Недавно Егор вспомнил армейские деньки и разговор с Хасаном. Были они из одного призыва, служили в одном взводе, оба уже имели к моменту той беседы сержантские лычки, но Хасан был старшим сержантом, на должности заместителя командира взвода, а Егор – командиром отделения. Приятель был из Кабардино-Балкарии. Речь зашла о сиротах, о том, что в русских областях их много, тогда как на Кавказе детей, оставшихся без родителей, берут к себе родственники. И вспомнили о тех детях, что имеют врождённые отклонения, уродства. Егор, c самоуничижением свойственным значительной части русских, сказал, что в России их много потому, что пьянствуют русские. Хасан согласился, конечно. А потом произнёс: «Ну, ещё у нас не оставляют таких детей живыми. Зачем такой ребёнок? Если он не нужен семье, то кому он нужен? Другие могут унижать его. Отец и мать будут тратить на него деньги, время, а нормальным детям может не хватать. Если так получилось, то мать должна тихо с ним что-то сделать. Или отец, если мать не может. Так никто не будет мучиться». «Что, у вас всегда так делают? – спросил потрясённый Егор». «Нет, – помедлив, отвечал сослуживец. – Некоторые не могут. Оставляют дома. Но это если в семье нет настоящего мужчины».
И вот прошло с дюжину лет, у Егора Колынкова и его жены Веры родились Колька и Таська, и подросли уже… Здоровые, красивые дети. Достаток в доме появился. И Егор предложил Вере завести третьего. Жена сказала, что и сама подумывала об этом. Вскоре Вера забеременела. И даже разговор пошёл, что и четвёртого можно было бы вскоре заиметь, а лучше было бы сразу двойню родить. Но родился ребёнок с синдромом Дауна. Чуть менее двух месяцев назад. И разговоры теперь были иные – горестные.
Почему? За что? Вот, какие вопросы теперь не выходили из головы. В роддоме сразу посоветовали отдать ребёнка в специализированный приют. Но не смогли Колынковы. Впрочем, более Вера воспротивилась. Тяжело было, вот так сразу отдать ребёнка, вынашиваемого ею девять месяцев. Не могла поверить, что он не здоров, не полноценен. А Егор подумал, что супруге и так тягостно, от случившегося, а уж если отобрать ребёнка… Жалость двигала им, особенно к жене. Потому и подумал: взять ребёнка сейчас домой… а дальше видно будет. Сдать его в приют можно и позже.
Однако Егор заметил вскоре, что Вера привязывается к малышу всё сильнее, и уже ни о каком детдоме речи не шло. Он ведь пока маленький совсем ничем от здоровых детей не отличается. Это дальше будут накапливаться отличия, и родители будут замечать, что здоровые дети и сидеть начали раньше, и ходить, и скорее научились звуки сопрягать в слова. И радости больше в здоровых детях. И интереса. Но материнское сердце ждёт, что и этот ущербный ребёнок подтянется до уровня нормально, сможет стать полноценным человеком. «Смотри, – обращалась Вера к супругу, – он совсем обычный! Вон, морщится, кривится… точно, как Колька делал, когда таким же маленьким был». А в другой раз сидит возле спящего ребёнка и плачет. Или смотрит горестно, да вздыхает.
Егор стал тяготиться. Ему не нравился такой разворот семейной жизни. Ведь не впрок уходят время и силы, что тратятся на этого ребёнка. Отдачи-то не будет! А старшим детям внимание уделяется меньше. Оно и бывает так, когда в семье появляется новое создание, только в этом случае никак не возвратятся усилия. Для своего самолюбия, для гордыни собственной, оно может и потешно. Мол, вот мы какие добросердечные, правильные, хорошие – не бросили собственное дитя, не отдали его в чужие приютские руки, сами взвалили на себя тяготы и лишения. Ну, а практическая отдача какая?
Вера, была не прагматична. Из семьи провинциальных интеллигентов: отец – преподаватель истории и географии в поселковой школе, мать – библиотекарь и заведующая детскими кружками рукоделия. Из четырёх детей, она старшая, и было у неё две сестры и братишка – самый младший. Семья жила в собственном доме, с садом и огородом. Вера была приучена заниматься хозяйством и младшими детьми. Она училась хорошо, но без особого рвения. На улицу тоже сильно не рвалась к подружкам. Домашняя девочка, склонная к ручной, хозяйственной работе. После школы закончила техникум. И почти сразу после его окончания вышла замуж за Егора. Между прочим, вышла по любви.
