Из всех своих любовных увлечений я особенно хорошо помню самые первые. Сначала, едва переступив порог начальной школы родной деревеньки Тузлы, моё сердечко высоким трепетным чувством воспылало к дочке нашей учительницы. Красавица. Отличница. За те четыре года, пока нас не перевели в среднюю школу в соседнем селе Шахово, я ни разу не изменил своей привязанности, пусть и безответной.
– Среди шести мальчишек нашего класса мне больше всего не нравится Юрка Силин. Размазня, – не скрывала своих антипатий избранница моего сердца.
Юркой Силиным, как не трудно догадаться, был я.
Потом, с пятого класса, тут я добавлю канцелярское слово «включительно», по восьмой, любил еще одну дочку учительницы, но уже другой – преподавательницы истории. Девчушечка-тростиночка с большими голубыми глазами и сплошными пятерками в дневнике стала главной героиней моих стихов и поэм. Было время сочинять. Шахово от наших Тузлов лежало в трех километрах. В школу ходили пешком. Много рифм переберешь, пока дойдешь.
А с девятого класса, это значит, лет с пятнадцати, и до сорока двух я любил Гальку – в нашей сельской мальчишеской действительности не были в ходу уважительные формы имен: Галя, Таня, Люда. В лучшем случае – Галь, Тань, Люд. Само собой разумеется, что очередная избранница моего сердца тоже была отличницей и красавицей. Тяга к успешным женщинам во мне проснулась рано и с возрастом не ослабевала. Женский ум никогда не ценил меньше женской красоты.
Я знал еще о двоих, как минимум, мальчишках, тоже влюбленных в мою Галину. Ее любил, так же, как и я, безответно мой друг Санька; сам мне признавался. Взаимностью же Галина отвечала нашему общему с Санькой недругу Вовке Кукушкину.
И как, скажите, Галину было не любить? Веселая, искренняя, смелая. Не чета остальным девчонкам, да и не только им – многим мальчишкам тоже. Рискуя собственными оценками, давала списывать всем желающим. Помню, она по математике получила несколько двоек за перекидывание записок с решениями для нуждающихся. Совсем не кокетка, они тоже с юных лет нравятся мужскому полу, - а как обворожительно умела улыбаться!
Мы с ней вместе учились с первого класса. Ума не приложу: как раньше ее красоты и ума не замечал! Жила Галинка в обычном сибирском пятистеннике на пару с бабушкой. Мать умерла молодой, отец из семьи ушел еще раньше. Бабушка Варя, деревенская портниха, умела одеть внучку опрятно и красиво. У Галины рано развился хороший вкус.
Мне, хоть и страшно в том признаваться, чтобы не сглазить, везет с самого детства. Я, например, за одной партой с Галькой с третьего класса сидел. С тех пор еще, когда не чувствовал к ней ничего особенного. Порой злился на нее.
Галька обычно раньше меня справлялась с заданиями контрольных по арифметике. Решит свои примеры и принимается за мои. Решения записывала на промокашку. Промокашка – мягкий листочек, хорошо впитывающий влагу. Они раньше в каждой новой тетрадке лежали. Писали-то мы чернилами. Жидкие они. Не промокнешь – написанное размажется. Галина свою промокашку с готовыми результатами, маскируясь от учительницы, поменяет на мою чистую – мне остается лишь сдуть готовенькое.
В такие минуты мою душу переполняла ненависть к соседке. Самолюбие точило: я ж не глупее неё. А что поделаешь? Приходилось через силу благодарно улыбаться и списывать. Иное поведение одноклассники расценивали бы как откровенную дурь. Дармовщинка сама в руки прет, этот же (вот недоумок!) еще упирается.
К девятому классу Галина заметно округлилась: пополнели бывшие детские ножки-соломинки, налились плечики и груди. Своих одноклассниц, рано созревших, мы, мальчишки, уже год назад в коридорах школы тискали. Девчонки визжали громко, но отталкивали не сильно. Галька, хрупкая и худенькая, интереса для 14-летних «мужиков» не представляла. А тут – на тебе. Летом на каникулах после восьмого класса пошли купаться, а она в лифчике. Сердце у меня в груди забилось чаще.
