I will travel through the seas until the summer voices of
the fire noises of
the burning witches call me home.
Syd Matters.
Двадцать третье ноября. Нужно продержаться до девятнадцатого декабря, дня отправки рождественских открыток. Твоя уже полтора месяца как готова. С штемпелем в виде птицы, склеенной из газетных вырезок. Потому что ты любишь птиц, и для тебя важны слова. Я искала что-то подобное по всему интернациональному Амазону. А вот с марками просто повезло, а может, это знак. На сайте Французской Почты нашлось все, что надо. Фото музея-крепости на Корсике, потому что ты жила там, я и знаю, что она значит для тебя столько же, сколько для меня Магадан. У меня встроенный радар, я ловлю такие вещи в интонации, взгляде, молчании и повороте головы.
Вторая марка – с пчелой-одиночкой коллет, я еще не очень разобралась, но кажется, они живут обособленно. Тебе не грозит участь одинокой пчелы, это скорее я. Теперь мне интересны и пчелы, и птицы. Потому что мне интересна Изабель. Такая вот проекция. Я уже выучила два латинских названия – большого пестрого дятла и тундровой куропатки - и страшно этим горда. Это такой шаг в большой мир, в котором столько всего. Я и раньше знала, что столько всего, но я не знала тебя, поэтому мой мир составляли книги и иностранные языки, и этого было более чем достаточно.
Третья марка – портрет Леона Бонната кисти Эдгара Дега. Я не нашла той русского танцовщицы с огроменными ступнями, которую ты видела в нью-йоркском музее. Вообще было бы достаточно одной марки; конверт поедет всего лишь в соседний квартал, но я бы наклеила еще пятьдесят тысяч маленьких подтверждений, что ты есть, и что мы знакомы. Наклеила бы и цитаты из Шандора Мараи, и веточку из живых ограждений твоего любимого района Гатин, и мой Север, и «Незнакомку» Блока, и уссурийский пейзаж за стадионом, с трубами, в январе, и «Ночных Снайперов», и фотографию дедушки в военной форме.
Чтобы продержаться до девятнадцатого, я вновь взялась за немецкий, за просмотр всех существующих в Интернете видео о минимализме в макияже, одежде и голове, и записалась на писательские онлайн-курсы. Читаю, читаю, слушаю советские ретро-хиты, смотрю в зеркало и не знаю, что еще сделать. Это такой холод в руках и ногах и везде, и тяжесть одновременно с невесомостью, когда хочется плакать в автобусе, и приходится прилагать нечеловеческие усилия, чтобы утром вылезти из-под одеяла и встать. Так было перед. Перед Францией, перед тем, как я, наконец, нашла силу притяжения, перед Ф., перед девочками. И вот представь, что в 33 года трое детей не заземляют, то есть ненадолго, и муж, который моя жизнь и мое спасение, и быт, и стирка, и постоянные крошки под столом, и следы от детских ботинок на вымытом полу и бесконечные походы к педиатру – не зарутинивают. Я все равно вижу твои медовые волосы повсюду и пытаюсь перевести на французский «с тобой интересно», но это непереводимо. Я краду время у любимых, я краду чувства, которые должна любимым, моим, теплым и живым, которые рядом. Читаю «Отче Наш» – единственную молитву, которую выучила – и боюсь наказания, боюсь урока, что стукнет по мне молотом с такой силой, что ты станешь маленькой песчинкой волнений и тревог, станешь та-кой-у-же-не-важ-ной.
Сусуман, Омсукчан, Сеймчан. Я там никогда не была, мы уехали с Севера, когда я была маленькой. И все же, они мне роднее родных, эти названия, они были со мной, восьмилетней, когда я сидела на столе под радиоприемником, с супом или пельменями в термосе. Из окна нашей штукатурчатой двухэтажки виднелась такая же, напротив. Голос был серьезный, но в то же время успокаивающий. Голос, на который можно положиться. Он будет и завтра, и послезавтра. «Сусуман. Лавина опасна. Внимание. Лавина опасна».