Егор был человеком иного плана. В нём чувствовалась хозяйственная хватка и, мужая, он обретал всё более практичности, нацеленности на результат. А происходил он из крепкой крестьянской семьи. У него имелись старшие брат и сестра. Рос он при хорошей опеке, как родителей, так и прочих родственников. В школе учился прилично, но после её окончания, поработав около года с отцом, ушёл в армию. А отслужив, учился в Новосибирске, в университете. Потом возвратился к себе в посёлок. Тут отец его друга развил приобретённую за бесценок мясо-молочную ферму и строил небольшой завод консервированной продукции. На этот-то заводик и был Егор сосватан своим другом в качестве начальника цеха. До окончания строительства он работал на ферме в транспортном отделе. Тогда он познакомился с Верой.
Знакомство было в некоторой степени повторным. Потому что Веру он знал по школе, правда, только в лицо. Она была младше его на несколько лет. Какого-то особого внимания на неё Егор не обращал. Так… девчонка из младшего класса. Она жила в посёлке, где и располагалась их школа, а он жил в соседствующей с посёлком деревне. Когда встретились заново, то он не узнал в Вере ту самую девочку, что видел во время учёбы в школе. Она же его узнала и заговорила с ним первой, напомнив о школьных днях.
Завязалось знакомство, через полгода переросшее в крепкие предбрачные отношения, а вскоре и свадьбу сыграли. Родители Егора помогли с жильём. В посёлке, в старом обветшалом доме, жила их родственница, у которой не было наследников и мужа: один сын погиб в аварии, другой умер в раннем детстве, а муж скончался лет десять назад от болезни сердца. Егоровы родители забрали родственницу к себе, а молодые поселились в её доме. Хотя прежде его хорошенько починили, считай, заново поставили. Ещё и пристройку добавили. С тех пор дом стал только краше, а сад в десять соток, перед домом, окультурился цветами и молодыми фруктовыми деревьями. Позади дома огород в 50 соток каждый год засаживался и давал урожай, которого хватало не только для себя, но и кое-что шло на продажу. На таком хозяйстве Егор и Вера были заняты в тёплое время целыми днями. Для помощи нанимал Егор и сторонних работников.
Первый ребёнок у них родился месяцев через семь после свадьбы – мальчик, наречённый Николаем, в честь своего дедушки по отцовской линии. Рождён он был в положенный срок – свадьба запоздала. Здоровый мальчик, очень похожий на Егора. Через два года родилась девочка, в честь бабки названная матерью Таисией. Белокурая девочка, с изумрудно-зелёными глазами. И вот, когда Колька пошёл в школу, ту самую, в какой прежде учились его родители, Егор и Вера решили обогатиться ещё одним, а то и двумя, наследниками их семейной благодати. Но существо, явившееся миру, не могло быть отнесено к категории благодати.
Девочка. Это была девочка. Глаза с эпикантусом, очень маленький носик, язычок, выглядывающий из прорези безгубого ротика, вывернутые мизинчики. У неё был порок сердца, а совсем крошечные ушки девочки почти не слышали. Болезнь сердца в поликлинике определили ещё до рождения ребёнка, а всё остальное – после. Это была довольно тяжёлая форма синдрома Дауна. Егор с Верой уже с первых часов, когда обнаружилась ущербность ребёнка, стали выяснять всё об этом генетическом расстройстве, и выяснили, что у их ребёнка далеко не лёгкий случай.
Когда узнали о пороке сердца, то и это уже было потрясением. Но врачи говорили, что может быть по всякому. Бывает, при родах ребёнок умирает, или чуть позже. А бывает, человек с таким диагнозом проживает длинную жизнь. Но, как бы то ни было, сердце может остановиться в любой момент, даже без видимых внешних причин. Колынковы были обеспокоены, но надеялись, что их ребёнок проживёт долго и уж точно их переживёт. Но когда обнаружился синдром, порок куда более зловещий и очевидный, то оба родителя пришли в полное смятение.
И ведь бывает, что с таким генетическим расстройством живут люди долго, и в определённой мере счастливо, но с расстройством куда меньшей степени. Ребёнок Егора и Веры был обречён на тяжёлую жизнь. Уже сейчас были видны пугающие признаки будущих душевных страданий его самого и его близких – кожистое обрамление глаз, плоская переносица, маленькая ротовая полость, в которой не помещается язык, ушки без мочек, в целом маленькая голова на короткой широкой шее. Что ждёт в будущем эту девочку? Отставание в развитии от сверстников, хотя бы по тому, что ребёнок имел повреждение слуха; боль узнавания себя в зеркале; горесть осознания собственной ущербности, и взгляды посторонних – взгляды посторонних, в которых будет жалость, сочувствие, а то и неприязнь, брезгливость… но никогда – любовь и восхищение. Любовь и восхищение – то, что познают все её сверстники, в разное время.
