Козырная карта - пиковый туз

1. Шарль-Пьер Руже
      - Шарль! Шааарль! Я тебя вижу! А ну иди сюда, негодник!
      Пятнадцатилетний Шарль Руже досадливо сплюнул и вышел из тени амбара, где пытался укрыться в светотени молодых листочков и кружащейся в воздухе сенной трухи.
      - Да, мам. Я иду, мам.
      - Не «иду», а немедленно!
      Мать Шарля, Грета Руже, здорово сдала за эту зиму. Последние два года – смерть мужа, переезд из родных мест сюда, в эту богом забытую глушь, постоянные ссоры со свекровью, – всё это бесконечно выматывало, а зима выдалась и вовсе тяжелой. Денег не хватало, то, что осталось от мужа, она почти всё потратила, дом в родном городе пришлось продать за сущие гроши. Свекровь, Анна Руже, порой давала ей денег, но всегда с таким лицом, как будто подавала милостыню у церкви, а не помогала семье сына.
      Да ещё и Шарль. Он быстро рос, всё время хотел есть, одежда на нём так и горела. К тому же он непонятно откуда, чуть ли не из воздуха, нахватался каких-то отвратительных ухваток и наглых манер, начал ругаться, тайком курить и пропускать школу. Конечно. Школа была отсюда в десяти милях. А бар «Синяя Шишка», куда заходили лесорубы и дальнобойщики, всего лишь в пяти.
      «Ты весь в своего беспутного отца!», - порой кричала ему Грета, на что Шарль только плечами пожимал. Ему было не обидно. Он, чёрт возьми, любил папочку. Папочка был весёлый. Он никогда не запрещал ему есть на улице, когда они куда-то шли вместе, не ругал за драки и плохие оценки, только смеялся, читая замечания учителей. Папочка всегда рассказывал интересные истории, смысла некоторых Шарль не понимал тогда, но всё равно смеялся, потому что чувствовал, что это было смешно. Папочка подмигивал ему, покупая на улице себе пиво, ему - мороженое, и говорил: «Ты же не скажешь маме?» Когда папочка был жив, денег было полно. В городе было весело, у него были друзья. У них был отличный дом, у него была комната, настоящая комната, а не чердак. У них был телевизор. У него был велек и скейт.
      А два года назад папочки не стало и всё переменилось. Им пришлось переезжать, да в такой спешке, что ничего толком они не взяли. Большую часть вещей мать просто продала, выставив во дворе, в том числе и велек. Тринадцатилетний Шарль крепился, когда велек уводили со двора – ярко-красный, красили ещё вместе с папочкой. Но когда увезли Капитана Флинта – кота, которого он давным-давно подобрал на улице и сам выходил из крошечного пищащего комочка в роскошного дымчатого зверя, увезли в приют, чтобы, если никто не захочет его взять себе, усыпить, - Шарль разрыдался. Он знал, что такого взрослого кота никто не возьмёт.
      Тогда-то он и возненавидел гранд-ма, которая презрительно процедила: «Рыдает как девчонка, из-за какой-то вонючей кошки!» Шарль обругал её всеми словами, которые только слышал от папочки в адрес полисменов. Мать закатила ему пощёчину. Он хорошо помнил – разоренный двор, помятые клумбы, вещи, всю жизнь мирно жившие в доме, теперь выставлены на солнце и кажутся обнаженными и смущёнными, горящая щека – раньше мать его не била, папочка бы ей в жизни не позволил, гранд-ма, кутающаяся в чёрную шаль, и её слова: «Ты никчёмная мать, Грета, такая же, как и никчёмная жена».
      Потом Шарль сидел в своей комнате, прижимал к себе старого мишку в клетчатой рубашке, которого отец однажды выиграл для него на ярмарке, и слушал, как внизу мать и гранд-ма кричат друг на друга. Точнее, кричала гранд-ма, а мать оправдывалась. Гранд-ма кричала о том, что Грета не занималась воспитанием Шарля, что это из-за её глупости и попустительства Пьер дошел до того, до чего дошел. И тогда Шарль впервые задумался – а кем, собственно, был отец?
      Папочка никогда не рассказывал о том, кем он работал, отшучивался. Шарль привык к этому и по малолетству воспринимал как должное. В детстве ему особо вообще не приходилось задумываться. О, зато теперь времени подумать было хоть отбавляй.
      Когда они вышли из душного вагона на маленьком обшарпанном вокзальчике, первое, что испугало и поразило Шарля – это тишина. Нет, ещё не полная, не абсолютная, но по сравнению с шумными улицами родного города в ней было что-то пугающее. С первой секунды Шарль возненавидел эту тишину.
      Потом стало хуже. Они даже не остались в этом городке – забытом, что называется, и Богом и чёртом, с одной-единственной главной улицей, в котором даже не было нормального кинотеатра. Они уехали за десять миль в посёлок, где жили лесорубы и охотники. Шарля так и подымало спросить: «Какого чёрта?», но он молчал. Он приучил себя молчать, потому что с матерью стало невозможно разговаривать. Всё переходило на крик. К тому же иногда Шарлю казалось, что в этой странной, почти первобытной тишине он и сам разучился говорить нормально. Словно обычные слова здесь, в этой хвойной глуши, куда не добралась цивилизация, обрели вдруг молодость и какую-то изначальную силу. Одним словом можно было зажечь целый пожар.
      Одно хорошо – гранд-ма жила не с ними. Она поселилась и вовсе в глубине леса, в доме, принадлежавшем раньше не то геологам, не то метеорологам. Иногда мать посылала Шарля проведать, как там бабушка. Шарль ненавидел эти визиты со всей страстью своей натуры. Идти надо было целых семь миль по грунтовой дороге – ничего, если она сухая, а после дождя это была настоящая пытка, и дождь вымывал на дорогу трупы мелких лесных животных и змей. Какого чёрта он должен к ней мотаться, Шарль не понимал. Старая ведьма сама виновата, что поселилась в глуши, и если она заболеет и подохнет, то так ей и надо. Гранд-ма и правда казалась ему ведьмой, когда встречала на крыльце в неизменной тёмной шали, с дробовиком в руках.
      А ещё гранд-ма ненавидела животных. Вот чем она занималась в этой глуши – расставляла капканы. Всех видов – на зайцев, на лисиц, на волков. Травила птиц, бурундуков и белок. Весь её дом был увешан липучками от мух. Каждый раз, приближаясь к её дому, Шарль чувствовал лёгкий запах падали. И каждый раз надеялся, что этот запах издаёт гранд-ма.
      Эти два года дались ему нелегко. В посёлке не было ровесников-мальчишек, играть с девчонками было скучно, а взрослые парни относились к нему с видимым пренебрежением. В школе тоже не сложилось, все как-то быстро прознали, откуда он, и возненавидели. За то, что он пришлый. За то, что жил в большом городе. За то, что многое видел и знал, за то, что хотел больше, чем эти рождённые в лесу детишки. Шарлю и самому не нравилось здесь, не нравились грубость и ограниченность местных, не нравилась крохотная школа, где занятия сразу разных классов велись в одном помещении. Не нравилась какая-то глупая, примитивная религиозность учителей. Шарль обладал пытливым, тонким умом и горячим темпераментом, который захлёбывался в этих бескрайних лесах.
      Шарль взрослел.

      Около года назад он на первом уроке подрался с одноклассником и отказался извиниться. Да ещё и послал всех к чёрту, когда ему начали читать мораль. В табель была вклеена огромная «декларация неправ», как называл такие записки Шарль, с требованием принести подпись матери. Шарль плюнул на крыльцо школы и вышел. Денёк был светлый и тёплый, немного ветреный. Он пошел по главной улице, с отвращением оглядываясь по сторонам. Парикмахерская «Стрижем и бреем», с неработающим колпаком фена. «Аптека» - в стекле витрины отверстие, пробито не то вылетевшим из-под колеса камушком, не то пулей, заклеено желтоватым пластырем. Бакалея. Галантерея. Какая тоска. Там дальше – открытый кинотеатр, в котором по ночам в машинах сидят люди и смотрят кино. Его мать не ездит на такие сеансы, а у него вряд ли получится слинять из дому вечером. А может и получится, сколько же можно сидеть в этом посёлке. Тоска.
      До школы он добирался вместе с рабочими на старом автобусе, где не было половины сидений, выслушивая в свой адрес грубоватые шуточки. Обратно – когда как. Когда на автобусе, в сопровождении каких-нибудь бочек и ящиков. Когда его подбрасывал кто-нибудь из местных до самого посёлка. Иногда только до поворота дороги и дальше приходилось идти пешком, мимо гигантских сосен и кедров, источающих густой хвойный аромат и всю ту же непробиваемую лесную тишину.
      В тот раз ему повезло – на стоянке красовался пикап их соседа, Шатуна Джо. Здесь все давали друг другу прозвища, и взрослые, и дети. Своё прозвище Шарль ненавидел и принципиально на него не откликался.
      - Эй, Джо, в посёлок?
      - А, Руже, это ты… Ты чего не в школе?
      - Выгнали, - с Шатуном можно было поговорить спокойно. Это был мрачноватый, любящий выпить мужчина. Не слишком жалующий власть, церковь и женщин. Про него шептались, что он сидел в тюрьме за убийство жены. Такой, как Шатун, не станет читать мораль. – За драку. Не стал извиняться перед директором. Тот придурок первый начал, а мне что, ждать, пока ему надоест, а потом жаловаться?
      - Это верно. Директор – несчастный скунс. Сидит на тёплом месте, пишет властям, чтоб денег прислали, а по воскресеньям в церкви распинается о том, как надо жить, или со сворой здешних вдовиц ходит к людям, учит их жить, – Шатун с некоторым усилием лязгнул дверью старого пикапа. – Забирайся, парень.
      Радио в пикапе было старым, настроить его было сложно, да и связь в этих горах и лесах была через раз. «Страна Тишины», - вот что думал Шарль, вслушиваясь в музыкальную мешанину и отрывки бейсбольных комментариев. На приборной доске красовались древние картинки с красотками, кажется, времён Второй Мировой. Шарль только вздохнул. Из тех вещей, что удалось ему уберечь при переезде, были мишка в клетчатой рубашке (какая злая ирония – клетчатые рубашки были народным костюмом Страны Тишины) и жестяная сигарная коробка вот с такой вот красоткой, подаренная отцом: «Копилка настоящего мужчины, оставим глиняных свинок женщинам, да, парень?» Раньше в ней всегда позвякивали деньги, теперь же лежала только маленькая серебряная монетка, которую Шарль клялся не тратить никогда в жизни. Монета с дыркой, пять сантимов тридцать девятого года. Ещё один подарок папочки. Шарль хотел бы носить её на цепочке, как талисман, но боялся, что мать или гранд-ма отберут. Если одноклассникам дать сдачи он ещё мог, то как сопротивляться матери или гранд-ма? Мать он не сможет ударить, а гранд-ма… её он боялся так же, как и ненавидел. Её прозвище в посёлке было «Ведьма Руже».

      - Ты не против, если мы завернём в «Шишку»? - совершенно серьёзно, как равного, спросил его Шатун. – Бывал там?
      - Нет.
      - Ну а пора бы. Сколько тебе, пятнадцать?
      - Четырнадцать, – Шарль был довольно высокий, а поскольку он был единственным мужчиной в доме, тяжелая работа во многом легла на его плечи, сделав их достаточно широкими. Впрочем, он и сам не знал, а Шатун вряд ли бы объяснил, – взрослее его делал взгляд, слишком умный и внимательный для подростка.
      - Всё равно пора. Не боись, бармен Том отличный парень. И шипучка у него есть, если не пьёшь.
      Шарль пожал плечами. У него всё равно не было денег. Он уже и забыл, какова шипучка на вкус.
      «Синяя Шишка» была местом известным, и в среде богобоязненных городских и поселковых женщин считалась Очень Дурным Местом. Это был бар – довольно большой бар, с заправкой рядом, со стоянкой для длинномеров и грузовиков, с несколькими номерами наверху. Здесь отдыхали лесорубы после недели в лесу и водители грузовиков. Там играли в карты на деньги, пили и иногда видели… проституток! Тон, которым произносили это слово, словно проститутка – это существо из самого ада, - всегда смешил Шарля. Они гуляли с отцом по вечерам на набережной и тот показывал ему проституток. Маленький Шарль наивно спрашивал, кто они такие, отец обещал ему всё подробно рассказать, «когда мой маленький пират станет мужчиной». И добавлял, что если Шарль пошел в него, то «проблем у тебя с этим не будет». И улыбался. И подмигивал. И просил не говорить такое при маме.
      Сейчас, в сердце этой Страны Тишины, Шарль понимал, что имел в виду отец. Он взрослел, и вместе с ним взрослели его желания – тёмные, смутные, непонятные ему самому.
      Как бы то ни было, «Синяя Шишка» занимала умы всех мужчин по пятницам, женщин - по субботам и проповедника - по воскресеньям. И умы его сверстников во всякое другое время. Каждый парень мечтал о том дне, когда он станет достаточно взрослым, чтобы пойти в «Очень Дурное Место» и выпить там совершенно легально, а не таскать отцовские самогон и виски, рискуя быть выпоротым. Разумеется, Шарль не мог отказать себе в удовольствии.

      Судя по всему, хозяин бара был тот ещё эстет – вывеску с названием бара обрамляли шишки всех возможных форм и размеров, какие только водились в этих лесах – от крошечных шишечек лиственниц до гигантских кедровых. Все шишки, и большие и маленькие, были старательно выкрашены синей краской.
      Внутри бар совершенно не напоминал преддверие ада. Барная стойка с разнообразными бутылками, большинство из которых не сдвигалось с места годами. Флаг на стене, довольно закопчённый и утративший свою пронзительную яркость ранней осени. Чучела каких-то птиц, голова оленя и старый календарь с девицами в купальниках. Два зала – один побольше, другой поменьше. На стойке – вертушка с открытками: местные виды, всё те же девушки в купальниках, журнальчики того же сорта. Всё крепкое, массивное, из цельных деревянных брусов. Лестница наверх. Мужчина за стойкой в неизменной клетчатой рубахе, джинсовом жилете и платке на шее.
      - Привет, Том.
      - Привет, Шатун. Эй, а это кто с тобой? Нездешний?
      - Здешний. Это внук Ведьмы. Знакомься, Шарль, Том – один из самых замечательных людей в наших краях.
      Шарль церемонно кивнул, словно его представили королю. Том ухмыльнулся, показав железные зубы.
      - Вон чего… Ну что ж, заходи, парень. Почему не в школе? Прогуливаешь?
      - Выгнали. За драку. И директора к чёрту послал.
      - Каков парнишка! – похоже, то, что вызывало ужас и негодование у матери, гранд-ма, соседок и учительниц здесь, среди людей типа Шатуна и бармена, таинственным образом трансформировалось чуть ли не в доблесть. – Налить тебе чего-нибудь?
      - Я на мели, – Шарль держался спокойно и уверенно. Сейчас он копировал манеры и интонации отца, помня, как его все уважали.
      - Вот что я скажу тебе, парень. Видишь те ящики? А вон тот холодильник? Расставь пиво аккуратно на полки, чтоб баночки были как солдаты перед генералом. Протри те столы, музыкальный автомат, достань спички из ящика и сложи их вот в этот ящик рядом с кассой, а зажигалки – в другой. Вынеси мусор на задний двор и получишь у меня банку чего-нибудь на выбор. Стянешь что-нибудь – и никогда больше не переступишь этот порог, а я обязательно замечу. Понял?
      - Да, мсье!
      - Какой я тебе мсье! Пообзывайся у меня тут ещё, француз чёртов.
      Работу Шарль выполнил без труда, смутно понимая, что Том скорее придумал её - для видимости заработка.
      - Коку или пиво? Ничего крепче тебе, парнишка, не полагается.
      - Пиво.
      Иногда отец давал ему попробовать пиво. Тогда Шарль только отфыркивался и просил мороженого. Сейчас же горький вкус разбередил душу, воскресив в памяти счастливые моменты. Шарль сидел над банкой пива с совершенно взрослым, тоскливым лицом – таких лиц Том навидался в своей жизни достаточно.
      - А что, парень, твоя бабка и вправду ведьма?
      - Чёрт её знает.
      - А где твой отец?
      - Умер.
      - Это плохо.
      - Да уж. Я даже не знаю, что с ним случилось, они мне не сказали.
      - Они, – Шатун подсел к нему, тоже с пивом. В этих краях было некому следить за тотальной трезвостью на дорогах. Если, на взгляд бармена, клиент был «не в состоянии», то просто забирал у него ключи. – Они – кто?
      - Мать и гранд-ма. Ни черта мне не сказали. Я только что и видел отца последний раз в гробу, а через неделю уже фьюить – и мы здесь.
      - Бабы, - мрачно пробормотал Шатун. – От них одни беды. Только и знают, что везде свой нос совать да указывать, как жить да кем слыть, а сами в то же время так и ждут, чтоб улизнуть и покрутить хвостом перед продавцом в дамском магазине… Ты, парень, бабам не верь – вот что я тебе скажу.
      Впервые с тех пор, как умер папочка, кто-то дал Шарлю мужской совет.
      Так он и стал в «Шишке» частым гостем. Том частенько поручал ему разную работу, на которую у него самого не находилось времени, отправлял на почту с заказами, даже доверял небольшие денежные суммы – и Шарль ни разу не присвоил себе ни цента. Платил Том выпивкой и сигаретами, впрочем, делал это Шарль не ради денег. «Синяя Шишка» была Мужским Местом, так же, как школа и церковь были Женскими Местами. Женщины здесь появлялись только в виде подобранных на трассе проституток, Приличные Женщины сюда не совались.
      Впервые после смерти папочки в его жизнь вернулось полноценное мужское начало.

      Разумеется, шила в мешке не утаишь, и о том, что школьник посещает Дурное Место, стало всем известно. Разразился феерический скандал. Мать вызывали к директору, с ней говорили священник и Комитет Матерей. Самому Шарлю было прочитано множество нотаций, обещали, что он кончит жизнь в канаве. «Да я уже в канаве», - огрызнулся Шарль. Все наставления, увещевания, правила приличия казались ему безумно смешными здесь, в краю Вечной Тишины. Как эти люди отгораживались от дикой стихии, вешая на окно кружевные занавески, так и пытались следовать этим правилам, воображая себя оплотом цивилизации. Шарль был достаточно умён, чтобы это осознать. И достаточно умён, чтоб не пытаться никому рассказать об этом.
      Приходила гранд-ма. Завернувшись в чёрную шаль, она сурово вещала о том, что он, как и его беспутный отец, разбивает сердце и своей матери, и ей. Шарль молчал, опустив голову, скрывая глаза, горевшие недобрым, тёмным огнём за отросшими волосами. Он не верил, что у гранд-ма есть сердце. К тому же они и сами разбили ему сердце – когда не дали толком попрощаться с отцом, с друзьями, когда отняли любимого кота и продали велек, и привезли сюда, в эту глушь, где страшный хвойный лес сторожит древнюю тишину, вцепившись в неё мохнатыми лапами…
      - Ты плохо кончишь, – в конце заявила гранд-ма.
      «Но раньше ты сдохнешь», - сказал про себя Шарль и на одну минуту вскинул свои чёрные глаза, встретившись с мутно-голубым взглядом гранд-ма. И та замолчала, развернулась и ушла.
      Иногда, когда у матери заканчивались бранные слова, она просто садилась за стол и начинала плакать. В такие минуты Шарлю становилось её жалко, он утешал её, как мог. В один из таких моментов и произошел разговор, давший толчок мыслям Шарля в определённом направлении.
      - Ну мам, ну, не надо плакать, ну чего ты… Вот погоди, я вырасту, мы уедем обратно, у нас будет много денег, как когда отец был жив, я разбогатею…
      Тут мать подняла голову и проговорила с какой-то странной, дрожащей яростью:
      - Не говори так! Не говори!!! Лучше жить в бедности, но честно! Только честный труд и никаких фантазий о богатстве – вот как надо жить! Богатство – грех! Оно приносит несчастье! Ступай к себе на чердак! Немедленно! – и добавила чуть слышно: – Ты весь в своего отца…
      Шарль долго задумывался над этими словами. Он давно уже понимал, что переехали они не просто так. Они бежали. Но от кого? Долги? Шарль плохо представлял себе, как происходит опись имущества, но полагал, что всё-таки не так. И потом – зачем же было продавать всё за бесценок, зачем уезжать из города, где были знакомые, где легче было найти работу? Ехать через всю страну в эти ужасные леса и горы, где и по-французски-то многие толком не говорят?

      Среди вещей, которые Шарль при переезде отстоял с боем, были три книги. Все три были дареные, подписанные отцом. «Остров Сокровищ», «Граф Дракула», «Записки о Шерлоке Холмсе». Именно последняя просветила Шарля на тему дедукции. И здесь, особенно зимой, когда снег заваливал всё, отрезая крошечный посёлок от мира, стирая всё, как ластик карандашную линию, ничего не оставалось, как глядеть в печь и размышлять.
      Они бежали. От кого? Кем был его отец и что с ним стало? Почему мать так много говорит о честном труде и скромной бедности? Сколько Шарль себя помнил, мать никогда не работала, так что же случилось?
      « - Пап, жаль, что сейчас не существует пиратов! – десятилетний Шарль уплетал сахарную вату, с восторгом рассматривая корабли. Неделю назад ему подарили «Остров Сокровищ» и теперь он грезил кладами и картами. – Я бы точно стал пиратом!
      - О да, капитан Руже, гроза морей, океанов и луж! – смеялся отец.
      - Сегодня капитан будет покорять ванную! У тебя вата даже за ушами! – улыбалась мать.»
      Теперь она уже не улыбалась и не шутила. Особенно на такие темы. Он вспомнил её недавний монолог – злой и фанатичный, как и все речи в последнее время – о кино, о том, что его надо запретить, все эти отвратительные фильмы о бандитах и гангстерах, которые учат детей плохому… На всякий случай Шарль тогда поднялся и спрятал «Остров Сокровищ» за отошедшую фанеру на скате крыши. Кто знает, что матери придёт в голову.
      Шарль страстно мечтал выбраться из этого плена тишины в родной город. Там он мог бы что-нибудь узнать об отце. Взрослые наверняка знали. Только ему ничего не сказали. Заговор молчания. Но он сможет найти кого-нибудь из старых приятелей отца, а уж они поделятся с ним. Обязательно.
      Пока же он продолжал жить здесь, балансируя на самой грани. Он по-прежнему ходил в школу (где, после истории с баром, из странноватого изгоя мгновенно превратился в звезду сезона, особенно стараниями матерей, тщательно запретивших даже приближаться к Этому Пропащему Руже), иногда – даже в церковь, где старался слишком откровенно не зевать, слушая нудные разглагольствования о труде и смирении. Он регулярно навещал гранд-ма, хоть она при каждой встрече смотрела на него с отвращением и не выпускала из поля зрения ни на секунду. Видимо, подозревала в чём-то. Он помогал матери по дому. И продолжал регулярно посещать «Шишку», которая стала для него чем-то вроде второго дома. Он сдружился не только с Шатуном, но и ещё кое с кем из парней помоложе. Как-то очень быстро в умах людей Шарль перешел грань от «сопляка» до «взрослого». Он научился водить машину и выполнять кое-какой мелкий ремонт, и порой за это ему перепадала пара-тройка лишних баксов на стоянке «Шишки».
      Деньги он оставлял себе. В первый раз по глупости он отдал их матери. Та взяла. А потом долго кричала о том, что они – грязные. Что деньги, которые заработаны в Таком Месте – всегда грязные. Деньги пошли в ящик с церковными пожертвованиями, и Шарль зарёкся давать деньги матери. Иногда он покупал продукты или какие-нибудь мелочи, без которых не обойтись. Порой он думал о том, что мать тронулась рассудком из-за смерти отца. Возможно – из-за того, как он умер. А может, она тоже чего-то не знала о своём муже?
      В любом случае, это был не повод портить жизнь ему, Шарлю.

