Среда обитания или Курс молодого бойца. Глава XI
XI
Одной из знаковых достопримечательностей учцентра Кракау тех лет являлись строительные руины, воздвигаемые в самом центре учебного центра – у плаца, напротив столовой (вообще-то слово «руины» больше соответствует обстановке деструктивизма, а не креатуры, но в данном случае понятие можно обыграть в противоположную сторону – уж слишком неприветливыми они виделись курсантскому глазу). В недалеком будущем они обещали стать новой пятиэтажной казармой, вмещающей в себе едва ли не весь учебно-танковый полк, точнее – курсантские батальоны (согласно проектировке). Очевидно, передислокация всего личного состава полка из Дрездена имела как стратегическое, так и культурно-эстетическое значение: известный немецкий культурный центр с его готической архитектурой, знаменитыми музеями и многочисленными туристами со всего мира никак не гармонировали с видом зашуганных воинов в нелепом облачении, сковано марширующих по его мостовым с унылым гиканьем на устах. На мой взгляд, весьма похвальное решение.
Казарму планировалось сдать в полную эксплуатацию к 1 Мая, а возможно – к 40-летию Победы. Из этого явственно вытекало, что на плечи нашего призыва легло еще одно тяжкое и ответственное бремя. Стремление партийного руководства (а значит, и армейского) к юбилярной символизации частенько обходилось рядовому исполнителю дорогой ценой, не говоря уже о том, что спешка выполнить какое-либо задание к определенному юбилею нередко приводит к откровенной халтуре, ибо погоня за результатом неизбежно сказывается на качестве самого выполнения. Недостатки и недоработки, особенно в строительном деле, обнаруживаются лишь потом; наиболее ощутимые из них сопровождаются, как правило, проклятиями и угрозами в адрес модернизированных спецов-зодчих.
Я убежден, что солдаты, обитавшие в этой казарме впоследствии, не скупились на крепкие выражения, посылая их соорудившим ее, то бишь нам. Но если бы мне удалось кого-нибудь из них убедить в том, что виноваты не мы, курсанты, отдавшие столько сил и пота в этой цитадели жестокости и современного рабства, а те, что стояли тогда над нами, что стремились прицепить к своим погонам еще по паре звездочек и лычек, отрапортовавшись в сроки, - я почувствовал бы немалое облегчение.
Дорохин с Арбениным рассказывали нам (когда на них находило благодушие), как год-полтора назад они и их тогдашние сокурсники загибались на строительстве учебного корпуса – четырехэтажного здания рядом с новой казармой. Там теперь были расположены классы с тренажерами, макетами, наглядными пособиями и прочим необходимым для овладения премудростями в деле эксплуатации бронетанковой техники. Как это часто бывает, и особенно в армии, собственные мытарства «старики» изображали в преувеличенном виде, давая молодняку понять, что по сравнению с прошлым нынешняя служба новобранца – просто курорт. Явление, характерное и для обычной, нестроевой жизни. Кому не доводилось слышать в свой адрес примерно следующее: «У меня в твои годы толковой рубахи не было, я ишачил от темна до темна. А ты…»?
По словам сержантов, да и не только их, выходило, что в период их «молодости» они ничего другого не знали, как надрываться с лопатами и носилками в руках не разгибая спин, уподобляться вьючной скотине без отдыха и человеческого обращения. Службу свою они с гордостью называли «умираловкой». Нашу же – «мастурбацией».
К слову сказать, этот комплекс собственного превосходства над позжепризванными наследовали затем и мы, когда, «состарившись», расписывали все ужасы в учебке первогодкам линейных частей. Кое-что из подробностей, между прочим, иногда заимствуя из легенд своих предшественников.
И дело вовсе не в том, что служба в армии, как многим казалось и кажется по сей день, становится всё легче. Это не так: очень многое зависит от того, где и в каком месте служишь. Мне доводилось уже после демобилизации встречать людей, сетовавших на то, что им не удалось остаться на сверхсрочную – ведь на «гражданке» им надо было опять возвращаться к станку. Знаю и таких, которые воротились из армии с надорванным здоровьем и ненормальной психикой. Наконец, многие воевали всерьез. Именно в описываемый период из Афганистана особенно часто прибывали самолеты с «грузом-200». Вот почему даже в те полгода мне отнюдь не казалось, что Кракау – самое жуткое место службы, хотя подобная оценка – понятие сугубо приватное.
Однако факт оставался фактом: недобрая слава дрезденской танковой учебки, наряду с бранденбургской общевойсковой, гремела не только в пределах Восточной Германии, но и по округ;м. Многим хорошо известна солдатская прибаутка: «Кто был в учебке под Кракау (можно и Бранденбурга), тому не страшен Бухенвальд». Иногда даже приходило в голову, будто и офицеров туда посылали служить в качестве наказания за провинность. Впрочем, ручаться не буду, слишком многое там казалось противоестественным.
