Завидский иронично усмехнулся.
«Это несправедливо, - убеждал его Лисовец, чуть не плача в трубку, - что я сделал? Всего лишь привез с собой ребенка! Он никому не помешал! За что ты исключил меня из списка приглашенных?»
Цезарь заложил руки за голову и откинулся в кресле, вспоминая телефонный разговор с несчастным Лисом. Из распахнутых окон веяло морским бризом, а глаза ласкала бесконечная лазурь чистого, без единого облачка, неба. Ему нравился этот вид, нравился особняк, нравилось все, чем он владел безраздельно. Он был волен делиться всем этим только с тем, с кем посчитает нужным. Да, без ритуала Лисовец покинет бренное тело гораздо быстрее всех остальных, и они оба это прекрасно понимали.
Несправедливо? Что они знают о справедливости? И есть ли она? Побеждает всегда сильнейший, жизнь это уже доказала и не раз.
Он снова вспомнил ту, что когда-то встала между братьями. Магия совершила ту же самую ошибку, что и многие, многие другие. Вместо того, чтобы смириться и принять правила победителя, упрямилась и своим упрямством только осложняла себе жизнь.
- Это так несправедливо, - всхлипывала она.
Ее слезы будили не сочувствие, а чувство превосходства и какого-то странного, болезненного удовольствия. Да, приходилось признать, ему нравилось делать ей больно.
- Ты никогда не любил меня, - она уже не могла сдерживать отчаяние и оно, наконец, вырвалось наружу.
Любил ли он ее? Джахи не знал, что такое любовь. Но он знал, что такое ревность, жажда победы и горечь поражения.
После смерти учителя он испытал эту горечь сполна. Никто не обвинял его в случившемся открыто, но он знал, что оба – и брат, и Ласточка винят именно его.
В память о погибшем объявили траур. Не стало ни уроков каллиграфии, ни математики, ни тем более – занятий боевыми искусствами в старом, прохладном храме.
Целыми днями слонялся он по саду в одиночестве или валялся на кровати, рассматривая потолок, а вечером, страдая от тоски и скуки плелся к морю.
Но, даже не ступив на прогретую за день гальку, разворачивался и шел обратно. Слишком яркими были воспоминания о трагедии, что разыгралась на берегу, слишком болезненными. А вдобавок, он боялся увидеть Шайни и Магию вместе, сидящих рука об руку, объединившихся в своем горе против него – одного.
Когда траур закончился, отец призвал сына к себе.
Волнуясь больше, чем обычно, Джахи вошел под просторные своды отцовской половины. В главной зале был накрыт длинный стол для гостей - плетеные корзины со свежим хлебом, блюда с жареным мясом и птицей, широкие, искусно раскрашенные миски, доверху наполненные овощами и фруктами, кувшины с вином и пивом.
Осунувшийся, разом повзрослевший брат сидел на мужской половине. Отрешенная, безразличная ко всему Магия - на женской.
- Джахи! Подойди сюда, - отец пригласил его сесть по правую руку.
Такого никогда не случалось раньше, но Джахи даже и не пытался угадать, что последует дальше. Стараясь не выдать волнения, прошел мимо гостей, бросающих на него любопытные взгляды, и сел рядом с отцом.
Пиршество продолжалось. Джахи смотрел перед собой, на то, как мелькают руки, собирают на хлеб соус с тарелок, поднимают кубки, рвут на куски цыплят и перепелок.
Сам он сидел неподвижно – время словно замерло для него. О том, чтобы положить что-то в рот, прожевать и протолкнуть в горло, не могло быть и речи. Напряжение сковало каждую мышцу и каждый мускул, только сердце стучало ровно и громко, отдаваясь болью в висках.
Наконец, отец поднял руку, и над столом повисла тишина. Смолкли разговоры и звяканье посуды, и даже челюсти перестали жевать в ожидании царского слова.
- Мы долго размышляли над судьбой осиротевшей Магии. Она выросла рядом с нами, в нашем доме, и другого дома у нее нет.
Он помолчал немного, так, чтобы каждый смог осознать важность момента.
- Поэтому, мы предлагаем ей остаться в нашем доме на правах любимой жены нашего сына. Нашего старшего сына.
