Бабушка всегда говорила, что по воду не ходят на ночь глядя, чтобы не беспокоить никого в водном царстве. В детстве казалось, если нарушить этот канон, произойдет что-то непоправимое: водяной утащит в холодную тину или из-под черной глади ты увидишь грозный взгляд бледной русалки. У меня были малюсенькие ведерки, которыми я любил носить воду вместе со взрослыми: мужики и бабы тащат огромные ведра, баки и фляги, а в моих руках 3 литра, но в выражении лица столько важности. Приятно, когда ты еще малявка, но работаешь наравне со взрослыми, которые правдоподобно делают вид, что твоя помощь неоценима. Это было давно.
Деревянные часы с оленями показывали 22.30, но ноги сами шли к выходу. Вопреки всем детским канонам я взял ведра и решил принести воды с колонки, что у администрации. Пусть и вода там вонючая, отдает сероводородом и медью, но мне хотелось сходить именно туда. Люблю август с его обворожительными вечерами, полными умиротворения, покоя и шелковистого ветра. Я шел по тротуару, который, по всему видимому, лежал в поселке со времен его основания. Я часто рассматривал камни в бетоне: дорожка напоминала мне шоколад с орехами. Долгие годы подошвы прохожих обшаркивают лицо этого злополучного тротуара, но выпирающие камушки как будто бы не меняются. Наверно, время над ними не властно в контексте моей линии жизни. Колонка стояла слева от шоколадно-орехового тротуара, перемахнув через канаву заячьим прыжком, игнорируя деревянный мостик, я перебежал дорогу.
Днем на скамейку возле здания администрации не присядешь, потому молодые мамашки, мне кажется, с шести утра дежурят здесь, чтобы занять самое лакомое место. Будь это окраиной, сейчас скамью бы уже облепила молодежь с семечками и анекдотами. Я сел, чтобы подышать. В августе цветет вода, и этот запах преследует меня. Никто из моих друзей не чувствует этого. Может, у меня самовнушение, но наплевать: хочу вдыхать запах цветущей воды вместе с табачным дымом.
Сигарета тлела стремительнее, чем обычно, а меня интересовал один вопрос: откуда у этого дома дверь с торца? Помню же, что подъезда всегда было только два. Лампочка над боковым входом мигала, как будто где-то коротило проводку.
Я решил поступить, как типичный герой американского фильма ужасов – сходить и посмотреть, что там, да как. Синяя дверь была приоткрыта, а через щель на подбитые ступени крыльца с перебоями падал теплый свет. Я уже понимал, что это не реально. Не может быть в этом, знакомом мне с детства, доме такого подъезда! Я потянулся к дверной ручке, но навстречу мне вылетел мужик, больно врезавший мне по руке.
– Извини – буркнул он и бегло посмотрел на меня.
– Петя?! – задыхаясь, заорал я.
Невзрачный и болезненно серый мужик в темном пальто нелепо засеменил ногами и направился в сторону железнодорожной станции, спотыкаясь и шатаясь.
Мне было невообразимо страшно от одной мысли что это может оказаться он. С его смертью все обстояло странно, непонятно, неточно – в общем, мистика. По документам тот пожар забрал его, но мы с мамой знали, что это все фикция. Бандитские дела завели моего дядю в беспросветный тупик. Смерть неоднократно нависала над ним, но последняя передряга предвещала только трагический конец. Как-то в пьяном угаре он проговорился мне, что этой старухе с косой он не по зубам. Просил, чтобы я никому не верил и не переживал, убеждал, что с ним все будет в порядке… Я всегда знал, что в том доме сгорел кто-то другой, и сейчас мне было абсолютно наплевать, кто это был – я побежал за Петей.
Я несколько раз окрикнул его со спины, но он лишь ускорял шаг. Не выдержав, я подбежал и схватил его за плечи, повернул к себе лицом и начал трясти, требовать объяснений.
Как же приятно было увидеть наши, Белогузовские, до боли знакомые черты лица: высокий с подвижными бровями лоб, острый с горбинкой нос, который всем моим близким родственникам, несомненно, мешает целоваться. Я всегда комплексовал по поводу размера моих ушей, которые казались мне размашистыми и неаккуратными, поэтому прятал это за стилем прически. Теперь и его уши мне казались лапоухими и какими-то кривыми. Это все из-за короткой стрижки, однозначно. В последние годы жизни он всегда стригся «полубокс»… Мы – Белогузовы – все на одно лицо, но сейчас процент сходства мне казался меньшим, чем обычно… Его лицо стало серым. От этого мне неприятно смотреть на него. И через эту серость просачивается лишь страх, которого раньше я никогда в Пете не видел. Он ничего не боялся. Никогда. Сейчас Петруха просто молчал и скрипел зубами. Сколько было во мне ненависти, обиды и гнева. За эти 5 лет ни весточки! Мы оплакивали его…
Я сел на землю и просто заревел. Зарыдал, завыл! Как обезумевший волк. Рука легла на мое плечо, раздался монотонный голос:
– Послушай. Я не могу тебе ничего сказать. Все, что ты узнаешь, может привести к непоправимым последствиям. Так было надо, понимаешь? Я сгорел, сгорели и все угрозы, проблемы. Я чист, новый человек, но главное – ты с мамой в безопасности. Новая жизнь мне обошлась очень дорого, я до сих пор вкалываю, как проклятый чтобы отработать долги. Большего сказать не могу… Расскажи, как ты? Что нового?
Меня затошнило, голова закружилось, ноги стали ватными… Я просто не знал, с чего начать. Пять лет! Пять! В 18 лет каждый день – новое приключение, а тут целых пять лет. Начал с его похорон, рассказал все в деталях… От воспоминаний накатила злость, и я захотел ему врезать!
Дальше я болтал, болтал и не мог остановиться – скороговорка длинной в пять лет. Петя слушал, улыбался, но на середине моего пламенного рассказа начал нервно поглядывать на часы…
– Мне пора. Никому ни слова! Не буду обещать, но думаю, мы еще увидимся. Верь мне! Пока!
Я хотел вцепиться в него, повиснуть на руке или ноге, только не отпускать. Хотел утащить домой и запереть в подвале! А утром рассказать все маме, вместе-то мы бы уберегли его тайну. Но он шел, медленно растворяясь в опускающемся тумане. Уже гремел вагонами прибывающий поезд. Я, опустошенный и выпотрошенный, двинулся в сторону дома по шоколадному тротуару с осознанием тяжести груза, с которым теперь буду жить, тайны, которую никому не откроешь. Ожидание новой встречи сведет меня с ума! Дежурная объявила отправление поезда, и он лениво заскрипел колесами. Я обернулся: по дороге брел силуэт. Не разглядев ни детали, я побежал ему навстречу, слепо надеясь, что Петя передумал уезжать. Я просто знал, что это он. И не ошибся!
– Почему ты не уехал? – скрывая восторг, спросил я.
– Да потому что хватит обо мне думать, плакать и скорбеть! Дайте мне упокоиться! Это держит меня в вашем мире! Я не могу ни уехать, ни испариться, ни жить! Отпусти, прошу. Меня больше нет! Проснись!
Я вскочил с кровати и включил свет. Сон был настолько реалистичным, что в комнате я ощущал присутствие Пети. Может, в этом сне он просто пытался попросить меня меньше переживать и грустить, но мой мозг дорисовал картинку до настоящего кинофильма. Все эти детали про бандитов, инсценировку смерти – мое оправдание его смерти. Подсознательно я еще не смирился с потерей.