Оба родителя понимали, что поздно обнаружили отклонения от нормы в будущем ребёнке. Вера не раз говорила об этом, укоряя себя. Первый раз, подозревая и ожидая беременность, она пошла в поликлинику рано, на истечении двух месяцев. Её принимала и осматривала двоюродная тётка, работавшая врачом в отделении гинекологии. А следующий раз Вера пришла туда обследоваться уже в начале третьего триместра, осенью, когда прошла горячая пора огородно-хозяйственных работ. Пронадеялась на свой опыт мамы двух малышей, на здоровую семейную наследственность… но произошёл сбой в развитии яйцеклетки, и в каждой клетке растущего тела стала появляться одна лишняя хромосома – сорок седьмая, в дополнение к обычному их числу, к сорока шести. И бывает так, что сбой происходит в более поздний срок, и затрагивает не весь организм, – тогда синдром не так сильно выражен, не имеет особо тяжёлых последствий. Увы, в случае ребёнка Егора и Веры синдром имел более сложную форму.
Порок сердца у будущего ребёнка обнаружился во время второго визита Веры в женскую консультацию. Ей объяснили, что возможно он является следствием или одним из проявлений целого набора болезней и ущербностей плода, может быть даже синдрома Дауна. Вера могла бы поехать в областной центр и там провести специализированное обследование, но, как ей объяснили, сам способ обследования нёс опасность для плода. Теперь, по прошествии нескольких лет с того времени, уже есть новые, надёжные и безопасные способы для установления наличия синдрома Дауна, но в те дни ещё не были они придуманы и проверены. Хотя в глубинке и сейчас о них не все знают. Таким образом, всю тяжесть положения Колынковы осознали лишь после рождения ребёнка.
Девочке не дали имени. Оба родителя не торопились с этим, хотя их торопили старшие родственники, более всего обе бабушки и прабабушка ребёнка. И обосновывали они свои доводы тем, что ребёнок с таким диагнозом нежизнеспособен, а от сердечного порока он может умереть в любой день – как же его, безымянного, будут отпевать? с каким именем хоронить? Возможно, вопреки таким доводам и собственным мыслям, Вера не решалась дать имя девочке, а Егор не видел смысла, потому что для него этого ребёнка в будущем как-бы не существовало пока. Нет, вернее сказать, оно пока было размытым и тёмным. По сути, он боялся, что в будущем его семьи поселится какая-то Оля или Маша, совсем не подходящая к давно сложившемуся светлому и счастливому образу растущего семейства.
Вера больше задавалась вопросом «почему?» и даже «за что?», а не тем, как можно исправить обстоятельства. Она знала, что надо смириться, надо быть твёрдой и терпеливой; поправить теперь уже ничего нельзя, но можно окружить ребёнка лаской и заботой, нести свой крест, сколько понадобится, и в наиболее возможной мере перенести тяжесть неполноценности со своего ребёнка на собственные плечи. Ею двигали, в основном, родительский инстинкт, материнское чувство любви, сострадание. И её не всегда пугала перспектива того, что этот ребёнок потребует больше внимания и сил, чем два старших. Ей казалось, что её материнского тепла и пригляда хватит на всех. Но временами её обессиливали печаль и страх. Она понимала, что молодость скоро пройдёт, как и сила сопутствующая ей, а этот ребёнок и через десять и через двадцать лет будет потреблять в огромных количествах её жизненную энергию, даже если не проявятся новые болезни и не усугубятся уже обнаруженные, что невероятно само по себе. И к чему это приведёт? Долго ли будет терпеть такое положение муж? Не заревнуют ли старшие дети, обойдённые такой же опекой? А если ребёнок умрёт, достигнув юности? Как тогда оправдать перед ними свой напрасный труд? Поймут ли близкие? А сама себя она поймёт через десять лет? Она слышала, что раньше женщины, тихонько моли приспать такого ребёнка, чтобы он не ел хлеб и кашу полноценных чад, и зачастую никто об этом не знал, кроме неё. Но на такое она не была способна. Да и мало кто, в наше время на такое способен. Прежде люди были сильнее. И гнала она эти тяжёлые мысли.
