Please let me take you
Out of the darkness and into the light
Cause I have faith in you
That you're gonna make it through another night
Stop thinking about
The easy way out
There's no need to go and blow the candle out
Because you're not done
You're far too young
And the best is yet to come
Дай свою руку,
Вместе пойдем с тобой из темноты,
Я хочу верить в то,
Что сильней, чем ночь твои мечты.
Не ступи за порог, и легких дорог
В тот край не ищи, где мой голос смолк,
Ты придешь туда,
Где тает тьма,
Но пока дыши сама
(OST: Nickelback - Lullaby)
***
... Она задумчиво поднесла к руке нож, примеряясь. Лезвие было не очень острым, но точить было негде. При желании разрезать кожу можно чем угодно, хоть зубами разгрызть. Грызть руки в тринадцать лет было бы, наверно, очень показательно и вычурно – как попытка привлечь внимание, отчаянная просьба, сигнал, мольба о помощи. Но на крыше девятиэтажки не было ни души, поэтому никто не смог бы увидеть маленькую худенькую фигурку в разодранных джинсах, клетчатой рубашке и с перерезанными венами.
Возможно, проще было бы наглотаться таблеток – но она не знала, где их найти или купить, да и кто без рецепта продал бы успокоительное или снотворное подростку с дрожащими пальцами и заплаканными глазами. Прыгать с крыши тоже не хотелось. Вешаться – сложно, бросаться под машину – жалко водителя. Самое простое – вскрыть вены. Тем более что обе руки, правда, с внешней стороны, и так были сплошь в шрамах. Белых, красных, старых и новых.
А жить смысла не виделось. Чужой класс, чужие люди вокруг, чужой мир, чужая семья, поднимающий руку псих-отец, сыплющая угрозами мать, умершая от тяжелой болезни бабушка, единственная, кто мог понять и выслушать. Одиночество, пустота и боль - и это в тринадцать-то лет. Не подростковый максимализм, не бунтарство, а понимание, что ты один, и рядом никого не будет. Просто ты один. Непохожий на других.
Она выдохнула и поднесла нож к левой руке. Прижала лезвие, холодный металл успокаивал и обещал тишину и ночь. Еще немного – и можно будет уснуть. Успокоиться в тьме, которая не душит, а убаюкивает. Тихая, ласковая, обволакивающая тьма.
Но кажется, на крыше был кто-то еще. Девочка огляделась, заметила фигуру в полумраке, ближе к стене, где была дверь, выход с крыши. Высокую, заметно выделяющуюся, возможно, мужскую фигуру. Но зачем кому-то забираться на крышу ночью? Что этот кто-то хочет сейчас здесь?
Тени в полумраке зашевелились. Фигура вышла, став более заметной – в свете луны стало ясно, незнакомец был мужчиной. Очень высоким – или девочке-подростку так показалось – и наверняка физически сильным. Черные одежды, плащ, длинные темные волосы, пристальный взгляд. На мгновение незнакомец застыл, будто пытаясь понять что-то.
- Ты меня видишь? – чуть хриплый голос заставил мурашки десятками пронестись по спине.
- Вижу, - кивнула она. От страха пальцы онемели, нож так и остановился в миллиметре от того, чтобы сделать первый разрез на коже. – А вы кто?
Незнакомец подошел ближе. Зеленые глаза будто смотрели насквозь, пролистывая жизнь и внимательно изучая каждый день. Взгляд задержался на ноже.
- Ты собралась умирать. Я - Смерть.
Пальцы разжались, нож печально зазвенел, упав на пол. Внутри стало холодно и страшно. Умереть в тринадцать лет. А ведь были мечты стать писателем, продолжать стихи, научиться рисовать, пойти в спортивную школу. Оказывается, жизнь так бесценна и так быстротечна. Хрупка, словно крылья бабочки – сожмешь в ладонях, помнется, порвется и совсем исчезнет, если слишком сильно сжать.
- У вас красивые глаза. Жаль, я не умею рисовать.
Шаг, еще шаг – и глаза Смерти уже смотрела в глаза девочки, пристально, беззлобно, но внимательно.
- А хочешь научиться?
- Хочу, - без колебаний ответила она.
- Так учись. Живи.
Она хотела спросить что-то еще, но незнакомец уже исчез. И только его глаза, лицо, силуэт так и остались в памяти, не желая стираться.
***
... Утреннее солнце мягко коснулось края носа, губ, щеки. Сочась из-за края занавеса, оно плавно и постепенно заполняло спальню теплом и весенним дыханием. Был май, воскресенье, а в такие дни обычно можно никуда не бежать.
Потянувшись в кровати, я встала. Мне снова снился он, хотя прошло уже тринадцать лет. Долгих тринадцать лет с тех пор, как я сделала попытку перерезать вены, спрятавшись на крыше дома. А загадочный незнакомец, назвавшийся Смертью, то ли отговорил меня, то ли спас, то ли не сделал ничего, будучи наблюдателем моего колебания. С тех пор утекло много воды, я написала заявление на отца за побои, ушла из дома, поступила в художественную школу, писала стихи и работала журналистом в музыкальном рок-журнале. Порой казалось, что та встреча была сном, миражом, видением, но шрамы на руках и поцарапанный об пол крыши нож говорили об обратном.
Я постоянно рисовала его. Лицо, глаза, фигуру. Все восхищались и спрашивали, кто этот мужчина, раз за разом приходящий в сюжеты моих набросков и картин. А я не знала, что ответить. И продолжала рисовать. И писать стихи.
Все парни, с кем я пыталась строить отношения, сбегали, только увидев на стенах квартиры те самые рисунки. Они просто не могли думать о том, что я рисую десятки набросков с одним и тем же человеком. То ли ревновали, то ли боялись.
