Мир, потому, что пришла Война, а северный бог, что живет в нём – это бог войны, Тюр. Ты должна научить сына многому, что знаешь, и я тебе буду помогать. Разреши ему разговаривать со мной, не препятствуй.
- Хорошо, так и будет…. – смирилась с неизбежным Катя.
Прошло ещё несколько месяцев, был декабрь 1915 года. Катя, намыв сына в жаркой бане в своём заповедном мире, скрытом в лесу на мгинских болотах, отнесла его в дом, а сама вернулась домываться. Через некоторое время, выйдя из бани в накинутом на парящее от жара тело овчинном полушубке, она увидела сына, сидящего в сугробе голышом. Несмотря на мороз (а было действительно холодно, даже птички от холода падали на снег замёрзшими комочками), он совершенно спокойно сидел среди подтаявшего снега, не испытывая никакого дискомфорта, и делал руками странные движения. Катя вдруг увидела, как рядом с одной такой упавшей птичкой из снега формируется её двойник, маленькая зелёная искорка появляется над замерзшим птичьим тельцем, и перетекает в оформившуюся уже её снежную копию. Та вдруг начинает шевелиться, неуверенно подпрыгивает на месте и… взлетает, хлопая снежными крыльями.
Катя от неожиданности вскрикнула, и Серёжа повернулся к ней, утратив на мгновение контроль над своим творением. Снежная птичка рассыпалась множеством мелких искрящихся ледяных обломков.
- Мама, птичка! – протянул руки к Кате малыш.
- Как ты это делаешь? – спросила Катя, поднимая сына на руки.
- Меня Велемир научил. Птичка полетела, а недавно я зайку делал, дед Семён с охоты принёс зайку, положил на снег, я такого же зайку из снега сделал, а зайка так смешно подскочил, и попрыгал, а потом рассыпался… - без умолку частил Серёжа, пока мать несла его в избу.
- Ты не замёрз? – перебивая сына, спросила Катя, пытаясь укутать его полой полушубка.
- Нет, мамочка, мне жарко. Я холода не боюсь, меня Велемир научил, что надо сказать и как пальцами сделать. Сначала не очень получалось, а потом он во сне ко мне пришёл, и всё показал…
- Сынок, ты понимаешь, что про это ты не можешь рассказывать никому, кроме меня, даже деду Семёну?
- Да, Велемир сказал, что это сокровенная тайна. Если её узнают, будет плохо.
* * *
В 1926 году Серёже исполнилось 14 лет. Он учился в шестом классе ФЗС – фабрично-заводской семилетки, преобразованной из Мгинского Высшего начального училища, возникшего незадолго до революции, и с 1918 года ставшего Единой Трудовой школой 2-ой ступени с четырёхлетним образованием. До 1919 года начальные три класса дети заканчивали в одной из десятка школ в ближних деревнях. В Лезьенской волости было несколько церковно-приходских школ - Турышкинская, Пухоловская, Ивановская, Войтоловская, и земских – Карбусельская, Сиголовская, Лезьенская или Погорелушская. Ближайшей к станции Мга была школа в деревне Погорелушка.
Занималась Мгинская школа в практически не приспособленном для занятий помещении, расположенном напротив вокзала, на Железнодорожной улице, в двухэтажном деревянном доме, принадлежавшем ранее купцу Алексутину.
С 1919/1920 учебного года в Мгинской школе появились группы 1-ой ступени, и поэтому отпала необходимость в отдельном обучении в начальной школе. Серёжа был отправлен в школу почти с восьми лет, в 1920 году. Любознательный мальчик занимался охотно, жадно читая все доступные книги (к чтению его приохотила мать, благо в доме старого егеря нашлось немало книг, завезённых ещё старыми хозяевами этих мест – князьями Юсуповыми), интересовался математикой, географией, историей, с удовольствием учил немецкий язык. Вообще, к языкам у него была большая тяга и немалые способности, он даже просил своих одноклассников Мишу (Мику) Терволайнена и Фиру Гольц научить его говорить на финском языке и идише.