Чаще она находилась в возвышенном расположении духа и черпала силы в примерах других женщин, воспитывающих в одиночку ребёнка с синдромом Дауна. Она нашла в интернете сайты, созданные в поддержку родителей, имеющих таких детей. Познакомилась она и в посёлке с одной женщиной, имеющий на иждивении сына с синдромом Дауна. Прежде она видела её с ребёнком-инвалидом, но знакома не была.
Среди родственников Веры и Егора ходили разные суждения. Как и среди друзей. Одни восхищались тем, что ущербного ребёнка оставили в семье, другие считали их поступок неразумным. Рассуждения, как одних так и других, день ото дня становились вроде как решительнее, а оба лагеря всё непримиримее друг к другу.
А Егор думал…
Мысли у Егора были разные, но всё же они в корне отличались от тех, что посещали его супругу. Ему хотелось действовать, что-то изменить, исправить, а то и начать кое-что заново. Не в его характере было терпеливо выносить каверзы судьбы. Другое дело, в какую сторону поведут его непреклонность и активный поиск выхода из сложившихся обстоятельств?
Всякое он передумал. Сочувствие к жене, которое склонило его поддержать её решение (оставить ребёнка в семье), вскоре сменилось более критическим подходом, как к жизненной ситуации в которой они оказались, так и к своим поступкам. Чувства, а тем более сочувствие, он постарался отодвинуть на задний план. Это не вылилось в видимую холодность к ребёнку и к жене, а только стал он проявлять свою ласку осознанно, а слова подбирать тщательнее и подыскивать время и обстоятельства для их произнесения. Кстати, Вера восприняла изменения в тоне их отношений, как понимание со стороны Егора и смирение с судьбой. Даже то, что он несколько раз высказал слова сомнения в правильности их действий, она посчитала проявлением сомнений внутренних, которые посещали и её саму.
Егор также заходил на сайты, посвящённые людям с синдромом Дауна. Он вместе с супругой, а то и с детьми, читал истории людей, не бросивших своих отпрысков. А были истории, в которых муж уходил из семьи, несогласный с решением жены, оставить детей в доме. Разумеется, такой муж, по всеобщему мнению, поступал трусливо, бесчестно. Но больше на тех сайтах говорилось о том, каких успехов достигают «даунята», оставаясь с любящими и заботливыми родителями, как недооценены их способности медиками и окружающими. Были в ходу и истории людей с синдромом Дауна, добившихся значительных успехов в обществе. Егор не сомневался, что такие люди могут быть успешными, хотя ещё недавно был бы, по меньшей мере, поражён, услышав об этом. Теперь верил, потому что знал о мере поражения синдромом.
Да, бывает его лёгкая форма, когда по внешним признакам даже не определить серьёзную генетическую мутацию человека, а бывают и тяжелейшие формы, в комплексе почти с нулевым иммунитетом и физическими уродствами. Вот, у ребёнка Егора и Веры был случай средней тяжести, ближе к тяжёлой форме. Тут на успех в обществе надеяться не имело смысла. Егор и Вера могли лишь рассчитывать, что их ребёнок через несколько лет выучится хоть как-то разговаривать, и будет иметь понятия о самых необходимых предметах – надежда, что слух не пропадёт совсем, а мозг не имеет поражений, сильно препятствующих психическому и умственному развитию, у Колынковых имелась.
«Что нам до чужих успехов? – размышлял Егор. – Нашему ребёнку надо будет выкрикивать имя, чтобы он услышал. А один звук от другого он нормально отличить сможет? Не факт».
Егору ещё не нравилось, как называют детей на сайтах, созданных в поддержку людей с синдромом Дауна – «солнечные дети». Он понимал, что их так нарекли в пику тем, кто именует этих детей уродами, даунами. Но те и другие, на его взгляд, находясь на разных полюсах отношения к даунятам, были далеки от суровой частной правды. Как отец он и сознавал ущербность своего ребёнка, и испытывал боль от невозможности как-то исправить его положение, как-то кардинально помочь.
Раз ему на ум пришло имя Ада. А потом он поймал себя на том, что всё чаще называет девочку именно так. Но ни разу не произнёс это имя вслух, да и стыдился его.
И была ещё одна мысль, пытавшаяся укорениться в его разуме. Он выметал её на задворки сознания, но ветром стыда и подозрений она время от времени снова заносилась на почву горестных переживаний.