Зато определенно было следующее: по окончании тамошней службы нас можно было считать достаточно квалифицированными специалистами больше по строительной части, нежели по бронетанковой. Стройка отнимала у нас громадное количество времени, отведенного для обучения, и посему многие вышли оттуда скорее дилетантами, чем специалистами определенного воинского профиля. Некоторые, прибыв в войска, не знали, как завести танк, зато с колоссальным багажом практических навыков в обращении с лопатой, ломом и киркой (список можно продолжить).
Учебный центр являлся своего рода материальным воплощением в миниатюре утопических замыслов марксизма-ленинизма: строили, лелеяли, здоровья и сил не щадили, - а получился пшик. Наглядным пособием в этом отношении вполне могла служить отгроханная титаническими усилиями нашего взвода ветролётка, треснувшая спустя несколько месяцев после сдачи в эксплуатацию (коей не было и в помине).
Но если вертолётка покинуто белела на пустыре, мало кого после Нового года интересуя, то новая казарма была предметом неусыпного внимания. Словно всепоглощающий Молох требовала она к себе всё новых и новых жертвоприношений, разрастаясь в высоте и объеме. Работа там нередко проводилась и в ночные часы. Тогда в действие приходил башенный кран, днем бездействующий и напоминавший вытянутого в приветствии эсэсовца со вскинутой рукой. В светлое время суток его не без успеха замещали курсанты, сновавшие муравьиными потоками взад-вперед и вверх-вниз со строительным грузом в руках. Их сопровождало уже до боли знакомое:
- Бегом марш!.. Резче, слоняра, ты что умираешь?!..
Вокруг будущего солдатского термитника возвышались горы кирпича, который с хронометрической точностью поставляли немцы, и который теперь уже чаще всего разгружали «дрезденские», находившиеся близ учебного центра во время стрельб и вождений. Стало быть, на этом столь важном объекте капитального строительства был задействован весь полк, хотя основную тяжесть продолжали громоздить на плечи и спины кракаускому плебсу – второму учебно-танковому батальону, «детям Кракау».
Как правило, «инженерная подготовка» проходила в свободные от нарядов и вождений дни. И тогда все роты пропадали на стройке дотемна, делая перерывы лишь в обеденное время. Хуже таких дней был разве что наряд по варочному цеху. Кто служил в подобных местах, согласится, что нет ничего тоскливее вида голых кирпичных стен и строительного хлама под ногами, да еще зимой, да еще будучи молодым бойцом. Какая нудная и постылая перспектива! Как понять то, что творится в душе стройбатовца, когда он шагает утром в строю на объект, который ненавистен ему не меньше крика дневального при побудке!..
Подразделение военных строителей было прикомандировано в Кракау на достаточный срок, чтобы их «второгодки» могли считать себя уже заправскими аборигенами. Обитали стройбатовцы в палаточном городке, сооруженном на краю учебного центра, неподалеку от медпункта. Службу несли обособлено: имелись свои дневальные, караулившие имущество, они же поддерживали на территории городка некое подобие «марафета». У них был свой распорядок дня и, что особенно примечательно, своя посудомойка, - они никогда не пользовались в столовой котелками, а таскали туда деревянные ящики с кухонным инвентарем. Помимо столовой, учебный центр предоставлял им в пользование баню и кинозал.
Основной костяк стройбата составляли выходцы из Средней Азии. Еще один минус в отношении нашего брата-курсанта, хотя и немногочисленные братки-славяне из той лавочки им ни в чём практически не уступали по части грубости и цинизма. Суровая полукаторжная служба, кракауские бытовые условия, дедовщина, опасность гепатита, а также межнациональная неприязнь превращали солдата к концу службы в грубое животное, узнаваемое по возвращении домой разве только внешне. Ни для кого не секрет, что стройбат всегда находился после дисбата на второй ступеньке иерархической лестницы снизу, согласно общепринятому рейтингу родов войск в целом.
Возведение новой казармы в Кракау не прекращалось и в выходные дни: сроки, как водится, поджимали, да и само понятие выходного дня для курсанта было чисто условным. По воскресеньям отдыхали только офицеры и бубтяне. Для всех остальных благостный денёк недели отличался подъемом на час позже и сваренными вкрутую яйцами на завтрак. А поскольку стрельбы и вождения не проводились, казарменная стройка выглядела в воскресные дни наиболее оживленно.