      Это была его вторая весна в Стране Тишины. Они приехали в конце лета, и тринадцатилетний Шарль очень удивлялся бесцветности здешней осени, и тем дороже были случайные красные всполохи клёнов среди малахитовой тяжести вечнозелёных деревьев. И весна тоже здесь была такой же – мрачной, сдержанной, однотонной. Это был край, требующий крепости и выносливости, край суровой тяжелой работы. Это был холодный край, совершенно не подходящий Шарлю, в чьей крови отпечатались горячее солнце Тулузы и душные ночи Луизианы. Он задыхался в этом холодном, хвойном воздухе, его убивало это высокое, прозрачное небо, его оглушала тишина. И он старался сбежать, сбежать хоть куда-нибудь. Хоть ненадолго.
      Вот и вчера в «Шишке» был большой день. Бригаде лесорубов выдали зарплату, у одного из них к тому же был день рожденья… Шарль сорвался с самого утра, помогал Тому разгружать ящики, перестилать постели – кто-нибудь наверняка захочет остаться на ночь, - подкрашивал разметку на парковке. Там, около дороги, лес отступал, и пахло бензином, пылью, теперь ещё и краской. Шарль смотрел на дорогу, ведущую на юго-восток, и улыбался. Если бы у него была машина, он сел бы за руль и гнал бы, питаясь только кофе, пока не приехал бы в родной город, такой красивый и весёлый, и исторически старинный, и такой современный. «Я помню», - часто повторял про себя Шарль, глядя на бескрайние леса, – «Je me souviens».*
      К вечеру он остался – помогал Тому, разносил напитки. Как бывало и раньше, его пригласили сыграть в карты. Играл Шарль неплохо, но всегда очень осмотрительно и никогда – нетрезвым. Он предпочитал небольшие выигрыши крупным проигрышам, потому что иногда идеи нетрезвых мужчин о том, что можно поставить на кон, были малоаппетитными. Когда-то они играли с отцом, и тот учил его жульничать и карточным фокусам. И теперь, когда совсем было нечего делать, Шарль старался их вспомнить, и старая, засаленная колода взвивалась послушной лентой в его руках. Чем-то надо было заниматься долгими зимними вечерами на чердаке. Он проторчал в «Шишке» до поздней ночи, помог Тому с уборкой, тот накормил его ужином. Ночью в посёлок часто ехали грузовики, и один такой привёз Шарля домой.
      Хоть он и поставил мать в известность, что придёт поздно, она всё равно ждала его на кухне. В свете керосинки (Керосинка! Как в древние времена!) она казалась совсем старой, почти как гранд-ма, сходство дополняли глупая причёска в виде гладкой шишки на затылке и выцветшая индейская шаль.
      - Ты, – мрачно сказала она, глядя на него. – Ты… По ночам… Завтра поговорим.

      И вот этим дивным весенним утром Шарль прятался от матери, надеясь улизнуть куда-нибудь и избежать очередного разговора. Он почти перелез через забор за амбаром, но не получилось
      - Шарль-Пьер Руже! – полным именем мать называла его в минуты крайнего гнева. – Нечего прятаться!
      - Я не прячусь! – если честно, зря он согласился на «стаканчик пива в дорогу», который Том налил ему после уборки, он был явно лишним.
      - Послушай меня! Ты… В кого ты превратился? Ты ходишь непонятно где, непонятно с кем… Разве так я тебя воспитывала? Ты грубишь учителям…
      - Не было такого!
      - А что ты сказал пастору?
      - А почему я должен его слушать? Мы ведь католики, а он чёртов протестант! Я не могу верить в Бога в этом сарае!
      - Шарль! Что обо мне скажут люди! С нами перестанут здороваться на улицах!
      - Да я сам первый перестану с ними здороваться! – вспылил Шарль. – Мне и дела нет… Ты же не собираешься… Мы же не будем всю жизнь жить здесь?! – его вдруг ужаснула эта мысль. Сам он всегда думал о Стране Тишины как о временном пристанище, пока… пока не закончится то, что случилось. Неужели мать хочет?..
      - А что? Это прекрасное место, здесь живут достойные, трудолюбивые люди, здесь так красиво… - мать словно уговаривала сама себя. – Бабушке нравится здесь, а мы должны быть рядом, потому что она не молодеет…
      - Ты с ума сошла?! Остаться на всю жизнь здесь?! – Шарль вскинул лицо к бледному небу, по которому ветер гнал лёгкие облака, и взгляд наткнулся на кромку вечного леса. – Здесь? С гранд-ма, провонявшей падалью, как живодёрня? И кем я здесь буду? Лесорубом?
      - Ты мог бы окончить колледж и устроиться на фабрику бухгалтером… Или…
      - Да чёрта с два! Я не останусь. Почему мы не можем вернуться? Это из-за того, что случилось с отцом?
      Грета вздрогнула. Не мог же он как-то узнать? Нет, конечно, не мог.
      - Не в этом дело. Твой отец вёл жизнь неправедную, и после его смерти я решила, что будет лучше, если мы уедем от тлетворного влияния большого города. Поверь, Шарль, я думаю только о твоём счастье…
      - Но я несчастлив, – Шарль качнулся с носка на пятку. Ему неуютно было стоять, мать смотрела словно сквозь него. – Просто скажи, что надо сделать, хорошо?
      «Он привыкнет, – думала Грета. – Так будет лучше для него, Анна права. Так будет лучше для всех нас, а Шарль… Шарль успокоится и привыкнет. Смирится. В смирении счастье… Да-да…»
      Ей было проще верить в это.

      Выслушав список дел на сегодня (хватило бы на два дня), Шарль мрачно пошел в дом. Если уж улизнуть не удалось, так хоть позавтракает.
      Шарля страшно злили постоянные материнские наставления, но ответить он не мог - видел, каким испуганным становится у неё взгляд, едва речь заходит об их прошлой жизни.
      Мать говорила: «Не ходи в бар», - но Шарль её не слушал, забегая туда всё чаще и чаще.
      Мать говорила: «Будь послушным мальчиком, будь вежлив со старшими, почтителен с учителями, веди себя скромно», – Шарль дерзил и огрызался, частенько дрался, а пастору заявил, что «Бог был у них дома, в базилике Сент-Анн-де-Бопре, а тут, в этой дыре, нет ни черта».
      Мать говорила: «Люби и почитай гранд-ма», - но Шарль, даже во время регулярных визитов, смотрел зло и мысленно желал ей смерти, отыскивал в лесу и ломал её капканы, и с удовольствием подтверждал, что да, его бабка – сумасшедшая ведьма.
      Мать говорила: «Постригись, будь опрятен», - Шарль щеголял драными джинсами, ремнём с «ковбойской» пряжкой, завязывал рубашку узлом, на запястье у него красовались индейские браслеты, на шее – всяческая дребедень, в которой только можно было отыскать или проделать дырку, чёрные волосы достигали плеч, а голову он, в пику местным кепкам и шляпам, повязывал красным, изрядно вытертым платком. Как пират с обложки любимой книги. И подумывал проколоть ухо, да вот только вставить туда было нечего.
      Мать говорила: «Если кто-нибудь, когда-нибудь, незнакомый подойдёт и начнёт спрашивать о тебе, обо мне, о гранд-ма, ничего не говори, убегай от него и сразу же скажи мне». К Шарлю никто не подходил и ничего такого, кроме «А твоя бабка правда ведьма?», не спрашивал, но если бы кто-нибудь и спросил, Шарль бы ему рассказал. Просто из желания поступить неправильно.
* - гуглите и да будет вам счастье
2. Луи-Виктор Лугару
      Том, хозяин «Синей Шишки» и её бессменный бармен, страдал бессонницей и поэтому ночью сидел за стойкой – иногда подводил счета, иногда просто предавался мыслям о былом. Посетители были нечасто, но если есть возможность, то зачем упускать заработок?
      Колокольчик над дверью звякнул.
      Вошедший не был дальнобойщиком, он вообще был явно не местный. Куртка, хоть кожаная, явно недешевая, да и ботинки военного образца – таких здесь не носили. Мужчина был высок, широкоплеч и, похоже, сильно устал.
      - У вас есть места? На стоянке? Я усну за баранкой, мне только прикорнуть до утра…
      - Если есть лишние деньги, можешь получить нормальную постель. У меня там наверху найдётся пара комнат.
      О цене они договорились быстро. Мужчина назвал своё имя – Джон Доу, Том различил в его речи явный французский акцент – ясно, парень точно издалека. Имя явно было ненастоящим, но какое ему дело?
      Комната была маленькой, полутороспальная кровать занимала её практически всю. Но постояльцу не было до этого дела, он был вымотан физически и морально. Может, он не только переночует здесь, но и задержится на пару дней, обдумывая дальнейший маршрут.
      Он небрежно скинул одежду, давая телу отдохнуть и подышать, оставшись только в цепочке с военным жетоном и подвеской-пулей. Той, что осталась от Виктора, он никогда не снимал её. Сбросил на пол покрывало и провалился в сон. Блаженная тишина…

      Он спал долго и проснулся уже днём. На заднем дворе был летний душ – чересчур прохладный для весны, но мужчина предпочел помёрзнуть, чем продолжать таскать на себе броню из многодневного пота и пыли. Холодная вода проясняла мысли, заставляла сосредоточиться. Нужно было думать, что дальше.
      Он чувствовал себя человеком, который ищет иголку в стоге сена. Иголку, которой, возможно, и нет. То, что казалось вполне понятным там, на границе, здесь, в этих чёртовых лесах, было непосильной задачей. Тварь умно спряталась, забилась в нору, запутала следы, скрыла от всех свои живодёрские привычки. Ничего. Он передохнёт и продолжит. Он отомстит за брата и вернёт своё. Не будь он Луи Лугару.
      В бар его привёл зверский голод. Сейчас, днём, здесь было тихо и пустынно, только пара водителей грузовиков пила кофе. Луи заказал поесть, осматривая бар. Какое всё мощное, массивное, первобытное… Если продолжать ехать на север, видимо, следующий бар будет вырублен из камня.
      - Ты проездом или в посёлок? – поинтересовался у него Том.
      - Посёлок?
      - Там дальше – посёлок. Живут в основном лесорубы и их семьи, охотники и прочие.
      - А как он называется?
      - Да никак, – ухмыльнулся Том. – Просто пара десятков домишек, часть из которых зимой пустует. Тут полно таких разбросано.
      Из кухни принесли яичницу с беконом и блинчики. Луи старался есть не спеша, не позволяя голоду запихивать в рот всё подряд.
      - Туда уходят те, кому паршиво среди людей. Наших мест не найдёшь ни на одной карте.
      - Это точно, – вздохнул Луи. – А что город?
      - А что город? Дыра дырой. Есть пара кафе. Иногда устраивают танцы, а потом замаливают грехи. Летом – открытый кинотеатр. Небольшая бумажная фабрика. Другая фабрика, делают доски из опилок. Протестантская церковь, она же – помещение под женский клуб. Всё очень чинно, все всё друг о друге знают… Эй, парень, осторожней с сиропом! Заплатишь за две порции!
      - Ничего, – сластёна и лакомка, Луи всегда топил блинчики в сиропе. В детстве они с Виктором постоянно отнимали друг у друга бутылку, однажды она не выдержала и они облились оба, а потом долго смеялись, прилипая друг к другу… Ну и влетело же им тогда от матери! – Так говоришь, все друг друга знают?
      - До самой подноготной. Кумушки не успокоятся, пока не выпытают, кто и что из себя представляет. Увы, большинство ничего интересного из себя не представляет.
      - А люди новые к вам часто приезжают?
      - Нечасто, – Том вздохнул. – А если и приезжают, то надолго не задерживаются. Чтоб здесь жить, надо родиться в этих лесах, ну вот вроде как дерево растёт на подходящей почве. У нас здесь деревья и люди одного сорта, чужаков видно сразу…
      «Где же ты, Анна? В какую дыру забилась? В какой пещере устроила своё логово?»
      - Проживешь тут хоть с десяток лет – всё равно будешь пришлым. А кое-кто уезжает, но всё равно возвращается. Впрочем, в городе давно не было новых лиц и новостей.
      «Как же мне тебя найти в этом хвойном море, в этих крошечных городах и посёлках?»
      Но он найдёт. Он дал клятву над остывающими останками Виктора, прежде чем сбежать. Он прыгнул в воду и раненый проплыл две мили, но выкарабкался – всё ради того, чтобы отомстить за брата.
      Тогда он ещё не понял, что случилось и кто виновен. Ему нужно было скрыться, нужно было зализать раны. А когда он пришел в себя – все мертвы. Вся банда, даже несчастный инвалид – Крошка Жан. Как удалось выяснить, он был застрелен прямо в своём доме, сидя в своём кресле на колёсах. А Анна исчезла. Просто исчезла. И деньги исчезли вместе с ней.
      Сначала он не придал этому значения. Картина казалась завершенной и без Анны, все ниточки вели к одному человеку – ле Горш, бывшему посредником в последнем деле банды, только он мог подставить банду и навести копов. Он выслеживал ле Горша достаточно долго. Их с братом в банде всегда ценили за это умение – выследить, догнать, загнать в угол. Сейчас он был один, но, стискивая в руке медальон, он словно чувствовал незримое присутствие Виктора. Словно его силы перешли к нему.
      И он почти достал ле Горша, и стал бы маленькой деталькой в чужом плане, но всё решил случай. Случай и его тотальная паранойя, требовавшая постоянных сведений. И один из тех, у кого он эти сведения добывал, рассказал крайне интересную вещь. Кто-то неизвестный заказал самому знаменитому охотнику за головами Лугару. Виктора Лугару. И убить его надо было не раньше, чем тот убьет ле Горша.
      Это повергло его в шок. Убить Виктора? Но Виктор мёртв, его почти разорвало на куски у него на глазах, когда брат кинулся на мину, спасая его, и его жетон, жетон военного, вернувшегося без единой царапины из этих проклятых джунглей, тонул в крови, полные пригоршни крови… Луи часто это видел во сне, он чётко знал – Виктор умер. И причём здесь ле Горш? Разве не он виноват?
      Нужно было думать, и думать быстро. Почему Виктор? Очень просто. Они с братом частенько одалживали друг другу свои вещи. В тот день на Викторе была одна из его курток и в кармане обнаружили кое-какие документы на его имя. И жетон. Виктор всегда был в нём, а там его не нашли. И решили, что погиб именно Луи.
      А ещё кто-то хотел убить ле Горша. Его руками. Не потому ли, что ле Горш кое-что знал? Знал, кто на самом деле стоит за гибелью банды? А потом убить его. Потому что этот кто-то понимал – всё вскроется. Рано или поздно. А один из близнецов Лугару будет мстить. И остановит его только пуля, да и то не сразу.
      Сидя в номере задрипанного мотеля, Луи сжимал в руке жетон и думал, думал, думал… Как поступать, когда охотишься, он знал. А как поступать в таком случае? Что бы сделал шеф? Шеф умел выворачиваться всегда, это был самый смелый, отчаянный и весёлый человек, которого Луи когда-нибудь встречал. И чертовски умный. Но и его переиграли. Кто? Кто этот невидимый игрок?
      И там, глядя на вытертый ковёр у себя под ногами, Луи понял, что нужно сделать. Переиграть. Поменять цвет фигур и масть карт.
      На следующий день он нашел ле Горша.
      А ещё через два дня всем стало известно, что ле Горша застрелили в собственной постели. В упор, превратив лицо всмятку. И подожгли квартиру, впрочем, пожарные приехали почти сразу.
      И охота началась заново. Только теперь Луи изображал жертву – беспечную жертву, которая, свершив месть, больше не скрывается, а просто заливает горе. Сомнительным личностям, которые порой подсаживались к нему, он представлялся Виктором.
      Но он в те дни не пил ничего крепче кофе. Он был на охоте.

      …Ле Горш перепугался до чёртиков, когда к нему заявился Лугару. Он трясся с тех пор, как узнал о гибели банды Руже на складе, куда сам их привёл. Разумеется, он понятия не имел, что склад заминирован. Он лишь выполнял свои обязанности посредника. Документы и ценные бумаги – заказчику, золото, драгоценные камни и банкноты – банде. Это было обычное дело - да, крупное, да, громкое, да, отчаянное. Такое мог провернуть только один человек, и он это сделал. И попал в засаду на складе.
      А потом он узнал, что один человек из банды уцелел. Нет, не Крошка Жан – старичка без обеих ног и глаза можно было не считать противником. А один из дьявольских близнецов Лугару.
      Близнецы были самыми молодыми в банде. Про них говорили, что они странные. Тронулись ещё там, на войне, откуда вернулись целыми и невредимыми. Ещё про них говорили, что они – один человек в двух телах. Читают мысли друг друга на расстоянии. Ле Горш видел их пару раз. Два совершенно одинаковых парня, одинаковые интонации, одинаковые движения… Неизвестно, читали ли они мысли друг друга, но понимали точно с полуслова. И были очень привязаны друг к другу. А теперь один из них мёртв. То, что это был именно Луи, давало ле Горшу слабую надежду, что он останется жив – в этой паре мозговым центром был именно он, а не Виктор. Ле Горш ещё не знал, насколько ему не повезло.
      - В-в-виктор?!
      Он прятался в доках. Бежать, непременно бежать, путая следы, тайком сесть на корабль и сойти до прибытия в основной пункт назначения, рвануть к границе, там – через другую границу, к сомбреро и кактусам, забыть, как тебя звали, поселиться в какой-нибудь пыльной глуши… Не вышло.
      - Ошибаешься, Клод. Я Луи.
      - Луи! Но разве… Я… - Клод ле Горш даже не достал пистолет. Он был на свету, Лугару – в тени, да и соревноваться со снайпером? Ему, бывшей конторской крысе? Вместо этого он пытался оправдаться, сказать, что его тоже подставили, что он бы в жизни не рискнул пойти против банды Руже. – Я никогда… Не убивай меня!
      - Не буду. Мне всего-то надо было остановиться и подумать, что ты и впрямь никогда. – Луи поставил пистолет на предохранитель и вышел из тени. – Не вздумай делать глупостей, Клод. Достань пушку и кинь её мне.
      Ле Горш подчинился. Он чувствовал, что труп, едва узнал, что один из близнецов ходит по земле, и сейчас у него было стойкое ощущение, что он живёт после смерти.
      - Уйдём отсюда. Неизвестно, следят ли за мной или за тобой, но осторожность не помешает.
      Они перебрались во временное логово самого Луи, которые он менял едва ли не каждый день.
      - Все мертвы, Клод. Они умерли у меня на глазах. Пьера изломало на куски, Жерару снесло полголовы, Винс и Лео превратились в решето… Я как будто вернулся на войну, в проклятые джунгли, а мой брат… Виктор спас меня, его буквально разорвало, – Луи сидел на небрежно брошенном матрасе, Клод переминался с ноги на ногу. – Крошку Жана застрелили у него дома. Все мертвы, Клод, остались только мы с тобой.
      - Но я не член банды! Я не…
      - Все, кто повязан с этим делом. Ты ловко прячешься, но и тебя найдут. Даже нет, не так. Тебя нашли. Я. Ты – следующий, а я сразу за тобой, доходит?
      - Что?
      - За мной послали Бушера.
      - Самого Мясника?! – Клод сполз по стене и прикрыл глаза. – Мы покойники. Я – точно. Ты ещё, может, уйдёшь, а я… Я покойник. Лучше пристрели меня сам, я слышал, что Мясник делает с жертвами.
      - Чёрта с два, Клод ле Горш. Мы выберемся из этого дерьма, обещаю. Я Лугару, а не собачка, которую можно натравить на кого угодно, а потом отправить на живодёрню. Давай, Клод, думай. Что у нас есть?
      У них было немного. Ничего необычного в наводке не было, встретились они через Ли-Ли, через которую на него обычно и выходили.
      - Где сейчас Ли-Ли?
      - Пропала. Загуляла или запила, с неё станется, – пожал плечами Клод. – Я ей не муж, чтоб следить, да и как-то мне не до того было.
      - Надо узнать. Что-то ещё… Ты получил деньги?
      - Только задаток. Со мной должны были связаться после… Но почти сразу, как я узнал, я скрылся.
      - Умно. Вряд ли бы ты получил деньги, скорее, пулю в лоб. Тут стало известно, что я жив и ищу тебя… Чёрт, всё указывало на тебя! Меня наводили на тебя, наводили специально, не давая задуматься, что ты был просто мелкой сошкой, а знаешь, почему?
      - Они думали, что выжил Виктор.
      - Верно. И поэтому мы их обманем.
      - Кого – их?
      - Я не знаю, кто они, – Луи недобро ухмыльнулся, и глаза загорелись зелёным огнём, – но они сдохнут.
      «Смерть» Клода они спланировали быстро. Убийство и поджог – это было в стиле Виктора. Сложнее всего было найти человека, так похожего на Клода, и изуродовать ровно настолько, чтоб не пришлось проводить опознавание по зубам. Впрочем, никаких особых примет Клод не имел. Они нашли в баре подходящего алкоголика и угостили его клофелином. В квартире Клод побрил и постриг его под себя, надел ему своё кольцо. Луи выстрелил в лицо. Главное было – создать полную иллюзию того, что Клод умер. Ему пришлось оставить всё до последних мелочей, даже свои старые очки, к которым он так привык, и его диплом выпускника колледжа. Вещи они сложили в чемоданы, всё выглядело так, словно Клод вернулся в квартиру перед самым отъездом. И Виктор его достал.
      И теперь Луи охотился на Бушера. От Клода толку было мало. Он боялся крови, он был нерасторопен в сложной ситуации, он смотрел на свой пистолет так, словно сам не знал, что с ним делать. Единственная причина, почему Луи не оставил его где-нибудь в безопасном месте – голова у Клода варила неплохо. Ле Горш недаром носил кличку «Умник», которую получил ещё в тюрьме. В тюрьме, к слову, Клод помогал тамошнему бухгалтеру, был библиотекарем, вёл исторический кружок и, как говаривали, несмотря на неприметную внешность и не самый нежный возраст, пользовался популярностью у настоящих бандитов и даже имел постоянного любовника. Впрочем, на свободе Клода такие вещи не привлекали, он жил замкнуто и одиноко, лишь время от времени встречаясь с Ли-Ли – танцовщицей из кабаре.
      Ли-Ли они тоже нашли. Она была жива, но в этом было её чистое везение – в очередной раз она впала в депрессию и пыталась покончить жизнь самоубийством. Сейчас Ли-Ли была надёжно заперта в клинике и, видимо, по мнению их неизвестных врагов, не представляла особой угрозы.

      Луи знал Бушера. Все знали Бушера. Этот человек сам создал себе имя. Он был профи в своём деле, и он его любил. Бушера нанимали, когда надо было не только расправиться с жертвой – когда надо было это сделать изощрённо. И вот на этого профи Луи и охотился, заманивая его в капкан. Это было временами просто восхитительно, это отвлекало его от тяжелых мыслей. Нужно было думать о другом.
      - Этот взрыв… Это были не копы, копы приехали потом. Сейчас я понимаю, основной удар был направлен на Пьера. В первую очередь должен погибнуть был он.
      - И много у Пьера было врагов?
      - У Пьера была куча врагов – полиция, конкуренты, обманутые мужья… Нет, тут явно что-то другое. Думай, Клод! От этого зависит и твоя жизнь!
      - А куда делся банк? И те деньги, которые там были?
      - Деньги… Всё из-за денег, конечно же. Выживи не я, кто-нибудь другой – и все думали бы, что именно он подставил банду. Но…
      - Но погиб Виктор, а все знали, что для тебя нет никого дороже брата. У кого были деньги? Ты думал о мести, а надо было думать – кто в наваре? Кстати, а куда делась Анна?
      - Исчезла. И… И семья Пьера – тоже. Возможно, они бежали из города. Я не думал об этом.
      - Зря, – Клод массировал переносицу, новые очки никак не хотели садиться на лицо. – Ты не умеешь думать о деньгах, Луи.
      - Для этого был шеф и Крошка Жан. Чёрт… Анна исчезла почти сразу, наверное, она что-нибудь знала, но зачем она прихватила с собой бабу и парнишку? Это на неё не похоже.
      - Значит, в этом есть какой-то смысл. Надо больше узнать об их исчезновении. Этим я займусь, в таком виде меня даже мать родная не узнает, – всегда гладко выбритый, Клод обзавёлся бородкой, покрасил волосы в тёмный цвет, сменил строгий костюм на джинсы и куртку. В этом он стал выглядеть моложе и, как ни странно, интереснее. – Мне что, теперь всю жизнь так ходить?
      - Твоя Ли-Ли будет в восторге.
      - Да уж… И ещё, Луи… Склад был заминирован, так?
      - Да. Как глупо – не подорваться ни на одной мине там, и погибнуть здесь, в родном городе!
      - Армейская специальность Бушера – сапёр.
      Да, Мясника надо было взять живым. А это было сложно. Марк Кестер «Бушер» был двухметровым чернокожим громилой. Он тоже был там, на войне, в самом начале. Один из тех, кто делал себе сувениры из ушей. Очень крупная добыча, а Луи был один. Нет, не был. Брат всегда был рядом, в его сердце, он знал, что бы подумал и как бы поступил Виктор в любом случае. Всю жизнь он говорил с Виктором, как с самим собой.
      То, что Мясник такой приметный, играло против него. Луи быстро вычислил его очередную шестёрку и вступил с ним в контакт. Ему нужно было заманить Бушера туда, где он мог бы поговорить с ним по душам. И бойня показалась ему подходящим местом.
      Шестёрка изображал вербовщика. Предлагал «работёнку». Говорил, что есть серьёзный парень, которому нужен такой ловкач, как Виктор Лугару. Луи назначил встречу на бойне.

