А потом она засыпает у него на руках, тихонько сопит и морщится во сне, вздрагивает и отчего-то замирает, а он боится вздохнуть, пошевелиться, коснуться ее хрустального совсем хрупкого тела. Нежность его выходит за берега, трясет отчаянно головой, потирает нервно виски и грозит затопить все возведенные из песка замки и чудесные миры, которые он годами строгал, клепал, воздвигал, чтоб от тоски и уныния не спиться, что распростерлись на берегах глубоких и бесконечных морей. Его нежность дрожит, бьется в лихорадке, покрывается каплями холодного пота и плачет, черт бы его побрал, плачет пламенными, и режущими смысл и плоть, слезами.
Он старается удержать в руках время, не замечая более того, что оно совсем поменяло ход, вспять себя повернуло — раньше бежало вперед, утекало из-под ног, убегало, капля за каплей, будто вода, а теперь даже не идет, а ползет, представляешь себе, милая, ползет так медленно, будто у него и вовсе свинцовые ноги; а он все еще помнит и почти ощущает, как глубока, безобидна и сладка была на вид та водица. Стоит ему отхлебнуть, глоток отчаянный сделать, как тут же растут рога, будто тут более не река простирается, глубокая такая, полноводная, а только козье копытце.
Он думает, что как бы ни была больна, хрупка, тонка эта девица, не стоит она его мыслей, души, тончайших в мире волокон - его нервных импульсов, огромной обители, уютной его теплицы. Думает о том, что завтра она проснется, немного вскрикнет, застонет, разобьет очередную кружку, оставит большое такое, огромное пятно на белой кофте, от разлитого горячего кофе, и пару ожогов в придачу, на ее мраморно-холодном тельце. Он думает о ее взрослении в томительной пустоши, где только бесстрастно двигающийся поезд может нести в себе надежду и смерть одновременно.
Он думает, что они — это то, чего они не сумели, чего не смогли, не воздвигли, тот пьедестал, на который так и не взошли. Он смотрит на ее волосы, пытается сосчитать в этой глухой и бесконечно-темной тиши ее родинки, вспоминает где они расположены, трогает пальцами, натыкается на ее созвездия; касается ее острых, мертвенно-бледных, и до безумия холодных ключиц.
Он смотрит как падает мокрый снег за окном, в ярко-рыжем, слегка желтоватом фонарном свете. Замечает, как дома сходятся тесней, становятся неподвижны. Чувствует, каждой клеточкой своего тела, мысли — как она дышит - он думает о весне, а она все еще спокойно дышит.
А получается, что мы сами творцы своих же новостей, сами пишем себе прогноз погоды, астрологический календарь и письма в будущее — получатели сего безумия, хаоса, всей поглощающей темноты, до горечи сладостно-черничного варения — тоже мы. И что, если просто пережить эту ночь, эти мысли и этот холодный пронизывающий насквозь ноябрь, да вдруг действительно утро вечера мудренее? А потом он слегка опешив, укрывает ее одеялом, целует сладко в лоб и решает просто остаться, просто попробовать вместе выжить.
Представляешь? — в тот момент она вздрагивает во сне, прижимается ближе и что-то сквозь крепкий и сладкий сон бормочет — совсем невнятное, теплое, родное. От нее пахнет ментолом и грядущей весной.