Ротная каптерка снабжала нас утерявшими свою первоначальную форму лохмотьями: то, что когда-то можно было назвать бушлатами и комбинезонами, теперь хорошо смотрелось бы на огородных шестах для отпугивания галок и ворон. Облачившись в такую униформу, курсант производил жуткое и комичное впечатления одновременно, которые усиливались при общих построениях. Мы напоминали со стороны военнопленных, совсем недавно захваченных на поле боя.
После этого шагали на развод к плацу. Разумеется, с песнями, бравые слова которых никак не гармонировали с нашим затруханным видом. Встречные по дороге бубтяне корчились со смеху и отпускали вслед ядовитые реплики. Можно было представить себе: строй оборванцев, старательно вытягивая шаг и размахивая свисающими грязными и полуоторванными лоскутами, точно флажками и вымпелами, движется с ослиным рёвом:
Мы – от солдата и до маршала -
Одна семья, одна семья…
Прибыв на плац, «семья» угрюмо глазела на воздвигаемое чудовище, всегда почему-то напоминающее собой развалины поверженной крепости, но никак не будущую солдатскую обитель. Многочисленные дверные и оконные проемы создавали иллюзию оскалившегося гигантского монстра, с нетерпением поджидавшего очередных жертв.
Разводы, как правило, тянулись недолго, поскольку работы были уже известны, и оставалось только распределить, куда попадет та или иная УТР.
Для нас, разнорабочих, не существовало принципиальной разницы, где гнуть спины. Везде было одинаково плохо. Везде царили произвол и циничная жестокость. И если стройбатовцев как-то старались щадить как специалистов узкого и дефицитного для армии профиля, то с курсантами, которых использовали как побегушников, обращались исключительно грубо и издевательски.
Мне часто приходило в голову, что для полноты картины сержантам не хватало плетей в руках. Тогда можно было бы воссоздать полную аналогию с сооружением египетских пирамид: там – эрпаторы, надсмотрщики и рабы, здесь – офицеры-строители, сержанты и работяги солдаты, в том числе новобранцы; и там и здесь с последними никто не считается, их пинают ругают и унижают. Цивилизация, пройдя сквозь тысячи лет, казалось, так и не смогла очиститься от рабского ярма, которое принимало и принимает всего лишь более сложные формы, нередко прикрываясь благородными материями, как в данном случае.
…Итак, после развода на плацу мы разбредаемся по различным углам и этажам стройки. Работа закипает быстро: раздаются команды, сопровождаемые отборной матерщиной, грохочут по лестницам и коридорам сапоги, слышится скрежет лопат и шарканье мастерков, глухой стук корыт с раствором, вызывая во рту оскомину; рёв бетонных вибраторов сливается с азиатской тарабарщиной, приправляемой славянской руганью… Все эти звуки хорошо знакомы каждому, кто хоть раз побывал на строительстве не только военных объектов.
Не обязательно иметь семь пядей во лбу, чтобы понимать, насколько курсанты ненавидели воздвигаемую казарму, и как всячески старались избегнуть работ на ней. Незаметно исчезнуть со стройки было делом чрезвычайно трудным – намётанное сержантское око зорко следило за каждым, а если подобное дезертирство и удавалось кому-либо, то наказание следовало исключительно суровое. Однажды вся рота вместо ужина бегала и ползала в противогазах на спортгородке до полного изнеможения, после того, как Гусаров с Векшиным хитроумно смылись на полчасика в чайную, вместо того, чтобы просеивать сквозь громадное двухметровое сито, замысловато привинченное к арматурному каркасу у всех на виду, свежий карьерный песочек, опрокинутый неподалеку парочкой самосвалов… И всё же попытки улизнуть со стройки не прекращались, а кое-кто даже предпочитал с огромным риском поставить на кон все возможные и невозможные последствия, только бы хоть на короткое время избежать неминуемого шквала тумаков и зуботычин из-за малейшего пустяка.
Стройбатовские держиморды с лычками на плечах бушлатов своих подчиненных редко испытывали на прочность, - должно быть, уважали вспыльчивый южный темперамент. Отлично сознавая безнаказанность, они вымещали свою показную досаду на послушных и зашуганных курсантиках, часто безо всякого повода. Мы же старались делать всё от нас зависящее по мере своих скромных сил: носили куда укажут кирпич, тяжеленные и продырявленные бумажные пакеты с цементом, таскали в носилках песок, раствор, воду в огромных бадьях и неудобных корытах, - всё это проделывалось бегом, без передышек, с каждым днем всё выше и дальше – казарма росла поэтажно, и требовалось всё больше усилий для преодоления лестничных ступенек и длинных коридоров.
