Дед Мормышка

       
         Лодочный мотор плавно тарахтит, несет лодку по протоке на моё любимое озеро, где вот уже четвёртый раз я успешно ловлю ельца. А елец идет грамм, этак, по 150-200. Рыба —  прелесть, быстрая, спортивная. Рыбалка отменная, я каждый раз добывал по ведру этой вкусной рыбы.
      
       Последние дни сентября всё горит осенней красотой. Вот на берегу красная рябина, чуть дальше уже желтая лиственница, а среди желтизны берёз просматриваются багровые ветви осины. Солнце взошло из-за горы. Я направляю свой катер точно на солнце. Как-то сразу кончается протока, и взору открывается ровная чистая гладь озера. Сегодня я попробую в заливе, где вот уже много раз замечал резиновую лодку деда Мормышки.

        Это прозвище дед получил за то, что рыбачит зимой и летом только с мормышкой и каждому ее рекомендует. Дед Мормышка знает толк в рыбалке. Порой рыбаки ориентируются, спрашивая друг у друга: «Ты где рыбачил, где Мормышка стоял на своей резинке? Тогда все понятно», —  и едут ближе к месту, где «Мормышка» стоял на лодке, а зимой прижимаются к дедовым лункам. Он не сердится, а тут же показывает, на какую мормышку сегодня идет клев.

      Вот, по-моему, эта заводь. Останавливаю катер, сбрасываю якоря. Сейчас надо подготовить снасть и приманку. Всё готово, муха на крючке, плевок на насадку, и резким движением внахлест  крючок с мухой летит над гладью озера. Насадка не успела коснуться воды, как здоровый елец выскочил из глубины и, схватив муху вместе с крючком, устремился обратно в пучину. Но не тут-то было! Я начеку: подсечка удилищем в сторону —  теперь рыбина крепко сидит на крючке. Поднимаю на гладь озера —  елец, как торпедный катер, разрезает воду, да с такой скоростью, что успевай только направлять к лодке. Приходится применить подсачник. Есть первый улов! В садке бьётся неугомонный елец.

       За азартной рыбалкой не замечаю, как из протоки выползает резиновая лодка деда Мормышки. Обмениваемся приветствиями, и дед берёт от меня правей. Вижу, что недоволен, не спрашивает, на какую мормышку ловлю, что-то ворчит себе под нос. Понимаю: я занял его место. Но сейчас ничего не поделаешь. Сопя, дед привязывает тяжеленную болванку к верёвке, второй конец обвязывает вокруг пояса. Я как раз выуживал очередного ельца, когда услышал какое-то чавканье. Оглядываюсь. О, господи! Дед барахтается в воде, на поверхности видны одни только скрюченные пальцы. Я сначала не понял, в чём дело, даже растерялся. Наконец деду удалось чуть высунуть голову, и тут раздался его крик: «Спасайся!» Это от испуга он перепутал «спасите» и «спасайся». Я уже поднял якорь, да только мотор не заводится. Затем наступило просветление: что же я делаю? До деда метров тридцать, а я за мотор. Сбрасываю вёсла и, сколько есть силы спешу на выручку к Мормышке. Вовремя схватываю его за рукав, затем за второй. Подтягиваю, ловлю за шиворот, вытаскиваю голову деда из воды. На меня смотрят очумелые глаза. Пытаюсь поднять деда через борт, но не могу, что-то уж больно сильно тянет его ко дну. Наконец он очухался, сам схватился за борт лодки и, выплёвывая воду, прохрипел: «С брюха отвяжи веревку, якорь держит».
 
    И тут мне всё стало ясно. Дед, по привычке рыбача на одном месте, замерил глубину и на одном уровне привязывал себе веревку, как он выражался «за брюхо». А тут я, заняв его место, заставил сместиться, вот он и не попал с глубиной. Бросил якорь, и его, как пробку, выбило из одноместной лодчонки. И, конечно, дед Мормышка не один десяток раз повторил мне это, пока мы ехали с ним на катере домой.

—  Дед, а дед, на, возьми рыбу, а то старуха не поверит, что был на рыбалке.
—  Нет уж, спасибо.
—  Да старухе, смотри, не сболтни, что чуть не утоп, а то не пустит больше на рыбалку.
—  Ну, прощай, спаситель.
 — Будь здоров, дед Мормышка!