В том году выдался урожай на грибы. В наших Тузлах грибы испокон веков носили корзинами. Где-то за неделю до школы я, Санька и Галина отправились в лес по грибы. Путь лежал мимо вагончиков дорожников, которые, укладывая асфальт, приближали деревню к цивилизованному образу жизни
Сами дорожники нас, сельских мальчишек, не волновали, зато их великовозрастные детки, приезжавшие из райцентра к родителям, давно превратились в занозу.
Тузлы – деревенька небольшая. Вообще молодежи немного, а парней, достигших возраста, когда драка в удовольствие, насчитывалось совсем мало. Районщики, так мы называли пацанов из райцентра, очень часто портили настроение своим вызывающим поведением. Нас, колхозников, они в упор не видели: шумели в клубе во время киносеанса, приставали к девчонкам, а мы им отпор дать не всегда решались. Драки вскипали, не без того, но если мы и одерживали в одной битве победу, то на следующий вечер в клуб заявлялось такое количество районной кодлы, что приходилось отступать без боя.
Вагончики дорожников стояли на опушке березовой рощицы. Мы втроем шли по ее окраине. Двое парней-районщиков, лет по семнадцать, выкатились навстречу, как из ведра вывалились. Я и Шурка сразу же напряглись. Галина шла спокойно: чего ей бояться: рыцари дам не обижают
– А ну, опарыши, кыш отсюда, – скомандовал один, тот, что был поменьше ростом. Маленькие всегда первыми задираются, так принято
Ни я, ни Санька не отступили. Фига с два, чтоб мы сдались без боя, хотя из всех сверстников мы с Санькой относились к самым слабеньким, Драться толком не умели, могли лишь количество создавать. И трусоваты, чего уж таить. Нам с ним в случае боевых столкновений больше других доставалось. Мы и приучились не высовываться. Но тут случай особый, за чужую спину не спрячешься, нет тут другой спины, кроме собственной.
Гальку собой сразу же закрыли. Районщик, который побольше, оттолкнул меня, я тут же вернулся на место, а сам даже кулаки не сжал. Трусил. Надеялся, что, если не обострять ситуацию, дело закончится пусть унизительным, но все-таки миром. За неготовность к битве получил под дых. Дыхание перехватило. Я скорчился, изо рта потекла слюна, в глазах засияли разноцветные кружочки. Корзина из рук выпала. Меня повело за ближайшие кусты.
За кустами отдышался. Колом встал вопрос: что делать? Выйти страшно – опять получу. Не выходить нельзя, там Шурку бьют. Сам погибай, а товарища выручай. Житейскими премудростями нас пичкали ежедневно под самую завязку. Слышу Галькин жалобный голосок: «Не надо, не надо». Выбор судьба предоставляла небольшой: оказаться окончательным подонком или броситься на жестокого и превосходящего по силе врага.
Сломал пару мягких березовых веточек и, нет-нет, не ринулся в атаку, а медленно-медленно, надеясь на чудо, что все завершится без моего участия, появился на поле брани.
Картина, открывшаяся глазам, внушала ужас всей своей отталкивающей нетипичностью для моего архаичного деревенского воспитания. Сашка с окровавленным носом валялся в траве. Гальку, расстегнув пуговицы платья на груди и стянув лифчик вниз, вовсю, с гоготом, лапали районщики. Мое появление с двумя прутиками в руках на них впечатления не произвело. Дурачки! Сельские пацаны такими прутиками коровьим стадом управляли, а уж шкура коров всяко потолще людской. Меньшой, собираясь отправить меня в нокаут, отстранился от Гальки. Он едва успел замахнуться, как прут обрушился на него и, как кнут, обмотал физиономию. Я дернул его на себя - пригодилась тренировка на коровах. Парень взвыл. Большой бросил Гальку и решил заняться мною. Я, уже подрастерявший храбрость, просто отмахивался. Он поймал рукой правый прут, тогда я, мне ничего другого не оставалось, изо всех сил стеганул его по морде левым. Районщик зажал лицо руками. В этот момент с земли поднялся Санька.
