Дом в тихом переулке был большой, старый, с основательным рустованным цоколем – из тех, что раньше назывались доходными. Добротное кирпичное нутро дома пряталось под слоем двухцветной штукатурки, легкомысленно-розовой и белой, так что он был похож на пышную московскую купчиху в румянах и белилах. Художники, традиционно жившие шумной безалаберной коммуной на соседней улице, любили писать его и маслом и акварелью, а когда ни того ни другого не было – рисовать углём, выковырянным из холодной печки. Якову с его высокого четвёртого этажа плохо было видно, что у них получалось, поэтому он всегда немного переживал за свой дом: хотел, чтоб вышло красиво и похоже, и уж точно не в манере безысходности и отчаяния, периодически входившей в моду у художников – обычно одновременно с изчезновением красок, еды и сигарет.
Яков жил в этом доме столько, сколько себя помнил, и последние пять лет присматривал за семьёй Ковалёвых из 27-ой квартиры. До этого он долго жил в той же квартире с Михалычем – нелюдимым стариком, страдавшим перхучим кашлем курильщика и бессонницей. У Михалыча не было не то что кота – даже завалящей золотой рыбки – поэтому Якову иногда становилось ужасно тоскливо, но служба есть служба. Яков ответственно не спал ночами и приглядывал за стариком, который до утра бродил по квартире, мрачно шаркая истрёпанными шлёпанцами по пыльному паркету. Потом в один тревожный и ветреный апрельский вечер Михалыча увезла в больницу неотложка, и обратно он уже не вернулся. Квартира долго стояла пустая, потом пришли весёлые девчонки-маляры из ЖЭКа, всё побелили, покрасили, отмыли пол, и Яков понял, что в его жизни грядут перемены.
Яков слышал, что собака привыкает к людям, а кошка к месту, но когда он размышлял над привязанностями домовых, то никак не мог определить, к собакам отнести себя в этом смысле или к кошкам. С одной стороны, конечно, квартира в старом доме на Нижней Масловке - с гулкой парадной лестницей, высоченными потолками, светло-жёлтым паркетным полом и несуразно огромной ванной – это вам не фунт изюма. Не панельная новостройка в каком-нибудь Южном Бутове, где порядочному домовому и приткнуться негде – сплошной бетон. Здесь и коллектив сработавшийся, и домовой комитет замечательный. Но всё же при больших семьях домовым жить веселее. Так что хоть Якову и грех было жаловаться на тихого Михалыча с его одинокой и угрюмой старостью, но руки у него стосковались по настоящей работе. Поэтому он с радостным любопытством встретил новых жильцов.
Ковалёвых было четверо: Лиза, Лёшка, мальчик Никита и рыжий, как апельсиновый мармелад, кот по имени Серый. Лиза и Лёшка были молодые, весёлые, белозубые, Никита – толстенький и крепенький, как гриб-боровик, а Серый – покладистый и мягкий во всех отношениях. Его необычное имя объяснялось тем, что Лизина сослуживица обещала ей серого котёнка, но по забывчивости отдала его другому соискателю. Имя коту выбрали заранее, так что решили оставить рыжего Серым.
Впервые Ковалёвы вошли в квартиру и жизнь Якова в один из неожиданно тёплых октябрьских дней. Яков был по-хозяйски рад, что день выдался солнечный, и квартиру заливал золотой осенний свет, который щедро впускали громадные окна, чистые его стараниями. За дверью неясно зазвенели ключи, и послышался молодой смех. Лёшка распахнул дверь, посторонился и браво щёлкнул каблуками, сгибаясь в картинном поклоне:
- Прошу вас, мадам Ковалёва!
Вошла Лиза в строгом чёрном пальто, ступая неуверенно и уцепившись обеими руками за сумочку. Якову она сразу очень понравилась. На голове у неё была синяя шляпка с белыми ромашками, а из-под шляпки вырывались во все стороны тёмно-рыжие кудри.
- Господи, - прошептала Лиза, оглядывая большую комнату, которая действительно была большой. – Да это же просто дворец... Лёш, неужели это правда всё наше?