А с января 1922 года Мгинская школа вновь была реформирована, и стала железнодорожной школой 1-го района Мурманской железной дороги. Для школы было подобрано здание немного поудобнее, и с Железнодорожной улицы она была переведена в конфискованную двухэтажную дачу Бычкова, расположенную на углу улиц Красного Октября и имени Дзержинского. Немного забегая вперёд, скажу, что настоящую бревенчатую школу, в форме буквы «Ш», двухэтажную, со спортивным залом (он же актовый по торжественным случаям) и столовой, мастерскими и 12 классными комнатами, не считая подсобных помещений, построили только в 1930 году, когда Серёжа уже закончил учебу.
С текущего, 1926 года, во многих рабочих поселках, в том числе и во Мге, была создана ФЗС, в которой учащиеся знакомились с работой железнодорожного транспорта, а после окончания школы они могли бы продолжать обучение в 8 классах средней школы или поступать в средние специальные учебные заведения.
Серёжа уже знал, куда будет поступать – он хотел стать военным. В Ленинграде было несколько военных школ и училищ, но ему хотелось стать артиллеристом. Недаром артиллерию называют «богами войны»!
Шли годы, Серёжа взрослел, и в нём всё больше стали проявляться черты характера его симбиота – бога войны Тюра. Пожалуй, и так можно назвать это чудесное сосуществование в человеческом теле и разуме вместе с их «хозяевами» легендарных богов – Славянских и Северных, когда одни предоставляли возможность богам почувствовать себя во плоти, ощутить полноценное житьё на земле, а другие взамен давали покровительство и защиту, наделяя своих родичей сверхъестественными возможностями и способностями.
Вот и у Серёжи, как и у Тюра, было сильно (может, даже чрезмерно) развито чувство справедливости, иногда оно даже мешало ему, вынуждая вступаться за слабых и незаслуженно обиженных, не смотря ни на что. Так и в этот раз…
Он шёл мимо вокзала в сторону школы, весело насвистывая старую солдатскую песню, не раз слышанную от деда Семёна Пахомовича, в молодости служившего артиллеристом:
«Сол-да-тушки, браво, ребяту-ушки,
Кто-о же ва-аши жё-о-ны?
На-ши жё-оны – пушки заряжё-оны,
Во-от кто на-аши жё-о-ны!»
Серёжа любил проходить этим, не самым близким маршрутом – ему нравилось рассматривать здание вокзала, всё украшенное затейливой деревянной резьбой. Вообще, во Мге было немало деревянных домов с искусными резными украшениями, а в палисадниках возле них выращивалось множество цветов, особенно георгинов.
Недавно на станцию прибыл пассажирский поезд из Ленинграда, пассажиры вышли и разбрелись по своим делам. Паровоз дал гудок, окутался дымом, и, медленно набирая ход, отправился дальше, в сторону Званки. Вдруг Серёжа услышал какой-то слабый крик со стороны платформы, жалобные мольбы: «Не надо, пожалуйста, не надо!» и наглый, издевательский смех.