Эта мысль возникла после того, как он вспомнил давний случай времяпрепровождения с девушкой, давней подружкой. Он встречался с ней в пору учёбы в Новосибирском университете. Девушка практиковалась в знании английского языка, и с этой целью взяла в учебной библиотеке несколько свежих иностранных журналов медицинской направленности: она училась на врача в другом ВУЗе. Егор знал английский язык хуже своей подруги, но за то ему очень хорошо удавалось рассмешить её, искажая смысл текстов, которые они вместе читали вслух, чтобы тут же перевести на русский язык. Правда, далеко не все темы располагали к смеху. Но они были молоды, здоровы, и всякие болячки им казались нереальными, не имеющими отношения к ним самим.
В числе прочих попалась студентам статья в журнале известного английского университета. В ней сообщалось об исследовании причин возникновения синдрома Дауна. Исследователи пришли к выводу, что возникновение синдрома, это защитная реакция. Она препятствует передаче недоброкачественной наследственности через потомство в следующие поколения. Вроде как клин клином вышибается. А если подробнее, то суть статьи вот какая…
Исследователи выяснили, что в большинстве случаев возникновению синдрома Дауна предшествовала возможность близкородственной связи, или, говоря бытовым языком, кровосмешение, инцест. Это была далеко не единственная причина появления мутантов с сорока семью хромосомами, но она чаще других присутствовала в статистике. Причём синдромом Дауна поражался плод чаще у физически здоровых людей, видимо по той причине, что у менее здоровых людей природа находила иные способы пресечь нежелательное появление у них потомства. Оказалось также, что в большинстве случаев механизм синдрома включается в яйцеклетках женщины. Дело в том, что в женском организме с момента появления на свет имеется комплект яйцеклеток, каждая из которых может стать однажды её ребёнком. Они расходуются на протяжении взрослой жизни по мере прохождения месячных циклов. В мужском же организме семя выделяется, с юного возраста до преклонных лет, по мере востребованности. Природным защитным механизмам лучше удаётся воздействовать на живые материалы имеющие долгий срок жизни, поэтому чаще поражается женская яйцеклетка.
Имеет ли женщина влечение плотское к кому-то из близких, или кто-то из них принуждает женщину к соитию, растлевает её – включается тонкая материя защитных мер мироздания. Включиться он может и в том случае, если женщина переживала психическое или физическое насилие со стороны чужого человека, но не желала его близости, а тем более, не хотела иметь от него ребёнка. Пройдёт год, пять, или десять лет – и будет женщина в законном и счастливом браке, во вполне моральной связи с другим человеком, – захочет женщина родить от него ребёнка, а тут-то и сработает мина защитного механизма. Ведь комплект яйцеклеток в женском организме присутствует с рождения, и какой-то их части прежде было нанесено поражение. С годами возможность поражения лишь увеличивается. Вот почему следует оберегать женщину с особой тщательностью, как от морального разложения, так и от насилия над её женской природой.
По мужчинам, имеющим дурные и постыдные наклонности, природный механизм защиты также бьёт даунизмом их детей, но чаще наказывает иными способами, – конечно, если успевает. Алкоголизм, наркомания, изматывающий труд или тяжёлая семейная обстановка – всё может запустить реакцию создания лишней хромосомы в клетках организма будущего ребёнка, не найдя иного места для удара.
В статье также говорилось, что замалчивается статистика по синдрому Дауна. Когда в обществе происходит слом, возникает хаос, рушатся этические нормы или отрицаются проверенные нравственные законы, то растёт число даунят. Таковых становится в два-три раза больше, по сравнению с их количеством в обществе строгой морали и твёрдо устоявшихся традиций. Это матушка-природа вносит коррекцию в развитие человеческой популяции. В Европе и в Америке случаев синдрома Дауна в два с половиной раза больше, чем в государствах северной Африки или в Индии, но детей с таким диагнозом рождается значительно меньше, ввиду развитой дородовой диагностики с возможностью последующего аборта.
Статья подытоживалась выводом, что всякое желание или эмоция влечёт за собой последствия или является следствием выделения и расщепления определённых гормонов, той или иной химической реакцией, и может нести серьёзные последствия при деторождении.