«Погоди, ты ещё ванную не видела», - подумал Яков, невольно улыбаясь до ушей. Как по команде раздался потрясённый писк Лизы, распахнувшей дверь ванной. Сумочка шлёпнулась на пол, шляпка улетела в угол, и Лиза бросилась Лёшке на шею, смеясь и плача. Он подхватил её подмышки и закружил, как маленькую, в центре солнечного водопада, льющегося из окна. Лизины волосы разлетелись огненным веером. «Сработаемся», - решил Яков и деликатно отвернулся.
Лёшка работал в каком-то научном институте, а Лиза преподавала английский на курсах и ещё брала учеников. Никита ходил сначала в детский сад, потом в школу, но часто болел, и тогда из Подмосковья с ним приезжала сидеть Лизина мама Светлана Михайловна. Денег никогда не хватало, хотя в Лёшкиных горячих телефонных спорах с коллегами всё время мелькали слова «учёный совет» и «Академия наук», и по соображению Якова выходило, что учёным людям полагалось солидное жалованье. Правда, Лёшка часто в сердцах поминал какого-то Хорецкого – «пройдоху, лизоблюда и вора научных идей» - так что вполне могло оказаться, что злыдень Хорецкий повадился прикарманивать не только идеи, но и Лёшкины кровные.
Лёшка был микробиолог, и Яков специально спросил у председателя домового комитета Карла Ивановича, что это значит. Оказалось, что микробиология изучает крошечные формы жизни, не различимые глазом. Яков почесал в затылке и поинтересовался, можно ли домовых отнести к этим формам. Карл Иванович задумался и ответил, что семантически, пожалуй, можно, но практически – едва ли. Яков ничего не понял, но проникся новым уважением и к Лёшке, и к председателю.
Карл Иванович был очень старый даже для домового. Таким почтенным домовым уже полагалась фамилия, и он был Хайнценман. Происходил он из обрусевших немецких домашних духов и жил в квартире номер 15 с профессором орнитологии Онуфриевым. Кабинет профессора был забит чучелами самых разных птиц, а в углу прихожей стоял скелет огромного пеликана. Близкое и постоянное соседство с наглядным свидетельством бренности сущего не могло не оставить отпечаток на характере Карла Ивановича. Он был склонен воспринимать жизнь дома и его обитателей философски: все житейские неурядицы невольно тускнели на фоне пеликана. Был он также заядлым книгочеем и источником самых разных сведений.
По вопросам же бытовым все традиционно обращались к Петровичу, который любил мастерить и вечно что-то изобретал. В его ведении находилась квартира Смирновых-1 (в доме было двое Смирновых). Смирновы Петровича сначала пугались, но потом привыкли, что свет у них включался и выключался сам собой, когда кто-то входил или выходил из комнаты. Это Петровичево изобретение работало гораздо эффективнее, чем грозная табличка «Уходя, гасите свет!», оставшаяся в подъезде с того времени, когда домоуправление принимало меры в ответ на призыв главы государства сделать экономику экономной.
А вот Аркадий из 39-й квартиры, может быть оттого, что она находилась на самом верхнем этаже, как положено мансарде свободного художника, был редкой личностью среди домовых: он принадлежал к беспокойному племени служителей искусства. Словно стараясь возместить недостаток богемного элемента среди своих соплеменников, Аркадий был раздираем всеми музами почти одновременно. С утра он обычно писал в технике темперы авангардистские натюрморты, к обеду мог поддаться поэтическому порыву и сочинить цикл сонетов, а к вечеру им часто овладевала страсть к музицированию. В особо тяжёлых случаях Каллиопа, Клио и Полигимния накидывались на него скопом, и тогда бедняга Аркадий в творческих муках производил на свет торжественную ораторию с историческим уклоном. Сейчас он сидел в одиночестве в углу, запустив руки во взлохмаченные волосы, раскачиваясь и время от издавая невнятное мычание.
- Аркашку-то опять колбасит, а?
Весёлый домовой Колян обитал в ободранной квартире на первом этаже, вечно сдававшейся разным жильцам, которые почему-то оказывались одинаково непутёвым. У них то засорялся туалет, по протекала труба под кухонной раковиной, то обрушивалась батарея отопления. К тому же они вечно теряли ключи и привычно высаживали хлипкую дверь, что не улучшало состояния квартиры. Проблемные были жильцы, одним словом, но Колян не унывал, несмотря на строгое предупреждение Карла Ивановича, что если он не приструнит тараканов, повадившихся гулять за пределами подшефной квартиры, то придётся применить меры.