Серёжа кинулся в сторону шума, и увидел, как местный забияка и бузотёр Киршин, в компании ещё трёх хулиганов – Зыкова, Паршина и Пискунова, теснят к вокзальной стене девушку в белом платочке, бедно, но чисто одетую. Киршин стоял чуть в стороне, надвинув на глаза кепку, контролируя подходы к платформе. Милиционер, встречавший поезд, ушёл в здание вокзала, и на сдавленные крики жертвы не реагировал – может, не слышал, а может, просто не рисковал связываться с хулиганьём из-за дочери бывшего купца, Пантелеймона Шергина. Сам Пантелеймон в ноябре 1917 года был арестован «за помощь контрреволюции», а точнее, за то, что он приютил раненого морского офицера, сбежавшего от «революционных матросов», пытавшихся поставить его к стенке без суда и следствия, только за отказ сорвать с плеч «царские погоны» и отдать кортик. После ареста Пантелеймон Феофанович прожил несколько дней, и умер от сердечного приступа в Крестах, ещё до суда. Его жена, Павлина Тимофеевна, с 6-летней дочерью Ириной уехали из Ленинграда (тогда ещё Петрограда), опасаясь ареста. Там, на Петроградской стороне, у них до начала 1918 года был дом со швейным ателье и магазином дамского белья на первом этаже, но после ареста главы семейства магазин и квартиру конфисковали, и Павлина Тимофеевна с Ирочкой обосновались, а точнее, приютились, у старого знакомого семьи, имевшего во Мге дом. Тот, конечно, тоже был стеснён в жизненных условиях, но смог выделить семье приятеля маленькую комнатку на двоих. До революции в ней жила горничная, но в 18-м году она вышла замуж за машиниста паровоза, и уехала жить к нему.
Но обо всём этом Серёжа узнал гораздо позднее, а сейчас он, не раздумывая, кинулся на помощь девушке. Юношу не остановило, что противников, причём старше и, наверное, сильнее его, было четверо.
- Отпустите её! – потребовал он у Киршина твёрдым голосом, хотя весь внутри кипел от негодования, - Как вам не стыдно вчетвером на одного нападать, тем более на девочку!
- Отвали, малявка! А то, сейчас, и ты по сусалам схлопочешь! – угрожающе прищурившись, хулиган сплюнул на землю под ноги Серёже.
Дружки Киршина заржали во весь голос – настолько несерьёзно выглядел этот малолетний «защитник прекрасной дамы», у которой они уже успели отобрать узелок с пожитками, который она так отчаянно защищала, перед их компанией.
Однако тут произошло то, чего и сам Серёжа от себя не ожидал. Раскрутив тяжёлую связку книг за стягивающий их ремень, он запустил её прямо в наглую ухмылку Киршина. Хулиган, схватившись за разбитое в кровь лицо, упал, смешно взбрыкнув ногами, на землю, и «до конца действия» оставался без сознания. Однако почему-то никто уже не смеялся. Стоящие от него шагах в десяти Зыков и Паршин растерянно наблюдали обрушение своего атамана. Разбежавшись изо всех сил, Серёжа прыгнул вперёд ногами. Он, как торпеда, врезался левой ногой Паршину в живот, а более длинному Зыкову удар правой ногой пришёлся немного ниже. Скрючившись от неожиданной резкой боли, те стали кататься по земле, не в силах вздохнуть, и только открывали рот в беззвучном крике.
Пискунов, державший узелок девушки, в оцепенении наблюдал, как уже трое его дружков за несколько мгновений выведены из боя, и кем – каким-то мальчишкой! Но вдруг он что-то сообразил, и, не дожидаясь, пока ловко перекувыркнувшийся и вставший в боевую стойку противник собьёт и его с ног каким-нибудь хитрым приёмом, сунув узелок обратно в руки девушке, и со словами:
- Всё, всё, я не при делах! – попытался покинуть «место побоища».
Сделав всего несколько шагов, он споткнулся о ногу пребывающего в забытье Киршина, упал на четвереньки, и так, по-собачьи, кинулся на утёк. Добежав таким забавным образом до железнодорожных путей, он споткнулся об рельс, снова упал, но на этот раз вскочил на ноги, в бессильной злобе погрозил кулаком в сторону ребят, и, прихрамывая, быстро удалился в сторону депо, оставив подельников беспомощно валяться на перроне.