Сейчас, по прошествии многих лет, будучи взрослым, могу тот случай анализировать отстраненно. Районщики, пожалуй, и в первые минуты драки не избили моего друга до бессознательного состояния. Лежал он на траве, не поднимаясь, пока на Гальке рвали платье, по банальнейшей из причин - был деморализован. Так войска, в рядах которых остается еще много храбрецов, покидают в панике поле боя, понимая, что битва проиграна и сопротивление бесполезно. Но вдруг заиграла труба, извещая о подходе подмоги, и бойцы, совсем недавно павшие духом, бросаются в атаку и сминают ряды противника еще до появления свежих сил. Без жалости уничтожают врага, жестоко мстя за свой позор.
Таким же с травы поднялся Санька. Меньшого он сразу взял на колган, так в деревне назывался удар головой в лицо соперника. У того нос хрустнул. Больший продолжал держаться за лицо руками и ничего не видел. Шурка заехал ему коленом в пах. Я друга не осуждаю - он ответил тем же ударом, который получил сам
Галька, всхлипывая, застегивала пуговицы платья. Шурка сбил врагов на землю и, в нарушение нашего сельского кодекса чести (не бить лежачих), обихаживал их ногами. Галька через пару минут успокоилась, а приятель – нет. Я начал бояться за райцентровских парней. Воображение рисовало их мертвыми, суд и тюрьму для нас с Санькой. Я, обхватив сзади, бросился оттаскивать его. Он вырывался
– Саш, брось ты этих придурков, пошли домой, – прозвенел Галькин голосок.
Сашка остыл.
Володька Кукушкин, узнав к вечеру все детали похода за грибами и драки (нас с Санькой к Гальке не ревновал – такие грибные походы были в порядке вещей), разработал план ответной атаки. Взял у старшего брата-конюха телегу с лошадью, посадил нас, меня и Саньку, и погнал к лагерю дорожников. По пути мы нагребли с насыпи большака ведро гранитных булыжников. Время близилось к двенадцати ночи, свет горел в редких окнах вагончиков. Володька стегнул лошадь, она пошла быстрой рысью. Я и Санька, с возможной для нас скоростью, бомбили камнями рамы.
У деревни компания мальчишек и девчонок встречала нас как героев. Я и Сашка сразу же спрыгнули с подводы
– Галь, садись, – позвал Володька, – довезу до дома.
Она замешкалась, как-то нерешительно начала топтаться на месте.
Сашка встал между Галькой и телегой.
– Я доведу ее до дома, – произнес он решительно.
Мне оставалось лишь с завистью взглянуть на друга: я бы так не смог. А ведь Гальку любил не меньше.
Володька повел себя странно. Он бы Саньку свалил одним ударом, вместо этого принялся молча крутить в руках вожжи. Затем зло хлестанул ими коня, тот от неожиданности с места рванул наметом. Видимо, далекий от кладезя мировой классики Володька сам осознал истину рыцарских поединков – дама всегда достается победителю. Володька же относить себя к победителям не имел права. Даже несмотря на набег на лагерь дорожников, честь дамы отстоял все же не он. Галька прямо на глазах из жертвы превращалась в яблоко раздора.
– Саня, не надо со мной идти, - отказалась от добровольного провожатого она. - Бабушка просила зайти к тете Ане. Платье ей шить собирается, материал надо взять. Пока она нам двери откроет… Пока материю найдет… Зачем ты меня ждать будешь?
Тетей Аней была моя мама. Правда, никакого платья она бабке Варе не заказывала. Мы с Галкой посидели около часика на нашем крылечке, затем я проводил девушку до ее родного крыльца.