      Они сидели в засаде – он и Клод. Клод всё время мёрз и морщился от запаха. Как Луи сейчас не хватало брата!
      - Если ты налажаешь – покойники мы оба! Оба! Чёрт, да я сам перед смертью сдам тебя Мяснику, понял?!
      - Понял-понял.
      На складе было темно, лишь из узких окон сочился мутноватый свет луны и фонарей. Разделанные туши висели на крюках, пахло застарелой, въевшейся кровью – запах, будивший воспоминания о войне.
      Мясника он услышал. Тот шел тихо-тихо, и всё же Луи уловил какие-то звуки – словно от воздушных потоков затрепетали цепи и заскрипели железные балки.
      - Пора, – шепнул он Клоду и легко, неслышно, взобрался наверх, на балки, к которым были прикреплены свиные туши.
      И в ту же секунду Бушер вошел в помещение. Он двигался в тени, глядя в ту сторону, где мелькал силуэт человека в кожаной куртке. Силуэт медленно двигался ему навстречу, вот он попал в полосу света… Бушер мгновенно вскинул руку и выстрелил, сбив фигуру. В этот же момент Луи спрыгнул прямо за спиной Мясника, тот успел что-то почувствовать, обернулся, но было поздно. Длинный электрошокер для скота угодил ему под лопатку. Двухметровая туша дёрнулась и рухнула на цементный пол. Луи принюхался.
      - Вот дерьмо, – ухмыльнулся он.
      Из-за поворота осторожно вышел Клод, брезгливо отряхиваясь. Ему пришлось ползти по грязному полу, толкая перед собой манекен на колёсиках, в который и выстрелил Мясник.
      - Здорово справился. Теперь нужно оттащить его в холодильник. И осторожней, похоже, он обделался.
      В холодильнике они раздели его и привязали – пока просто привязали к цепи. И, наконец, Луи махнул перед его лицом флакончиком с нашатырём. Бушер задёргался, зафыркал, выдыхая клубы пара. В холодном воздухе отчётливо чувствовалось, как от него воняет – дерьмом, потом, дешевым одеколоном, старыми носками. У Луи чесалось перерезать ему горло прямо сейчас.
      - Проснулся, спящая красавица, - ухмыльнулся Луи.
      - Какого дья… - Мясник закрутил головой, пытаясь понять, где он - похоже, у него мутилась память. – Чёрт, это ты, Виктор, – он ухмыльнулся. Зубы у него были частью ровные и белые, частью – металлические.
      - Чёрта с два. Виктор мёртв. А я – Луи.
      - Вот проклятье, – Бушер дёргался, пытаясь развязаться. – Если бы я знал, что это ты, я бы не согласился на условия заказчика.
      - Зря дёргаешься, тварь. Расскажи мне, что за условия. Кто заказчик. Сколько тебе пообещали. Тогда, может, умрёшь быстро.
      Бушер рассмеялся хриплым смехом ненормального.
      - Напугать пытаешься? Меня? Вы, педики, у меня в печенках сидите уже! Как ты ухитрился уцелеть? Вы все должны были сдохнуть там… Тьфу, я обосрался.
      - То есть, это ты заминировал склад?
      - Смотри-ка, смекнул. А я слыхал, у таких, как вы, и мозги на два делятся, так как брат твой помер - за двоих теперь думаешь?!
      Луи ударил его по лицу. Резко, сильно, разбивая губы. Мясник продолжал улыбаться сквозь кровь.
      - Все вы должны были там полечь. Красавчик первым делом – такое было условие, – Бушер попытался плюнуть в Луи, но тот увернулся. – И все остальные. Как же я дал промашку?
      - А никак. Но я Лугару, и я возвращаюсь, когда луна становится полной. Тебе нужно было заказать себе гроб заранее, узнав, что жив остался один из близнецов.
      - А при чём здесь я? Ты ведь мстил очкастому пидору… И отомстил, верно? Совесть не мучает?
      - Не мучает, – из тени вышел Клод. Бушер ещё раз грязно выругался.
      - Что ты сейчас, будешь говорить мне, как я плохо поступил, убив твоего любимого братика?
      - Нет. Это ты будешь говорить. Всё. О заказе, о заказчике, об условии моего убийства.
      - Отсоси, француз.
      - Как же от тебя воняет, – Луи закурил. Было холодно стоять на месте. Достав нож, он принялся разрезать последнюю (не считая словно приросших к ногам черных носков) деталь одежды Мясника – здоровые трусы-шорты.
      - Всё-таки решил мне отсосать? Небось, соскучился с тех пор, как Красавчик сдох?
      - Решил тебя согреть, – и Луи ткнул зажженной сигаретой прямо в пах Мяснику.
      Тот заорал. Морозильная камера поглотила звуки, а к мерзкому коктейлю запахов добавился ещё тонкий, но едкий запах палёных волос.
      - Выбирай: быстро, медленно.
      - Пошел к чёрту. Я видел войну, меня не напугает какой-то там французский педик.
      - Я тоже видел войну, Мясник, – мечтательно проговорил Луи. – Я многому научился у наших узкоглазых друзей. Я хороший человек и честный бандит, но когда встаёт луна…
      Клод заворожено наблюдал за обоими. То, что Мясник безумен – это понятно. Стоило только глянуть в его глаза, послушать, что он несёт. Но Луи… Похоже, он тоже спятил.
      - Пришло время покрутить ручку.
      Эта идея пришла Луи в голову, когда он увидел устройство для подъёма туш. Связывая Мясника, он завел руки за спину и закрепил их на крюке.
      - Кажется, у тебя мёрзнут ноги? Сейчас мы это решим. Крути, Клод.
      Ле Горш крутанул ручку, стараясь не думать о том, что сейчас происходит. Кто бы ещё недавно сказал ему, что он, проворовавшийся бухгалтер и мелкая сошка в преступном мире, будет помогать пытать самого Мясника?
      - Нравится, Марк? Почти средневековая дыба.
      Мясник извивался, чувствуя, как под его собственным немалым весом выворачиваются руки. Ему хотелось добраться – не руками, так зубами или хотя бы словами - до стоящего перед ним Лугару.
      - И всё, что ты можешь? Меня таким не напугать. Ты жалок, Луи. Ты перестал быть близнецом Лугару, ты перестал быть членом банды Руже. Сам по себе ты никто, так сразу нашел себе ещё одного педика для компании? Эй ты, ле Горш, чего морщишься? Я слыхал, как ты в тюрьме охотно в зад давал… Что, не нашел себе никого круче?
      В этот раз Луи не стал заморачиваться с сигаретой, а просто от души звезданул его по яйцам. Мясник дёрнулся, ещё сильнее выворачивая себе руки и, не сдержавшись, застонал.
      - Ручки болят? Сейчас помогу, подожди…
      Мясник прокусил губу до крови, когда Луи вогнал ему первый крюк прямо в тело, под лопатку. Он молчал, когда вошел второй. Но потом…
      - Крути ручку, Клод.
      Крики впитывались в покрытые инеем стены морозильной камеры, превращённой Луи в пыточную.
      - Опускай.
      Связанные ноги не держали Бушера. Остро пахло свежей кровью.
      - Марк, ты не уйдёшь живым отсюда. Выбирай – быстро, медленно. Мои погибли сразу, поэтому я даю тебе выбор.
      - Пошел к чёрту, педик.
      - Вот заладил: педик, педик… Тебя это волнует, да? Кто с кем спал? Может, и тебя порадовать перед смертью? Вряд ли у нас с Клодом встанет на твою грязную задницу, но есть кое-что, что тебе понравится. – Луи достал простой, совершенно не опасно по сравнению с ножом, пистолетом или крюком выглядящий предмет. Кусок деревянной ручки – не то от метлы, не то от лопаты. Он подобрал её прямо здесь, на территории бойни, как озарение. – Посмотрим, сколько влезет. Нагни его, Клод.
      - Можно мне не смотреть? – судя по голосу, ле Горша тошнило.
      - Можно.
      Одуревший от боли Бушер не сразу сообразил, чем грозит ему Луи. Крюки перестали тянуть, теперь ему просто вывернули руки наверх. А потом он почувствовал…
      - Неееет! Нееет! – он сжался изо всех сил, чувствуя твёрдое шершавое дерево там, где ему совсем не место, и это было даже хуже, чем жжение от сигареты.
      - Говори! Кто заказчик?
      - Не знаю! Не встречался с ним лично! Приходила какая-то баба… Убери!
      - Какие мы сговорчивые. Любовь творит чудеса. Что за баба? Как выглядела?
      - Убери, убери, – Мясник дрожал. Он был полным безумцем и садистом, но быть изнасилованным перед смертью палкой – это слишком даже для него.
      - Вниз, Клод. Кажется, мы договорились.
      Ноги Мясника коснулись ледяного пола, там, где в носках была дырка, ступню обожгло. Он понимал, что последнее, что он видит – это морозилка, разделанные свиные туши, безумные глаза Лугару, и ему не было страшно. Он понимал, что Лугару убьет его, и не боялся боли и пыток. Но это…
      - Давай рассказывай.
      И Марк Кестер «Бушер» заговорил. Он говорил, а Луи и Клод слушали.
      При рассказе об условиях его убийства Луи затошнило. Бушер должен был снять с него скальп – вместе с лицом, особым образом обработать и привезти как доказательство. Это было как раз одной из тех вещей, ради которых Бушера и нанимали.
      - Знал бы, что это ты… В жизни не согласился бы с тобой в безлюдном месте и так возиться, задница-то дороже…
      - Тебе повезло, что это я. Виктор бы всё равно тебе её туда засунул. Для твоего чистосердечного раскаивания, – Луи задумчиво смотрел туда, где мясницкий крюк рассек кожу. – Это всё?
      - Всё, – хрипел Мясник. – Больше ничего не знаю… Всегда знал, что не своей смертью сдохну… Но вот так… На бойне, на крюках, обделавшийся…
      - Ну, без палки в заднице, – Луи снова зажег сигарету, поднёс её к губам Бушера. Тот жадно затянулся. – Ты получил, что заслужил… Я обещал.
      И с этими словами Луи перерезал ему глотку. Горячая кровь хлынула на обледенелый пол. В эту лужу Луи бросил недокуренную сигарету.
      - Пошли отсюда. Я замёрз, – бросил он ле Горшу.
      Они оставили тело Мясника болтаться там, в морозилке – это будет знак. Чтобы, если кому-нибудь из коллег Бушера поступит заказ на Лугару (неважно, какого), - они трижды подумали. Не очень было бы так раскрываться перед неизвестным противником, но ход был ярким. Он нравился Луи. Это был первый кровавый знак. Он утопит «их» в крови, и только так уйдёт воспоминание: останки Виктора, кровь, лужи крови, он, оглушенный и подраненный, берёт цепочку и бежит, бежит оттуда, где его друзья в считанные секунды превратились в гору окровавленной плоти…
      На улице ле Горша стошнило. Он стоял, тяжело дыша, опираясь рукой на стенку. Он никогда никого не убивал. Разумеется, убийц и бандитов он видел и раньше, но вот так… Подвесить человека на крюки, перерезать ему горло… Это было слишком для него. Луи понял и даже не стал смеяться. Вместо этого по дороге домой он купил бутылку водки. Отметить первую удачную охоту.

      Того, что они узнали от Мясника, того, что выяснил ле Горш, хватило на определённую картину. Пропали деньги – много денег, золотые слитки и бриллианты. В чемоданах, которые нашел Мясник после взрыва, был свинец и резаная бумага. Из тех, кто остался жив, кроме Луи, только один человек имел доступ к чемоданам.
      Семья Пьера исчезла. Исчезла очень быстро. Соседи и знакомые Греты говорили о страшной спешке, о том, что Грета жаловалась, что дом продали за гроши… Но о продаже начали договариваться ещё до гибели банды, и сумма была совсем не маленькая. А продавал дом один и тот же человек, человек, на которого Грета выписала доверенность.
      На связь с Мясником в качестве «посредника» приходила женщина. Мясник говорил, что она была в разных париках, тёмных очках, накрашена, как шлюха, но кое-что его инстинкты и память профессионального охотника за головами заставили запомнить, и это кое-что дополняло картинку. Вставал вопрос – а был ли вообще мифический заказчик?
      Потому что все ниточки вели к Анне Руже.
      А ещё он знал, что Анна жадна, жестока и вечно чувствует себя обделённой. Пьер не давал ей командовать и, тем более, проявлять свои живодёрские замашки. Он знал, что Анна была против его женитьбы на Грете. Что Анна страшно боялась, что с возрастом её влияние и вовсе сойдёт на нет и она останется данью памяти, как Крошка Жан.
      Но как её теперь найти? У него была одна зацепка – место, куда Мясник должен был привезти своё отвратительное доказательство. Но это было так расплывчато… Мясник должен был приехать туда и ждать, пока «посредник» придёт к нему. Вот это его зацепило. Если бы уезжал прятаться в те дикие леса заказчик, это было бы понятно. Но посредник? Либо они с заказчиком очень близки, либо это одно и то же лицо. Что, учитывая жадность Анны, вполне вероятно.
      И в награду за труды Бушер, наверное, получил бы пулю в затылок.
      К следующему этапу охоты нужно было подготовиться как следует. Нужны были карты, начертить маршрут, сделать запасы. Нужно было средство передвижения. Нужны были деньги.
      Нужно было научиться действовать одному.
      С ле Горшем он расстался. Тот был совсем не плохим парнем, но слишком уж слабонервным и впечатлительным. А искать кого-то постороннего для личной мести не хотелось.

      Так и вышло, что, спустя полтора года после убийства Бушера, Луи сидел в баре «Синяя Шишка» и обдумывал, что делать дальше. Пресвятая дева Мария, собираясь сюда, он совершенно не представлял себе, насколько безлюден, дик и холоден этот край. Безымянные посёлки, кочующие с места на место лагеря… Он искал иголку в стоге сена, он вычерпывал воду решетом… Жизни не хватит, чтоб найти здесь кого-то.
      Иногда Луи казалось, что он сойдёт с ума раньше, чем её найдёт. Что у него просто не хватит сил. Тогда ему впервые пригрезился внутренний охотник – огромный, состоящий из густой тени Зверь с серебристо-зелёными глазами, в которых вечно отражалась луна. Зверь следовал за ним - то летел вперед, увлекая его за собой, то шел по пятам, прислушиваясь к каждому его шагу, то просто был рядом, поддерживая. Зверь был частью него. Луи называл зверя Виктором.
      Но Анна не будет прятаться вечно? Рано или поздно она объявится. Шила в мешке не утаишь, а такого богатства и подавно. Попадая в очередной центр цивилизации, он связывался с ле Горшем, тот следил, не объявилась ли Анна в одном из городов, не попыталась ли пересечь границу?
      Впрочем, надежды было мало. Недаром же из всех возможных вариантов хитрая тварь выбрала именно эту провинцию. Граница, представляющая собой на карте совершенно ровную, по линейке прочерченную линию, на самом деле не представляла никакой проблемы. Контрабандисты, охотники, коренное население… Вообще – а здесь ли Анна?
      Впрочем, была последняя тонкая ниточка, которая вела к ней. Наследство Поля Руже, брата Пьера. Наследство, которое должно было достаться сынишке Пьера, точнее, пока он несовершеннолетний – его законному опекуну. Неизвестно, жива ли до сих пор Грета, или Анна убила и её, чтоб оформить над мальчиком опеку? Жив ли сам мальчик? Луи знал, что Пьер относился к жене со снисходительной симпатией, а вот мальчика обожал. И мечтал, что тот пойдёт по стопам отца, как когда-то он сам. Куда же ты дела его, чёртова ведьма?
      В любом случае, насчёт денег Поля было сделано за эти два года несколько распоряжений – в основном покупка каких-то акций и чего-то в этом роде. Как вызнал ле Горш, все распоряжения делала именно Анна от имени Греты. А звонки, телеграммы и заявки поступали откуда-то отсюда.
      «Твоя жадность погубит тебя, Анна», - думал рассеяно Луи, рассматривая узор из шишек за спиной бармена. Можно поторчать в баре, поговорить с проезжающими. Может, кто из них что знает. За два года Анна не могла ничем себя не выдать, а всякие эксцентричные слова и поступки в этих краях привлекают внимание надолго.
      Звякнул колокольчик. Луи рефлекторно обернулся, но яркое по сравнению с полутёмным баром солнце хлынуло в проём, на секунду ослепив его, и поэтому он лишь мельком разглядел вошедшего.
      - День добрый, Том, – прозвучало совсем рядом, и посетитель опёрся на стойку рядом с Луи. Тот покосился на него – настолько ярко звучал в английской речи французский акцент.
      - Привет, парень. Опять выгнали с уроков?
      - Отпустили, – посетитель слегка усмехнулся. Луи не успел рассмотреть его лица, тот стянул с головы повязанный на моряцкий манер, выгоревший до буровато-розового платок, и длинные тёмные волосы упали на лицо, когда он слегка наклонился над стойкой. Луи посмотрел на его руки – длинные пальцы, небрежно подстриженные, но чистые ногти, рукава неизменной клетчатой рубашки - судя по всему, старой и подогнанной под рост с кого-то более крупного - были слегка подкатаны, на запястье болтался браслет из кожаных ремешков и бусин, ворот рубашки был распахнут и на таком же ремешке свисал какой-то коготь с клочком меха. Но парень явно не был индейцем. А ещё Луи внимательно рассмотрел довольно широкие плечи, ровную спину, тонкую талию. Джинсы парню были явно маловаты – слишком уж сильно обтягивали. – Там уроки религиозного воспитания… Ха! Пастор шугается от меня, как чёрт от ладана, он чёртов англиканский протестант, а я настоящий французский католик и ничего не собираюсь менять. Есть какая-нибудь работёнка?
      - Вычисти фритюрницу, окей?
      - Фритюрница. Хорошо, – ответил парень по-французски и, подхватив свой платок со стойки, ушел в сторону кухни. Теперь Луи удалось поймать абрис его лица – широкие скулы, узкий подбородок, длинные ресницы, улыбка краем губ.
      - Хм, ничего себе, – удивился Луи. – Парень, похоже, не местный?
      - Вроде того. Что, понравился? – Луи вопросительно посмотрел на Тома и тот, улыбнувшись и продемонстрировав железный оскал, продолжил: – Распустишь руки – полетишь отсюда башкой вперёд, а заряд дроби полетит тебе в зад. Парень тут не для этого и обижать его никто не позволит, усёк, Джонни?
      - Я и не собирался. Просто по тому, как он говорит – он явно не местный, скорее, мой земляк или что-то вроде того.
      - Ну да, - согласился Том, протирая и ставя под стойку стаканы. – Приехал сюда года полтора или два назад с семьёй. Хороший парень, но совершенно не для здешних мест. Городская штучка, французский норов, умные словечки… Местные его не очень-то жалуют, а ему плевать. Отчаянный парнишка. Вот, пускаю его сюда, хоть это и противозаконно, но что ему там со своими бабами сидеть?
      - С бабами? – инстинкт охотника, тёмный зверь с серебристо-зелёными глазами, живший в его душе, поднял уши и принюхался.
      - Мать и бабка. Отец умер ещё там. Мать у него какая-то зашуганная. Живёт в посёлке, готовит еду для тех, кто на вырубках работает. Вроде ничего такая, другая на её месте давно бы уже замуж выскочила и жила бы себе за мужиком, как за каменной стеной, а эта всё свекровь свою слушает. А свекровь у неё совсем тронутая. В лесу живёт, ни с кем не общается. Видел её пару раз на заправке, когда она куда-то моталась – юбка чёрная в пол, кофта такая странная, шаль, косы чуть ли не до задницы. И в руках дробовик. Никогда, говорят, его не отпускает, – и добавил, ухмыльнувшись:
      - Кто из местных Шарля в первый раз видит, так обязательно спросит, правда ли, что твоя бабка ведьма? А он ответит, что да. Так мы её и зовём – Ведьма Руже.
      «Вот ты и попалась, Анна», - тёмный зверь внутри, до этого спокойно лежавший, вскочил и был готов броситься по следам. Луи мысленно посвистел ему – не время. Добыча слишком опасна и хитра. Нужна разведка.
      Он ещё немного посидел, потрепался с барменом. А потом вышел на задний двор.
      Парень как раз выносил мусор – захлопнув крышку ящика, он обернулся. Луи разглядывал его в упор.
      Он был высоким для своих пятнадцати лет. Волосы он вновь повязал платком, и лицо можно было рассмотреть совершенно отчётливо – это было лицо Пьера, юного Пьера с фотографии, которую он однажды видел. Те же большие чёрные глаза, тот же овал лица, губы ещё по-детски припухлые, родинка на щеке…
      Пьер не увидел, как его сын повзрослел.
      Вот он взял какую-то тряпку, вытер лицо, руки и положил обратно – тем же изящным, небрежным жестом, каким Пьер откладывал в ресторане салфетку. И посмотрел Луи в глаза, слегка напрягаясь.
      Ну конечно, когда ты так выглядишь и всё время торчишь в придорожном баре, внимание мужчин тебе обеспечено, и, похоже, парня это не слишком радовало.
      - Привет, Шарль, – начал Луи по-французски, стараясь, чтобы голос звучал не агрессивно. Парень посмотрел с удивлением – похоже, здесь редко можно было услышать французскую речь. – Я рад тебя видеть в добром здравии.
      Луи лихорадочно думал, как начать разговор. Что он знает о своём отце? Чему его учили эти два года? Захочет ли он его слушать?
      - Что-то я не помню, чтоб мы были знакомы, - парень по-прежнему смотрел на него настороженно.
      - Конечно, вряд ли ты меня запомнил - те пару раз, когда я тебя видел, ты обычно самозабвенно перемазывался мороженым или разламывал очередную головоломку.
      - Вот как? – из взгляда исчезла настороженность, теперь тёмные глаза смотрели пытливо и внимательно. – Кто ты?
      - Я… - Луи поколебался. Назвать имя? Нет, неизвестно, насколько парень умеет держать язык за зубами. Впрочем, и до конца можно не врать. – Меня зовут Виктор, но это тайна. Я остановился в «Шишке» под именем Джонни Доу…
      - Ты друг моего отца! – глаза у Шарля просто загорелись, он сделал шаг вперёд, жадно рассматривая Луи, у него был вид потерпевшего кораблекрушение, за которым наконец-то пришла помощь. – Верно?
      - Вспомнил меня или догадался?
- Догадался. Ты знаешь меня, ты видел меня раньше, когда я жил в городе, причём не случайно, ты одет не так, как одеваются местные, ты говоришь как я… Но отец умер… И я ничего не знаю об этом! – он наклонил голову и бессильно вздохнул. – Я ничего не знаю…
      - Зато я знаю.
      Парень вскинулся, теперь глядя на него, как на дар Господень.
      - Знаешь? Ты расскажешь мне?!
      - Если ты кое-что расскажешь МНЕ. – Парень внимательно слушал, не отводя взгляда. – Не стоит, чтоб нас тут видели вместе. В посёлок мне тем более лучше не заходить. Я тут ничего не знаю… Придумай место, где мы можем пересечься, недалеко отсюда. У тебя с собой есть бумага, ручка, карандаш? Напиши и нарисуй мне это место. Пиши по-французски. Укажи время и место, хорошо?
      - Ладно. Но смотри, попробуешь затеять какую-нибудь гадость – получишь нож под рёбра, ясно?
      - Ясно. Вижу, ты серьёзный парень. Ну и, конечно, о нашем с тобой разговоре не должна знать твоя мама.
      И Шарль улыбнулся вдруг ему, весело и открыто, и прихватил зубами нижнюю губу, как будто с трудом сдерживает смех.
      - Без проблем.
      Луи пришлось уйти оттуда, чтоб Том не заподозрил его в непристойном поведении, остаток дня он занимался тем, что осматривал внутренности машины (хороший армейский джип, купленный специально для этих мест), перетаскивал в комнату кое-какие вещи, приводил одежду в порядок. В один прекрасный момент, вернувшись в комнату, он обнаружил на подушке листок, вырванный из школьной тетради, и усмехнулся.
      Удача определённо играла на его стороне.
3. О лесных тропинках и французских поцелуях
      На следующий день Шарль сидел на уроках с двойным нетерпением и считал про себя секунды. Сердце колотилось как безумное, едва он думал о том, что скоро встретится с человеком, который что-то знает о его отце. Виктор плотно занял все его мысли, с той минуты, как они уговорились, Шарлю с трудом удавалось не кинуться к нему обратно и не попытаться разговорить прямо здесь и сейчас… А ещё спросить, как дела в родном городе, что идёт в кинотеатрах, так же первого июля улицы заполняются весёлым карнавалом, а ветер несёт чистый запах моря?.. Просто говорить с ним на родном языке, на котором последние два года он говорил лишь с матерью, гранд-ма, учительницей да редкими проезжающими. Там, дома, английский был дополнительный, здесь же – наоборот. Шарль не мог смириться с этим: в отличие от матери, которая в общении с другими медленно и неуверенно говорила на «правильном» языке, Шарль тараторил, выговаривал всё, что можно и нельзя, со страшным акцентом, и заменял часть слов на французские. Даже в школьных сочинениях, к вечным страданиям учительницы.
      Вчера из «Шишки» он вытащил себя с большим, чем обычно, трудом. Виктор всё сидел у себя в комнате - ну конечно, им надо было делать вид, что они особо не знакомы. Тайна. При мысли о тайнах и конспирации у Шарля начинало сладко подрагивать под ложечкой. Неужели в его удушающую тишину пришла, наконец, настоящая жизнь? Что-то новое в череде одинаковых тихих, холодноватых, похожих на воду из горного ручья, дней? Сейчас он чувствовал себя Джимом Хокинсом, не меньше.
      Когда Виктор попросил написать, где и когда они встретятся, на ум пришли его детские игры – когда они с папочкой играли в «пираты и клады». Как папочка учил его измерять дюймы, футы, ярды, мили, метры, километры, шагами и пальцами, как определять направление… Конечно, устраивать карту острова сокровищ со всякими там «три шага к северо-востоку от старого дуба» Шарль не стал, но, быстро набрасывая план окрестностей на второпях вырванном из тетради листе, он всё равно вспомнил детские игры, беззаботное, бесконечное счастье.
      Если выйти на повороте к посёлку, но сойти с основной дороги через пять минут в лес и найти малоприметную тропинку, можно найти старое кладбище автомобилей и прочей техники. Там, словно скелеты драконов, рассыпаются в прах остовы гигантских тягачей и бульдозеров. Именно там и решил назначить встречу Шарль. Место найти легко, люди там бывают редко, если что – спрятаться между остовами можно запросто. Самое подходящее место для таинственной встречи с таинственным незнакомцем.
Тайна. Это слово имело сладкий вкус и пряное послевкусие.
      Но что же надо от него таинственному Виктору? Он ничего не знает. Как он ни пытался узнать – тайком подслушивая разговоры матери и гранд-ма, оставаясь один и роясь в шкафах в поисках каких-нибудь бумаг, писем, ну хоть чего-то… Ничего. Большая фотография отца с чёрной лентой – у матери на тумбочке. Маленький фотоальбомчик – отец с матерью, их свадьба, папочка с ним, пару раз мелькает гранд-ма… И никаких фотографий с другими людьми, в других местах. Нет каких-то писем, записных книжек, ничего…
      А вдруг он разочарует этого Виктора? Может, тот надеется, что папочка перед смертью ему что-нибудь передал или сказал? Нет, глупость. Ему было тринадцать, никто бы ничего ему такого не доверил, уж скорей отец доверился бы матери и гранд-ма… Но он сказал: «Она не должна знать». Что бы это всё значило?
      Шарлю очень хотелось сбежать с уроков, но его лимит на прогулы в этом месяце был не только исчерпан, но и ушел в минус, а вот именно сейчас очередные разборки и нотации ему были совершенно не к месту. Поэтому он с огромным трудом всё-таки высидел до конца и сразу же рванул прочь, вместо того, чтоб как обычно, покурить на виду у всех и покрасоваться перед девчонками. Сейчас все его мысли занимал Виктор – зеленоглазый незнакомец, что появился ниоткуда и сообщил, что знает ответ на самый важный для Шарля вопрос. Почти бегом он рванул к стоянке, где всегда можно было найти кого-нибудь, кто ехал в сторону посёлка. И хотя его предложили подвезти до конца, он вылез на повороте, заявив, что в прошлый раз обронил здесь одну вещицу и желает найти. Водитель грузовика только похабно ухмыльнулся и посоветовал смотреть внимательней, а то найдёшь себе на всю жизнь подарочек. Без сомнения, он решил, что Шарль назначил в лесу кому-то свидание.
      У Шарля и самого было стойкое ощущение, что он спешит на свидание – так колотилось сердце, как никогда не колотилось, даже когда удавалось потискать какую-нибудь девчонку из городских.
      По совершенно неизвестной ему самому причине в последние полгода за Шарлем закрепилась репутация опасного соблазнителя. Отчасти это было связано с тем, что он постоянно торчал в «Шишке», которая была обителью разврата и Очень Дурным Местом, отчасти с его вызывающей внешностью и французским акцентом. Матери строго запрещали своим дочерям приближаться к «этому хулигану Руже», на всякий случай стращая их всевозможными историями о том, что с ними случится, если те падут жертвами обаяния чёрных глаз приезжего француза. Эти россказни бередили умы юных девушек, и в их представлении Шарль был эдаким инфернальным красавцем, который явился из ниоткуда уволочь их души в геенну огненную. Шарля это забавляло и добавляло лоска в собственных глазах: когда из школьного изгоя он превратился в самого крутого парня, это значительно облегчило жизнь – хотя бы в плане общения со сверстниками. Но, пару раз пообжимавшись, Шарль бросил это дело. Отчасти потому, что большинство девушек были крайне строгих правил и полагали, что поцелуй – это уже помолвка, отчасти потому, что и сам в себе не был толком уверен. То есть, теоретических знаний ему хватало, и даже не совсем теоретических…