Егор ещё впервые поминая эту статью, пригляделся: не было ли в отношении его супруги с некоторыми родичами чего-то такого? И застыдился. Ни извращенцев, ни нюхателей клея среди её родных не значилось. За собой он точно такой срамоты не замечал. Скандалов постоянных, угнетения кого-то тоже не было в помине. Семья его нравственно здоровая. Значит причина беды в чём-то другом? Хотя много ли он знал о своей жене? Ведь не всё говорится, не всё. Может грех за собой чувствует, потому и не приспит ущербного ребёнка, как в прежнее время мамки-неудачницы делали.
Но Егор гнал такие мысли. Они задевали его честь. А вскоре и вовсе перестал искать причины. Произошёл сбой – и всё! Кто знает, от чего? Может от лишнего стопаря водки, что был выпит на застолье у тестя? Всё в прошлом. Надо решать проблему. Надо решать! Если невозможно найти ответственного за возникновение проблемы, то кому-то надо взять ответственность за её решение.
В понедельник Вера пошла оформлять документы на ребёнка. Накануне она всё-таки решилась дать имя девочке – Люба. Она сказала об этом Егору, и тот отвечал: «Ну, что же, Люба, так Люба. Я не возражаю. Имя хорошее. Согласен, Верунчик. Только ты её сама оформи, ладно?». И Вера поведала, что вчера её крёстная, работающая в ЗАГСе – тётя Лара – очень рекомендовала скорее оформить ребёнка, а то ведь нарушение установленного порядка, нельзя так. Почти на месяц опоздали уже. Потом она разговаривала с несколькими родственницами и подружками по телефону, доводя до их сведения своё решение, а затем позвонила тёте Ларе и договорилась с ней, что зайдёт в понедельник утром.
– Возьму Любашку с собой, прогуляемся, – обратилась она к Егору.
– Мороз обещают, – сказал ей муж. – Оставь, мало ли что. Я дома буду с утра, присмотрю. Тебе ведь сколько надо? Полчаса, час?
– Ну, так примерно. А ты чего, на работу не пойдёшь?
– Позже пойду. Надо на компьютере план составить. Лучше я дома доделаю его, а то отвлекают в цеху по мелочам, особенно утром, ты же знаешь. Там совсем мало осталось, к твоему возвращению успею закончить.
– А, ну посмотрим, – отвечала Вера.
Позже, выйдя во двор, Егор созвонился с начальником и сказал, что ему надо завтра задержаться на пару часов с утра. Тот не имел ничего против.
Утром Вера ещё раздумывала, брать ли ребёнка с собой? На улице было не очень холодно, около семнадцати ниже нуля, но дул ветер и всё чаще налетали серые низкие тучи с крупными колючими снежинками. И Вера решила оставить ребёнка дома, под пригляд мужа. Таську она отвела в детсад и возвратилась домой. Сынишка с соседскими детьми ушёл в школу. Проводив Кольку, Вера покормила младенца, перепеленала его, после чего оделась и ушла оформлять бумаги.
Егор сидел перед компьютером в гостиной. Когда Вера сказала: «Ты перешёл бы в спальню, чтобы ребёнка видеть. Ладно, я скоро» – и закрыла за собой дверь, он откинулся на спинку стула, провёл ладонями по лицу и, сцепив их, прижал к подбородку. Потом он прошёл в спальню, где стояла детская кроватка с младенцем. Егор приблизился к кроватке. Девочка ещё не спала; её глазки были полуприкрыты, затянуты сонной поволокой. Когда отец подошёл, глаза ребёнка раскрылись шире и прояснились. Егор замер. Малышка издала тихий звук, затем надула щёчки и кашлянула. Глазки её стали закрываться. Мужчина сделал шаг вперёд, подойдя к кроватке вплотную. Девочка опять широко раскрыла глаза, глядя невидяще в его сторону, зашевелилась. Личико её смухортилось, она хныкнула несколько раз, поводила плечиками и головой, видимо, пытаясь расслабить пелёнки. Егор отступил от кроватки, потом резко развернулся и вышел из комнаты.
Он вошёл в кухню, встал возле холодильника, через секунду резко открыл его дверцу. Постояв перед холодильником с полминуты, не понимая, чего хочет, медленно его закрыл. Переместился к окну. В это мгновение дверь дома отворилась и появилась Вера.
– Всё взяла, а деньги забыла! Представь. Она не плакала?
Егор покачал головой отрицательно.
– Дай мне кошелёк, на моей тумбочке. Не буду разуваться.
Он принёс кошелёк и отдал жене.
– Хочу потом в церковь зайти, – продолжала Вера. – Нужно молебен заказать, или чего там надо, не знаю, в честь именин. Схожу, узнаю. Нужно будет свечки поставить. В общем, поговорю с батюшкой. Егор, ты бы шёл к маленькой, а? Я постараюсь скорее…
Она вновь ушла.