А пока… Даже если я буду ходить с утра до вечера по всем улицам нашего городка в алфавитном порядке, я тебя не встречу. Могу выучить названия всех птиц и всех сортов меда и придумать способ спасения мировой популяции пчел, и все же не стану тебе более интересна. Ты будешь на миллиарды световых лет впереди, в новых далях, в сотнях идей и планов, которые обязательно реализуешь. Ты можешь исчезнуть на годы, и с легкостью стрекозы забыть то важное, что я решилась сказать, и прыгнула с обрыва, и можешь писать сухие деловитые письма исключительно о работе и со всеми формулами вежливости. Я отожду сколько нужно, все эти пронизанные острой, перехватывающей дыхание и колющей сердечные мышцы всеобъемлющей болью – минуты, недели, месяцы. Однажды ты напишешь «было бы здорово увидеться» и приедешь на чай, как ветер, цунами, внезапная и порывистая, такая живая, осеннее-весенняя, с холодными щеками и такими теплыми руками на моих плечах, что я буду сидеть и улыбаться как Чеширский Кот, не в состоянии одеть мысли в слова, смотреть на твой прозрачный профиль, и мы будем смеяться, и ты расскажешь, что ходишь на лекции ядерной физики, танцуешь гопак, берешь уроки резьбы по камню и выращиваешь страусов. Так мало в мире сфер, которые тебе неинтересны. Ты передача «Хочу все знать» и «Галилео» в одном.
- Пришли мне фото Магадана. И тундры.
Не старей. Не старей. Не исчезай. Позавчера утром было такое серое небо. Ураган, деревья обнимали себя ветвями. Колыма местного масштаба в спальном районе французского провинциального города. Я вела детей в сад и смотрела вверх, в темно-серую дыру, и подумала, что это мне, это такой подарок, магаданское утро, пурга из сухих листьев, ветер, который всех красивит и хорошит, хочется кричать и дышать и житьжитьжить. Сжимала в руках телефон, борясь с желанием позвонить тебе прямо сейчас и сказать «Изабель, если хочешь увидеть меня счастливой, то вот, сейчас», но потом вспомнила, что ты француженка, а я русская, и все во мне русское, и что ты не моя лучшая подруга Ира, которая бы поняла, с тобой мы не подруги вовсе, а кто – нет еще определения. В моей жизни большинству людей и отношений нет ни определения, ни категории. Позвонив, я, наверное, преступила бы какие-то незнакомые мне культурные коды. Или просто струсила.
Не исчезай. Борись с морщинами. Улыбайся. Не исчезай. Миру нужны такие, как ты, иначе к чему это все. Мне ты нужна больше, чем миру.
- Я всегда чувствовала себя частью чего-то большего, Космоса.
- Изабель, мне не хватает любопытства, в этом моя проблема.
Я всегда чувствовала себя частью только самой себя. Не целой, а половинчатой девочкой, домом с двумя стенами из четырех, ярангой, на которую не хватило оленьих шкур, и никто не спрячет, а имеющиеся в наличии стены могут пасть в любой момент. С детства так зациклена на своей половинчатости, что меня едва хватает на собственных детей, не то что на звезды, галактики, Фриду Кало, местных сельхозпроизводителей, бездомных, пчел с их экологическими проблемами и задумчивых иностранок с периодами меланхолии длиною в жизнь. Ты – неиссякающая батарейка, светонакопитель-распределитель и сердцесогреватель. Твоя лучистость не убывает, ее только больше и хватит на всех. Я – отблеск падающей полярной звезды на сером небе.
Ты красива потому, что не думаешь о своей красоте, ты сосредоточена на другом, важном-нужном-интересном, гораздо большим, чем наша муравьиная жизнь. Я вечно тереблю в руках пудреницу и раскрываю зонт, чтобы пройти через дворик шириной в пять метров, столько эмоции и чувств посвящая перекрутившейся юбке, как будто это выдающееся событие дня, и десять минут размышляю над элегантной позой, в которую поставить под столом мои ноги, которые никто не увидит, и всем глубоко все равно. Ты бежишь под дождем в расстегнутом плаще, с распущенными волосами, смеющимися глазами, румянцем на тонкой коже, и все взгляды прикованы к тебе, и мой тоже. Твоя скорость реакции равна долям световых микросекунд, поэтому когда ты за рулем, я в самом безопасной безопасности во Вселенной, но если вдруг у меня появится машина, пожалуйста, оставайся дома и запрись на все замки…
Я люблю всех птиц, потому что ты любишь их, и сама ты словно маленькая внимательная, открытая ко всему птица.