      Однажды – это было зимой – в бар заехала проститутка по имени Сандра. Ей было чуть за тридцать, она разыскивала здесь своего брата. В тот день снег валил так густо, что Шарль и ещё двое девочек, которые в посёлке ходили в школу, не смогли до него добраться – подъездную дорогу замело. Девочки остались в городе, а Шарль на тракторе добрался до «Шишки» и теперь пил горячий чай, искренне надеясь, что дорогу не расчистят до завтра и он останется здесь ночевать. В «Шишку» то и дело заходили погреться водители, расчищающие завалы, было шумно. Том попросил пойти и починить задвижку на окне второго этажа. Шарль справился быстро – просто шуруп вылетел из раскрошенного дерева; Шарль, стоя коленями она подоконнике, открутил всё остальное, переставил чуть ниже и привинтил, сквозь зубы ругаясь по-французски на холодный ветер, так и норовящий распахнуть окно и залепить ему снегом глаза. И, обернувшись, увидел Сандру.
      Она была одета как и все – джинсы, свитер, сапоги. Но волосы – волосы высветлены до белизны, и она была накрашена. Красивой это её не делало, даже наоборот, но взгляд цеплялся.
      - Привет, красивенький, – обратилась она к Шарлю по-французски. Тот и впрямь в этот момент был хорош – с растрепавшимися волосами, с разрумянившимися от сквозняка щеками, с влажными губами – он держал шурупы во рту и слизывал оставшийся после них металлический привкус. – Тоже застрял или живёшь в этой дыре?
      - Живу, – Шарль ужасно застеснялся взрослой женщины, но виду старался не показывать.
      - Бедняжка. Так чего ты ждёшь? Не губи свою молодость, цепляй первого дальнобойщика и сваливай отсюда. В большом городе и жизнь веселей, и мужчины щедрей.
      - Чего? – до Шарля дошло, что женщина приняла его за коллегу. Впрочем, он был не слишком этим шокирован. Ему частенько предлагали такое за деньги, не говоря уже о том, что свою порцию щипков и шлепков пониже спины от подвыпивших водителей он получал регулярно. И хотя он постоянно отказывал, в итоге у него сложилось впечатление, что для мужчин это так же обычно, как и для женщин – возможно, ещё потому, что в городке царили пуританские нравы, детей пичкали сказками про аистов чуть ли не до совершеннолетия, матери описывали дочерям «ЭТО» как нечто страшное и отвратительное, чем приличные девушки не должны заниматься до свадьбы, да и после свадьбы увлекаться не стоит, «грех рукоблудия» грозил слепотой, волосами на ладонях и адскими муками; и уроки естествоведения не включали в себя ни человеческую физиологию, ни теорию Дарвина. И в конце концов у Шарля в голове люди разделились на тех, кто делает «ЭТО», - неважно, с кем и как, в любом случае это грех, - и тех, кто не делает «ЭТО» - унылые зануды. Уж папочка-то точно ничего против «ЭТОГО» всего не имел, иначе бы не подарил ему жестяную коробку с полуголой красоткой.
      Недоумение прояснилось быстро, но Сандра так и не ушла. Она предложила покурить, и Шарль с благодарностью взял сигарету – курить он начал ещё до прихода в «Шишку», отчасти назло матери и гранд-ма, отчасти – в память об отце, который тоже курил. Они разговорились. Сандра рассказала о себе – она тоже раньше жила в большом городе, где успешно занималась «своим делом» почти десять лет. А сейчас её отец умирал от рака и последнее, о чём он мечтал – увидеть перед смертью сына, с которым поссорился несколько лет назад. Сын, младший брат Сандры, которого она называла Микка, работал где-то в горах, и Сандра намеревалась «притащить упрямца хоть за уши». Шарль разговорился сам, рассказав о своей незавидной судьбе и скучной жизни (впрочем, опуская подробности), о глупых местных представлениях о «правильном» и строгих нравах, от которых во рту вязко, как от не успевающих созреть за короткое лето яблок.
      - А твои родители что, про тебя знают?
      - Ма знает. Ей это, конечно, не в радость совсем, но па болеет уже много лет, а она с ним сидит. Я до этого на фабрике работала, но уж больно работа была тяжелая, платили мало, а после и вовсе фабрику закрыли. А жить-то надо, а жить-то по-всякому можно… Пошли ко мне в комнату? – вдруг предложила она, затушив сигарету о подошву, улыбнувшись и подмигнув.
      - А… - Шарль мгновенно запаниковал, у него вспотели ладони и пересохло во рту. Она что, предлагает ему?.. Только что он разговаривал с ней совершенно спокойно, не думая, что это - женщина, которая зарабатывает на жизнь «ЭТИМ», - ну то есть думал, но как то абстрактно. А сейчас… Сейчас ему вдруг захотелось и пойти за ней, и оказаться за тридевять земель отсюда. – Но у меня нет денег.
      - Ничего, для таких красавчиков я могу и бесплатно. Ты же в жизни ничего не дождёшься в своей глуши, а домой вернёшься как монашка – тебя все девчонки на смех поднимут.
      И Шарль с полным ощущением, что прыгает со скалы в пропасть, кивнул и деревянной походкой пошел за Сандрой, лихорадочно соображая, что же ему делать, и уверенный, что ничего не получится.
      Но делать ничего не пришлось.
      В тот момент, когда звякнула пряжка ремня и вжикнула молния, кто-то аккуратно нажал на выключатель в голове Шарля, остались только ощущения – ощущения, которые Шарль потом долго пытался воспроизвести в голове от и до: вот Сандра стоит перед ним и медленно запускает руку под резинку трусов, пальцы у неё чуть прохладные, ногти длинные, её довольное «Хм!», потом он уже сидит на кровати, а Сандра стоит перед ним на коленях, торопливо стирая помаду носовым платком, потом… Потом… Потом… Потом было хорошо, так хорошо, что почти больно. И странно, и слегка стыдно глядеть, как Сандра смотрит на себя в зеркало, вытирая всё-таки размазанную помаду, нанося новый слой, пудрясь, и её слова «А ты неплохо продержался для первого раза». Шарль ей ничего не сказал, он просто не знал, что нужно сказать после такого – спасибо, что ли? Или что было хорошо? Вместо этого он сбежал из комнаты, словно она была охвачена огнём, и потом долго прятался на кухне, а едва услышал, что дорогу расчистили – сорвался из «Шишки», как будто за ним черти гнались.
      Вот так Шарль познакомился с тем, что называется «миньет». А ещё через месяц какой-то подвыпивший краснолицый здоровяк со шрамами на лице озвучил очень интересный тезис о том, «что все чёртовы французы это от рождения умеют и им это нравится, так что нечего тут ломаться», поймав Шарля в закутке рядом с кухней. Выяснять, так ли это, Шарль не стал, а просто как следует пнул его прямо в хозяйство и смылся, после чего Шатун и Том выкинули чересчур любвеобильного мужчину в снег – остыть и подумать, нужны ему зубы во рту или в кармане.
      Больше Сандру он никогда не видел и всё, что произошло там, в комнатке над баром, было очень похоже на сон – такой вот сон, что так часто снятся в последнее время и от которых иногда просыпаешься с влажным, липким пятном на простынях. И всё же, и всё же… Шарль об этом думал, глядя на окружающих его девчонок, но вряд ли хоть одна бы согласилась сделать ему «миньет». Местных же парней и мужчин он и вовсе не рассматривал в таком ключе.
      Но сейчас он бежал по весеннему лесу, и всё эти тёмные, горячие, потайные мысли выветривались из головы словно клочья дыма, пыль и паутина, оставляя место только чистой радости и предвкушению чего-то особенного. Чего-то, после чего его жизнь непременно изменится.

      Как он ни торопился, Виктор уже ждал его там. Он сидел, точнее, полулежал на вытащенном из какой-то кабины двойном сидении, напоминающем небольшой диван, закинув ноги на старую, косо стоящую полуобгорелую покрышку. Шарль шел бесшумно, но он всё равно обернулся, вскинувшись и тут же расслабившись. Или показалось, или у него рука дёрнулась за пазуху? Неужели у Виктора с собой пистолет?
      Оружие в этих краях не редкость – охотничьи ружья да дробовики есть почти у всех. Но пистолет… Ну надо же!
      - Эй, это я! – Шарль поднял руки. Виктор кивнул, сел нормально и похлопал по сиденью, подняв столб пыли, приглашая сесть рядом, но Шарль отчего-то смутился и вместо этого сел на проржавевшую раму тягача.
      - Рад тебя видеть. Кто-нибудь знает, что ты здесь?
      - Нет, - ответил Шарль, срывая травинку, начиная её жевать и тут же выплёвывая, понимая, что выглядит глупо. – У тебя есть курить?
      Виктор протянул ему пачку сигарет и зажигалку. Шарль закурил, стараясь выстроить мысли по порядку.
      - Слушай, Виктор… Я ничего не знаю о своём отце. Вообще ничего. Я не знаю, чем он занимался, как погиб, мне от него ничего не осталось и в доме тоже… Я искал.
      - Искал? – Виктор взглянул удивлённо.
      - Да, это звучит, как будто я рылся в чужих вещах, но понимаешь…
      - Я понимаю. Послушай, я знаю. Я знаю достаточно про твоего отца. Мне нужно не это.
      - А что? – Шарль метнул на него тревожный взгляд. – У нас ничего нет!
      - Так уж и ничего? – мужчина посмотрел на Шарля долгим взглядом. Шарль прикусил губу, но взгляд не отвёл. – Что ты думаешь о своей бабушке?
      - Она старая ведьма, вот что, – Шарль смотрел с вызовом. – И не надо говорить, что я должен её любить, потому что она мать отца и помогает нам не сдохнуть с голоду! Я её ненавижу!
      - Почему же? – зелёные глаза смотрели очень внимательно. – Это важно.
      И Шарль рассказал. Обо всём. О том, что гранд-ма всегда не очень-то любила их с матерью. О её тирании после смерти отца. О Капитане Флинте, умном коте, которого отец когда-то разрешил ему оставить, который встречал его из школы, лежал у него на коленях, когда он делал уроки, который спал с ним в кровати, которого они не взяли с собой, потому что она так потребовала. О скандалах, которые она закатывала матери, после которых мать сидела, как мёртвая, о деньгах и вещах, которые она давала с видом благодетельницы (Виктор в этот момент странно хмыкнул), говоря, что из-за переезда потеряла большую часть своих сбережений. О том, с какой брезгливостью она просматривает табель самого Шарля и читает длинные нудные лекции о том, что из Шарля, как и из его отца, ни черта не выйдет («Как она так может говорить про папочку?!»). О её доме за высоченным забором с колючей проволокой, провонявшем падалью, о том, как она встречает его с дробовиком в руках, как будто показывает «Уж я-то знаю, от тебя ничего хорошего ждать не стоит» (Виктор ещё раз хмыкнул и кивнул головой своим мыслям).
      К концу своего страстного монолога Шарль и вовсе позабыл о внезапно охватившем его смущении, он размахивал руками и ругался и по-французски, и по-английски, призывая в свидетели и Бога, и Деву Марию, и самого Виктора. На словах «Старая стерва, и теперь она хочет, чтоб я застрял здесь ещё на чёрт знает сколько времени!» - он подхватил с земли какую-то железку и швырнул её в ближайшее дерево с такой силой, что та на несколько мгновений воткнулась в кору, а потом упала.
      - Ничего себе, тебя допекло, - спокойно заметил Виктор, и Шарль вновь смутился. На солнце набежало облачко и мгновенно повеяло прохладой. – Почти ведь лето… У вас всё время здесь так холодно?
      - Да… - Шарль выдохнул и сел обратно. – Тут холодно большую часть времени, поэтому и люди здесь такие… Холодные.
      - Понятно. Ну что ж. Кое-что проясняется… Послушай меня, Шарль, – Виктор посмотрел очень пристально, глаза в глаза. Они у него были зелёными, но не ярко-зелёными, а странно светло-зелёного, серебристого цвета, как изнанка некоторых листьев, как капли росы в бессолнечную погоду. – Я здесь человек чужой. Для меня – большая удача, что я встретил тебя. Чем меньше людей будет знать, что я здесь – тем лучше. В идеале – никого. Понимаешь?
      - Конечно! Тогда тебе нужно оставаться в «Шишке». Там постоянно толпятся проезжающие, и если ты не будешь лезть на стол и жонглировать бутылками, тебя никто не заметит. Если что-то надо вдруг – тут в семидесяти милях к западу есть ещё один город, побольше.
      - Хорошо, приму к сведенью. Но больше всего меня волнует, чтобы о моём присутствии здесь не узнал один человек. Твоя, как ты говоришь, гранд-ма.
      - Ну, это несложно. Здесь она ни с кем не общается, только в городке кое с кем из продавцов, и в том городе, где отделение банка…
      - Так-так… Неплохо. Ну что ж, расскажешь мне о ней?
      - А что про неё рассказывать? – Шарлю почему-то захотелось, чтобы Виктор больше говорил о нём, а не о гранд-ма.
      - Всё. Где и как она живёт, чем занимается, какой у неё распорядок дня, кто к ней ездит… Всё-всё.
      И Шарль начал рассказывать. И про то, как, приехав сюда, она почти сразу отселилась в дом в глубине леса, наняв плотников для возведения высоченного забора (за немалые деньги, кстати), про её ненависть к животным, из-за которой они ни кошку, ни собаку не могут завести, хотя им почти сразу предложили щенка – красавца, прямо как на гербе провинции, а мыши то и дело добираются до припасов. Про свои периодические «проведывательные» экспедиции (хорошо ещё, если с пустыми руками, а то мать так и норовит впихнуть ему в руки какой-нибудь свёрток – то с едой, то с починенными вещами – эта старая стерва привозит их сюда, словно тут какая-то чёртова прачечная!) по грунтовой дороге. Про пикап, который гранд-ма водит сама, и про её снегоход, который вообще непонятно зачем ей нужен. Про её хобби ставить капканы. Про редкие поездки за покупками, про ещё более редкие приезды к ним домой (все праздники портит!).
      - …И всё же, зачем она тебе? Слушай, ты должен мне сказать, потому что я совсем не представляю, что ещё вспомнить!
      - Она – мне? – на лицо Виктора легла тень, хоть облако уже унесло к горизонту. – Она мне задолжала.
      - Гранд-ма? – Шарль ушам не поверил. – Она же жуткая скупердяйка, в жизни никому не занимала и ни у кого не брала! Погоди-погоди… - на него нахлынула догадка, – ты хочешь ограбить её?!
      - С чего ты взял?
      - Да с того, что гранд-ма не стала бы себя связывать долгами. Уж скорее, продала бы машину или что-то вроде того… Но тут ты пролетел. У неё, конечно, деньжата водятся, но она ничего дома не хранит. Всё в банке. Берёт оттуда понемногу, ну, чеки выписывает, кто здесь принимает. Так что много ты не возьмешь, – Шарль по-прежнему пристально смотрел на Виктора, пытаясь понять, угадал или нет. Сердце билось тревожно. Неужели этот мужчина – грабитель? А не убьёт ли он и его, Шарля? Прямо здесь, посреди ржавых железяк и весеннего леса?
      - Она мне задолжала кое-что посолидней денег… Не бойся меня, пожалуйста, – мужчина поймал напряженный взгляд мальчика, – я в жизни не рискнул бы поднять руку на сына Пьера.
      - А я и не боюсь! – Шарль справился с короткой дрожью и перевёл взгляд на дальние деревья.
      - Поверь, я не собираюсь подставлять тебя… под что-то криминальное…
      - Жаль, – только и ответил Шарль. Стало тихо, только где-то в лесу коротко застучал дятел.
      - Что?!
      - Что ничего криминального, – Шарль бросил на Виктора короткий взгляд и уставился на землю. Он и сам не понял, почему сказал это вслух, тем более незнакомому человеку – что он о нём подумает? – Потому что иногда мне хочется что-нибудь сделать такое, знаешь? Подрезать этой ведьме тормоза на машине, или спалить её дом к чертям, или выследить в лесу, когда она ставит капканы и… Не знаю, пристрелить или столкнуть в овраг! Потому что… Ты наверное, подумаешь, что я сумасшедший, чокнулся тут в этой глуши, но знаешь… Иногда мне кажется, что она хочет меня убить.
      - Почему тебе так кажется? – Виктор не стал смеяться. И ужасаться не стал. И говорить, какую он чушь несёт, тоже. Наоборот, в его голосе звучал неподдельный, серьёзный интерес.
      - Не знаю. Просто – вот она приходит к нам, начинает вести с матерью разговоры о «правильной» жизни, а я чувствую, что она врёт. Она это говорит, как со сцены. Как отрепетировала. А мать ей верит. Она думает, что гранд-ма такая – правильная: бедная жизнь, честный труд, умеренность и всё такое… Но я знаю, какая она настоящая. Там, в лесу, когда открывает ворота и целится в меня из дробовика. Я вижу, что ей хочется меня пристрелить, как этих животных, которые попадают ей в капкан. Иногда я думаю – да как же так можно думать, про свою родную бабушку?.. Но не могу не думать. Что ей мешает пристрелить меня, выкинуть мой труп в речку и сказать, будто я до неё не дошел? Зачем она всегда таскает дробовик?
      - Для меня.
      - Что?! – теперь уже пришла очередь Шарля глубоко изумляться.
      - Да, - Виктор смотрел напряженно и настороженно, словно раздумывая ещё, доверять Шарлю эту тайну или нет. – Дробовик – для меня. Она знает, что я однажды приду к ней.
      - Вот как… - для Шарля ничего не прояснялось, мир становился только запутанней. Он ничего не знал о своём отце… Получается, он совершенно ничего не знал и о гранд-ма? О чём он думал, куда смотрел все предыдущие годы жизни? Но как можно было заподозрить в гранд-ма, которую он считал просто вредной и злобной старухой, человека, у которого могут быть враги, подобные Виктору? – Ничего не понимаю…
      - Шарль, я обещаю, что ты всё поймёшь, когда всё закончится, и узнаешь всё, что тебе нужно. И что, в любом случае, как бы всё ни закончилось, ты останешься невредим.
      - Я… Хорошо. Что тебе ещё рассказать?
      - Вот. У меня есть карта окрестностей, но она слишком схематична. Мне нужен кто-то, кто ориентируется на местности, кто знает всякие тропинки, и приметные камни, и прочее… В общем, набросай мне схему – где ваш этот посёлок, где вырубка, где тут дом твоей бабки, где что… Нет, не надо рвать свои тетради, у меня есть подходящий лист.
      - Ладно, – Шарль наконец-то взял себя в руки, сел рядом на старое ободранное сиденье, – вот смотри, вот она дорога, она идёт прямо до самого посёлка…
      Солнце начало припекать, мужчина скинул куртку. Под ней оказалась не клетчатая, а зелёная армейская рубашка, полурасстёгнутая, под ней белая майка и цепочка с армейским жетоном. Шарль засмотрелся на него, когда мужчина наклонился за упавшим и откатившимся карандашом. Рядом с жетоном, который он уже видел пару раз, болталось что-то странное. Кулон?
      - А, это… - мужчина поймал его взгляд. – Память о юношеской глупости и идиотских представлениях о героизме, которые из меня быстро вышибло при первой же бомбёжке.
      - А второе? – Шарлю очень захотелось дотронуться до небольшого, вытянутого, золотисто-металлического предмета, почему-то он был уверен, что тот очень тёплый… Что за бредовая мысль?
      - Патрон от М14. Застрял в винтовке у снайпера и спас мне жизнь. Снайпер замешкался, и я метнул в него нож. Такой вот себе трофей.
      - Ого! – отчего-то Шарля вовсе не напугала история трофея. Виктор был, что называется, «крутой» - ни у кого в округе не было таких знакомых. – Ну да ладно, смотри дальше. Вот тут ущелье… Хотя какое это ущелье, просто овраг, но мы называем его ущельем, по дну течёт река – довольно холодная и быстрая, гранд-ма скидывает в неё освежеванные туши…
      Через некоторое время Виктор предложил перекусить и Шарль с радостью согласился. У Виктора в рюкзаке оказались сандвичи, пара шоколадных батончиков и сладкий чай в термосе. Шарль уплетал сандвич, который здесь, в лесу, приправленный запахами смолы, хвои, тёплой земли и ржавчины казался необыкновенно вкусным, и радовался неизвестно чему. Наверное, тому, что день хороший. Или тому, что появление Виктора – наверняка добрый знак, что в Стране Тишины грядут перемены. Что гранд-ма получит по заслугам, мать убедится, что она не святая и, возможно, захочет уехать куда-нибудь… Хотя бы для начала – в город побольше. В какой момент Шарль задремал, пригревшись на солнышке, он не понял, но явь начала мешаться со сном, и он уже видел себя дома, он был на знакомой набережной, они шли с Виктором и пили пиво и, кажется, держались за руки…
      Он очнулся, словно вынырнув из воды, и встрепенулся – оказывается, он ухитрился положить Виктору голову на плечо! Позор какой!
      - Ох, что-то я… - Шарль не знал, куда глаза девать. В этом ничего такого не было, но почему-то… Почему-то ему резко захотелось отодвинуться от Виктора, словно от его присутствия начинала зудеть кожа. – Встал сегодня рано.
      - Ничего, – Виктор смотрел по-прежнему серьёзно, и Шарль поблагодарил Бога за то, что тот не стал отпускать какую-нибудь глупую шуточку. Неизвестно, смог бы он удержать себя в руках и не убежать. Почему-то в некоторые моменты Виктор ужасно начинал его смущать. Когда подавал ему карандаш и они соприкоснулись пальцами. Когда клал на ладонь свой жетон так, чтоб можно было прочитать «Виктор Лугару». Когда приглаживал свои жесткие тёмные волосы, когда щелчком сбил ему крошку с воротника… Шарль не мог понять, почему так получается, но на всякий случай, закончив карту, отсел обратно.
      - Ну что ж… Как скоро ты сможешь освободиться завтра?
      - Ну, в общем-то, так же, как и сегодня.
      - Значит, завтра, – Виктор рассматривал карту, водя пальцем по карандашным линиям. Шарль засмотрелся на его руки – большие, крепкие кисти, пара мелких шрамов на костяшках, обручального кольца нет, – завтра мы с тобой встретимся здесь, – он ткнул пальцем в старый амбар около заброшенного выгона. - Там нас увидят?
      - Вряд ли. Там сто лет никого нет с тех пор, как последняя лошадь отбросила копыта.
      На прощание Виктор протянул ему руку и Шарль пожал, разрываемый совершенно противоречивыми чувствами – хотелось выдернуть ладонь, хотелось задержать. Чтоб не выдать себя, он стиснул руку со всех сил. И побежал через весенний лес, чувствуя себя неожиданно счастливым и свободным – словно вдруг спало проклятье, словно перестала давить тишина, словно появился свет в конце тоннеля. Он не мог объяснить свой восторг от всего происходящего, он просто наслаждался им. Мир словно стал немного прекраснее, и даже мать, казалось, сегодня на время забыла о бесконечных упрёках, она отчего-то напевала, переставляя на полках тарелки, и Шарлю кивнула с улыбкой, не вдаваясь в расспросы, где он задержался. Шарль заметил, что в бутылке с отбитым горлышком нашел себе место пучок каких-то желтых и лиловых цветочков вперемешку с тонкими ветками лиственницы, покрытой красными шишечками. Пользуясь хорошим материнским настроением, Шарль отлынивал от работы, как мог – впрочем, у него и так всё валилось из рук, а взгляд мечтательно блуждал и, как стрелка компаса, разворачивался в строну дороги, туда, дальше, где они расстались с Виктором. Давным-давно он уже ничего так не ждал, как следующего дня – с волнением, предвкушением и смущением, в котором он в жизни бы не признался даже самому себе. Ох, что-то да будет!
      Юность самонадеянна, жизнь кажется забавной игрой, всё кончится хорошо – так казалось Шарлю. Он действительно не боялся – это было не в его характере, а научить было некому – всё, чем его пугали, всегда казалось либо преодолимым, либо неубедительным.