- Быстрее, волки!.. Бегом давай!.. Ты что, припух, урод?! – то и дело раздавалось без конца в гулких и стылых помещениях будущей кракауской общаги.
Уже после какого-нибудь часа подобной терапии руки начинали мелко и противно дрожать, как у неопохмелившегося алкоголика; пальцы сами собой бессильно разгибались, и ноша медленно вываливалась из рук; колени мучительно ныли и приходилось иногда упираться в них локтями, чтобы подняться хоть на пару ступенек вверх; спина казалась парализованной; уже задолго приобретенный кашель рвался наружу собачьим лаем и мешал как следует отдышаться; лёгкие едва не разрывались от неумеренной подачи кислорода и неравномерного его перераспределения по всему организму… Хоть бы на полминуты отдышаться и восстановить часть тех силёнок, что еще сохранились непонятно где и как!.. Но тут же перед глазами всплывает ненавистная сержантская харя, торжествующе сверкая глазюками:
- Ну, ты, б… каличная! Шлангануть надумал? Да я тебе щас все ходули пообрываю! Бегом марш, чмо!..
Всё это сопровождается действием. Каким – нет нужды повторяться…
Наш младший командный состав с энтузиазмом подсоблял стройбатовскому и, хорошо зная каждого, вносил свои рекомендации и корректировки в использовании того или иного бойца: «Этот – шланг, его на носилки ставь… Этого чмыря желательно на кирпич подрядить… Тех двух – на бетономешалку, им полезно…» Мне часто казалось, что на той стройке начальства с засунутыми в карманы бушлатов руками во много раз больше, чем самих работяг. Возможно, что так оно и было: надо же кому-то следить, чтобы последние исправно гнули спины и никуда не сбегали…
Вот так, со скрежетом, лязгом, натугой и бранью, кряхтя и переваливаясь, доблестный почин учебного центра Кракау из последних сил продвигался к своему эфемерному, надо признать, окончанию, намеченному к 40-летию Победы. Эфемерному, потому что было очевидно – полностью к намеченному сроку как новая казарма, так и жилой офицерский дом готовы не будут. Останутся многочисленные доделки – в виде монтажных, отделочных, сантехнических работ, на которые уйдёт еще не один месяц, а обитающие в этих зданиях люди будут распекать на все лады построивших их, в том числе и военно-инженерное руководство, которое так торопилось выдать желаемое за действительное.
Столь твердая уверенность в вышесказанном имеет на то основания. Год спустя мне довелось встретиться и затем служить вместе с парнями, что прошли нашими стопами в Кракау следующей зимой. Они и поведали о целых шквалах проклятий, сыпавшихся на наши головы из уст офицерских жён, тянувших бытовую лямку в новом жилом доме, а также и со стороны их самих, делавших то же самое в отстроенной нашими руками казарме. Мы тогда заверили своих молодых коллег, что наше участие в «стройке века» носило чисто академический характер, не обремененный ответственностью и угрызениями совести.
Совсем не наша вина в том, что детище наших титанических усилий оказалось прогнившим и негостеприимным. Да и чего можно было ожидать от полуграмотных аульщиков и кишлачников, презиравших службу всеми фибрами тюркских душ, и полуживых курсантов, избегавших стройки при каждом удобном случае! А ведь в основном как раз они-то и несли бремя великого почина Кракау. Утешает лишь то, что проживать в этих зданиях нашим солдатам пришлось недолго: спустя несколько лет Германия объединилась и перестала нуждаться в услугах Варшавского договора. Думается, что на месте учебного центра теперь находится что-то наподобие ИТК или ЛТП. Во всяком случае, армии НАТО или бундесвера там вряд ли станут обживаться.
Но тогда еще никто не мог и предположить, что воздвигаемая цитадель долго не прослужит. По накалу и страстям данную эпопею можно было бы вполне ставить на один уровень с колымскими золотыми приисками 30-х годов. Впрочем, я повторяюсь – уже были древнеегипетские пирамиды. И стоит мне закрыть глаза и вспомнить дни, проведенные на казарменной стройке, - до сих пор ощущаю холодок в груди, а в ушах истошный вопль:
- Э-э, сюда иди, да?! Где раствор, твой мать?.. Бегом марш!..
А еще вспоминается известная солдатская прибаутка: «Лом, ведро, курсант с лопатой – заменяют экскаватор». Вот только за экскаватором нужен уход, он грубого отношения к себе не потерпит. Курсант учебки по сравнению с ним – просто чудо. Его можно дёргать и пинать сколько угодно безо всяких последствий; более того, он еще сам себя обслуживает, а при надобности и начальству угодит, не ища для себя при этом особой корысти. Так что берегите курсанта, господа-товарищи военачальники, ибо он есмь незаменим!