Три года с небольшим длилась наша любовь. В эти же три года входили первые уроки любви постельной. Дураки любят иронизировать, говоря, что при советской власти не было секса, мол, книжек о нем не издавалось и статей не писалось. Враньё! Все было, только рассчитывалось на умных. Надо было знать, где искать. Огромными тиражами по копеечным ценам выходили брошюрки о вреде абортов, случайных половых связей. А в нашей сельской библиотеке на стеллажах с табличкой "Семейная жизнь" плюс ко всему имелась совершенно очаровательная книжка - книжка с советами для молодых супругов. За давностью времен название не помню. Из ее полутора сотен страниц около пятидесяти посвящались вопросам секса, остальные учили шить, вязать, варить, стирать. Не скрою, я в той книге проштудировал только одну, самую интересную для меня, треть. И к тому багажу, уже взрослым, прочитав множество книг по сексологии, практически ничего не добавил. Правда, одна мысль, высказанная там, оказалась не совсем верной. Утверждалось, что во время интима женщина получает удовольствие лишь от любимого мужчины. Когда вырос, понял: правда иная.
Поскольку мы с Галкой библиотеку посещали регулярно, то к первому контакту подошли достаточно осведомленными в таинствах удовольствий для взрослых. У нас не случилось ни одной неприятности, я имею в виду беременность, а то даже сейчас не представляю, как бы вышли из положения. Деревня, там пересудами любого до гроба доведут.
И все же любовь плотская не была для нас с Галинкой главной. Главным было другое – наше прекрасное будущее. Вечерами, усевшись после кино на лавочке у какого-нибудь палисадника, мы мечтали, как вдвоем перевернем Вселенную.
– Юр, представляешь, – щебетала, прижавшись ко мне Галка, – у нас с тобой будет пятеро детей. И все отличники. Мы с тобой, окончив институты, обязательно в Тузлы вернемся. Только сюда, в родные места. Сами построим большой дом, разведем огромный сад. Я буду брать для классного руководства самые отстающие классы и делать их первыми в школе. А математику с физикой буду так преподавать, что эти, самые трудные предметы, покажутся самыми легкими. И все мои ученики после армии и институтов будут домой возвращаться. Работящие, грамотные, честные, непьющие. А ты будешь людей лечить или природу вокруг нашей деревни изучать, проводить эксперименты в своем саду. Мы с тобой, всего вдвоем, рай тут построим. Кучу книг понапишем. К нам экскурсии и экспедиции будут ездить. С нас все пример начнут брать. И везде так же, как мы с тобой, делать.
Я, зараженный энтузиазмом Галки, не спорил с ней; сам мечтал о том же.
После десятого класса мы поехали поступать в педагогический институт. У Галины в аттестате оценки стояли лучше, но я за нее тревожился, а не за себя. Знал: парней в педагогический берут охотно; мало их желало связать судьбу с учительством. Кому хочется целый день орать на балбесов, которые вместо благодарности за образование всякие гадости устроить наставнику пытаются.
У меня душа, душа юного прагматичного крестьянина-идеалиста, лежала к практической биологии. К тем ее разделам, которые включают в себя медицину, лесное дело и сельское хозяйство. Готов был выводить новые сорта хоть пшеницы, хоть груши или кого-нибудь лечить: хоть коров, хоть людей – без разницы. Подал документы, естественно, на биофак, и в то же время догадывался, что учить детей – не мое. Зачем же тогда в педагогический поступал? С любимой расставаться не хотелось.
Рассуждал я достаточно взросло. Галка - девчонка красивая, а городские парни поумнее меня, одеваются пофасонистей, да и нахальные они, хуже наших из райцентра. Серый я рядом с ними, не чета им, расфуфыренным.
Сейчас припоминаю: те мысли не мои, их исподволь родители внушали. Наша семья следовала старой крестьянской традиции – серьезные и важные разговоры вести за столом. Завтраки, обеды, ужины длились подолгу, едва ли не по часу. Галинка матери с отцом нравилась. В первую очередь, по родовому стержню. Из семьи сельских праведников и работяг выходила. Проба надежная, веками проверенная.
Но родители свое желание, чтобы я поступал в один и тот же институт с Галинкой, высказывали не напрямую - в обход, путем аллегорий. У нас в деревне все, от мала до велика, по тому же принципу общались. Прямые аргументы, когда приходилось демонстрировать собственную точку зрения, легко разбивались столь же прямыми контраргументами. А вот оспорить мнение, укрепленное броней иносказаний и авторитетом народной мудрости, далеко не каждому дано.