      …Луи посмотрел вслед убегающему парнишке. Как же ему повезло! Прикидывай сто лет, и то вряд ли получится лучше, чем эта случайная встреча. Встретить человека, настолько хорошо знающего Анну и при этом ненавидящего её так, что готового одобрить её ограбление и убийство незнакомым человеком – это настоящий подарок судьбы. Надо же, Анна всё время ходит с дробовиком. Видимо, не дождавшись Бушера, она по-прежнему его опасается, теперь – намного сильней, чем раньше.
      Он вспомнил слова Шарля о том, что подозревает свою бабку в покушении на собственную жизнь. А ведь Шарль, скорей всего, прав. Наверняка Анна дожидается подходящего момента, чтоб убрать с дороги и несчастную Грету, и Шарля, и стать их законной наследницей, наследницей не только Пьера, но и Поля. «Зачем тебе столько денег, старая ты каналья? – думал Луи, пытаясь подсчитать, чему должно в итоге равняться состояние Анны. – Ты убила Пьера, ты ограбила его вдову и сироту, и тебе всё мало? Твоя жадность тебя выдала. Ты словно ненасытная тварь, которая поглощает больше, чем может.» В живом воображении Луи возникла гигантская паучиха, пожирающая всё вокруг, раздувающаяся и лопающаяся – из-под ошмётков покрытых жестким ворсом хитиновых пластин дождём хлынули золотые монеты. «Я убью тебя, Анна, и это будет только к лучшему. Во всяком случае, я спасу сына Пьера.»
      Луи Лугару не был святым, даже хорошим в привычном понимании его назвать было трудно. Он убивал многих – особенно на войне, но на войне все такие. Он был бандитом – грабил банки, денежные перевозки, ювелирные магазины. Порой он возил спиртное в обход таможни, оружие, редко – наркотики. Луи не задумывался над правильностью или неправильностью своих поступков: в детстве мать чаще требовала, чтоб они с братом пошли и нашли ей денег на выпивку, иначе она одного из них сдаст в приют, чем цитировала Писание, на войне они были солдатами, в банде обрели друзей и особый, бандитский взгляд на мир. Для Луи убийство того, неизвестного алкоголика из бара было всего лишь военной хитростью, пытки Бушера – необходимостью, убийство – итогом этой необходимости. Убийство же Анны для Луи было абсолютно правильным поступком, он представить себе не смог бы, что кто-то, зная все подробности, не согласился бы с ним. Будь Шарль взрослее… Или хотя бы знай он его получше…
      Луи шел обратно к «Шишке», вспоминая их разговор. Не зря ли он назвался Виктором? Нет, не зря. Во-первых, надо исключить любую случайность. А во-вторых – теперь, когда брата не стало, какая разница, каким именем называться? Фактически, найди его сейчас кто-нибудь мёртвым – и что? При нём будут фальшивые документы на имя Джона Доу и совершенно настоящий армейский жетон. И если его похоронят, то именно под этим именем. В конце концов, о том, что жив именно он, во всём мире знает только Клод, а Клод известен тем, что не только умён, но и ещё умеет держать язык за зубами. Да, не стоит впутывать во всё это Шарля. Он слишком юн и…
      И перед глазами снова возникло видение – вот Шарль поворачивается к нему, вытирая лицо, вот он сидит напротив, внимательно и испытывающее глядя ему в лицо, вот короткий взгляд, словно быстрое, горячее прикосновение к коже, вот он покусывает кончик карандаша, вот слизывает с пальцев шоколад… А вот те несколько мгновений, когда он задремал на его плече и мир словно застыл, когда Луи почувствовал тёплое дыхание у себя на шее и тёмные волосы скользнули ему на грудь. А потом, спросонья, он смотрел так… Такой сладкий, плывущий взгляд…
      За эти два года у Луи никого толком не было. Несколько проституток – и быстро, второпях, даже не на кровати, а где-нибудь в сортире или машине. Как-то было не до того. Два года напряжения, поисков, желания отомстить, холода и пустоты после гибели брата, ночные бдения с Тёмным Зверем… А сейчас просто так совпало – весенний день, и это чувство общности, и эйфория оттого, что дело наконец-то сдвинулось с мёртвой точки. Луи покосился на небо – почему-то он был стойко уверен, что Пьер попал именно туда, – и мысленно попросил у него прощения за несвоевременные мысли.