Несмотря на всю серьёзность положения, Серёжа не смог удержаться от смеха, возможно, несколько нервного. Следом за ним неуверенно хихикнула спасённая девушка. Серёжа подобрал свой «метательный снаряд» - увесистую связку книг и кивнул девушке в сторону выхода с платформы:
- Да, математика – это точная наука! Пойдём скорее отсюда…
И они, переглянувшись, покинули станцию, не дожидаясь, пока выйдет представитель власти и предъявит им обвинения в хулиганском нападении на мирных граждан.
Так Серёжа познакомился со своей будущей женой, хотя любовь пришла, конечно, значительно позднее – ведь они были ещё детьми. Иногда, встретившись на улицах небольшого посёлка, они здоровались, перекидывались парой – тройкой фраз и каждый бежал по своим делам. Ирина, конечно же, приметила Серёжу, и он ей был симпатичен, но девушка боялась показать ему свою заинтересованность – а вдруг зазнается, вот ещё!
И Серёжа стеснялся проявить к спасённой от рук хулиганов девушке какое-то неравнодушие – ещё подумает, что он специально тогда за неё вступился, чтобы она внимание на него обратила. Да и не похожа она была на его идеал девушки – тощая, с длинными тонкими ногами, вся в веснушках на облезлом от солнца курносом лице.
По-настоящему глаза у него открылись на Ирину, когда Сергей, уже будучи курсантом Первой Ленинградской артиллерийской школы командного состава имени Красного Октября, приехал на каникулы к матери, и прямо на перроне столкнулся нос к носу с изящной молодой девушкой в белом платье с пояском, белых балетках и с пышными белыми бантами в тугих косах. Он не сразу признал Ирину, и неловко начал извиняться, пока не услышал девичий звонкий смех:
- Не узнал, богатой буду!
- Ира, как изменилась, повзрослела, точно – не узнал.
- Что, постарела, пострашнела? – кокетливо спросила она, явно напрашиваясь на комплимент.
- Да что ты, скажешь тоже! – Сергей покраснел, смутившись, а сам разглядывал красавицу, стоявшую перед ним.
Всё в ней изменилось – вместо робкой, заморенной голенастой девчонки, которую он встретил здесь же, на вокзале, четыре года назад, перед ним стояла уверенная в себе, хорошо оформившаяся, со стройными фигуристыми ножками, тонкой талией и высокой грудью молодая девушка. Лучащиеся весельем огромные васильковые глаза, ямочки на румяных щеках и вздёрнутый хорошенький носик с веснушками – просто загляденье, какая девушка…
Так они возобновили знакомство, и почти весь отпуск Серёжа провёл, гуляя с Иринкой, как он её сразу стал называть. Мама Катя сначала немного обиделась, что сын с раннего утра, едва попив молока со свежеиспечёнными булочками, убегал на свидание, и возвращался только к ночи. Однако, поняв, что это у него всерьёз, а не просто насущное желание юного организма, попросила сына познакомить её с зазнобой. Тот, не откладывая в долгий ящик, на следующий же день привёл Иринку к матери знакомиться. Девушка Кате приглянулась. Причём не только внешне – ведунья (пожалуй, можно её и так назвать – ну, не ведьма же) проверила её своим тайным способом. И результат проверки её успокоил – девушка искренне любила её сына, и никаких угроз ему с её стороны не предвиделось. Вечером, перед сном, она, как обычно, разговаривала с духом Велемира, и тот тоже одобрил выбор Сергея, а к тому же, подтвердил подозрения Кати, что отношения её сына и Иринки зашли довольно таки далеко, и та непраздна.
Тянуть со свадьбой не стали, и, хотя жениху ещё не хватало несколько недель до восемнадцатилетия, договорились в сельсовете и сыграли скромную свадьбу.
