Клянусь, что все мои годы бытности министром образования и пропаганды я бы отдал за недельку моей юности, когда в моей комнатке на площади Святого Терентия не всегда был и кусок хлеба, но когда у меня ещё горела кровь, когда у меня была жажда свершений, и, самое главное, когда я ещё ходил на обеих ногах.
Я был тогда нищим студентом, рыжим пареньком из тех, кто вечно болтается на улице в ожидании чего-нибудь интересного, чья голова постоянно мелькает среди бродяг, который жаждет справедливости и сам взывает к ней, у которого нет имени: он всегда либо "товарищ", либо "эй,ты,вон там!", человек в несуразном берете и затёртом кофейном пальто с чужого плеча.
Таким я и был до одного случая, самого ужасного и самого знаменательного в моей жизни. Мне было двадцать два года, и я, наделённый почти совсем никаким прилежанием и аккуратностью, заканчивал Академию Права одним только своим желанием и любовью к справедливости, которую, по моему наивному мнению, я должен был установить в этом мире, став самым настоящим адвокатом.
Моя единственная крупная работа - более полугода стараний. Доклад об истории мирового права - сто семьдесят страниц, исписанных идеально разборчивым почерком, рассказывающий в том числе и о том, по каким законам жили древние алкитяне и кто именно в 1736 г. подписывал первую неудавшуюся Декларацию прав гражданина в Верли.
При помощи нехитрых действий я прикрепил ко всей этой охапке страниц в бумажном переплёте веревку и набросил себе на плечо. Собравшись таким образом, я выбежал на улицу.
Было холодное октябрьское утро. Я шёл по мощёной дороге параллельно трамвайным путям, появившимся здесь, как мне говорили, не очень давно, мимо великолепных домов в стиле классицизма к угрюмому серому зданию с широкими окнами - самой Академии. Воздух дышал какой-то напряжённостью, всё будто бы застыло.
Пройдя достаточно долго через несколько узеньких улиц, спускавшихся вниз и перейдя через мост, я приблизился к улице Малой Францевке - старой и достаточно широкой, известной обилием произошедших на ней событий и множеством лавок. Мне показалось, что издалека я услышал выстрелы.
Подойдя к самой улице, я понял, что не ослышался. Выстрелы гремели отовсюду, меня облегла бушующая толпа. Я оглох от криков и шума. Один из толпы резко схватил меня за рукав и ударил. Я едва успел достать свой револьвер(стрелять я не умел, а носил для того, чтобы напугать). Он, видимо, принял это за чистую монету. В ушах у меня зазвенело ещё сильнее, пронзило болью ногу. Последним, что я видел, было осеннее серое небо.
Очнулся я совсем не там, где ожидал. Надо мной был чёрный потолок сырого подвала. Вокруг были слышны лишь стоны. Я лежал на каком-то подобии нары, где кроме меня была ещё груда раненых: молодые, старики, были даже женщины. Вся эта груда дышала, заливалась кашлем, стонала и хрипела. Самому мне было очень дурно. Стены плыли передо мной, то приближаясь, то отдаляясь, и я не мог даже поднять головы. Я догадался, что меня предварительно чем-то напоили.
-Жалко мне тебя. Такой молодой, народился едва, жить и жить тебе, а уже без ноги. Я-то старик, мне помереть уж пора, а ты...-послышался голос откуда-то справа.
Я сделал неимоверное усилие и поднял голову. К моему искреннему ужасу, как я убедился, у меня отсутствовала левая нога ниже колена. Я верил, что сплю или нахожусь в забытьи и скоро проснусь. Мимо нар прошла молодая сестра милосердия с полупрозрачным глазами и круглым лицом пугливого ребёнка.Она пришла снимать перевязки.
-Л-лежите... В-вам нельзя, т-тихо,-прошептала она, обращаясь ко мне.
Я, из отчаяния и ужаса вдруг впавший в гнев, начал кричать на неё с целью выведать, что произошло с моей ногой. Этого я так и не добился. Всё, что я понял, это то, что было сильное ранение и "опасн-ность з-заражения б-была...". Я возненавидел в один миг весь мир, и крича сквозь боль и дурноту, я трясся в жуткой судороге. Я кричал о папке, которую мне "прямо вот сейчас" должны были подать, и, к удивлению, сестра принесла мне охапку закапанных кровью страничек. Алкитяне... 1826 год... оно. Работа всей моей студенческой жизни. Чёрт с ней, с ногой, вот где потеря!
Я не хочу и описывать всех тех чувств, что овладели мной тогда. Упомяну только, что именно тогда закончилась жизнь прежняя и началась борьба со злой, безжалостной судьбою. Но, в конце концов, это всё - моё прошлое. А впереди у меня - будущее. Новые речи, новые выступления, новые склоки, волнения, споры, новая порция икры на обед.
10 марта 1935г.