А мне не хватало его. Так хотелось о многом спросить, рассказать, что я выжила благодаря ему, узнать, откуда он, зачем… Но помнит ли он меня? И как встретить Смерть, если только не попытаться умереть снова?
Кстати, хорошая идея.
Я допила утренний кофе, пошла в спальню. Первый ящик комода, нож лежал там, бережно завернутый в шелковую ткань. Я берегла его как последний оплот, островок надежды, кусочек веры в то, что я снова увижу Смерть когда-нибудь.
Металл все так же холодил кожу. На миг закрыв глаза, я снова шагнула в ту ночь. Снова оказалась на той крыше, где была лишь луна, тишина и одиночество. От которого я хотела спастись не тем способом. А спаслась ли в итоге – и сама уже не знала.
Вздохнув, я резанула по левой руке. К боли физической – да чего греха таить, и моральной тоже – я привыкла давно. Детство было тяжелым, приходилось выживать и защищаться. Зато мои стихи, как и картины, были настолько пронизаны эмоциями и болью, что никого не оставляли равнодушным.
Тишина. Не пришел. Бесполезно. Может, разрезать глубже? Да к черту все, хоть все руки изрежу, лишь бы он появился!
Занесенный над венами нож остановился, зажатый сильной рукой.
- Ты не изменилась.
Я вскрикнула от неожиданности и тут же разжала пальцы. Нож упал – как тогда, тринадцать лет назад. Разве что зазвенел не так громко.
- Ты пришел! Я соскучилась, - тихо добавила я. Он тоже не изменился. Те же черные одежды, длинные волосы, зелень глаз и грустная полуулыбка. Какой же он красивый. Если бы я могла обнять его...
- Я заметил. – Смерть скользнул взглядом по стенам, где висели десятки набросков и черновиков. Почему-то в технике скетча рисовать моего старого знакомого было проще и как-то правильнее, что ли. Краски ему не подходили. Я видела его черно-белым, разве что глаза раскрашивала в зеленый.
- Я научилась рисовать.
- Но не научилась ценить жизнь. Или я неправ?
- А как еще я могла позвать тебя?
Он на мгновение задумался. Опустил взгляд в пол.
- Раньше меня не звали нарочно.
Я выдохнула, набираясь смелости, поднялась на цыпочки – Смерть был все таким же высоким, на голову больше меня, как и тринадцать лет назад – и положила ладони ему на плечи.
- Это плохая идея, - заметил он. – Влюбляться в Смерть.
Я ничего не ответила, набираясь смелости, чтобы поцеловать его. И когда коснулась его губ, поняла, что на поцелуй мне отвечают так же нежно, обнимая меня большими сильными руками и гладя по спине. Плохая идея, значит. А отговаривать девочку от суицида и потом через тринадцать лет ее влюбленно целовать – хорошая идея?
- Влюбиться и пропасть на тринадцать лет тоже не очень идея, - заметила я, когда поцелуй прервался.
- Ты так хочешь быть со мной? – Смерть был словно в раздумьях.
- А ты по картинам на стенах не видишь? – разозлилась я.
- Вижу. – Он улыбнулся, гладя меня по щеке.
- Ты ведь тоже хочешь быть со мной?
Старый знакомый не ответил. Обнял меня еще раз и пропал, будто его и не было. Я без сил рухнула на пол, из глаз покатились слезы. Встретиться через тринадцать лет, понять, что все вот так, пропасть без ответа? Когда я увижу его снова?
Неужели – никогда?
***
... Утро понедельника на работе началось сбоем всех принтеров и поломкой двух единственных сканеров. Техника решительно не хотела сотрудничать, а свежий номер журнала надо было сдавать в печать уже вечером. Я злилась, потому что все воскресенье проплакала, фотографии нужно было отсканировать с пленки для статьи про рок 80-ых, ни один сканер не хотел это делать, в редакции царил хаос. Особенно злились главред и я, один из основных генераторов и авторов статей.
- Понедельники ненавижу, - злобно буркнула я, держа в руках стопку старых фотографий, в раздумьях о сканере, - как без техники жить?
- Слушай, - главред заулыбалась, - а у нас новый этот, айтишник, сисадмин, программист или кто он там. Сходи в кабинет к нему, там еще сканер есть.
Я не стала замечать, что в кучу смешали несколько разных профессий, молча вышла и понеслась по коридору в нужный кабинет. Наконец-то нашли кого-то, а то вечно то драйвера упадут, то монитор не откалибровать, то еще что. Хотя сейчас мне плевать на это все, потому что я думаю о вчерашнем дне и не знаю, как быть теперь.
Стукнувшись для вежливости в дверь пару раз, я вбежала в кабинет.
- Доброе утро, у нас там сканер не работает, можно...
Ладони разжались. Фотографии рассыпались по полу. Руки задрожали, стали ледяными, по спине снова побежали мурашки.
- Конечно, можно. – Мой старый знакомый подошел ко мне, встав из-за стола, и наклонился, собирая рассыпанные снимки. Даже бровью не повел. Может быть, я обозналась? Он же исчез вчера, ничего не ответив. Что он здесь делает? Как, почему?
- Я не говорил, что у меня нет тела в этом мире. – Смерть положил фотографии на стол и повернулся ко мне. Зеленые глаза были не такими грустными, как раньше. Он был одет в клетчатую рубашку, тяжелые ботинки и драные джинсы. На шее висел кулон в виде дракона. И очки. Он ходит в очках?
- Ты пропал на тринадцать лет. – Я старалась не впадать в истерику. – Ты пропал вчера. Ты не ответил на мой вопрос. Ты...
- Отвечаю. Я хочу быть с тобой. Нарисуешь меня еще раз?
Шумно выдохнув, я бросилась к нему на шею.