«Была бы шея, а хомут найдется, - говорили мне. - Хорошо станешь работать, хоть где и хоть кем приживешься. Тунеядствовать начнешь - отовсюду повыгонят. Хоть из учителей, хоть из врачей. Всего же главнее в жизни – семья». Обязательно приводился какой-нибудь пример из сельской действительности, из которого обязательно следовало, что при хорошей жене любой мужик, самый последний замухрышка, обязательно уважаемым человеком станет, и семья у этой пары получится крепче любого камня. А при никудышной бабе, особливо при потаскушке, будь ты умником семи пядей во лбу, а толку ни из тебя, ни из семьи не получится. Или разводись, детей сиротя, или в водке горе-печаль свою топи.
В институт Галина поступила с первого захода, а я на вступительных экзаменах загремел под откос. Осенью взяли в армию. Две зимы топтал влажный снег Приморья с главной строевой песней того времени на устах: «Не плачь, девчонка, пройдут дожди. Солдат вернется, ты только жди»*.
За полгода до конца службы Галчонок в своем письме, последнем ее письме, сообщила, что выходит замуж за Кукушкина Володьку.
В армию Володьку не взяли. В далеком детстве угораздило его упасть с велосипеда и сломать руку. Косточки срослись неправильно, ладонь все время была вывернута немного назад. В драке дефект не мешал, Вовка был самым драчливым из нас, но военкоматская комиссия все равно освободила его от армейского долга перед Родиной. Я же остался без любимой.
Почему-то помнится, как меня, уже после демобилизации, успокаивала тетя Катя, сестра матери:
– Юрка, брось переживать. Ты же пеночку снял, а не он.
Меня сей факт утешал слабо. Поначалу. Потом началась жизнь, утрамбованная учебой, работой и бытом: лесной институт, кочевки по леспромхозам, борьба с порубщиками-браконьерами, химическая война с гусеницами-листогрызами, женитьба, дети, переезд из таежной глухомани, когда пришло время давать потомству высшее образование, в Омск и мыканье на первых порах без работы. Потом нашлась суетная должность директора небольшого городского парка.
Но чуть все устаканилось, я взвалил дополнительную нагрузку на свои плечи. Принялся писать книгу о болотах Сибири. Хорошая, скажу о том без всякого хвастовства, книжка у меня получилась. С легким емким тестом, цветными вкладками. И дорогая. Мне пришлось несколько лет тайком от семьи копить деньги на ее издание. Один из немногих по-настоящему разумных поступков в моей жизни. Вышедший из печати томик, стоило взять его в руки, всю мою долгую денежную маету в секунду душевным спокойствием окупил. Сбылось то, о чем мечталось с юности, – самому написать книгу. Плохая она или хорошая – не важно, ты сумел оставить свой след на этой планете.
Я за всеми заботами и работами лет двадцать не видел Галину. Хотя вряд ли проходила неделя, чтобы воображение не рисовало ее портрет. Память почему-то выхватывала один и тот же образ – из времен четвертого-пятого класса. Она, в коричневом форменном платьице с белым кружевным воротничком, заразительно над чем-то смеется, блестя тесно посаженными белоснежными острыми зубками. Боли при этом не испытывал - осталась легкая грусть воспоминаний, которая, подозреваю, и зовется первой любовью.
Излишне подробно рассказывать, как мечталось увидеть Галину. Хотя бы мельком.
И мечта однажды сбылась. Я приехал к родителям на рождественские праздники. Как раз пришла очередь моего друга Александра, в прошлом – Саньки, справлять деревенскую гулянку. Они с женой пригласили и меня.
– Юрий, ты помнишь Галину Клемину, – спросил старый приятель.
– Совместную нашу с тобой любовь? Конечно, – не стал отпираться я.
– Она за третьим столом.