- Эх, Иваныч, - негрустно вздыхал Колян. – Я бы с дорогой душой их повывел, только не успею я со старыми договориться, как жильцы мои новых завозят. Такой вот круговорот природы получается.
Колян считал себя знатоком метеорологии и географии, потому что одно дело у его бестолковых жильцов было поставлено с размахом: у них не переставая работал телевизор, почему-то намертво настроенный на погодный канал с помощью отвёртки, кинжалом торчавшей в передней панели. «Прям целый день тарахтит, как дизель в Заполярье», - отзывался об этой особенности своих подопечных поневоле географически подкованный Колян. Он же служил для других домовых неиссякаемым источником сведений о погодных условиях в любой точке страны. Об остальном мире у Коляна сложилось довольно зловещее представление. По телевизору другие страны упоминали, только если там приключались какие-нибудь бедствия, поэтому Колян считал себя баловнем судьбы, избежавшим суровой жизни среди торнадо, тайфунов, цунами и землетрясений.
- Слыхали, Калифорнию опять тряхануло? – радостно сообщил Колян, обводя взглядом собравшихся. – Пять с полтиной баллов, не шутка. А в Москве хоть и облачно, но с прояснениями, и осадков не ожидается. Температура воздуха двенадцать градусов выше нуля, атмосферное давление семьсот пятьдесят восемь миллиметров ртутного столба, относительная влажность восемьдесят шесть процентов.
- Ну, понёсся, - проворчала домовая баба Клаша, поднимая голову от вязания очередного бесконечного чулка из собачьей шерсти. - Што ты нам всё про погоду-то талдычишь? Пахать, что ли, с утра собираешься? Ты, мил человек, домовой – вот домом и занимайся. Мы тута все под крышей - нам погода не указ.
Баба Клаша жила с большой семьёй Петросянов. Она была родом из деревни, приехала в Москву в сундуке нанятой из подмосковного Коровино кухарки ещё до революции, да так и прижилась. За годы квартира сменила множество жильцов, и сейчас в ней жили Петросяны из Баку. В семье были мальчишки-тройняшки и лохматая беспородная собака Коржик, бывшая исправным поставщиком рыжей шерсти для чулок.
- А вот у нас прямо беда! – продолжала баба Клаша. - Пацаны мои моду взяли расхристанные гулять: ни те шапки не наденут, ни перчаток. Привыкли у себя в тёплых краях, а тутa им не Азержан ихний – зима на носу. Я уж Коржика навострила им шарфы подносить, дык моим басурманам-то что в лоб, что по лбу. Посмеются, Коржика потреплют и несутся на улицу, как оглашенные.
- Клавдия Николаевна (Карл Иванович никогда не обращался к бабе Клаше иначе как по имени-отчеству), я неоднократно позволял себе заметить, что Петросяны – христиане, хоть и приехали из Азербайджана, так что ваша квалификация их как басурман несколько неуместна. К тому же Хартия домовых запрещает дискриминацию по религиозному принципу, поэтому, даже если Петросяны перейдут в ряды солнцепоклонников, вас это не должно беспокоить.
- Ты, батюшка, уж и осерчал, я гляжу. Только ты меня криминацией-то не пужай, я может и сказала что не так по старости, а дело своё знаю, Чище моей квартиры во всём доме нет, это всем известно: светится, что твоё пасхальное яичко.
Действительно, квартира Петросянов всегда просто сияла. Ни мыши, ни тараканы не беспокоили её обитателей, воздух там всегда был свеж и пах чем-то уютным. Баба Клаша поддерживала тесный контакт с деревенскими родственниками, и те часто пересылали ей с оказией какие-то травки и коренья. Ходили слухи (правда, не подтверждённые, несмотря на усилия Коляна, сделавшие бы честь любому профессиональному разведчику), что баба Клаша получала из деревни ещё и жидкую валюту - забродивший берёзовый сок. Им вроде бы она и откупалась от крыс и прочих недругов домового племени.