Тонечка (в последующем ставшая Ивановой Антониной Сергеевной, матерью нашего героя Пашки Иванова) родилась аккурат на Первомай 1931 года. А молодой муж и отец, скрывший от командования училища факт бракосочетания, когда истина всё же вылезла наружу, получил от командира батареи в качестве «поздравления» пять суток гауптвахты. Причём, в товарищеской беседе после выпуска, уже как красный командир красному командиру, комбат рассказал, что Сергея хотели вообще отчислить из училища, и если бы не его успехи в учёбе, служить бы ему дальше бойцом Рабоче-крестьянской Красной Армии где-нибудь в Сибири…
Впрочем, службы в Сибири он не избежал – перед событиями на Халхин-Голе был направлен на службу в Улан-Удэ, а потом принимал участие в разгроме японской группировки во время советско-японского конфликта летом 1939 года. Батарея, которой командовал старший лейтенант Катин, отличилась в боях, уничтожив прорвавшие линию обороны японские танки и сопровождавшую их пехоту. За это многие бойцы и сержанты были награждены медалями «За отвагу» и «За боевые заслуги», а Сергею Катину было присвоено звание «капитан», и лично комкор Жуков представил его к награждению орденом «Красного Знамени». Однако, в наградном отделе посчитали, что орден для него – слишком высокая награда, и, памятуя «неправильного» тестя, с которым Сергей ни разу в жизни не встречался, ограничились медалью «За отвагу». Тесть, сам не ведая о том, поломал ему карьеру – при диком росте в должностях и званиях его однокашников (сказывались репрессии в армии 1936-1938 годов, выкосившие множество командиров, и открывшие вакансии молодёжи), он до сих пор был в должности командира батареи и только что получил капитанские шпалы.
Впрочем, он не сильно расстроился тем, что его опять обошли в наградах – чины и ордена для Сергея были не главным. Ему просто нравилось служить в армии, нравилось учиться новому – он не прекращал изучать военное дело, читал все книги, которые удавалось достать, по истории войн, военному искусству, мемуары полководцев прежних времён и статьи современных военачальников.
Домой ему удалось заглянуть буквально на пару дней, по пути к новому месту службы. В сентябре 1939 года капитан Катин был переведён к новому месту службы в районе деревни Лембалово, на Карельский укрепрайон, возведённый вблизи финской границы. Намечались какие-то события, в воздухе пахло войной – уж Сергей-то точно это чувствовал.
На новом месте капитан Катин задержался недолго – чуть более чем два месяца после прибытия, только он начал привыкать к службе в столь необычном месте, как укрепрайон, освоился с жизнью в артиллерийских капонирах, вооруженных пушками 45 калибра и пулемётами. Они прикрывали участок границы с Финляндией, держа под прицелом возможные пути наступления белофиннов – мосты, переправы, дороги.
Однако, всё было наоборот – рано утром 30 ноября 1939 года, их подняли по тревоге, комиссар провёл краткую политинформацию, призвав дать отпор зарвавшимся белофиннам, задавить наглого врага в его логове, и после продолжительной артподготовки по территории противника, Красная Армия перешла в наступление. Практически без сопротивления, наши войска взяли приграничные деревни и хутора, и, наступая на пятки трусливо бегущих финнов, продвинулись вглубь территории Карельского перешейка.
Сергей, командовавший гаубичным артиллерийским дивизионом, имевшим на вооружении двенадцать 122-мм гаубиц, понимал, что финны бегут не просто так. Тактика «заманивания» врага в ситуацию, где он будет оторван от баз снабжения, и вынужден будет принять бой в неподходящих для себя условиях, оборудованных противником для упорной обороны, была известна давно. Но когда он попробовал обратить внимание вышестоящего командования на некоторые несообразности в поведении финнов, его грубо прервали, не желая слушать какого-то выскочку капитана, и обвинили в трусости и паникёрстве. Дивизионный комиссар Розанов (до 1919 года носивший фамилию Розенблюм), по неизвестной причине сразу же возненавидевший Катина, лично пригрозил капитану следить за его поведением в бою, и, при малейшем сомнении, пристрелить, как врага народа и вражеского агента.