Дождаться девятнадцатого. Лечь и спать в тепле. Затаиться, не шевелиться, чтобы каждая клетка была в комфорте. Не открывать почтальону. Стать медведем.
Ты сейчас в Польше. Или летишь в Польшу. Или возвращаешься из командировки в Польшу.
Недавно я подумала, что моя придуманная Изабель и ты - не совсем тот же самый человек. Ты более земная, практичная (бывают ли непрактичные французы?), ты способна говорить о деньгах (я всегда краснею и смотрю на свои ботинки… существует ли более мещанская тема?), ты остра на язык, не дашь себя в обиду и любишь комфорт. Это все неважно.
Потому что ту, ненастоящую, я все равно придумала через тебя, глядя на тебя, забывая моргать, чтобы не терять время, слушая тебя, вспоминая тебя, скучая по тебе, улыбаясь тебе. Склеила из твоих жестов, твоей интонации, твоего тембра, твоих непослушных локонов, твоих поворотов головы, твоих тонких запястий, твоих порывистых движений, твоей быстроты, твоих покрасневших щек и тени твоего взгляда. Все равно я увидела ее в тебе. Скажем так, что та вымышленная – это реальная ты, над которой Бунин и Куприн взмахнули своими палочками со звездной пылью. Моя близорукость и неношение очков дают эффект лучше всяких инстраграммов.
Открытки. Я считаю дни. В прошлом году я считала даже часы. «Ф., как ты думаешь, послать кому-нибудь рождественские поздравления 15 декабря – это слишком-слишком рано?»
Все известно наперед: я отправлю тебе эту открытку, и она дойдет, и ты позвонишь или напишешь, и это будет самое искреннее и ласковое в мире «спасибо», которое, тем не менее, ничего не изменит, потому что все на этой планете живут по законам силы притяжения, и если на меня больше действует центробежная, - это сугубо моя проблема.
Придет весна. Я приглашу тебя на чай в марте, а потом августе, и ты не придешь, потому что куча дел и все бегом-бегом, и в декабре не придешь, и в марте, а я буду смотреть из окна автобуса на дома около церкви Нотр Дам и думать, что один из них – твой, каждый раз буду смотреть и гадать, ваши ли это закрытые ставни, и буду надевать хиппи-платок на голову и браслет Carpe Diem каждый раз, как поеду в центр (а вдруг?).
Хотя как раз в Carpe Diem я очень преуспела, с детства только этим и занимаюсь. Вот бы, наоборот, научиться проецировать себя в будущее. Стареть красиво, жизнь, наполненная смыслом, милосердие и все такое. Пока что я как полароид. Во мне миллионы этих мгновений в мельчайших деталях. Только я более качественная: снимки не выцветают.
И в следующем сентябре ты придешь, и мы будем пить чай, и я расскажу. Вернее, текста особенно не будет, развития событий тоже. В данной ситуации, боюсь, развиваться нечему. Это будет перечисление. Через запятую. Пару часов. А потом ты уедешь, а я стану, наконец, взрослой. И буду думать о спрее для чистки дивана и о том, с меховой подкладкой девочкам купить ботинки на зиму или без.
Я живу с пятью сестрами из фильма Копполы в их доме. Умею только смотреть и запоминать. А потом худо-бедно облечь в слова, с трудом выбирая как можно менее топорное и затасканное прилагательное. Проблема в том, что эмоция тоньше, эфемернее, прозрачнее, легче по весу, чем слово. А человек стожносоставнее, чем язык. Даже Великому и Могучему не по силам воспроизвести человеческую ткань из слов.
«С Вами интересно», пишу я по-русски на конверте, детским печатными буквами, чтобы ты смогла хоть примерно перевести электронным переводчиком. Если не напишу, то разлечусь на осколки, а точного перевода по-прежнему не подобрать.
Я хочу, чтобы жизнь не кончалась.