Джахи вздрогнул. Он не мог поверить ушам. А гости уже ликовали в предвкушении скорой свадьбы, кричали одобрительно и восхищались мудростью своего правителя. Из кувшинов в кубки полилось темное вино и пенистое пиво.
- Магия, ты можешь сесть рядом с Джахи, - раздался повелительный голос отца.
Она поднялась, посмотрела на Шайни долгим, тоскливым взглядом, словно прощалась с ним навеки, и покорно пошла туда, куда ей указали.
- Но отец! – Шайни вскочил и подался вперед, стараясь перекричать пирующих. - Почему – старший?
- Потому что он – старше. Сядь на свое место. Разве я позволил тебе обсуждать мое решение?
Джахи возликовал. Все получилось почти так, как он мечтал. И пусть не было золотых доспехов на закате, и он не сажал невесту на коня, все равно она досталась ему! Он обошел слабака Шайни, ему это удалось.
Сердце наполнилось гордостью, и это великолепное чувство только возросло в день свадьбы.
С самого утра его окружили вниманием и почетом. Молодые, улыбчивые служанки купали Джахи в подогретой воде, втирали в кожу ароматные масла и массировали тело, мазали лицо жирными, влажными кремами и щекотно раскрашивали глаза и губы мягкими щеточками и палочками. Расчесывали волосы, тщательно их умасливая, облачали в белоснежные одежды, надевали золотые украшения и застегивали на ногах сандалии.
Все эти приготовления подогрели в нем чувство собственной значимости, а когда его посадили в богато украшенную повозку, оно взлетело до небес.
Он сидел на высоких подушках, в окружении бело-розовых цветочных гирлянд и смотрел на ликующую толпу. Весь город пришел ко дворцу чествовать его – Джахи. Жениха и наследника трона. В том, что трон достанется именно ему, он уже не сомневался.
Упряжка из шести жеребцов, запряженных попарно, понеслась через залитую солнцем площадь к храму, который серой глыбой врезался в ярко-синее небо, отбрасывая тень на широкие ступени. В спасительной прохладе примостились зеваки, занявшие места с раннего утра. Менее расторопные обливались потом под палящим солнцем. Толпа заволновалась, заколыхалась живым морем. Крикливыми чайками понеслись над ним радостные возгласы.
Джахи прошел по живому коридору и вздохнул облегченно, оказавшись, наконец, в тишине храма, где молчаливо высились высеченные в камне фигуры богов. Цветочные гирлянды оплетали их ноги. Повсюду теплились оранжевые звездочки свечей.
Жрец – высокий и седовласый – в ожидании начала церемонии молился, прикрыв глаза и беззвучно шевеля губами.
Джахи надоело разглядывать неподвижные статуи и не менее неподвижного жреца.
«Ну где же она?» - подумал он раздраженно, и в тот же момент с улицы послышался шум.
В распахнутые двери в сопровождении двух служанок вошла Магия. Она шла, закутанная в покрывало, ступая так осторожно и неуверенно, словно не видела, куда идет, или – не хотела видеть.
Невесту подвели к жениху, и в первый момент он ее не узнал. Старательно разрисованное лицо походило на безжизненную маску. Безучастные глаза в ярко синей обводке до самых висков, щеки, белые как мрамор, и ярко красные губы ничем не напоминали ту учтивую, улыбчивую Ласточку, которую он знал раньше.
По указанию жреца Джахи взял Магию за руку и подивился холоду, от нее исходившему. Тонкие хрупкие пальцы оказались холоднее моря в непогоду, холоднее кувшина с молоком из самого глубокого погреба.
Впрочем, он тут же обо всем забыл – начался обряд, больше похожий на представление, в котором жениху и невесте отводилось центральное место.
Их усадили на возвышение – лицом к зрителям, а Жрец в сопровождении музыкантов и певцов принялся возносить молитвы богам вперемешку с восхвалением молодых.
Царь и царица, а также их приближенные, смотрели на действо с высоких каменных кресел, а простолюдины – столпившись за их спинами у дверей храма.
Высокий, сильный голос жреца взлетел под самый потолок, заметался эхом между серых стен и его подхватили певцы, которые все это время смирно стояли по бокам импровизированной сцены.