Однажды вечером чёрного и безнадёжного ноябрьского дня Лёшка влетел в квартиру и так грохул входной дверью, что хозяйственный Яков недовольно поморщился. Лиза с Никитой подняли головы (Лиза – встревоженно, Никита – с облегчением) от тетрадного листа, на котором загадкой сфинкса стояло 11-7=...
- Хорецкого уволили! – заорал Лёшка. – Статью приняли! Я еду в Мичиган! Живём, ребята!
Из путаных вопросов и объяснений, последовавших за появлением Лёшки, Яков понял только, что тот надолго уезжает, но заработает много денег, причём
зелёных. Лиза очень радовалась именно их цвету, наверное потому, что была рыжей, и он был ей очень к лицу. Таинственный Мичиган тут же был найден на Никитином глобусе и тщательно рассмотрен. Он оказался на том же континенте, что и Калифорния, которую недавно тряхануло, и Яков обеспокоился. Хоть и не совсем рядом, но всё же тревожно.
Лёшка уезжал, когда Москву завалило первым снегом, и всё стало светлым, умытым и свежим. Яков с Серым сидели на подоконнике, спинами ощущая радостную белоснежность по ту сторону стекла, и наблюдали за лихорадочными сборами. Лёшка непривычно суетился: без конца проверял, на месте ли документы, перекладывал машинописные листы, хмурился, что на галстуке вдруг обнаружилось пятно от потёкшей ручки. Яков видел, что на самом деле ему страшно оставлять Лизу одну и лететь в далёкий Мичиган, который может неожиданно тряхануть. Никита жался к Лёшке и просил не забыть привезти ему модель космического шаттла «Дискавери», а Лиза храбрилась и напряжённо улыбалась.
Лёшка улетел, и вслед за ним полетели один за другим короткие декабрьские дни. Никита, вдохновлённый мечтами о «Дискавери», не болел и неожиданно хорошо закончил четверть, зато вдруг прихворнула и уехала лечиться в Трускавец Светлана Михайловна. Осиротевшие Ковалёвы остались на попечении Якова. Лиза разрывалась между домом, работой и учениками, а Яков менял прокладки в кранах, заклеивал окна и лечил Серого от глистов с помощью таинственного отвара, приготовленного бабой Клашей. Стремительно приближался канун нового года, когда должен был вернуться Лёшка с невиданными зелёными деньгами.
Вечером 30 декабря измученный ожиданием Никита отпросился ночевать к Денису со второго этажа, которому родители Смирновы-1, не утерпев до праздника, подарили компьютерную игру про братьев-водопроводчиков. Яков было привычно насторожился, но Петрович одобрил игру как развивающую интерес молодого поколения к профессии сантехника. Проводив Никиту, Лиза, всё откладывавшая покупку ёлки в надежде купить подешевле, отправилась на ёлочный базар. Ей было грустно и слегка тревожно, потому что ёлку всегда покупал Лёшка. Яков, немного поколебавшись, забрался к Лизе в сумку и притаился там между забытым яблоком и записной книжкой: хоть выбор ёлки и не совсем дело домового, но не бросать же Лизу одну.
У метро бойко торговали немногими оставшимися ёлочками. Неопределённого возраста гражданин в мохнатом тулупе невероятных размеров, похожий на ископаемого шерстистого носорога из Никитиной книжки, топтался у своего пахучего товара и зазывал покупателей:
- Пааадходим, выбираем! Ёлки свежайшие, только что из лесхоза! Сам рубил, сам грузил! Все, как на подбор - красавицы. Вот эту берите, девушка, не сомневайтесь – останетесь довольны!
Лиза задумалась, оглядывая деревце, а Яков, высунувший нос из сумки, ахнул. Для него было очевидно, что несчастные ёлочки были срублены в сильный мороз, и долго валялись в лесу, пока их не подобрал мохнатый гражданин. Принеси их в тепло – мгновенно осыпятся. Яков засуетился в сумке, задёргал за ремешок, чтобы как-то предупредить Лизу, но та ничего не поняла и полезла за кошельком. Яков только успел отскочить в сторону от её ищущей руки, а гражданин-носорог схватил деньги, плотоядно сверкнул золотым зубом и пожелал Лизе весело встретить новый год. Пожелание, как и зуб, было откровенно фальшивым. На обратном пути в Лизину сумку то и дело лезли лапы обречённой ёлочки, и Яков, потерянно сидя за яблоком, вздыхал и осторожно отводил их от себя. Дома Лиза приткнула ёлку в угол большой комнаты, и в квартире сразу запахло лесом, свежестью и как будто даже посветлело. Лиза глубоко вдохнула аромат, улыбнулась и пошла на кухню - поставить чайник и достать с антресолей ёлочные игрушки.