Егор минут пять находился в кухне. Затем пошёл к спальне, остановился перед ней на дюжину секунд, прислушиваясь, и бесшумно, но быстро, отворил дверь. Тишина. Мужчина быстро подошёл к детской кроватке. Малышка спала. Егор отвернулся от ребёнка, поглядел на их с Верой супружескую кровать, и быстрым шагом подошёл к ней. Потянулся к своей подушке, но одёрнул руку. Потом потянулся к подушке жены, но только коснулся её – снова одёрнул руку. Развернулся, и поспешил из спальни.
Он поднялся на второй этаж, где находилась гостевая комната. Вошёл в неё, схватил со стоявшей там кровати подушку и поспешил обратно в спальню. И вновь перед дверью он остановился. Прислушался, огляделся – и вошёл. Через мгновение он был уже возле детской кроватки. Бросил подушку на лицо ребёнка и прижал ладонью. Спустя секунду малышка слабо забилась. Ещё сколько-то секунд длились конвульсии маленького тельца… бесконечно долгий выдох взрослого человека… и всё кончилось.
«Отмучилась», – произнёс Егор про себя, однако какой-то голос, вроде бы даже знакомый, влился в его сознание: «Не она – вы все отмучились». Егор поднял подушку и отскочил от кроватки. Веко на одном глазике ребёнка было приподнято, ротик широко открыт. Мужчина вновь подошёл к кроватке, ладонью опустил приподнятое веко, коснулся маленького подбородка ребёнка, чтобы прикрыть ротик. Потом он остановился, стал глядеть на дочку.
Глаза Егора увлажнились; он наклонился к ребёнку, чтобы поцеловать его... но остановился. Вслед за этим выпрямил спину, развернулся и с подушкой в руке вышел из спальни. Лицо его было бледным. Да какое к чертям лицо?! Маска! Грубо рубленная, в трещинах морщин.
Он отнёс подушку обратно в гостевую комнату. Разглядел на наволочке маленькое влажное пятнышко. Маска вновь разгладилась, блеснула стеклянными искорками в глазницах. Но тут же мужчина повернул подушку пятнышком вниз и положил её на прежнее место. Поправил. И вышел вон.
Потом с четверть часа Егор сидел в кухне. Поставил греться чайник, но когда вода закипела, отставил его, погасил газ и сел на стул возле окна. Он заметил, что руки его немного трясутся, а в горле слюна встаёт комом. Посидев немного, Егор подошёл к холодильнику и открыл его. На одной из полок стояла початая бутылка «Столичной». Мужчина посмотрел на неё… и закрыл холодильник.
Затем он побрёл в спальню. Подошёл к кровати с мёртвым ребёнком. Ничего не изменилось, если не считать кожи ребёнка, ставшей синевато-бледной. Егор глубоко вдохнул и со стоном выдохнул. Потом вышел из спальни, взял со стола в гостиной мобильник и набрал номер супруги.
«Вера, ты не оформляла ещё?.. Не надо. Возвращайся домой… Я жду… Вера, возвращайся домой… Возвращайся… Я жду».
После этого он позвонил своим родителям и попросил их срочно приехать. О том же попросил тестя и тёщу; вызвал брата и сестру. Лишь после этого он сделал звонок в «Скорую».
Между звонками поступил вызов от Веры. Егор не стал отвечать. Когда вызов прекратился, он соединился с тестем. Только дал отбой после разговора с ним, снова позвонила Вера. Она почти кричала: «Что? С малышкой, да? С ней что-то? Почему ты не говоришь? С ней, да? Она живая?». Егор настойчиво просил её вернуться.
Вера прибежала минут через семь-восемь. Егор встретил её на улице, у ворот. Она подбежала к нему, запыхавшаяся:
– Что? Что?.. Она… Она?.. Да?
Егор сделал шаг к жене, прижимая ладонью её голову к своему плечу. С трудом проглотив комок, сказал:
– Нет её больше, Верунчик. Нет её у нас.
Ноги женщины подкосились, но мужчина привлёк её к себе, удержал. А через секунду и сама она, сделав усилие, выпрямила ослабшие ноги. Егор отвёл супругу в дом.