Однотонные молитвы погрузили жениха в транс, а от чадящих факелов и благовоний у него закружилась голова. Джахи потерял счет времени, ему стало казаться, что он уснул и теперь, убаюканный мерцанием свечей, сладковатым дымом и монотонными песнопениями, будет спать вечно. Он уже смирился со своей участью и потерял надежду проснуться, как вдруг прохладная ладошка невесты выскользнула из его руки, а пение и музыка прекратились.
Смолк и жрец, а по толпе прокатились беспокойные возгласы.
Ласточка потеряла сознание и лежала на боку, поджав ноги. Ее белое покрывало напоминало крылья птицы, что взлетела к самому потолку храма, разбилась о него и рухнула вниз.
- Магия! – Шайни, соскочив с места, упал на колени рядом с невестой брата, схватил ее за руку, тряс за плечо. – Магия! Очнись!
- Уведите его! – раздался голос отца. – Займитесь ею!
Плачущего Шайни повели прочь, а Джахи презрительно скривился. Опять он позорит их царский род – несчастный слабак и плакса.
Сам он сохранял спокойствие, наблюдая, как проворные служанки хлопочут вокруг сомлевшей девушки, усаживают ее на циновку и суют под нос флаконы с благовониями.
Ему было досадно, что церемония прервалась, что люди, вместо того, чтобы восхищаться свадьбой царского сына будут сплетничать и сочинять небылицы. Он недовольно покосился на невесту – она пришла в себя и открыла глаза - и, не сдержав раздражения, так сильно сжал ее тонкие пальцы, что Ласточка вздрогнула.
Вздрогнула, но промолчала и продолжала хранить молчание до конца обряда. Молча они вышли из храма, и не сказав друг другу ни слова, осыпаемые цветами и радостными криками спустились по лестнице вниз. Молча ехали во дворец и молча потом сидели во главе праздничного стола. Его накрыли прямо в саду на выложенной камнями площадке, устроенной специально для больших праздников. Царские слуги жарили на вертеле поросят и буйвола, разливали вино не из кувшинов, а из огромных темных бочек.
Музыканты, опьяненные запахами льющегося рекой вина и шипящего над углями мяса, расстарались на славу. Музыка разносилась по всему городу, наверное, ее было слышно даже на берегу моря. В облаке шума, гама, веселья и звона кубков томились жених с невестой - молчаливые и неподвижные, словно два белоснежных изваяния с раскрашенными лицами.
Когда небо из голубого стало темно-синим и зажглись факелы, гости, утолив голод, разбрелись по саду. Стол опустел и Джахи, на которого уже никто не обращал внимания, поднял тяжелый золотой кубок. Вино оказалось кисловатым и к тому же горчило. Ему не понравился вкус, но он отпивал по глоточку, пока кубок не опустел, а голова не налилась тяжестью. Жена по-прежнему сидела рядом, ровно и безучастно, устремив глаза в одну точку. От нее веяло холодом и равнодушием, и это злило. Змейка ревности подняла голову, зашипела о том, что проклятый Шайни и тут перебежал дорогу, и, хотя телом жена принадлежала брату старшему, душа ее стремилась к младшему.
Джахи наполнил кубок из стоящего рядом кувшина.
«Чтоб тебе пропасть», - пробормотал себе под нос раздраженно, имея в виду, конечно же, своего вечного соперника.
И боги услышали счастливчика Джахи.
Через три дня после свадьбы, весь город заговорил о том, что младший из царских сыновей пропал без вести. Никто не знал, куда он делся, а потому все стали строить догадки – одна страшнее другой.
Ходили слухи о том, что последний раз его видели поздно ночью на берегу моря.
- Да, да! – шептались служанки. – Брат моего мужа знает одного торговца, который своими глазами видел, как Шайни сидел у самой воды и лицо у него было несчастное-пренесчастное! Наверное, собирался топиться!
Они расправляли покрывало на кровати, а Джахи, услышав имя брата, остановился за приоткрытой дверью.
- А я слышала на рынке, что его видели на утесе! – с жаром перебила вторая. - Знаешь утес, который все зовут Верблюжьим горбом? Вот на нем он и стоял! Наверное, спрыгнул!
- Так спрыгнул или не спрыгнул?
- Наверное, да, раз нигде не могут найти! Уже всю пустыню вокруг обыскали и не нашли!