Любопытный Серый бочком подошёл к ёлке и осторожно тронул её лапкой. И тут, как того и боялся Яков, сначала одна иголочка отделилась от ветки, потом другая, третья – и вот уже вся хвоя со слабым стеклянным шорохом осыпалась на паркет. Серый с испуганным мявом отскочил. Он переводил оторопелый взгляд со своей мягкой лапы на ёлочный скелет, и на его рыжей морде читалось неподдельное изумление. Лёшка сейчас сказал бы: «Скажите, а часовню – тоже я?», – не к месту подумал Яков и в ужасе закрыл глаза, потому что в коридоре послышались лёгкие Лизины шаги.
Войдя, Лиза ахнула, торопливо сунула на стол ящик с игрушками и порывисто бросилась к ёлке, но тут же поняла, что той ничем уже не поможешь. Тогда она медленно опустилась на пол, уткнула голову в диван и разрыдалась. Яков понимал, что Лиза горюет не столько из-за ёлки, сколько от одиночества, усталости и тоски по Лёшке, но чувствовал себя так, как будто сам был виноват и в Лёшкином долгом отсутствии, и в ёлочной катастрофе. Лиза плакала долго и безнадёжно и наконец совсем ослабела. Как в полусне, она забралась на диван, свернулась в комочек и так и лежала, вздрагивая и всхлипывая. Её роскошные кудри беззащитно рассыпались по подушке. Яков мигнул Серому, и вдвоём они подтащили поближе клетчатый плед - укрыть Лизины ноги в аккуратно заштопаных розовых носках. Серый притулился рядом сторожить хозяйку, а Яков бросился в домовой комитет.
Наскоро объяснив, что случилось, он обессиленно привалился к стене, тяжело переводя дыхание. Карл Иваныч покивал головой, обвёл взглядом собравшихся домовых, и каждый без слов ответил ему, что, мол, всё понятно, сделаем. Как говорил мохнатый мошенник с ёлочного базара, «останетесь довольны» - пронеслось в голове у Якова.
- Ну что же, приступим к распределению обязанностей? – скорее утвердительно, чем вопросительно проговорил Карл Иваныч. – Клавдия Николаевна, нет ли у вас э-э-э... выходов на ёлку, которая не осыплется при первом удобном случае?
Баба Клаша возмущённо фыркнула.
- Всё у меня есть, батюшка, и выходы, и входы, а надо - и энти ваши лифты с экскаваторами будут. Пособлю, какой разговор: негоже дитё без ёлки оставлять. Да и Лизавета женщина работящая, сурьёзная, даром что рыжая.
- Клавдия Николаевна, я вынужден заметить, что, во-первых, цвет волос никак не влияет на степень трудолюбия человека, а во-вторых, вы, скорее всего, имели в виду эскалаторы - от латинского scala – ступенька, и elevare -...
- Скалы... сталевары... – необидно передразнила баба Клаша. – Время бежит, а ты мне сказки рассказываешь.
Отложив недовязанный чулок, баба Клаша протопала в свой таинственный закуток в тёмном углу, предусмотрительно задёрнула лоскутную занавеску и чем-то там зазвенела и забулькала. Колян вздёрнул голову и тревожно раздул ноздри: в помещении потянуло сытным хмельным запахом. За занавеской мелькнула одна серая тень, другая, послышалось перешёптывание и громкий окрик бабы Клавы: «И поллитры с тебя хватит, ненасытная утроба!». Через минуту она вышла, аппетитно хрустя солёным огурчиком и блестя заметно повеселевшими глазами.
- Ты чё, баб Клаш, с крысяками договорилась, что ли? – изумился Колян. – Ну ты даёшь, ё-моё, просто боец невидимого фронта.