      На следующий день Луи сидел на чердаке полуразрушенного амбара и ругал себя последними словами. За то, что побрился, принял душ, надел чистую рубашку и, как идиот, долго пытался зачесать назад волосы, которые всё равно встали дыбом около ушей. Внутренний Зверь только фыркнул, словно почуяв, что Луи не пожалел одеколона, но и он беспокойно бегал туда-сюда, нёсся к кромке леса, словно высматривая Шарля.
      А вот и он, Шарль, – рубашка в клетку, джинсы ему коротки, снизу обтрепались махрушками и кое-где порваны, на голове платок, - выбежал из зелёных лесных теней и побежал по невысокой молодой траве напрямик к старому амбару. Луи прищурился и увидел, как Зверь-Виктор несётся за ним по пятам, радостно виляя хвостом, как наяву увидел, как Шарль бесконечно простым и изящным движением кладёт свою руку ему на холку, гладит мягкий, цвета густой тени с серебряной искрой, мех… Наваждение.
      Вот Шарль вбежал в амбар и остановился в луче света, падающего сквозь дыру в крыше, в вихре пылинок, и негромко позвал: «Виктор?»
      Луи спрыгнул вниз, прямо с чердака, приземлившись на ворох сенной трухи. Шарль дёрнулся и выругался сквозь зубы.
      - Ч-чёрт, ты меня так заикой оставишь! Как ты прыгнул с такой высоты совсем бесшумно?
      - Уметь надо, – Луи подошел к нему и смахнул с платка сухие травинки. Шарль недовольно фыркнул и начал обтряхиваться сам, уворачиваясь от его руки. – Что ж, сейчас мы посмотрим, как можно пройти к дому твоей бабушки кружным путём. Я кое-что прикинул по карте…
      - И почему нельзя пойти прямой дорогой?
      - Потому что нельзя исключить даже малейшую возможность того, что нас кто-то заметит. Например, твоя бабка решит вдруг съездить в город. Или кто-нибудь поедет к ней.
      - Ну и что? Всегда можно свернуть с дороги в кусты.
      - Не всегда.
      - Ты… - Шарль покрутил рукой в воздухе, отыскивая подходящее слово, – как можно быть таким подозрительным?
      - А я подозрительный?
      - Оу! – Шарль сообразил, что сказал что-то не то. – Да ты жуть какой подозрительный. Ты из тех парней, от которых мамочки предостерегают детишек… Что там у тебя? Компас!
      - Ага, – Луи прикинул направление, сделав пометку на карте. Никогда не знаешь, что может пригодиться. Краем глаза он увидел, как Шарль протянул руку к компасу, но тут же отдёрнул. – Умеешь с ним обращаться?
      - Да, - его голос вдруг стал тихим и грустным. – Отец научил. У меня был компас, старинный такой, морской… Не знаю, куда он делся… Столько всего пропало за время переезда… А у тебя другой.
      - Военный. Стащил у командира взвода, вот так-то. Вот тут ты указал какой-то «Маяк». Что это такое?
      - Увидишь. Если идти отсюда к «Маяку»…
      Они углубились в лес. Здесь были и лиственные деревья, приятно радующие глаз свежей зеленью на фоне тяжелого хвойного вечнозелёного массива. Иногда на солнечных прогалинках мелькали здешние скромные цветы – синие, лиловые, желтые, белые, над ними жужжали пчёлы, торопясь собрать немного цветочного мёда, чтоб разбавить горечь падевого, – Луи вспомнил, что здешний дикий мёд имеет странный, горьковатый вкус, потому что пчёлы делают его не из цветочного нектара, а в основном из сладковатых выделений хвои. При этой мысли он снова взглянул на Шарля.
      - Так, – бормотал Шарль, оглядываясь, - это довольно исхоженная часть леса, тут должна быть тропинка… Ага, потом она идёт наверх… Так, пойдём по ней, потом через лес вот так, обойдём завалы… Там земля будет спускаться к оврагу… Здесь запрещено рубить деревья, даже когда гранд-ма делала свой забор, доски ей возили, потому что иначе вся земля сползёт вниз… Вот бы она однажды сползла прямо под ногами гранд-ма! Господи, прости меня, грешника, – Шарль снова бросил на него короткий, выразительный взгляд, - но каждый раз я надеюсь, идя к ней, что найду её свернувшей шею в овраге. Поделом бы ей было, отправилась бы туда вслед за несчастными зверьми, которых она убила. А потом бы её вынесло к завалам, и там бы волки, лисы и прочие, кого она прикармливает падалью, объели бы её труп! Чёрт побери, я бы дьяволу душу продал, чтоб так и случилось!
      - Не зови дьявола, Шарль, ты же знаешь, он может услышать. И прийти.
      - Да уж, конечно, как же, доберётся дьявол до наших мест! – фыркнул Шарль, вспомнив старинную историю, которую у них в городе знали все от мала до велика, – о дьяволе, которого позвала мать девушки, не желавшая выдавать её замуж за католика. Эта легенда часто становилась основой любительских постановок и конкурсов типа «загадай три загадки Дьяволу, и если он их не отгадает, он уйдёт», а о том, почему за дьявола замуж лучше, чем за католика, Шарль, для которого религия существовала как красивое дополнение к воскресному дню, пища для замысловатых клятв и ругательств, а в последние годы жизни – поводом для бесконечных споров в школе и злостного отлынивания, понятия не имел.
      «Дьявол добрался до ваших мест два года назад, милый мой Шарль. Твой отец был слишком сентиментален, твоя мать – слишком наивна и беспечна, и Дьявол пришел за ними, а теперь он подбирается к тебе. Но я тебя спасу, - совершенно искренне думал Луи. – И в память о Пьере, и потому что…», - дальше он думать не стал.
      Они шли по лесу, Луи оставлял ножом на стволах пометки – косую литеру «L», которую можно было принять и за “V”, представляя, как Зверь метит деревья когтями. Они вышли к оврагу, который проточила и с каждым годом углубляла текущая с гор речка – сейчас она мирно журчала, искрясь на солнце, но Шарль сказал, что во время таянья снегов или ливней вода поднимается, бурлит и пенится, словно рвётся из самого ада, подгоняемая всеми чертями. Луи рассказал ему о Гриве Белой Лошади – действительно дьявольском водопаде, который он видел, направляясь в столицу провинции. «Та ещё дыра, столица без году неделя, а бандитов – как в Мехико», - и Луи принялся со смехом рассказывать, как там его пытались дважды ограбить и один раз – угнать его джип. «Вот бы нам там жить! – мечтательно заметил Шарль. – Я бы даже гранд-ма в доме потерпел бы ради такого! И почему ей приспичило забраться в эту дырень?» Луи не ответил.
      Шарль шел, впервые наслаждаясь лесом. Если раньше, убегая из дома, он терялся в этой монолитной тишине, чувствуя себя погребенным заживо или водолазом на дне океана, то сейчас, от одного только присутствия мужчины рядом, тишина потеряла свою зловещую тяжесть. И хотя Виктор двигался совершенно бесшумно (Шарль чувствовал себя рядом с ним жутко неуклюжим и изо всех сил старался не отставать), он разрывал эту тишину, эту холодную, хвойную вечность. Становилось легче дышать и, приближаясь к мужчине, Шарль улавливал другой, совершенно не свойственный этому лесу запах – запах хорошего мужского одеколона, слегка пряный, будоражащий.
      - А вот и он – Маяк! – гордо оповестил Шарль, демонстрируя гигантскую древнюю секвойю. Она действительно возвышалась над лесом, как маяк, внутри неё могла бы поместиться небольшая комната, под многочисленными слоями коры хранились зарубки первых поселенцев, индейцев, возможно – следы когтей давно вымерших животных. Местные считали, что срубать Маяк нельзя. На него ориентировались заблудившиеся в лесу, в него попадала молния, но ни разу не смогла поджечь, Маяк тут был до них и казалось, будет после, это был местный Логан, и попытавшийся его срубить будет побит камнями, вымазан в смоле и перьях и выкинут из посёлка, а то и из города, – вот что рассказал Шарль. Луи заметил, что Шарль тяжело дышит, щёки раскраснелись, а платок надо лбом пропитался потом. Луи мысленно отвесил себе подзатыльник, сообразив, что этот марш-бросок, посильный для него, крепкого мужчины двадцати четырёх лет, бывшего солдата, пожалуй, был несколько чересчур для пятнадцатилетнего, хоть и сильного, подростка. А парень шел с ним рядом, не отставая, не жалуясь, да ещё умудряясь болтать почти без остановки!
      - Давай передохнём, - предложил Луи. – Ты не голоден?
      - Да нет… А вот воды бы глотнул… - слегка неровный, хрипловатый голос выдавал Шарля, но он сел, буквально свалился как подкошенный, только после того, как сам Луи опустился на землю.
      - А ну-ка, не сиди на земле! – Луи кивнул на свою куртку, которую постелил у гигантского ствола на выступающий корень. – Отморозишь себе семейные драгоценности, будешь в церковном хоре всю жизнь петь!
      Шарль усмехнулся, сел рядом и буквально выдернул протянутую ему флягу с водой.
      - Пей медленно, – советовал ему Луи, – задерживай воду во рту… Мало толку просто её глотать, а если подавишься, так и вовсе обратно польётся.
      Некоторое время Шарль сидел, просто отдыхая, пытаясь не выдать усталости.
      - Совершенно не обязательно так напрягаться, Шарль, – тихо сказал Луи, и парень вздрогнул, словно тот прочитал его мысли. – Не думай, что ты слабак или что-то в этом роде, но у меня за плечами несколько лет тяжелой работы, которую удаётся найти сбежавшему из дома подростку, два года в дьявольском пекле войны, да и потом жизнь не самая простая, как ты понимаешь… А тебе только пятнадцать… Пятнадцать же, верно?
      - Да, - тихо ответил Шарль, с удовольствием вытягивая ноги. – Поскорей бы стать взрослым!
      - Это никуда не денется, поверь мне. Время движется только в одну сторону. Кое-кто сравнивает его с рекой, а по мне, так это стая диких мустангов, знаешь, как в вестерне. Однажды они собьют тебя с ног и затопчут, но пока ты молод, тебе всегда кажется, что ты от них уйдёшь или отстреляешься.
      - Ничего не знаю! – Шарль стянул с головы платок, распустив волосы. – Время – это улитка, которая ползёт к яблоку на ветке! Пока она доберётся, яблоко кто-нибудь сорвёт, или его источит червяк, или оно просто сгниёт… Вот и моя жизнь такая тут, я прямо чувствую, что пропадаю зазря! Мир где-то там, без меня, а я тут! Понимаешь, Виктор, – Шарль придвинулся к мужчине вплотную, наслаждаясь ароматом, исходящим от него – чистое мужское тело, разогретое солнцем и быстрой ходьбой, одеколон, табак – этот запах хотелось вдыхать и вдыхать, не останавливаясь, - однажды я повзрослею и вырвусь отсюда, это непременно, что бы там мать ни говорила, если ей так нравится, может торчать тут до скончания века вместе с гранд-ма, но я-то! А кем я буду, когда вернусь? Как говорят американцы Hillbilly? Ну, знаешь! Тут у людей мозги движутся назад во времени, и не торчи я в баре, совсем отстал бы от жизни.
      - А тебе так хочется её догнать, верно? – Луи вспомнился он сам и Виктор, пятнадцатилетние, уставшие от вечно пьяной матери и её постоянно меняющихся кавалеров, от нищей жизни, на которую падают отблески огней большого города, перемешанные с киночудесами. Он смотрел на чёрные, блестящие волосы Шарля, испытывая невыносимое желание их погладить.
      - Конечно, – Шарль откинулся назад, опираясь на мягкую кору древнего Маяка, и прикрыл глаза. – Я ведь ни черта не знаю вообще, как жить – все здесь ведут себя либо как чёртовы святоши, либо как редкие придурки. Тут для некоторых составить предложение длинней, чем из трёх слов, уже проблема. А девчонки!
      - А что девчонки? – Луи, не отрываясь, смотрел на Шарля.
      - А что с ними делать? Одних чуть тронь – и они визжат, как будто их уже насилуют. Другие и сами лезут, ну а я что? Они думают, что если я француз, так обязательно должен что-то такое уметь, а я ни черта не умею, - Шарль улыбнулся своим мыслям и вдруг открыл глаза, уставившись на мужчину в упор. - Вот, например, что такое «французский поцелуй»?
      Вдруг стало тихо-тихо, но это была не прежняя, обволакивающая тишина, эта тишина была напряженной, как затишье перед бурей, словно весь мир застыл на краю обрыва.
      - Хочешь, – тихо-тихо, словно до последнего пытаясь удержать мир от падения в бездну, произнёс Луи, - я тебе покажу?
      Шарль кивнул, подаваясь вперёд, в глазах его читался легкий страх и желание – сильное, жгучее, которое сладко пощипывало губы, заставляя бесконечно облизывать их. Луи притянул его к себе, усаживаясь на корень секвойи верхом, садя Шарля сверху, обнимая его за талию и чувствуя, как тонкие кисти с длинными пальцами скользят по его плечам, ощупывая напрягшиеся мышцы. От Шарля пахло чем-то сладким и мятным, вроде жевательной резинки, и табаком, и ещё чем-то, что невозможно назвать, что заполняло грудь, горло, рот, что хотелось попробовать на вкус.
      - Приоткрой рот, – выдохнул Луи ему в губы, на секунду замирая вместе со всем миром над той самой пропастью, – и не закрывай глаз, ради бога…
      И Шарль не закрывал глаза, глядя, как лицо мужчины приближается к нему, глядя в его странные, зелёно-серебристые глаза, чувствуя его дыхание на лице, на губах…
      И мир рухнул в пропасть, опрокинутый потоками весеннего солнечного света.
      Луи осторожно коснулся губ Шарля, проводя по ним языком, сначала аккуратно, потом настойчивей, проникая вглубь, дотрагиваясь до его языка, медленно, ласкающе. Шарль застыл в его руках, ошарашенный этими новыми чувствами, этой странной, ни на что не похожей близостью, – это было совсем не то, что мокрые чмоки с девчонками, и не то, что сделала Сандра. Это было невероятно, волшебно, восхитительно…
      Луи чувствовал, что ещё немного, и он просто перестанет держать себя в руках. Шарля хотелось целовать и целовать, крепко, страстно, чувствовать, как он отвечает ему, хотелось целовать его всего… И не только целовать. Во всём, что касается любви, и с женщинами, и с мужчинами, он не был новичком, но сейчас он чувствовал нечто совершенно необыкновенное, как будто он заново родился и мир родился вместе с ним, как будто тут, посреди этого девственного леса, под древним деревом они были первыми людьми мира.
      …Он оторвался от Шарля с огромным трудом, чувствуя, что тот уже задыхается. Шарль смотрел, его взгляд снова был такой, как в тот миг – расплывшийся, сладкий, как горячий шоколад, льющийся в форму, как тёмный мёд, как кленовый сироп, томная сладость, в которой можно утонуть, губы влажно и ярко блестели, маня впиться в них снова. Шарль обнимал его, закинув ноги на талию, а руки на плечи, Луи чувствовал, что тот возбуждён, слышал быстрый стук его сердца, сбитое, хрипловатое дыхание.
      - Кажется, я понял, – прошептал Шарль совершенно не своим, низким и хриплым голосом, - значит, французский поцелуй – это вот так?
      Теперь он уже приблизился к мужчине первый, прижимаясь языком к его губам, раздвигая их. Ему не хватало опыта, зато хватало пыла, поцелуй Шарля становился всё более яростным и настойчивым, и в какой-то миг он, позабыв всё на свете, просто слушаясь своих инстинктов, столкнул мужчину вниз, с корня, в траву и навалился сверху, продолжая целовать и одновременно расстёгивая на нём рубашку. Луи был ошарашен напором, он мог бы одним движением скинуть Шарля, но никакая сила не заставила бы его сейчас это сделать, чувствуя, как руки Шарля скользят по его торсу, цепляясь за цепочку с жетоном, откидывая её в сторону, ощупывая, изучая, спускаясь вниз…
      - Ты что творишь? - пробормотал Луи, чувствуя, как парень с некоторым усилием начал расстёгивать на нём пояс. Шарль глядел горящим взглядом, ему уже было всё равно, на каком свете он находится и что будет дальше.
      - А один парень мне сказал, что все французы умеют делать миньет и им это нравится… - так же хрипло ответил он и расстегнул мужчине ширинку. Луи вздрогнул и, закусив губу, вцепился руками в траву, выдирая её с корнем, видя и чувствуя, как Шарль стягивает с него джинсы и наклоняется, и длинные волосы падают вдоль лица, и влажное тепло его рта, и его язык, и несколько резковатые, но уверенные движения рукой, – всё это слилось в сильный, прошивающий всё тело экстаз, после которого словно всё тело на несколько секунд лишилось костей.
      - Ты… - Луи никак не мог отдышаться, у него кружилась голова, когда он видел Шарля, небрежно вытирающего губы рукавом, – ты ни черта не умеешь… Это делается так…
      И он, наконец, не застёгивая, просто натянув штаны, перевернул Шарля, уложил на спину, на секунду придавив его руки и навалившись всем телом, словно давая почувствовать свою силу, своё превосходство как мужчины – ему вдруг действительно захотелось перевоплотиться в того самого Зверя, дикое животное, забыть и страх, и стыд, и всё на свете, чтобы вылизывать и кусать, и царапать Шарля, делая его своим… Это дикое чувство длилось несколько мгновений, а потом он отпустил парня, перемещаясь к его ширинке. Краем глаза он заметил, что Шарль внимательно смотрит. «Ну я тебя помучаю», - с наслаждением подумал Луи, стягивая с узких бёдер тесноватые джинсы вместе с простыми, совсем детскими белыми трусами. У Шарля почти не было волос на теле, и, хотя ребёнком его назвать было сложно, до взрослого мужчины он ещё не дотягивал. Луи потёрся о нежную кожу щекой, зная, что, несмотря на бритьё, кожа там шершавая и жесткая, и услышал, как Шарль изумлённо ахнул. «Сейчас ты у меня получишь», - было последней связной мыслью Луи. И теперь была очередь Шарля всхлипывать от восторга, вцепляясь руками в траву, и запрокидывать голову, широко распахнув глаза навстречу падающим сквозь ветви многовекового дерева солнечным лучам, едва не теряя сознание на самом пике, и потом лежать и чувствовать, как наслаждение медленно затихает, разливая по телу невероятную истому, как разливается по небу на исходе дня алый закат.
      …Они лежали, наплевав на прохладу земли и сырую траву, просто положив под голову куртку, и курили, глядя в небо.
      - Твой отец мне голову оторвал бы, если бы узнал, – лениво сказал Луи, затушив сигарету о корень секвойи.
      - Вот ещё, – так же лениво, но с долей изрядного упрямства отозвался Шарль, - я взрослый парень, а не малютка Бо-Пип, я сам решаю, что и с кем я делаю.
      - Ты посмотри на него, взрослый он. А тебя бы отец выдрал за такое и под домашний арест посадил на неделю… Ну я бы точно своего сына посадил, узнав, что он с мужиками путается.
      - А сам-то?
      - А вот я-то как раз взрослый, мне можно. Откуда у тебя такие замашки, каналья, если Том тут за твоей девственностью бдит в оба? Или ты всё-таки подрабатываешь от него тайком?
      - Что ты несёшь? – Шарль толкнул его локтём в бок, привстал, затушил сигарету и оглянулся. – Ничего такого я ни с кем не делал, ясно? Миньет мне одна проститутка сделала, вот так. У тебя ещё вода осталась?
      - И откуда у тебя деньги на проституток, а? – Луи тоже наконец встал, застёгивая пуговицы на рубашке, вытряхивая из волос и одежды всякий лесной мусор, в котором они в порыве страсти изваляли друг друга.
      - Да какие деньги, смеёшься, что ли? Она мне так его сделала, – Шарль достал фляжку и принялся медленно, задерживая воду во рту, пить.
      - М-да уж, ты точно сын своего отца, – пробормотал Луи. Насколько он помнил, женского внимания Пьеру всегда хватало с избытком. И дело было даже не в красоте их шефа – хотя, бесспорно, он был одним из самых красивых мужчин, каких Луи когда-либо встречал, и предложи он ему или Виктору что-нибудь – никто бы из них не отказался. Дело было в каком-то особом обаянии, весёлом нраве, хулиганской мальчишеской улыбке в сочетании вот с таким же – то томно-сладким, то невыносимо-жгучим взглядом. И, без сомнения, и это обаяние, и темперамент Шарль вполне унаследовал от отца, и только пуританское воспитание местных девиц не даёт осчастливить городок выводком черноволосых и черноглазых малышей.
      - Ну, что теперь делать будем? – бодро спросил Шарль, закручивая фляжку.
      - В каком смысле? – удивился Луи. Шарль посмотрел на него, как на идиота:
      - В смысле, ты хотел выйти к Маяку? Ну, мы пришли, что дальше?
      - А, конечно… Да. Я хочу залезть наверх. Тут до дома Анны, как я прикинул по карте, совсем немного?
      - Это точно. Я как-то залезал туда, – Шарль посмотрел наверх, – но только у меня были специальные такие крючки. Так вот, там даже если до верха не долезать, можно увидеть её дом целиком.
      - Так это же просто отлично! Ты сможешь забраться по верёвке вон на ту ветку?
      - Легко! Что за моряк, который не умеет карабкаться по вантам! – на недоумённый взгляд Шарль пояснил: – Так я играл в детстве. У нас на заднем дворе был здоровый столб с перекладиной и разными верёвками, чтоб я лазил. Там я с отцом или с друзьями играл в пиратов.
      - Почему в пиратов?
      - Когда мне было десять лет, отец мне подарил книгу «Остров Сокровищ» и я просто влюбился в пиратов, в море, в карты и прочие «йо-хо-хо и бутылка рому». У меня были целая куча книжек про пиратов – ну там, про капитана Блада, про Чёрного Корсара… При переезде пришлось их отдать, мне запретили их брать с собой, как и комиксы, но «Остров» я забрал, отец подписал его мне на день рожденья. Я тогда страшно орал на гранд-ма из-за этого.
      - Вот как… - задумчиво сказал Луи. – Отец учил тебя лазить по вантам… А чему ещё?
      - Ну, всякому там… Как читать карту, что такое широта и долгота, как работать с компасом и секстантом, как что называется на корабле, вязать морские узлы, всяким там морским командам… Он обещал научить меня стрелять из пистолета, – Шарль вздохнул, – когда мне исполнится пятнадцать. Он говорил, что когда-нибудь мы купим яхту, назовём как-нибудь вроде «Месть королевы Греты» и поплывём искать сокровища… Но отец умер, а я даже не могу прийти к нему на кладбище!
      - Он бы выполнил своё обещание, поверь мне, – Луи поправил за спиной рюкзак и принялся карабкаться на Маяк, вгоняя в мягкую красно-коричневую кору ножи. Шарль с интересом смотрел снизу, ему казалось, что на дерево карабкается какое-то невероятно ловкое и хищное животное – вроде росомахи, единственного зверя, которого гранд-ма так и не удалось пока поймать в капкан.
      Через некоторое время вниз спустилась верёвка. Шарль подёргал её – закреплена прочно, - и полез, упираясь в ствол ногами.
      Они забрались наверх, к самому небу, и Луи закрепил верёвку так, чтоб пара ветвей стала ближе друг к другу. Дом Анны и впрямь виднелся как на ладони. Луи достал бинокль – ещё один армейский сувенир, - и принялся смотреть.
      - Ага, ага… Так…
      И увидел много интересного. Как к воротам подъехал пикап и Анна вышла из него.
      Да, эта Анна и впрямь ничем не напоминала Анну, которую он знал. Где же элегантные костюмы, где выкрашенные, завитые и уложенные по последней моде волосы? Какие-то жуткие тряпки, косы и дробовик, конечно же.
      - Вот видишь, она куда-то ездила… Ага, это она так открывает ворота – хм, ничего себе замков, и железные полосы… А это зачем? А, чтоб нельзя было выбить ворота, просто разогнавшись на машине.
      - На дороге полно камней и колдобин, сильно не разгонишься, – вставлял Шарль, сидя на ветке, придерживаясь за верёвку. У него было странное чувство, как во сне, как будто он сейчас взлетит в небо. Он и раньше здесь был – залезть на Маяк и оставить там, ближе к верхушке, своё имя было делом чести каждого местного мальчишки с незапамятных времён, но тогда его жуть пробрала, когда он глядел на бесконечные леса и горы, укутанные влажными туманами. А сейчас – наоборот, было легко и радостно, словно он уже освободился, словно у него в кармане – билет на поезд из Страны Тишины. Это всё Виктор, это дело в нём.
      - Не удивлюсь, если эти самые камни и колдобины – её рук дело, – отозвался он.
      Они посидели, понаблюдали за тем, как гранд-ма загоняла пикап в гараж, как внимательно осматривала двор, прежде чем войти в дом.
      - Чего это она там копошится? – удивился Шарль.
      - Растяжки, – не отрывая глаз от бинокля, пояснил Луи. – То есть мины. Она заминировала двор.
      - Совсем больная! – привычно бросил Шарль, но вдруг покосился на мужчину. А может, не совсем? Может, гранд-ма знала? Знала, что где-то есть человек, который хочет до неё добраться?
      «Если кто-нибудь будет тебя спрашивать о тебе, обо мне, о бабушке…» Но какая разница? Он на стороне Виктора. Он решил. Ещё сразу, там, на заднем дворе «Шишки», когда тот сказал, что знает отца. А может, не только поэтому…
      То, что произошло там, под деревом… Шарль нисколько не сомневался и не стеснялся, он был уверен, что делал всё правильно, именно то, что хотел на самом деле. Его страстно тянуло к Виктору, его привлекало в нём всё: мускулистое тело, таящее хищную, убийственную силу, его лицо – мужественное, красивое, со странными глазами, его речь и то, как он относился к Шарлю – без насмешки, без этого покровительственного тона, который «взрослые» приберегают для него порой. И в том, что они делали, не было ничего отстранённо-смущающего, как с Сандрой, ничего неумело-неловкого, как с девчонками в школе, ничего противного, как приставания пьяных шофёров в баре. Наверное, в этом и есть разница между «have sex» и «faire l'amour»?
      Они сидели на дереве ещё некоторое время, пока ветер не усилился, а солнце не начало клониться к закату. Шарль вырезал на коре дерева своё имя.
      - Вырежи и ты своё.
      Мужчина хмыкнул, но всё же вырезал на коре «Виктор». Никаких плюсиков, никаких сердечек. Просто «Шарль» и «Виктор».
      - Отлично. Я провожу тебя до амбара, а потом вернусь сюда.
      - Сюда? Зачем?
      - Разобью здесь лагерь. Завтра мне надо будет понаблюдать за твоей бабкой. Изучить её привычки, распорядок дня…
      - А ты не замёрзнешь? У тебя же ничего нет!
      - Не беспокойся за меня, я ночевал в условиях и похуже. Тут, по крайней мере, можно быть уверенным, что вьетконговцы не полезут из всех щелей посреди ночи…
      - А мне что делать теперь?
      - Не знаю, - они шли по темнеющему лесу. Луи вдруг захотелось взять Шарля за руку, но он подумал, что это будет выглядеть глупо. Или Шарль решит, что тот ведёт его «за ручку», как маленького. – Может, и ничего. Может, я решу все свои проблемы сам.
      - Виктор, а ты меня не обманешь? Не смоешься, когда сделаешь… ну, то что хочешь? – «Убьёшь и ограбишь гранд-ма», - добавил Шарль про себя. Никаких иллюзий насчёт своего нового знакомого он не питал.
      - Нет. Поверь, я искренне надеюсь, что тебе больше не придется впутываться во всё это, ради твоей же безопасности. Но клянусь, я обязательно расскажу тебе всё о твоём отце. Клянусь его памятью и памятью своего брата.
      - А что с твоим братом?
      - Он погиб. Подорвался на мине.
      - О… - Шарлю стало неловко, он решил, что брат Виктора погиб на войне. – А ты можешь мне рассказать что-нибудь об отце? Вот прямо сейчас?
      - Твой отец… - Луи задумался. – Твой отец был замечательным человеком. Одним из самых лучших, кого я знал. Чертовски весёлый и компанейский парень. За друзей стоял горой и никому не давал задирать себя. Всегда держал слово. Ни жадности, ни хвастовства… Его многие любили…
      - Странно, почему тогда мы никого из его друзей не видели после его смерти?
      - Потому что самые его близкие друзья погибли вместе с ним.
      - Что случилось, Виктор?! – Шарль вдруг остановился и схватил мужчину за запястья с силой, удивившей их обоих. – Как погиб мой отец? Чем он таким таинственным занимался, что нам пришлось бежать аж на край света? Что со мной будет, если я вернусь домой?
      - С тобой всё будет хорошо, просто поверь мне, - Луи высвободил руки и мягко привлёк Шарля к себе. – Я обещаю, я всё тебе расскажу… В любом случае, как бы всё не обернулось, ты узнаешь правду.
      - Как бы всё… не обернулось? О чём ты?!
      - О том, что твоя бабка не зря таскается с ружьём и ставит минные растяжки во дворе.
- Виктор! – Шарль обхватил его за шею и поцеловал сам, сильно и глубоко, притягивая к себе, приподнимаясь на цыпочках. – Что ты такое говоришь? Не надо!
      У него закололо сердце от ужаса, что Виктор, только что появившийся в его жизни, разрушивший одним своим присутствием чары Страны Тишины, может исчезнуть, как отец.
      - Надо, Шарль, надо. Ну, не плачь.
      - Если с тобой что-нибудь случится, я за тебя отомщу! – Шарль моргнул и шмыгнул носом. – И ни черта я не плачу!
      - Вот и молодец. Пошли, скоро совсем стемнеет.
      До амбара они дошли в молчании. Луи всё-таки взял Шарля за руку, и тот не стал выдирать ладонь.
      - Значит, слушай меня внимательно. Если через два дня я не дам о себе знать, там, в амбаре, между скатом крыши и стропилом найдёшь большую бутыль с отбитым горлышком. Я оставлю в ней сообщение, ясно?
      - Ясно-понятно. А как ты дашь о себе знать?
      - Да уж что-нибудь придумаю, не беспокойся. Заходи в «Шишку», но если меня там встретишь, делай вид, что мы не знакомы.
      - Да это я ещё с первого раза понял. Я вообще понятливый и быстро учусь, не заметил? – Шарль провел ладонью по щеке мужчины. Тот лизнул и слегка укусил его за палец, улыбнувшись, и прижал парня к стенке. Они снова целовались – до одурения, до дрожи в коленках, Шарль прижимался к нему всем телом и стискивал, как мог, словно стараясь удержать, уберечь от опасностей.
      - Шарль, прекрати, а то я тебя поимею прямо здесь, - хрипло прошептал Луи, прикусывая ему ухо. Шарль улыбнулся и вдруг вывернулся из его объятий:
      - А вот это чёрта с два. Только если жив останешься.
      - Что?
      - Что слышал, Виктор. Если. Останешься. Жив. Давай, до встречи.
      И Шарль убежал в прохладные сумерки. Луи постоял некоторое время, охваченный странным, давно позабытым, а может, и вовсе никогда не испытанным чувством, названия которому он не знал. А потом и сам побежал сквозь темнеющий лес, чувствуя, как с каждым шагом перевоплощается в своего внутреннего Зверя и над лесом всходит луна.
      - Шарль, где тебя носило? – возмутилась мать, внимательно разглядывая сына. Шарль только головой мотнул, при этом отстранённо улыбаясь. Грета пригляделась к нему повнимательнее – румянец на щеках, припухшие губы, счастливый, блестящий взгляд… Понятно. Что ж, может, это и к лучшему, если Шарль полюбит кого-нибудь из местных девушек. Если она приличная, то Шарль женится на ней и точно перестанет думать про отъезд. Поэтому Грета ничего не стала говорить и выспрашивать. Шарль торопливо поужинал и убежал к себе на чердак. Там он достал старый, потрёпанный томик «Острова Сокровищ» и некоторое время рассматривал надпись «Любимому сыночку, Шарлю Руже. Желаю моему маленькому пирату выйти невредимым из всех бурь и отыскать свой клад. Твой любящий отец, старый капитан Пьер». Потом лёг к себе на матрац и принялся смотреть на косо падающий из слухового окошка лунный луч. И молить Бога и те странные, никак не называемые силы, которые вторгаются в жизнь человека, чтобы с Виктором всё было в порядке. Потому что иначе жизнь станет совсем бессмысленной.
      Шарль влюбился.
4. Король треф, валет пик
      Луи наблюдал за Анной, почти целый день сидя на дереве. Приятного было мало, но узнал он много.
      Анна жила затворницей, хозяйство не вела – никаких животных, кур, грядок, ничего. Все хозяйственные постройки выглядели заброшенными и, судя по всему, напичканными ловушками. Двор окружала полоса бурьяна, в которой наверняка располагались капканы и мины. Все окна были плотно занавешены. И не факт, что не заколочены. Заднюю дверь он рассмотреть не смог, но, судя по следам на заднем дворе и хитро замаскированной калитке, она была.
      Луи отправился в разведку и обошел забор. Высокий – два с половиной метра, с колючей проволокой… Прямо укреплённый военный форт. Наверняка Анна может месяцами там отсиживаться. Шарль сказал, что из дома она выходит довольно редко. Капканы в лесу она начинает ставить летом, когда звери выводят потомство учиться охотиться. Нужно как-то проникнуть к ней, как-то её отвлечь. Может, попробовать поджечь дом? Но где шанс, что Анна не сбежит, не будет взрыва, не начнётся лесной пожар? Да и лишнее внимание привлекать к дому не стоит. Как же выманить оттуда Анну?
      Эх, если бы Виктор был жив…
      Куда как проще было бы, захоти он Анну убить. Вон на той сосне легко было бы расположиться со снайперской винтовкой… Но Анна не заслужила лёгкой смерти, да и поговорить с ней не помешает. Попробовать подранить? Не факт, что получится. Дождаться ночи и вломиться к ней? Через забор он перелезет без труда, благо ненависть к животным не позволила Анне завести собаку. Но вот мины и капканы… Да, в идеале было бы выманить чертовку из дома или заставить саму открыть дверь, но здесь не город, где можно прикинуться почтальоном или слесарем. Единственный, кому она откроет дверь – пусть с ружьём наперевес, но откроет, – это Шарль.
      Шарль… Каждый раз, когда Луи начинал думать о нём, на него обрушивался такой коктейль чувств, что он просто диву давался. Там было многое – и восхищение, и досада, и желание, и нежность… А его обещание? «Если останешься жив»? Какая глупость, абсолютная глупость, как будто в этой безумной кровавой охоте может иметь вес такая мелочь, и всё же… Были моменты, когда эта мелочь становилась просто огромной, самой главной. Убить Анну, чтобы отомстить. Выжить после этого, чтобы заставить Шарля выполнить своё обещание. Это было мерзко и непристойно, но он раз за разом возвращался к тому моменту, когда Шарль лежал под ним, к его телу, к запаху, вкусу. Эта страсть, эта юность, эта невинность – и всё это может достаться ему.
      «Пьер бы меня убил. Да чёрт, я бы сам себя убил, но как же можно удержаться? В конце концов, рано или поздно у него всё равно бы это случилось, так почему бы не со мной?» Проклятье, ставки росли. Вся последняя добыча банды и Шарль.
      Луи перебирал многочисленные варианты нападения, но все они сводились к тому, что Анна должна быть на виду и ружья у неё в руках быть не должно. Несколько секунд, которые он должен выиграть…
      И всё опять упиралось в Шарля.
      Он увидел его на следующий день в «Шишке» - тот сидел с каким-то хмурым местным мужиком, тот диктовал ему что-то, а Шарль записывал. Он прошел мимо, а Шарль только бросил быстрый взгляд из-за длинных чёрных прядей, прикусил губу и перевёл взгляд на заднюю дверь.
      Луи дождался Шарля там и, откровенно махнув на всё рукой, затащил в щель между домом и гаражом. Они целовались – исступленно, Шарль – со всем пылом влюблённой юности, Луи – с опаляющим жаром обречённого на бой.
      - Завтра воскресенье… Тебе же не надо в школу, а мать уезжает в церковь, верно? Утром, в амбаре… Договорились?
      - Да, конечно. Ты уже… всё? – с надеждой спросил Шарль.
      - Нет. Всё только начинается, к сожалению.
      Шарль убежал, а Луи сидел у себя в комнате и думал, думал, думал… Тёмный Зверь лежал, загадочно посвёркивая зелёными глазами, Луи сжимал в руке жетон и патрон и никак не мог решиться. Что рассказать Шарлю, так, чтобы он воспринял его всерьёз? О том, что женщина, которую он считает злой, чуть свихнувшейся старухой, на самом деле – опасная и коварная тварь? О том, насколько он рискует, ввязавшись в это дело вместе с ним? Так, чтоб он понял, а не отмахнулся по мальчишеской храбрости, по своему врождённому куражу? Но тогда придётся рассказать много, очень много – сможет ли он сдержать себя в руках, не обрушится ли на него правда лавиной? Он так мало знал Шарля, больше полагаясь на отражение Пьера в нём – но всё же, кто знает, кто знает? Он не может рисковать мальчиком из личной мести. Но ведь так проще всего. Нет. Он потерял брата. Потерял всех своих друзей. Если ещё и Шарля… Эту кровь с него ничто не смоет.
      Луи достал лист бумаги, ручку и начал писать. Как он и обещал, чем бы всё ни кончилось, Шарль должен узнать правду, и если он не сможет по какой-то причине рассказать её сам, пускай хоть так.