Не разувшись, Вера, при помощи мужа, прошла в спальню. Приблизилась к кроватке. Рыдания охватили её. Она склонилась над ребёнком, гладила головку, потом взяла на руки, целовала…
– Как? – спросила она мужа, стоявшего рядом с чашкой воды в руке. – Что случилось? Ты видел? Ты это видел?
Он глядел прямо в её глаза, полные слёз. Потом взглянул на чашку, поставил её на столик, и, отняв спелёнатое тельце девочки от матери, положил его обратно в кроватку.
– Что ты наделал, Егор?
Он шагнул к жене, но та отступила. Она бессильно опустилась на пол рядом с кроваткой, говоря:
– Я хотела заказать молебен о здравии … не успела. Теперь только заупокойную… могу. И имя… все дети с именем… имя на бумажке… а моя сиротка без имени. Несчастная моя девочка. Егор, Егорушка, почему мы так? Почему?..
Уже родичи, вызванные Егором, собрались, а «скорая» приехала через полчаса. Правда, перезвонили – узнали, точно ли смертельный случай? Старый медицинский уазик местной больницы не заводился у них на выезде; из-за мороза ли? от ветхости ли? Два других уехали в деревни, по иным вызовам. Судьба… она такая: кому-то тепло и внимание общее, а кто-то без имени, и «скорая» ему не скорая. Даже после смерти тянется шлейф несчастья. Всё несчастной душе достаётся в последнюю очередь… если вообще достаётся.
Фельдшер, женщина лет сорока, всё-таки приехавшая, хоть и с опозданием, говорила Вере: «Понятно, миленькая, что потеря большая, горе. Свой выношенный ребёнок, какой бы он ни был. Понятно, от чего плачешь. Но это лучше, чем растить и мучиться лет десять или двадцать, а потом похоронить. Вот тогда горе, да! С таким-то диагнозом рассчитывать было не на что. У тебя, вон, двое – и ещё родишь. Молодая пока, муж хороший, настоящий мужчина. Так что, ты плач-горюй, но знай, что самое тяжёлое уже позади».
Собираясь уходить, она спросила Егора: «Так что, сами за мёртвенькой поухаживаете или в морг везти?». «Сами, – отвечал Егор, кивая». «Ну, правильно. Видимых повреждений нет, а диагноз у неё плохой был. С таким пороком они, обычно, ещё в первые дни умирают. Тут и вскрытие – лишнее. Все мы тут, в посёлке, друг друга знаем. Я бумаги в конце смены напишу, какие надо. А вы пока свои оформите, до ума доведите, да занесите к нам. Но я вам ещё позвоню».
Собирались родственники, соседи, друзья. Успокаивали Веру, и Егора успокаивали. И все, так или иначе, повторяли слова и мысль, услышанные Егором от фельдшера. Скорбящим супругам говорили: «Может, так и лучше, что сейчас. Не успели ещё привыкнуть. Не успели с таким ребёнком горюшка хлебнуть. Не успели истратить на несчастное создание силы и здоровье. У вас есть на кого их тратить. А этот ребёнок не жилец был. Не жилец».
А Егор сидел в сторонке, глядел на этих людей, на свои руки, и думал: «Вот ведь, можно сказать, осчастливил я всех, вот этими самыми руками, сегодня утром. А расскажи я вам, как мой ребёнок из жизни ушёл, так запели бы на иной лад. И разлучили бы меня с семьёй надолго, словно я враг семье своей. Но ведь предполагают некоторые. И Вера предполагает. Но она никогда не спросит. Чтобы не знать. Она хорошая жена. Мать моих живых и здоровых детей. И я не скажу своей хорошей жене ничего. Не следует ей мужний душевный груз таскать. Так и успокоится всё, забудется. Словно, не было у нас… Любушки».
Через час сестра Егора привела из подготовительной группы детского сада Таську. Вера вновь разразилась рыданиями, обнимая и целую дочку. Та поддалась настрою матери и общей атмосфере в доме, тоже заплакала. Потом одна из бабушек отвела её от матери, стала переодевать. Чуть погодя Таська подошла и, отирая глазки, спросила:
– Пап, значит, у меня больше нет сестрёнки?
Отец, покачал головой, грустно улыбаясь и с трудом сдерживая слёзы. Он погладил дочку; кулачки, лежавшие на его колене, он накрыл своей большой ладонью.
– И никогда не будет?
– Будет, Тася. Сестрёнка или братик.
– Я хочу сестрёнку. И имя чтобы у неё было.
– Да, Тася, будет. Я уже знаю, какое.
– А мне скажи.
– Надя. Надежда.