- Может и с крысяками, а может ещё с кем, - невозмутимо ответила баба Клаша, снова принимаясь за вязанье. – А ёлочка будет, не сумлевайтесь.
Карл Иванович расцвёл непривычной улыбкой.
- Ну если уж крысяки, как вы выражаетесь, пошли в дело, то вам, Николай, остаются хе-хе-хе... пруссаки! Уж чего-чего, а тараканов в вашей квартире предостаточно.
- Это ты дело говоришь, Иваныч! И правда, не всё же им на дармовщинку кормиться, вот пусть и поработают верхолазами. Они нам живо ёлку украсят. Ну покеда тогда - я пошёл командовать.
Глаза Петровича вспыхнули:
- А ещё вот что можно сделать, ребятушки. Я недавно читал, как в Египте пирамиды строили, так вот, с помощью системы блоков и шлямбуров...
- Тута тебе Москва, а не Египта, - перебила Баба Клаша. – Не мудруй, Петрович, со шлямбурами-то.
- Ну тогда я огоньками займусь, - покладисто согласился тот. – Хотя в Египте ну уж так хитро было дело поставлено...
Тут неожиданно встрепенулся Аркадий, про которого все забыли:
- Поставлено? Ну конечно, всё должно быть поставлено, отрежиссированно... Сверхзадача... Свет, ракурсы, цветовая гамма... Начать с густого вишнёвого, затём добавить индиго... И как крещендо - металлические ноты на фоне цвета заросшего пруда...
Вдохновлённый Аркадий на заплетающихся ногах подбежал к мышиной норке, канул в неё, и вскоре издалека донёсся его отчаянный вопль «Золота, золота подбавьте слева!». Яков спохватился и бросился следом. За ним, прихватив на всякий случай противопожарную инструкцию, неторопливо вышел и Карл Иванович, хозяйственно выключив за собой свет. В пустом помещении домового комитета старые ходики, собственноручно сработанные предками председателя в далёком Веймаре, прохрипели полночь. Наступил последний день уходящего года.
Когда Яков разлепил глаза, за окном уже снова смеркалось. Он сладко потянулся и охнул - всё тело ломило от непривычной авральной работы, но усталость была даже приятной. Вокруг него похрапывали остальные домовые, лежавшие тесной кучкой бок о бок, как горка опавших листьев,. «Намаялись... Эх вы, микробиология...», - ласково усмехнулся Яков и тихонько проскользнул в большую комнату.
Там упоительно пахло свежевыпеченными булочками с корицей, а на диване, крепко прижавшись друг к другу, сидели Лиза и Никита и не сводили глаз с ёлки, на удивление ладной и пушистой – баба Клаша не подвела. В совершенно одинаковых янтарных глазах мамы и сына отражались разноцветные огоньки, налаженные добросовестным Петровичем. Усатые питомцы Коляна оправдали расходы на своё содержание и под руководством Аркадия живописно распределили разноцветные шары и сосульки среди сочно-зелёной хвои. Золотых гирлянд и мишуры было как раз столько, сколько нужно: ёлочка и переливалась радостным светом, и сохраняла свою вечную лесную тайну. Яков одобрительно крякнул.
Грянул телефонный звонок, и Лиза схватила трубку.
- Лёшка! Лёшка, милый! Ты прилетел? – выдохнула она. – Слава богу.... Лёш, а у нас чудо случилось... Настоящее новогоднее чудо.... Сейчас увидишь. - И добавила, отвечая на отчаянный немой вопрос в глазах сына:
- Как «Дискавери», тоже благополучно приземлился с тобой вместе? А то главный астронавт волнуется. – Она торжествующе покивала Никите. - Ну давай уже скорей домой, мы так тебя ждём!
Яков сладко зевнул, уютно привалился к шёлковистому боку Серого и благодушно подумал сквозь наплывающую дрёму: «Вот сейчас Лёшка подъедет к дому, выйдет из автобуса, поднимет глаза к нашим окнам, а там свет. Как хорошо, когда новогодним вечером в твоих окнах горит свет... чтобы там Петрович не мудрил со своими выключателями... и шут с ней совсем, с экономикой... пусть сегодня во всех окнах подольше горит свет...».