      Ранним утром Луи бежал по лесу к амбару. Воздух был свежий, прохладный, бежать – одно удовольствие. Здешний лес из-за слоя осыпающейся хвои почти лишен был подлеска и уж тем более – всевозможных лиан и прочей дряни, никаких мерзких ям с шипами и лезвиями – прекрасный лес, каким ему и следовало быть, а не эта дьявольская мешанина зелени и гниющей древесины, где без мачете не продерёшься. Трава у амбара уже была примята, со сбитой росой – неужели Шарль там?
      Да, действительно, он был там, сидел на остатках стойла и дремал, привалившись к стене. Едва Луи зашел, он тут же открыл глаза, хотя мужчина мог бы поклясться чем угодно, что двигался совершенно бесшумно.
      - Шарль? Ты чего так рано?
      - Аааа, – Шарль зевнул, - удрал, пока мать ещё не проснулась, а то она придумает мне тысячу и одно дело.
      - Эх ты, матери надо помогать, - усмехнулся Луи, стараясь не показывать, как на самом деле рад его видеть.
      - Не я придумал селиться в разваливающемся доме, где надо делать то то, то это, - с беспощадной логикой эгоистичной юности ответил Шарль и, спрыгнув с бревна, обнял мужчину. – Виктор, я скучал.
      Он запрокинул голову, требуя поцелуя, и Луи удержал себя нечеловеческим усилием.
      - Шарль, перестань… Ничего не будет.
      - Это почему? – тот подался назад, глаза сверкнули. – Ой, только не говори, что тебе не нравится… Или что это плохо!
      - Не в этом дело. Я… Я не знаю, как тебе объяснить, но пока я не закончу – ничего не будет.
      - Совсем-совсем ничего?
      - Совсем-совсем. Считай, что я… Дал обет. Понимаешь?
      - Ну вроде да, – Шарль скорчил разочарованную гримасу и оставил свои поползновения, вновь вскарабкавшись на свой насест и болтая ногами. – Итак, какие наши планы?
      «Наши планы. Вот так. Уже – наши планы.»
      - Чтобы у нас всё получилось, запомни одно. Я – командир.
      - Ты – командир. И что это значит?
      - Это значит, когда я говорю - делай, ты делаешь. Я говорю – падай, ты падаешь. Я говорю – ты бросаешь всё и убегаешь, – и ты убегаешь, не оборачиваясь, ясно?
      - Так точно, командир.
      - Не ёрничай. Предстоит кое-что серьёзное, очень серьёзное. Ты когда-нибудь бродил вокруг дома своей бабки?
      Шарль отрицательно покачал головой, и Луи рассказал ему о том, что нашел во время своей разведки окрестностей. Небольшую полянку, где деревья были буквально изрешечены пулями, валялись обломки досок, бутылки. Видно было, что кто-то пристреливал оружие самых разных калибров – от обычного пистолета до крупнокалиберного ружья. И тропинка от этого стрельбища вела в совершенно конкретном направлении. К дому Анны.
      - Но за каким чёртом ей это? Она же не охотится… Только капканы ставит…
      - Шарль, я не знаю, как тебе сказать. Боюсь, ты не всё знаешь о своей «гранд-ма».
      - Так расскажи!
      - Расскажу. Потом. Сейчас же тебе надо знать одно – это очень опасная женщина.
      - Старуха-то?
      - Старуха, - Луи усмехнулся. Ну да, для пятнадцатилетнего Шарля старость начинается где-то примерно лет в тридцать. – Ты знаешь, что ей только сорок семь?
      - А?! Но как же так? Как же… - Шарль крепко задумался, пытаясь прикинуть. Стоп, его матери тридцать два… Или тридцать три… Она же говорила, что вышла замуж за отца совсем рано, кажется, в семнадцать лет. Но в каком году? Почему Шарль никогда этим толком не интересовался? Не нужно было, вот почему. А сколько же лет было папочке? Для Шарля он всегда был мудрый и взрослый, но в то же время сейчас Шарль понимал, что отец был очень молодой – сколько же ему было? Захотелось спросить у Виктора, но он застеснялся – как так, говорит, что любил отца, а теперь не знает, сколько ему лет!
      - Твоему отцу, когда он погиб, было тридцать шесть. Он был молод… Очень молод, Шарль… Это было ужасно. А тебе всего пятнадцать, и я, забери меня дьявол, не допущу, чтоб и с тобой произошло что-нибудь ужасное по моей вине!
      «Потому что бандиты долго не живут, Шарль.»
      - Всё так серьёзно? – неожиданно тихо спросил Шарль. Луи сел с ним рядом, проверив, насколько крепки старые перегородки. Делали их на совесть – из той же дикой, первобытной древесины, что и всё вокруг. Весеннее утро было прохладным, и Шарль, ради форса выскочивший из дома в одной рубашке да джинсовом жилете, зябнул. Луи расстегнул куртку и набросил ему на плечи.
      - Всё очень серьёзно, – в солнечном луче танцевали пылинки, ветерок гонял сенную труху и в эти минуты казалось, что весь мир сгинул и только они вдвоём остались. Странное чувство, такое Луи испытывал порой раньше, когда они с Виктором были одни против всех – неважно, прятались ли под кроватью от пьяной ссоры матери с очередным собутыльником; бродяжничали ли, ночуя где придётся и добывая деньги, как умея; воюя ли, продираясь сквозь горящие джунгли, сквозь кровь и смерть, за чужую страну, за непонятные идеи; выходя ли по слову Пьера на охоту, замирая в городских тенях в ожидании добычи. Он и Виктор – всегда вдвоём, всегда как один… Хотя почему - как? А Шарль ему в общем-то совершенно чужой, он видел его только ребёнком пару раз, когда Пьер гулял с ним (и надо было видеть, каким счастьем и законной гордостью он светился в этот момент!) и вот эти несколько дней, когда… Можно ли так сблизиться за такой короткий срок? Не только телом, но и душой?
      - Представь, что мы с тобой на охоте. Был когда-нибудь на охоте? Нет? Ну, тогда напряги воображение. Мы с тобой на охоте, мы охотимся на зверя – очень опасного, хитрого, сильного зверя, на волка… Нет, на гризли-людоеда. Или на тигра-людоеда. Как тебе больше нравится?
      - Пусть будет гризли.
      - Да. Это гризли-людоед, который в то же время охотится на нас. Одно неверное движение – и он сожрёт. И тебя, и меня. Помнишь, ты говорил о своих подозрениях насчёт Анны? Так вот… Не хочу тебя пугать, но в чём-то ты прав. Возникни такая необходимость – и Анна бы с лёгкостью убрала бы тебя с дороги.
      - Да кто она, чёрт побери?! Виктор, хватит ходить вокруг да около! – Шарль не больно, но чувствительно толкнул его локтем.
      «Сказать или не сказать? Нет. Ему нужна холодная голова, чтобы в ненужный момент он не полез рисковать собой.»
      - Всё потом, слышишь! Помнишь, я - командир.
      - Ты - командир, - Шарлю было уютно в куртке, хотелось так сидеть до скончания времён.
      - Вот и всё. Сейчас я поставлю задачу, и мы вместе с тобой подумаем, как можно её решить.
      И Луи принялся излагать Шарлю свой план: он, Шарль, должен отвлечь Анну в тот момент, когда она открывает ворота. Главное, чтоб она хоть на секунду выпустила ружьё из рук, и тогда он поймает её с помощью лассо.
      - Ты что, ковбой? – хихикнул Шарль, отогревшийся под курткой.
      - Нет, конечно, ковбоев, ранчо и прочую романтику Дикого Запада я видел только в кино. Но на войне один парень был оттуда, он научил меня. Надо размяться, думаю, я справлюсь…
      - Почему ты просто не пристрелишь её издалека, если это так опасно? – перебил его Шарль. Луи только усмехнулся.
      - В корень зришь. Да, я собираюсь её убить. Тебя это не пугает?
      - Знаешь… - Шарль задумался, - наверное, нет. Иногда мне бы и самому хотелось её убить.
      - Это потому, что ты никогда не убивал. Люди, которые знакомы со смертью лишь понаслышке, говорят об этом слишком просто. Я своего первого человека убил на войне, это был вражеский солдат… Помню, меня прямо тошнило, выворачивало на землю, когда я вспоминал, как выстрелил в упор и его кровь полетела мне в лицо… Так бывает, когда стреляешь в упор из крупного калибра, м-да… Потом привык, хотя иногда, глядя, как мечутся люди, превращённые тобой в живые факелы, становилось мерзко… Особенно, когда видел маленькие факелы. – Луи говорил, внимательно глядя Шарлю в лицо. Тот не проявлял никаких эмоций, лишь губы сжал плотнее. И сглатывал иногда, но слушал и смотрел внимательно. – Умение убивать приходит с опытом, да и то не ко всем. Не всем это дано – родиться убийцей.
      - А как понять, что ты можешь? – спросил Шарль еле слышно.
      - Только одним способом. Убить.
      - Ясно, - выдохнул Шарль.
      И, хотя солнце пригревало, его словно мороз продрал по коже… И в то же время опалило жаром той далёкой войны, откуда вернулся Виктор. Он словно снова увидел его заново – тёмные, жесткие волосы, забавно торчащие над ушами, лицо с резкими чертами, светло-зелёные глаза, широкие плечи. Никогда раньше Шарль не встречал человека, от которого так явно исходило ощущение силы и опасности. И никогда прежде Шарля это не волновало так остро.
      - Проблема в том, что Анна нужна мне живой…
      Действительно, в «Деле о гибели банды Руже», которое Луи вёл, было кое-что непонятное. Была ли Анна одна или у неё были сообщники? Кое-какие косвенные признаки на это указывали. Слишком быстро и гладко всё прошло, одному человеку это не под силу. Изучая вместе с Клодом денежные дела Анны, они постоянно натыкались на одну и ту же фамилию - «Менакер», и почему-то эта фамилия всё время не давала ему покоя.
      - На нашей стороне – внезапность, моя сила и ловкость. На стороне Анны – то, что она будет стрелять на поражение.
      Шарль поёжился от такого заявления. Ему было немного обидно, что его не рассматривают как боевую силу, но… Но что он мог?
      - Остаётся придумать - как, и тут вся надежда только на тебя. Напряги мозги, Шарль, ты же к ней ходил. Вспоминай!
      - Ну-ка, ну-ка, – Шарль сбросил куртку, оставив её на бревне, и принялся вышагивать по полусгнившим доскам амбара туда-сюда. – Однажды к нам привезли для неё посылку. Тяжеленный такой ящик. Обычно она на почту за своим барахлом сама ездит, но тут так случилось, что кому-то этот ящик вручили, мать заставила меня тащить, а потом она у меня его прямо вырвала из рук и чуть не обнюхала, и всё косилась – не рылся ли я в нём?
      - Какой был ящик?
      - Да где-то вот такой. Вроде не очень тяжелый, но тащить его по дороге – я прямо своих рук не чувствовал в конце.
      - А что на нём было написано?
      - Да ничего такого. Деревянный ящик, наклейка с адресом… На боку было что-то про горнодобывающую компанию вроде.
      «Понятно. Ящик прислали не по почте, горнодобывающая компания… Взрывчатка. Зачем ей взрывчатка?» Снова вспомнился взрыв на складе. Анна вела дела с Бушером, могла она научиться делать самодельные взрывные установки? Почему нет? Стреляла-то она отменно всегда, разбиралась в оружии… Оружейница, чёрт бы её побрал… Стоп, почему он подумал про оружие и сразу вспомнил ту самую фамилию «Менакер»? Что-то связанное с оружием, с этой фамилией и Анной… Анна вечно себя чувствовала обделённой…
      - Значит, ящик, говоришь? Да не мельтеши ты! Как думаешь, мы сможем провернуть такое ещё раз? Ведь нет каких-то особых дней, по которым ты приходишь?
      - Нет, конечно. Иногда мать меня просто так гоняет – например, с выпечкой. Старуха сама печь не умеет.
      - Забавно. Значит, ты у нас понесёшь горшочек с маслом? – хмыкнул Луи и тут же получил чувствительный пинок в голень.
      - Очень смешно! – фыркнул Шарль. – Ещё раз так пошутишь – получишь у меня, не посмотрю, что ты сильней и старше!
      - Да что я такого сказал?
      - Да ничего! – Шарль остановился, ковыряя носком ботинка провалившуюся половицу. Луи вдруг подумал, что у Шарля наверняка нет нормальной одежды, всё с чьего-то плеча. А ведь когда он видел его ребёнком – милым черноглазым малышом – тот был одет со всем вкусом и тщанием, какие только возможны у любящих и не стеснённых в средствах родителей. Пьер и сам всегда хорошо одевался. Луи знал, что у Пьера были большие планы, он мечтал быть не просто главарём банды, он мечтал построить свою собственную криминальную империю, и у него были для этого все задатки и возможности. А Шарль должен был быть наследником этой империи. Кто же знал, что всё так повернётся?
      - Меня в школе эти недоумки дразнили «мадмуазель». А потом учительница, мадам Грейхилл, заявила, что мои имя и фамилия звучат очень мило, на слух прямо как Красный Шаперончик! Не представляешь, сколько мне синяков пришлось наставить, чтоб они прекратили меня так звать! Так что не надо тут намёков!
      - Даже так? А как бы ты хотел, чтоб тебя звали? – Луи стало смешно.
      - Не знаю, - пожал плечами Шарль. – Папочка называл меня пиратом или юнгой, а я его – капитаном.
      - А мы звали его Красавчиком или шефом, - неожиданно сам для себя выпалил Луи.
      - Что?! – Шарль открыл рот для дальнейших вопросов… И замолчал. Чем-чем, а умом его Бог не обидел. Мрачные мужчины с навыками профессиональн6ых убийц… Кого такие мужчины могут называть шефом? И уж понятно, что такие мужчины не будут ехать за сотни и тысячи километров, чтоб расправиться с обычной чудаковатой старухой… День вдруг словно померк, и Шарль неожиданно почувствовал странную усталость.
      - Шарль, ты чего? – Луи спрыгнул с бревна и подошел к нему. Внезапно словно погасший взгляд подростка ему не понравился, он мысленно обругал себя за чересчур длинный язык.
      - Нет, ничего… Я просто подумал – вы ведь обычно не оставляете свидетелей?
      - Шарль, ты что… Что ты там себе выдумываешь, а?
      - Ничего… Я уже и не знаю ни черта, что тут думать? Кто мой отец, кто моя бабка… А моя мать? А ты?
      - Шарль, послушай, - Луи подошел к нахохлившемуся подростку, - не думай, что я тут играю с тобой в какие-то тайны или что-то в этом роде. Просто я не хочу, чтобы что-то лишнее, что ты можешь узнать, могло как-то навредить тебе. Если бы я мог как-то обойтись без твоего вмешательства, я бы обошелся, - Шарль поднял глаза, тоска из них ушла, он смотрел внимательно-внимательно, словно ожидая, что собеседник вот-вот объяснит ему всё-всё об этом мире. – Но не получается никак. Да, возможно, я тороплю события, можно было бы залечь на дно и некоторое время выслеживать Анну, дожидаясь удобного случая… Но что-то мне подсказывает, что время на исходе. Два года в этой глуши – для Анны это слишком.
      - А она говорила нам, что мы останемся здесь навсегда… - Шарль потихоньку отходил, снова обретая уверенность; пользуясь тем, что мужчина, пытаясь его подбодрить, положил ему руку на плечо, он постарался прижаться к нему посильней.
      - А вы бы остались… В виде пары могилок, - Луи разгадал маневры Шарля и с усмешкой отстранился. Шарль, сделав совершенно незаинтересованное лицо, отошел и встал в дверной проём, закуривая. Луи любовался на тонкую, ладную фигурку и понимал, что что-то странное, совершенно особенное вошло в его жизнь.
      - Весёленькое дельце, как ни крути. Ну, чем займёмся сегодня? Опять плутать по лесу?
      - О нет, не совсем. Видишь ли, я как раз хотел освежить своё умение бросать лассо. Сначала я думал зайти в посёлок, поймать пару собак, но это слишком хлопотно… Не откажешь мне ассистировать?
      Шарль рассмеялся, тряхнув волосами, и выбежал из амбара. Да, мир странен, сложен, рушится и меняется на глазах, словно обваливаются ветхие, картонные, бесконечно надоевшие декорации, и сквозь них проступает что-то действительно крутое. И что-то замирало от восторга, как-то совершенно по-особому захватывало дух и бросало в жар оттого, что Виктор был рядом. Когда он смотрел, Шарлю хотелось вылезти из кожи вон, но показать себя с самой лучшей стороны. Со сладким ужасом Шарль понимал, что ему плевать на то, что Виктор, скорей всего, бандит и убийца. У него, что называется, «крышу снесло». За Виктора он был готов в огонь и в воду, и к Дьяволу в пасть. Откуда-то взялась стойкая уверенность, что, если у них всё выйдет «как следует», Виктор позовёт его с собой. И он согласится. Да, вот чёрт, согласится - и всё тут!
      Мелькнули мысли о матери, но Шарль отмахнулся от них. Ну а что - мать? Она его сюда привезла, она сама виновата.

      Они нашли в лесу небольшую полянку и Луи принялся бросать лассо, раз за разом ловя то стоящего смирно, то хохочущего и уворачивающегося Шарля. Сейчас у него было ощущение, что это просто безобидная игра, что не тянется за ним кровавый след, а неподалёку не ждёт зловещая тварь, что весь мир смыло и остались только они одни. Он и Шарль, и чуть прохладный весенний лес, полный солнца и зеленоватых теней. Внутренний зверь носился туда-сюда, вилял хвостом, как дворовый пёс, и катался в траве, молотя в воздухе лапами, словно щенок.
      Потом они сидели на каком-то бревне и ели прихваченные Луи из бара сандвичи, мясные консервы и запивали их кофе – у Шарля, который сбежал из дома голодным, только перехватив пару варёных картофелин из вчерашнего ужина, разыгрался зверский аппетит.
      - Расскажи мне что-нибудь… Ну, про отца… Ну просто, что-нибудь такое, – попросил Шарль, придвигаясь к мужчине ближе и ловя его руку. Кисть крупная, широкая, даже во взрослом возрасте вряд ли у него будет такая же. Наверняка он может сломать ему пальцы одним движением. Шарль легко погладил кисть, едва-едва задевая мелкие чёрные волоски на фалангах пальцев – почему-то эта подробность совершенно его не оттолкнула.
      - Про отца… - Луи мягко высвободил руку: Шарль явно нацелился его переиграть, и у него, надо признать, чертовски хорошо получалось. – Знаешь, я вспоминаю, как его встретил…
      И он принялся рассказывать, как вернулся с войны, вернулся в родной город, откуда сбежал в шестнадцать лет, и сидел в баре, попивая водку с тоником и обдумывая, что делать дальше. Он был чужой, и город стал ему чужой за эти годы, что его тут не было. Стояла весна, сырая и туманная, как обычно – хорошее время, чтоб начать новую страницу в жизни. Он тогда был совсем юным, но уже искупавшимся в чужой крови, чего не знала компания пьяных здоровяков, решивших посмеяться над его военной формой. Драка вышла жестокая – научившийся драться в то же время, как и ходить, Луи сцепился с ними насмерть. Разумеется, кто-то свистнул копов, драчунов разняли, и Луи с опозданием присвоил себе звание почётного идиота - свидание с полицией никак не входило в его планы: его документы вызывали подозрение, с войны, он, скажем, вернулся не самым честным образом, а ещё по малолетним делам в городе за ним числились кое-какие грешки.
      И тут из затемнённого угла вышел молодой мужчина в длинном плаще и шляпе.
      - Я думаю, – негромко сказал он, - мы решим наши проблемы, господин офицер? Мой юный друг извинится перед этими мсье за разбитые лица, а они перед ним – за свои необдуманные слова.
      Как он сунул взятку, никто не заметил. Он поманил Луи за собой, и они вышли в густой, пахнущий морем весенний туман.
      - Чего тебе? – Луи не спешил проявлять дружелюбие, странный незнакомец мог оказаться кем угодно из тех, с кем лучше бы не связываться.
      - Здорово дерёшься, парень. Мне понравилось.
      - И что ты хочешь в благодарность? Денег у меня ни гроша.
      - Я догадался, – мягко произнёс собеседник. Странно, но он совершенно не боялся Луи, хотя отлично видел, на что тот способен. - Знаешь, я люблю спонтанные знакомства… Не смотри так, - он рассмеялся, - ничего пошлого я не имею в виду. Я правильно думаю, ты сейчас ищешь, куда бы приложить свои специфические таланты, и по неким причинам легальные пути для тебя закрыты?
      - Тебе какое дело?
      - Мне нужны парни вроде тебя, – незнакомец сдвинул шляпу и Луи рассмотрел его внимательно. Очень красивое лицо, большие чёрные глаза, тонкая усмешка… Мужчину можно было бы принять за актёра или сутенёра, или кого-то из этой братии, если бы не явно читаемая жестокость в глубине чёрных глаз и не уверенность, которая явно основывалась на чём-то большем, чем мысль, что Луи его не тронет. – Сильные и решительные, не боящиеся сделать другому больно…
      - А почём мне знать, что ты не шпик какой-нибудь, а?
      - О, нипочём. И тебе совершенно необязательно мне сейчас что-то говорить. Но если тебе интересно, найди в городе бар «Красный корсар». По пятницам я там играю в покер. Бывай.
      И незнакомец ушел в туман.
      Так Луи встретил Пьера Руже, также известного как Красавчик Руже – странная кличка, мало подходящая главарю банды, но удивительно подходящая самому Пьеру. И Луи действительно нашел бар в ту же пятницу.
      Всё это он рассказал Шарлю, старательно вычёркивая из рассказов брата – ему не хотелось расспросов сейчас. Шарль сидел на земле, на куртке Виктора, голова мужчины лежала у него на коленях. Шарль гладил его жесткие, немного неровно подстриженные волосы, встающие дыбом за ушами, и пытался представить себе это – тёмные, наполненные туманом улицы, опасных людей, опасные дела и его папочка там же, такой же… Это было так странно, словно в детстве, когда вдруг просыпаешься среди ночи и мир в свете ночника и фонарей за окном совершенно меняет очертания, становясь сказочно-пугающим, и ветки за окном превращаются в ведьминские пальцы, и собственный плюшевый мишка смотрит странно, и слышно, как под окном ходит Bonhomme sept-heure… Всё это было совершенно невероятно. Но приходилось принимать как есть. И Шарль принимал, потому что к этому всему прилагался ещё и Виктор.
      Виктор… Виктор был удивительный. Он был сильный и взрослый, и относился к Шарлю серьёзно, и не лгал ему, как лгала мать. И Виктор обещал ему перемены в жизни. А для Шарля любые перемены казались переменами к лучшему. Виктор увезёт его отсюда.
      Шарль отлично помнил о том своём обещании в сумерках у амбара. И не сказать, что, когда спало возбуждение, оно его не ужаснуло. Он отлично себе представлял, что именно будет делать с ним мужчина, и на трезвую голову это казалось весьма страшным – как он слышал, приятного в этом мало. И всё равно, несмотря на ожидание боли и прочего, стоило только представить объятия Виктора, его обнаженное тело, его поцелуи – и страх отступал. Да и вряд ли это будет сильно больнее, чем когда тебя изжалит рой ос или опрокинуть на себя кипящее масло – а с Шарлем бывало и то, и другое, и ещё много всего, так что он решил, что самое больное он как-нибудь перетерпит.
      После обеда они снова бросали лассо – Луи уверился в том, что не потерял сноровку, и начал показывать Шарлю приёмы. С меткостью у Шарля было всё прекрасно (он рассказывал, что развлекал себя, учась на чердаке метать нож и фокусам вроде «зашвырни игральную карту в щель между досками»), но вот сил пока ещё не хватало. Луи попытался представить, каким Шарль будет когда-нибудь, лет через пять или десять, и понял, что хочет это увидеть. Никогда и ничего подобного Луи ещё не испытывал ни к кому – Шарль мог бы быть его младшим братишкой, он мог бы быть его товарищем и напарником, он мог бы быть его любовником. Нет. Этого не будет.
      - Ох, и влетит же мне от матери, – весело, без всякого страха и раскаяния произнёс Шарль, когда они вновь решили отдохнуть. – Сбежал на целый день, да ещё и в воскресенье… А дрова не колоты, а крыша некрашеная, а грядки не полоты, – почти пропел он. – Вот скука. Всё равно на этих грядках толком ничего не растёт… А то ещё и заморозки могут ударить, и не смотри, что май. Вот мерзкие места.
      - Ты не видел по-настоящему мерзких мест, – Луи ковырял ножом бревно. – А тебя не запрут?
      - Кто, мамочка? Ну и запрёт, что я, не сбегу, если надо? - Шарль откровенно рисовался, пытаясь произвести на собеседника впечатление – милый, немного нагловатый и наивный подростковый флирт. – Если тебе надо, то я и сбегу хоть ночью, хоть школу прогуляю.
      - Никакой дисциплины, – Луи с интересом следил, как Шарль, якобы садясь поудобнее и потягиваясь, пытается потереться своей ногой о его. – Слушай, а тебе не говорили, что вот так приставать к людям нельзя?
      - Не-а, - Шарль бросил на него косой взгляд.
      - И где ты научился такому похабству, а? В баре? Господи, Шарль, ты ведёшь себя, как проститутка.
      - Да ладно, никто не видит же! Не думай, что я всегда так, а уж тем более в баре, – Шарль обхватил колени руками. – Там и так желающие всегда находятся.
      - А здесь, со мной, значит, можно?
      - Ну а что?
      - Ну а… - Луи замолчал. Что он мог сказать Шарлю? Что мужчина вроде него может и не сдержаться здесь, среди весеннего леса? Особенно если вспомнить, сколько этот самый мужчина провёл времени, вспоминая в мельчайших подробностях всё предыдущее? И о том, что этот самый мужчина, даже если Шарль и готов к такому повороту, потом будет себя ненавидеть? Шарль улыбался и смотрел, тёмные волосы падали ему на лицо.
      - Ну и бестия ты, Руже-младший.
      Шарль пожал плечами, мол, ну что поделаешь, уж какой есть. Луи только вздохнул – ну натуральное дитя природы, дикое и невинное. И уж конечно, ему нужна не зашуганная жизнью мать, ему нужен мужчина, товарищ и наставник, которого Шарль бы слушался и уважал. Больше дисциплины и полезных занятий, не отупляющей домашней работы и не дурацкого времяпровождения в баре среди всяких шлюх и забулдыг… Нет, Луи, забудь. Виктор мёртв, и Пьер мёртв, а ты сам – где гарантия, что дотянешь хотя бы до тридцати? Нет и ещё раз нет. Он убьёт Анну, и на этом славные традиции семейства Руже прервутся. Шарль вырастет в спокойном мире честных людей, получит нормальную профессию, будет жить обычной жизнью… Он, Луи, не вправе впутывать его во всё это – грязь, кровь, дурные деньги, кураж и вечное «пан или пропал»… Ведь даже Пьер не смог уберечься и уберечь остальных, а ему до Пьера далеко.
      Шарль и не подозревал о душевных метаниях мужчины. Всё казалось совсем простым: они сделают, у них всё получится, у них всё будет хорошо.
      - Что это у тебя тут? Карты? – он увидел колоду в боковом кармане рюкзака Виктора. – Можно?
      Тот кивнул и Шарль быстренько завладел колодой. Карты были новенькие, целлулоидные – одно удовольствие тасовать. Шарль подкидывал карты в воздух, превращал их в ленту в своей руке, раскидывал веером, доставал и прятал, Виктор внимательно смотрел.
      - Ловко. Тебя отец учил в карты играть, верно?
      - Ага, – Шарль улыбнулся, вспомнив - ему десять, он сидит, поджав ноги, на диване, а отец сидит напротив… «Не надо так прижимать карты к носу, юнга! И убери с лица эту довольную улыбку, я в ней все твои козыри вижу!» Как будто в другой жизни… - Ты умеешь гадать на картах?
      - Нет, я что, цыган?
      - Ну-ну, - Шарль и сам не очень-то умел, но хотелось поразить Виктора. Шарль был ужасно суеверен, а к картам и вовсе относился с мистическим почтением, полагая их носителями некой особой магии. – Какая у тебя масть? Трефы… Так, ты король треф, а я валет пик… А гранд-ма дама пик… Вот так.
      - А почему это так вдруг? – Луи с интересом смотрел, как Шарль балуется с колодой. Он видел, что с колодой в своё время вытворял Пьер, получается, и сына учил этому. Пьер был карточным шулером высокого класса и пользовался этим в весьма специфических целях – в дорогих казино он искал выдающихся людей, особенно чиновников и полицейских. И делал их своими должниками – или наоборот, помогал отыграться. Огромное количество «приличных людей» города не могли остановить свой азарт вовремя и порой влипали в долги, с которыми приходилось расплачиваться не только деньгами. – Почему я – трефы, а ты – пики?
      - Не знаю, я всегда думал о себе, как о пиковой масти, ну, и родинка, конечно…
      - А… - «у тебя такая же?» чуть не сорвалось с языка.
      Тогда они вчетвером – он, Виктор, Пьер и Лео – оказались в каком-то захолустье. Лил дождь стеной, они были перемазаны сажей, мазутом и грязью – жаркое было дело. В местной занюханной гостинице оказался свободен только один номер, «свадебный люкс», и выбирать особо не приходилось - они были промокшие, замёрзшие и голодные.
      Пьер, которому тогда досталось больше всех, отправился в душ первым, пока остальные располагались, заказывали в номер еду, прятали оружие, изучали вид из окна на предмет быстрого отхода. А потом Пьер вышел из душа, совершенно никого не стесняясь, обнаженный, вытирая волосы небольшим полотенцем, и они смогли счастливо любоваться на шикарное тело шефа и тёмную родинку на правой ягодице – в виде перевёрнутого сердечка, с ещё одной под ним – и впрямь напоминающую пиковую масть. Виктор пихнул его в бок локтем, и Луи согласно кивнул. Захоти шеф кого-нибудь из них, захоти он их обоих сразу – и конечно, они с братом бы ни за что не отказались.
      Порой, глядя на шефа, он не к месту вспоминал эту родинку. Да, пожалуй, Пьер был пиковым королём, а Шарль – валетом.
      - Смотри сюда. Оп! – и между королём и валетом легли туз, восьмёрка и девятка червей, - вот так у нас всё будет хорошо, оп, оп, – бубны ловко пристроились рядом, – и в любви, и в деньгах. А это гранд-ма – оп! Проблемы! Оп – неудачи! Оп! – и прямо поверх неё он кинул пиковый туз.
      - Ловкач, – оценил Луи, глядя, как карты вроде бы случайно появляются у Шарля в пальцах. – Сам творишь своё счастливое будущее?
      - Кто же, как не я?
      Они посидели ещё некоторое время. Луи было невероятно уютно с Шарлем – с его болтовнёй, и нагловатыми подкатами, и умением молчать, когда надо. Когда-то почти так же ему было уютно с Виктором – по-другому, конечно, но всё же…
      Несмотря на многочисленные шуточки, они с Виктором не были, что называется, полноценными любовниками. Это было бы как-то не очень правильно. Подростками они частенько «развлекались» – это казалось совершенно естественным, и целовались – это был просто способ показать свои чувства без слов, которые им были не нужны. Это был их способ греть друг друга в большом холодном мире, когда они были всего лишь двумя бездомными пацанами, из имущества – только то, что на тебе, гамбургер на двоих и совершенная неизвестность в завтрашнем дне.
      Шарль же… Проводив его до амбара, Луи не удержался и всё-таки поцеловал его – и это было сладко. Пятнадцатилетний мальчик, ещё никем не тронутый, такой горячий… Просто мечта. Местные девчонки не подозревают, что теряют – останься Шарль в городе, и этого горячего нетерпения в помине бы не было. Наверняка бы себе кого-нибудь нашел, с его-то прытью. Или Пьер бы ему нашел – в образовательных целях.
      - Я дам тебе знать, – на прощание сказал ему Луи, – когда всё будет готово. Жди.
      Господи, насколько было бы проще, будь у Пьера дочь, черноглазая красавица. Он бы просто женился на ней, оставив ради семьи бандитскую долю. Да к чёрту месть – он бы, не мудрствуя лукаво, просто пристрелил бы Анну, только чтоб не рисковать жизнью невесты. Но у Пьера был мальчик, упрямый, мечтающий о приключениях, самоуверенный шалопай, и только понимание того, что он немедленно сорвётся, удерживало Луи от того, чтобы рассказать ему о смерти его отца. Мальчик имеет право знать правду, но потом, когда Анна будет мертва – чтоб не выкинул фортель, не полез вдруг под пулю.
      Шарль упростил ему поиски, но значительно усложнил жизнь.
5. Cherchez la femme
      Гроза шла с гор, облака - и сами огромные, словно горы - заслонили половину неба, в них посверкивали молнии. Шарль смотрел на них и никак не мог отделаться от странного чувства, что он - уже не он, а кто-то другой. Это не он, а какой-то другой человек хладнокровно планирует помочь убить собственную бабку, а потом сбежать с убийцей и переспать с ним. Это совершенно другой человек и, что самое интересное, этот другой – тоже Шарль Руже. И этот человек собран и энергичен, и преисполнен решимости.
      Виктор отсутствовал два дня, и Шарль весь извёлся за это время. Два дня он считал ворон, ронял, разливал, рассыпал всё, что можно, путался в собственных шнурках и надевал рубашку наизнанку. Два дня он толком не мог спать – ему снилось что-то совершенно невероятное, что-то, что он даже толком осознать не мог. А иногда снился Виктор - и тогда во сне было хорошо, так хорошо, что просыпаться было больно.
      А на третий день он зашел в «Шишку», ни на что особо не надеясь, кроме как, что ничего не разобьёт. И увидел Виктора – тот стоял на лестнице и смотрел на него. Шарль едва заметно кивнул и через некоторое время поднялся наверх.
      В этих комнатах он был сто раз и почему-то для него они имели какую-то неуловимую прелесть. Всегда, фантазируя о том, как он убирается из Страны Тишины, в своих мечтах последнюю ночь он проводил в комнате над баром. Один.
      А может, так и будет? С Виктором? Здесь?
      - Завтра, - сказал ему Виктор. Шарль сглотнул – у него в голове это не укладывалось.
      - Боишься?
      - Нет.
      - Врёшь. Правильно боишься. Это опасно и неизвестно, чем закончится, – Виктор похлопал по замызганному покрывалу и Шарль присел рядом. – Ты можешь отказаться, Шарль.
      - Нет. Мой отец бы не отказался, верно?
      - Верно, – Виктор странно поморщился, и Шарль решил задать один из тех вопросов, что становились ему поперёк горла последние дни:
      - Ты любил моего отца?
      - Я? – Виктор задумался, а Шарль напряженно ждал ответа. – Конечно… Нет, не в этом смысле. У вас, подростков, одно на уме. Твой отец был удивительный человек… Его нельзя было не любить, мы все любили его. Знаешь, если бы я мог умереть вместо него, я бы умер.
      - Но он умер. Его убили, верно? Его убили.
      - Я всё расскажу тебе завтра.
      Они посидели, некоторое время обговаривая план. Всё казалось очень простым, но слишком, слишком часто приходилось полагаться на «если».
      - Если что-то пойдёт не так… Если… Неважно, что. Беги оттуда, беги немедленно со всех ног. Постарайся уговорить бежать с тобой свою мать. Я отдам тебе ключ от этой комнаты, здесь оставлю для тебя письмо, кое-какие деньги… Ты умеешь водить машину? Возьмёшь мой джип, потом бросишь его в глуши…
      - Виктор! – Шарль обнял мужчину, прижимаясь к нему, вдыхая его запах и растворяясь в нём. – Виктор, пожалуйста, не надо! Пошли всё к чёрту, просто пристрели её! Виктор, пожалуйста, пожалуйста!
      Луи смотрел на прижимающегося подростка и думал, что после двух лет непрерывных поисков и холодной безумной ненависти готов вот так отказаться от мести. Мести, которая только и держала его все эти, похожие один на другой, дни. Вот просто так, забыть и Бушера, который должен был снять с него скальп, и то, что ему была отведена жалкая роль убийцы Клода, и самое главное – смерть банды, кровь брата, самого близкого и дорогого человека, на его руках. Вот так, плюнуть на мечты о кровавой расправе, только потому, что этот мальчик просит. И… И что дальше?
      А дальше ничего не будет. Луи точно решил для себя. Ведь тогда, не пойди они с братом на встречу с Пьером, возможно, Виктор был жив… Но как удержаться? Привычка к шальной, беспорядочной жизни въелась в них с детства. Шарль не повторит их ошибки. У него должен быть шанс на нормальную жизнь.
      Он не сможет убедить Шарля в этом, потому что не может убедить в этом даже себя. Себя, свою глубинную суть, которой чужды доводы разума. Зеленоглазый зверь смотрел искоса, и луна в его глазах мерцала самым краешком. «Ты решил, что ничего не будет, что это – ещё одна ступенька на пути к твоей мести. А сам сходишь с ума, думая о том, что сможешь переспать с Шарлем. Ты думаешь, что, когда всё закончится, ты просто уедешь – а сам готов всё бросить, лишь бы Шарль не пострадал. Луи, ты можешь пытаться врать себе, но ты не можешь врать мне. Я чую, чем тут пахнет».