Сергей, было, вспылил, что никто не смеет подозревать его в трусости и предательстве, но потом подумал о своей семье – если этот негодяй приведёт свою угрозу в действие, родным придётся нелегко. Он уже видел, что случилось с семьями сослуживцев, попавших в жернова репрессий, и наступил на горло собственному самолюбию. Это вовсе не было трусостью, как можно было бы подумать, не зная характера Сергея. Для него главным было, в первую голову, дело, защита Родины. И поэтому он для вида покаялся, что перестраховался, предполагая коварные замыслы врага, а сам решил впредь быть осторожнее в высказываниях, особенно при Розанове, на совести которого было уже несколько доносов на офицеров полка, после которых те исчезали.
Но Розанов тоже был не лыком шит, он не очень-то поверил в раскаяние капитана Катина, и пристально следил за каждым его шагом. Вот и сейчас, когда капитан возглавил разведывательный отряд, чтобы проверить безопасность дороги для прохождения артполка, он увязался за группой разведчиков, следуя за ними в некотором отдалении. Лыжник из него был так себе, он быстро устал, часто падал, матерясь сквозь зубы, и уже начал жалеть, что ввязался в эту авантюру. Но желание всё же подловить эту хитрую сволочь, скрытого вражину, капитана Катина, толкала его вперёд.
У Сергея, среди многих его необычных способностей, как врождённых, так и воспринятых у Велемира, была немаловажное умение для военного человека – он видел смертельные ловушки и мины, поэтому капитан шёл первым, указывая своим сапёрам, сержанту Нечипоренко и красноармейцу Дикому, места, где затаилась смерть. Таких мест было много и вдоль дороги, на обочине, и на самой проезжей части. Обнаружить их под глубоким снегом было непросто, но уже указанные командиром мины опытные сапёры обезвреживали довольно быстро. Поэтому маленький отряд всего из десятка человек бодро передвигался в указанном направлении, умело скользя на лыжах. В отряд были собраны лучшие бойцы, спортсмены – разрядники по лыжам, стрельбе и боевым искусствам. В случае чего, бойцы вполне могли постоять за себя, дав отпор даже численно превосходящему их врагу. По крайней мере, они так думали…
Но случилось вовсе не так. Их уже поджидал в засаде вокруг поляны, окружённой густым подлеском, взвод финских автоматчиков. А на высоких соснах, в хитро оборудованных гнёздах, затаились снайперы – «кукушки». И среди них – Эйно Лоухинен и его приятель Мика с несушкой за пазухой.
* * *
Эйно вынырнул из своих воспоминаний, почувствовав что-то странное. Недаром эта поляна казалась ему необычной. Эйно вдруг увидел, как над древним камнем, почти вросшим в землю, проявились тени мёртвых. Как в страшном сне, он видел события далёкого прошлого, того, что происходило здесь сотни лет назад. Он видел воинов – викингов, причаливших к берегу на своём драккаре, видел, как они вытащили из него пленника и бросили на камень. Эйно понял, что это – жертвенный камень, и друид, прибывший вместе с воинами, совершает обряд жертвоприношения. Сначала над пленным был убит распластанный за крылья орёл, а затем острым мечом друид сделал разрез с двух сторон вдоль хребта жертвы, его рёбра вывернул наружу, и вырвал из ещё трепещущего тела внутренности. Эйно многое видел, не боялся мёртвых (а чего их бояться – живые гораздо опаснее), но тут ему стало не по себе.
- Да, мой маленький Эйно, ты прав – они приносят жертву богу войны Тюру, - вдруг раздался рядом с ним тихий, знакомый с детства, голос прапра…бабки.