- Может его шакалы съели, потому и не нашли?
- Ах, ах, какая тяжелая смерть! Бедная мать! Царица извелась, да и царь огорчен – все-таки родной сын. Наверное, объявят траур. Но как же? Если - шакалы, то остались бы кости, одежда. Нет, точно - утонул! Спрыгнул в море из-за этой…
Переговариваясь, они вышли из комнаты и наткнулись на старшего брата. Обе разом побледнели и застыли от страха.
Джахи смерил их надменным взглядом и повелительно махнул рукой – служанки почти бегом кинулись прочь.
Глупые, они решили, что он рассердился на них за то, что они сплетничали про смерть Шайни. На самом деле, больше всех его сердила только она – Магия.
Она все портила своим упрямством, своим нежеланием признать в нем победителя. Отравляла его радость унылым видом, равнодушием и, как ему казалось - скрытой ненавистью.
Сначала он ждал, что она переменится. Отдохнет, придет в себя и перестанет раздражать мужа своим плохим настроением. Чтобы скорее этого добиться, он даже принес на ее половину цветы, которые нарвал в саду. Она взяла их в руки так, словно он подал ей связку гадюк и, даже не понюхав, брезгливо положила на низкий столик.
В этот момент Джахи, словно наяву, увидел ее счастливое лицо, подсвеченное розовым закатом. Она принимала от Шайни те злополучные белые лилии, с которых все началось, и улыбалась. Улыбалась ему, этому слабаку! Так, как никогда не улыбалась ему, Джахи.
Он вскипел ревностью и злостью, и, прежде, чем успел о чем-то подумать, ударил ее по лицу. Звонко, наотмашь, так, что у нее от неожиданности дернулась голова, а из глаз потекли слезы. И опять она не проронила ни слова. Так и стояла, бледная и молчаливая.
Это было на второй день после свадьбы, а на третий — пропал Шайни.
«Интересно, она уже знает?» – размышлял Джахи, отправляясь на ужин.
Царская семья, как всегда, собралась за общим столом, в большой зале.
Отец был мрачнее тучи, а мать к ужину не вышла. Место Шайни тоже оставалось пустым.
Когда Магия появилась в дверях, Джахи уставился на ее лицо, пытаясь угадать, знает ли она о пропаже своего любимчика.
Он с жадностью следил за ней взглядом, смотрел, как она садится, стараясь не смотреть туда, где обычно сидел Шайни, как отламывает тонкими пальцами кусочки хлеба и макает их в соус.
Ни к бобам, ни к кукурузе Магия не притронулась. Служанка предложила ей рыбу и жареного цыпленка, но она только подняла руку, знаком показывая, что не голодна.
Как он устал от этого траура!
Джахи вгрызался в куриную ножку и проклинал про себя и жену, и пропавшего брата.
Из-за них все погрузились в тоску. Вместо того, чтобы праздновать самые радостные моменты своей жизни, он вынужден терпеть всеобщее горе. Терпеть мертвую тишину, повисшую во дворце. Смотреть, как предается отчаянию отец и гадать, что же случилось с матерью.
Он накопил столько злости, что, едва войдя на женскую половину и едва добравшись до покоев жены, излил эту злость на голову Магии:
- Что, пропал твой любимчик? Туда ему и дорога! Вы, двое, только и можете, что расстраивать отца и мать! Неблагодарная! Тебя приблизили к царскому роду! Тебя окружили почестями, о которых любая женщина может только мечтать! А чем ты мне платишь за это? Вечно недовольным лицом и дурным настроением?
- Разве я тебе что-то должна? Я должна тебе за что-то платить? – тихо прошептала она, и опять из ее темных, бездонных глаз полились бесконечные слезы.
- Ты должна любить меня и уважать! Я твой муж и наследник трона!
- Это так несправедливо, - всхлипывала она.
Ее слезы будили в нем не сочувствие, а чувство превосходства и какого-то странного, болезненного удовольствия. Да, Джахи вынужден был признать, ему нравилось делать ей больно.
- Ты никогда не любил меня, - Магия уже не могла сдерживать отчаяние и оно, наконец, вырвалось наружу. – Зачем ты на мне женился?
- Такова была воля отца! – высокомерно бросил Джахи и начал раздеваться.