В горнице за пятью, сдвинутыми в ряд, столами сидело не меньше тридцати человек. Две трети из Санькиных гостей я не знал – народ в деревне сильно поменялся: кто-то приехал, кто-то уехал. Володька с Галиной тоже были в числе уехавших: жили в соседнем районе. Поэтому я так долго и не видел Галку. Мама, бывало, пересказывала деревенские слухи о ней: "Твоя-то Галина как разж-и-л-а-сь! На хромой кобыле не подъедешь. Слышала я от баб, что учительскую работу бросила. Зарплата, вишь, маленькая. Самогонку вовсю гонит. Вовка ту самогонку продает или на лес и зерно меняет. Стройку развели, свиней откармливают. У нас же ради самогонки, сам знаешь, мужики черта с рогами приведут и к забору привяжут».
Я поднялся из-за первого, почетного, стола и направился к третьему. Внимательно обвел его глазами. Испытывал себя: узнаю Галину или нет? Не узнал. Увидел всего одну знакомую. Нашу соседку.
–Тетя Маша, - пришлось обратиться к ней за помощью, – давным-давно мне давала списывать задачки очень красивая девочка – Галка Клемина. Говорят, она сидит за вашим столом, а я узнать ее не могу. Склероз. Покажите.
– Господи, Юра, да вот же она, по правую руку от меня.
Мне на взгляд взглядом ответила широкоскулая женщина с редко расставленными зубами и скучными, без единой живинки, глазами. Я был готов увидеть Галку любой: неряшливо одетой смешливой толстушкой или, напротив, изящно упакованной с кокетливой улыбкой на губах капризной куколкой. Столько лет прошло - мы все изменились. Но к скучным глазам я готов не был.
И даже они бы не убили мою первую любовь - слишком долго я хранил ее в своем сердце, чтобы один взгляд мог все изменить.
– Ты здорово выглядишь, даже не ожидал, что можно так сохраниться, – полились фальшивые слова с моих губ. Мне кажется, лицо выдавало неискренность.
– А ты, фу-у, каким жирным стал,- это моя любовь тоже бы вынесла, остановись собеседница вовремя. Но деревенская серая нахальная баба, которая раньше была Галкой с лучистыми глазами, не торопилась закрывать рот. – Да, кстати, твою книжонку недавно почитала. Ничего так. Скучная, правда, зато красивая. Только вот не пойму, кому она нужна? К чему ты ее писал? Слышала, денег много на нее извел. Видно, легко тебе денежки достаются, раз на всякие книжонки ими расшвыриваешься.
Ее пренебрежительное: "книжонка" – убило мою любовь. Я догадывался о причинах желания унизить меня: она мстила. Мстила за самою себя, за то, что ее, безбедная и одновременно почти жалкая, судьба оказалась от высокой юношеской мечты неизмеримо дальше, чем моя. Мы оба знали, что когда-то Галина была во сто крат умнее меня, но только я, в отличие от нее, какой-никакой, а начальник. И жизнь людей своим маленьким парком делаю красивой – не о том ли, делать жизнь людей прекраснее, мы грезили еще школьниками?! Даже книжку написал – о своих книгах мы ведь тоже с ней мечтали. А чем прославилась она? Гонит самогонку, чтобы обменять ее на зерно, которым Володька откармливает свиней? Неправда, что всякий труд почетен - гнать самогонку никогда не считалось почетным занятием для приличного человека.
Если же быть предельно точным, то все-таки не слово «книжонка» убило мою любовь к Гальке. Нет, не слово, а все то, что было выражено им. Мелкая пакостная месть глупой завистливой бабы. А мне из женского сословия всегда, начиная с самого раннего школьного возраста, нравились только отличницы: умные, воспитанные, успешные, самодостаточные. В общем, такие, какой Галка была в теперь уже далекой от нас юности…
– Смотри-ка, уже к Новосибирску подъезжаем, – внезапно сменил тему разговора попутчик, с которым мы с момента посадки в Омске делили купе вагона на двоих. – Пора вещички собирать и готовиться на выход.
* Примечание автора. Песня "Не плачь, девчонка": музыка В. Шаинского, слова - В. Харитонова.