- Айна? Давно ты не приходила, - не удивился её призрачному присутствию Эйно, - а почему вдруг эти картинки проявились, я здесь второй день, но ничего подобного не было…
- Ты сейчас сам всё увидишь. Прошу об одном – не стреляй, лучше посмотри, что будет. Я постараюсь тебя защитить, главное, ничему не удивляйся, и не стреляй. Ты понял меня, маленький Эйно? – строго спросила Айна – старшая, и в голове у него прозвенел голосок сестры, Айны – младшей:
- Эйно, послушай её, это очень серьёзно…
- Что серьёзно?
И тут началось что-то необычное. То есть, сначала было так, как и задумывалось – отряд красных разведчиков вышел из-под защиты леса и очутился на поляне, в окружении финской засады.
Шедший впереди командир вдруг остановился, поднял руку, предупреждая своих бойцов об опасности. Остановившийся рядом с ним боец, невысокий, с глазами – щёлочками на скуластым лице, с кривыми короткими ногами, но, тем не менее, уверенно скользивший на широких охотничьих лыжах, быстро поднял винтовку и, почти не целясь, выстрелил в сторону сосны, на которой засел Мика. На удивление, он попал прямо в левый глаз финскому снайперу, и тот, ещё не поняв, что убит, свалился со своего «насеста» и повис почти у самой земли на страховочном канате. Из-за пазухи у него выпала несушка, и заполошно хлопая крыльями, стала метаться по глубокому снегу, вздымая снежную пыль.
Тут в бой вступили автоматчики, засевшие в укрытии, и почти весь отряд русских разведчиков в течение пары минут полёг на кровавый снег. В живых остался только командир, которого, казалось, не брали пули. И только Эйно видел – нет, не казалось. Вокруг застывшего в странной позе, с распростёртыми руками, красного командира была заметная только необычному взгляду Эйно полупрозрачная пелена, которая отражала пули, и они летели назад, в сторону пославших их автоматчиков. А ещё он увидел, что этот красный командир вдруг преобразился в огромного бородатого воина в древних доспехах, в крылатом шлеме, с мечом в левой руке, а правая была как бы отрезана по самый «волчий сустав»…
- Нет! Не отрезана, а откушена волком Фенриром! – понял вдруг Эйно, - это бог войны Тюр! Так вот почему обе Айны приказали мне не вмешиваться в бой – сражаться с богом войны не под силу смертному.
И тут стало происходить нечто вообще невообразимое. Финские солдаты, видя, что в живых остался только один русский командир, вышли из засады, чтобы взять его в плен. Тем более, им казалось, что он деморализован, не способен к сопротивлению.
Сергей шевельнул пальцами, и завыл по-волчьи. Некоторые финны засмеялись – краснопузый со страха воет. И вдруг из под снежного наста стали появляться какие-то бугры. Понемногу они формировались в огромных, ростом в среднего человека, волков. Сначала снежные волки стояли неподвижно, но потом из тел погибших красноармейцев вылетели яркие, слепящие искры, и каждая влилась в снежного зверя.
- В атаку! – скомандовал капитан Катин, и погибшие разведчики в волчьем образе кинулись в свой последний бой. Они сбивали финских солдат с ног. Движением острых ледяных челюстей перекусывая горло врага, они пили его кровь, и, пьянея, как от вина, бросались на новую жертву, чтобы отомстить за свою погибель, унести с собой несколько вражеских жизней. Паническая стрельба тех солдат, что успели перезарядить свои автоматы, не приносила видимого результата – снежных волков нельзя было убить. Пули пролетали насквозь, не причиняя вреда – отверстия от них сразу же затягивались снегом, а оторванные конечности восстанавливались, благо строительного материала, снега и льда, было в достатке.
Через несколько минут всё было кончено. На залитой кровью поляне валялись тела русских и финских солдат, а снежные волки рассыпались, выполнив свой последний воинский долг. Из финских солдат остался в живых только Эйно. Он сидел на своей сосне, выпустив из рук винтовку с памятной табличкой.
- Terve, sukulainen (Здравствуй, родич), - обратился к Эйно красный командир, вновь ставший обычным человеком, - спускайся, поговорим.
- Родич? – удивился Эйно.
В голове у него зазвучал голосок сестры:
- А ты что, так и не понял? Он внук старой Лоухи, сын её дочери.
Эйно, взяв на себя правило уже ничему не удивляться, ловко по верёвке соскользнул вниз:
- Можете говорить по-русски, я понимаю.
Сергей вгляделся внимательно ему в глаза, и заметил:
- А ты, оказывается, не один. Как зовут сестру?
- Айна. А я – Эйно.
- Вот что, родственники. Война скоро кончится, и Выборг, где живёт твоя семья, будет отвоёван Красной армией. Я не хочу, чтобы с вами что-то случилось, поэтому возвращайся домой, бери мать и сестру, и уезжайте на север. Потом, когда всё кончится, сможете вернуться.
- А откуда Вы знаете…
- Можешь обращаться ко мне на «ты». А знаю… Знаю я многое. Ведь ты видел, - и Сергей обвёл рукой кровавое поле боя, - 2 марта 1940 года начнётся штурм города, а уже 13 марта финский флаг будет спущен с башни святого Олафа. Так что давай, спасай своих. Мы ещё встретимся, когда войны не будет, и поговорим.
Сергей похлопал Эйно по плечу, приобнял его, и подтолкнул в сторону финских позиций.
Эйно, не оборачиваясь, скрылся в лесу, а Сергей встал на лыжи и заскользил в сторону своих позиций. Он размышлял о случившемся, ведь впервые ему удалось создать не мелких животных и птиц, а волчью стаю. Возможно, силу ему придало место битвы - древнее капище, на котором ему, то есть его «второму Я» богу Тюру, несколько веков приносили кровавые жертвы. И сейчас древние силы проснулись, почувствовав кровь, и прибавили ему могущества.
За этими размышлениями он не заметил затаившегося за поваленной около дороги сосной комиссара Розанова, при первых же выстрелах бросившегося в снег и отползшего под прикрытие толстого ствола. Сквозь ветки он наблюдал всё случившееся, и ужас вселился в его сердце. Руки его не слушались, окоченев на морозе, и комиссар никак не мог вытащить застрявший в деревянной кабуре Маузер – наградное оружие от самого Ворошилова... Он так и не сделал ни одного выстрела по врагу, и не смог застрелить ненавистного ему капитана Катина. Немного придя в себя, комиссар подобрал лыжи, пристегнул их ремнями, и, оскальзываясь и падая, поплёлся назад, размышляя, как написать докладную. Он явно видел, что капитан не стрелял, потом мирно разговаривал и даже обнимался с финским снайпером, проклятой «кукушкой». Но вот волки… Откуда взялись эти твари, и куда потом делись, он не мог себе объяснить.
Докладывая полковому комиссару и командиру полка обо всём увиденном, Розанов горячился, подскакивал на месте, в лицах изображая то капитана, то «кукушку». А когда он встал на четвереньки, имитируя снежных волков, и стал кидаться на командира, пытаясь его укусить за горло, полковой комиссар вызвал караул. Розанова скрутили и передали врачам. Тот плевался, бешено вращал глазами и пытался цапнуть зубами санитаров. Его разум изменил ему, покинув борца за чистоту рядов в самый, казалось, триумфальный для него момент – комиссар поймал этого капитана на измене Родине.
Розанову повезло – его отправили в Ленинград, в скорбный дом, и он не погиб от голода и холода в окружении.
Капитан Катин тоже выжил, и даже был награждён, наконец, орденом Красного Знамени за взятие укреплений линии Маннергейма, когда его дивизион точными попаданиями взламывал орудийные и пулемётные ДОТы. Война закончилась, как он и говорил, в марте 1940 года. А скоро была ещё одна война…
Предыдущая глава http://www.proza.ru/2016/02/21/2039
Продолжение http://www.proza.ru/2017/02/05/1954