      Просыпаясь утром, Шарль чувствовал себя очень странно. Во рту прочно поселился металлический привкус, весь мир казался искаженным и слегка размытым. Мать что-то говорила о том, чтоб он поостерёгся грозы, чтоб после школы сразу же шел домой, а не заворачивал «в этот непотребный вертеп». Шарль лишь рассеяно кивал, даже позабыв огрызаться. Кусок не шел ему в горло.
      Разумеется, ни в какую школу он не пошел. Незадолго до площадки, откуда уходил каждое утро в городок старый, провонявший бензином автобус на высоких колёсах, отвозящий нескольких взрослых и детей, он свернул и быстрым шагом, порой переходя на бег, скрылся в подступающих к посёлку зарослях.
      Лес волновался. Могучие деревья, разменявшие не первый век, стонали, предчувствуя лавину воды с неба. Тревожно шелестел кустарник. Воздух неуловимо менялся, мощные ветра отгоняли вечные лесные запахи, принося с собой ароматы далёких гор, ледника, озона. Очень скоро буря накроет Страну Тишины.
      Луи сидел неподвижно. То, что надо сделать – будет сделано. Тёмный Зверь лежал, не шевелясь, у его ног, его шерсть под порывами ветра истончалась теневыми шлейфами. Луи ждал Шарля.
      А вот и он – торопливо бежит, посматривая на небо, туда, откуда идёт гроза, ветер ерошит чёрные волосы. И всё бы ничего, если бы так не замирало сердце при виде этих чёрных волос, чёрных глаз, чуть более пухлых, чем стоило бы иметь юноше его возраста, губ. Если бы не было так страшно, что вся эта едва пробудившаяся красота, эта юность, эта невинная, откровенная страсть не упадут сегодня в пыль, что эти чёрные глаза не увидят завтрашний рассвет, и огонь, от которого кровь загорается, погаснет навсегда.
      Такое бывало на войне, постоянно, многие из тех, с кем ты сегодня просыпался, уже лягут не в походный гамак или спальник, а в сырую землю. К этому нужно было относиться лихо, словно ты вечно пьян или слегка под кайфом, что и происходило довольно часто. Солдаты курили «травку» или хлестали спирт и вытворяли бог весть что (хотя бог явно забыл те края), отлично зная, что катаются на горящей карусели в обнимку со смертью, и следом вылететь может кто угодно. Даже ты. И они крепили к каскам пиковый туз - как знак грядущей смерти.
      «Но для этого парня пиковый туз – счастливая карта. Может быть, нам и повезёт».
      - Вот и я, – Шарль вошел в амбар, прищуриваясь. Ветер заносил в дверной проём пыль, метались клочки соломенной трухи.
      - Молодец. Мой джип я загнал под старый навес. Если что пойдёт не так, ты знаешь, куда бежать и что делать.
      - Виктор, я…
      - Не обсуждать! – глядя на упрямо поджатые губы Шарля, Луи добавил, стараясь вложить в голос как можно больше уверенности: - Юнга.
      Шарль слабо улыбнулся. Сегодня из дома он вышел, как в бой – во всём чистом. На всякий случай, в сумке, где он обычно таскал книги в школу, лежали кое-какие его личные вещи – в том числе коробка с облупившейся красоткой, томик «Острова Сокровищ», кое-какие мелочи. Монетку, ту самую, с дырочкой, он повесил на шею, на крепкий кожаный шнурок – ему очень нравилось, как Виктор носит свой военный сувенир. Теперь, когда власти матери и гранд-ма приходит конец, он тоже может себе такое позволить, а Виктору хотелось подражать во всём.
      - А вот это сними, – вдруг сказал Виктор, касаясь его лба.
      - Почему?
      Сегодня Шарль повязал платок не на «пиратский манер», а так, как это делал Виктор – сложив его в полосу и обвязав лоб.
      - В здешних местах так не делают. Она может насторожиться.
      - Да ну, глупости… Ты совсем рехнулся, никто не обратит внимания…
      - Если бы не такие мелочи, меня бы убили ещё два года назад, и у Анны сейчас хранился бы мой скальп.
      - Скальп?! – Шарля перекосило. Он всё-таки стянул платок и повязал, как обычно. Виктор свой оставил, как есть и вдруг, покопавшись в своём рюкзаке, достал оттуда колоду карт.
      - А ну-ка, вытяни счастливую.
      Шарль повёл плечом, с непроницаемым лицом записного крупье взял колоду, лихо перетасовал и протянул обратно Виктору:
      - Бери верхнюю.
      Тот взял и совершенно не удивился – это был пиковый туз. Взгляд Шарля был чистым и невинным, как у опытного шулера. Вздохнув, мужчина засунул карту за повязку над ухом и на удивлённый взгляд мальчика пояснил:
      - Мы делали так на войне. Пошли уже.
      Вещи: сумку Шарля и свой рюкзак - Луи забросил в джип. Он знал, что парень водить машину более или менее умеет. Возможно, ему хватит сил справиться с джипом и смыться, если что-то пойдёт не так. Насколько у Греты хватит здравого смысла смыться вместе с ним? Всё, что он о ней знал, говорило не в её пользу. Что ж… Иногда на войне погибают невинные. Если у неё хватило глупости связаться с такой тварью, как Анна Руже, да ещё и забивать Шарлю голову всяким бредом, это её проблемы.
      Луи Лугару никогда особо не любил глупых людей.

      К сегодняшнему дню он подготовился как следует. Разумеется, «шведа» (как Луи любовно называл свой М45) он вытаскивать из тайника в джипе не стал. Совершенно незачем перегружать себя, да и он не собирается ни отстреливать копов, ни воевать с толпой конговцев. Поэтому он ограничился «Янки» (SW59, недавно сменивший более массивный и менее надёжный Правительственный Кольт) и «Русским» (ПМ, замечательная штука, сочетание того, что он так любил – простота в использовании и достаточно крупный калибр, чтоб подстрелить такое сильное животное, как человек). О них он рассказал Шарлю, пожирающему оружие глазами.
      - Никто так не хорош в производстве подобных игрушек, как США и Советы. В этих странах знают, чёрт возьми, толк в убийстве ближнего своего. У меня же в вооружении царит… Как же это называется? А, вспомнил, полный интернационал, поскольку язык смерти универсален… Так говорил твой отец - и он, надо полагать, был прав.
      - А мне можно?..
      - Нет. Тому, кто умеет обращаться в лучшем случае с рогаткой, пистолет скорее навредит.
      - Эй, я умею стрелять!
      - Из чего, из карабина, который помнит ещё индейцев? Послушай, – Луи увидел на лице Шарля знакомую гримасу упрямства, – я не спорю, что ты ловкий парень и, потренировавшись, вполне сможешь стать отличным стрелком. У тебя для этого есть все задатки. Скажу больше – я бы сам с удовольствием тебя потренировал, потому что обидно будет, если такой глазомер и точность пропадут. Но не сейчас. Сейчас я не дам тебе пистолет по нескольким причинам, и вот они: ты не должен ни в коем случае быть там, если дело дойдёт до выстрелов; ты не должен воображать себя метким ковбоем и палить направо и налево, грозя подстрелить меня; ты не должен в критический момент запутаться в устройстве пистолета и сунуться под пулю. Понял?
      - Да, командир, - уныло выдохнул Шарль.
      - Вот наша обманка. Ящик довольно тяжелый, а на нём ещё и свёрток… Я думаю, это её отвлечет.
      Шарль понюхал свёрток, и у него потекли слюнки – пахло просто райской кондитерской.
      - Ммм… Что там?
      - Лучшее творение кухни «Шишки» за всё её существование. За ингредиентами мне пришлось мотаться за сто километров, а потом ещё выгонять из кухни тамошнего повара. Он решил, что я сбрендил.
      - О, а ты ещё и готовить умеешь?
      - Подрабатывал как-то в своё время в одном кафе, тамошний повар был просто гений. Если бы не запойный алкоголизм, мог бы зарабатывать большие деньги.

      …Луи вздохнул, вспомнив тот недолгий эпизод из своей жизни, когда они с Виктором, два злобных семнадцатилетних здоровяка, жили у добродушного пьяницы Сисара Леруа. Талантливейший повар и во многом философ, он не побоялся привести двух голодных и оборванных подростков к себе домой (его страшно позабавил тот факт, что их действительно двое, а не у него двоится в глазах, как он поначалу решил). В его небольшой квартирке они с Виктором спали на полу, на паре матрацев, и работали в том же кафе, где и сам Сисар – таскали тяжести, убирались, утихомиривали подгулявших клиентов. В какой-то момент Луи обнаружил в себе интерес к поварскому искусству – Сисар в трезвом своём состоянии был настоящим маэстро и мог готовить блюда столь сложные и изысканные, что их жалко было есть. И в старом поваре, и в близнецах текла кровь бургундцев, подаривших миру множество изысканнейших блюд не только из улиток, но и из обычных продуктов. Виктор поглядывал на увлечение брата сначала с усмешкой, но потом тоже втянулся, и вот на небольшой кухне кафе «La Liberte de la Grace» можно было наблюдать уморительную картину – два невысоких, но очень крепких парня, похожих, словно отражение, что-то споро чистят, рубят, нарезают, помешивают. Виктор всегда с удовольствием чистил овощи, наловчившись снимать кожуру не толще папиросной бумаги, рубил мясо, с одного удара раскалывая любую кость, прорезая самый упрямый хрящ – во всём, что касалось мяса, его свежести и возраста животного, он быстро стал специалистом. Луи же нравился тот волшебный процесс, когда ингредиенты, наконец, соединялись и под действием жара вступали в алхимическую реакцию друг с другом и приправами. И несмотря на то, что каждый день они готовили, в общем-то, одно и то же, каждый раз этот процесс его радовал. А Сисар сидел в углу, чаще всего с бутылкой пива или дешевого вина, и с умилением наблюдал за своими «поварятами», как он добродушно называл близнецов Лугару. «Поварята», на счету каждого из которых было изрядное количество выбитых зубов, сломанных костей, отобранных бумажников и даже парочка угнанных тачек, ничуть на такое прозвище не обижались. Тогда Луи даже думал, что, возможно, это и есть его призвание, что они с Виктором скопят денег, чтоб закончить специальные курсы, станут профессиональными поварами, может быть, откроют свой ресторанчик, может, даже женятся… У Виктора тогда была девушка – Мартина, работавшая в этом же самом кафе. Они с Виктором действительно нравились друг другу, Мартина была одной из тех, кто никогда, даже когда братья были одеты совершенно одинаково, не путала их, каким-то чутьём всегда определяя, кто перед ней. Девушка она была современная, очень любила читать, интересовалась политикой, всё время пытаясь заинтересовать и их с Виктором. На треть не то русская, не то полячка, Мартина вечно носилась с какими-то странными идеями и носила желто-синий значок, на котором пшеничный колос превращался в шестерёнку (иногда и Виктор, чтобы порадовать девушку, носил такой же, и все остальные искренне просили его не снимать, чтоб всегда понимать, кто из близнецов перед ними). И Луи, и Виктор всегда воспринимали эту политику как какую-то детскую забаву. Все эти флажки, и листовки, и собрания – ну как это можно было воспринимать всерьёз?
      Мартина и товарищи часто собирались в кафе по вечерам, и хозяин, Саид Дешанфлер, марокканский француз, никогда этому не препятствовал. Ни Виктор, ни Луи не видели никакой разницы между этими сборищами и кружком чтения или садоводами-любителями.
      Разницу они узнали в тот вечер, когда какие-то ублюдки расстреляли кафе из автомата и кинули внутрь несколько бутылок с зажигательной смесью. Были убиты и хозяин кафе, и Мартина, и ещё несколько человек – в том числе одна из девушек, с длинными светлыми волосами, которая нравилась самому Луи. Он даже не успел набраться храбрости, чтобы подойти и познакомиться с ней – такой она казалась ему слишком умной и серьёзной, когда вставала из-за стола и рассказывала своим друзьям что-то, что было выше понимания Луи, и он только смотрел на неё из коридора, ведущего на кухню, на длинные волосы и тонкий профиль. В тот вечер Луи припозднился и, подходя к кафе, чуть не умер от ужаса – жирные клубы дыма вырывались из разбитых окон, пламя гудело, и первая мысль, мелькнувшая в голове, была «Виктор!». Он бросился внутрь, там всё горело и рушилось, люди кричали, бежали во все стороны. Виктор, в обгоревшей одежде, бежал ему навстречу с Мартиной на руках, но девушка была мертва, один из шальных выстрелов угодил ей прямо в сердце. Тогда вокруг суетились люди, мигали полицейские машины, скорые и пожарные, а они сидели вдвоём, на асфальте, и Луи чувствовал, как брату больно.
      «Грация Свобода» сгорела дотла. Саид погиб, придавленный горящей балкой. Светловолосая девушка скончалась в больнице от множественных ожогов. Сисар, отсутствовавший в кафе тем вечером, заработал инфаркт. Но самое мерзкое было потом.
      О том, кто поджег «Грацию Свободу», слухи ходили разные и во многих из них фигурировало имя некого Шона Страйкера – сына Тобиаса Страйкера, человека весьма почтенного, богатого и авторитетного. Этот Шон и банда его великовозрастных безмозглых дружков мотались по городу, нападая на всех, кто им чем-то не приглянулся – цветом кожи, религией, политическими убеждениями. Это было известно всем, но упаси Господь просто подумать в сторону отпрыска столь почтенного человека, как сэр Тобиас, столп англиканской общины города! Тем более, говорили, что сам сэр не так уж и недоволен тем, что спалили этот «притон чёртовых социалистов, который к тому же держит проклятый мусульманин». Но нужны были виновные и они нашлись – два опасных несовершеннолетних, которые ни с того ни с сего вдруг решили поработать на кухне, хотя у них на лицах написано, что они настоящие бандиты. Мигом нашлась куча свидетелей, которые «видели» их с Виктором возле кабинета Саида, которые «видели» у них и бензин, и оружие, которые «точно могли сказать», что один из парней (непонятно, который) явно ждал и выстрелов, и поджога. Якобы они решили таким образом ограбить Саида. Это был бред, полный и абсолютный. Это было совершенно бессмысленно – стоило бы провести настоящее расследование. Но ещё с детства Луи и Виктор Лугару усвоили простую истину: для них справедливости нет. Ещё в те годы, когда другие мальчишки дразнили их из-за изорванной одежды, отсутствия игрушек и пьяной матери, а потом в слезах бежали жаловаться на избивших их «проклятых близнецов» своим родителям, которые вступались за своих ангелов-чадушек, совсем не похожих на «этих зверёнышей», братья поняли это и приняли как данность. Для них нет ни жалости, ни справедливости, ни закона. Есть только они – они вдвоём, одни против целого мира. Если бы кто-то посторонний мог понять это чувство… Луи никогда бы в жизни не смог, неважно, какие деньги стояли бы на кону, швырнуть бутылку с зажигательной смесью в помещение, где находится Виктор.
      О том, в каком направлении копает полиция, их предупредил Сисар. Именно на него больше всего давили, требуя каких-либо ужасных подробностей о близнецах, угрожая сделать сообщником или просто выставить извращенцем: «Кто поверит, что вы пустили к себе двух парней просто так? Признавайся, ты спишь с ними по очереди или одновременно, старый педераст?» Сисар отдал братьям пятьдесят долларов – все свои сбережения. «Бегите, мальчики, и да поможет вам Дева Мария и все святые. На людей, как я посмотрю, в этом мире рассчитывать особо не приходится», - со слезой напутствовал их старый пьяница и гениальный повар. И они послушались его совета, но сначала…
      Город окутывал туман – он шел с моря, и за пять шагов уже было ничего не видно. Шон Страйкер возвращался домой – совершенно спокойный и уверенный в себе, как только может быть уверен в себе молодой человек из богатой, уважаемой семьи на своей улице, как только может быть уверен в себе ублюдок, не встречавший ни разу отпора. Две тёмные фигуры, ростом чуть пониже Шона, вынырнули с разных сторон, двигаясь настолько одинаково, что Шон, как когда-то старый Сисар, решил, что у него двоится в глазах. Он не успел крикнуть или трепыхнуться – Луи отточенным движением ударил его короткой дубинкой по голове. Шон упал, но он был жив. «Только потому, что она умерла сразу», - сказал тогда Виктор Луи. И он понял и, конечно, согласился, он знал, что Виктор в своём праве. И Шон ещё дышал, когда Виктор Лугару достал мясницкий нож – тяжелый и хорошо отточенный, такой, что отлично прорезает даже самые старые сухожилия.
      В ту же туманную ночь они отплыли на небольшом грузовом судёнышке в Штаты, сунув взятку капитану. Они сидели между контейнерами, тесно обнявшись, Виктор смотрел в никуда, а Луи только и оставалось, что держать его за руку и гладить по голове. В эту туманную ночь его брат стал убийцей, и с этим надо было жить дальше.
      Впрочем, они справились, как всегда справлялись со всем – вдвоём. И потом, на войне, когда чужая кровь, казалось, напалмом горела у него на руках, Виктор был рядом, и только от этого становилось легче - от знания, что Виктор это пережил, переживёт и он.
      И действительно, очень, очень скоро убийство человека для Луи стало чем-то совершенно обыденным.
      То время, те несколько месяцев, когда они с братом работали в «Грации Свободе», очень быстро стали каким-то туманным сном, чем-то совершенно не похожим на их обычную «нормальную» жизнь. Должно быть, правы были те, кто называл близнецов зверёнышами и прирождёнными бандитами. Братьям было, в общем-то, всё равно – они никогда не искали ни в ком сочувствия и оправдания себе.
      Но умение готовить осталось с ним навсегда. И сейчас, зайдя на кухню бара, пропахшую старым жиром, невольно вернулись старые призраки – краснолицый толстяк Сисар, перебирающий чётки Саид, Мартина с серьёзным и упрямым лицом, прикалывающая Виктору значок социалистической партии, и та безымянная светловолосая девушка, к которой он так и не успел подойти… И он сам – точно призрак, совсем юный, лишь немного старше, чем Шарль сейчас, гордо посматривающий в кастрюлю, где исходил ароматным паром плод его трудов – рататуй или фирменное блюдо «Грации Свободы», которое, как говорили, здесь лучше, чем в самых дорогих ресторанах – буйабес с чесночным соусом. И в память об этих призраках он испёк бисквит – к счастью, духовка кухни позволяла - по всем правилам, как учил Сисар, отделив желтки от белков и смешав всё по-отдельности. Руки, ловко управляющиеся с самым разным оружием, не гнушавшиеся самой грязной и тяжелой работы, с лёгкостью управлялись с кулинарным венчиком, взбивая белки, пока те не увеличатся в объёме, взбивая желтки, смешивая, заливая в форму. И знакомое чувство удовлетворённости, которое он в последние годы часто испытывал, убивая кого-нибудь, взламывая замки и по прочим, не слишком легальным поводам, посетило его при взгляде на ровно поднимающееся тесто. Он пропитал бисквит ромом и нанёс тонкую карамельную глазурь. А поверх карамели – тонкой сахарной линией изобразил череп и скрещенные кости. Это – уже в честь других призраков, и в честь живых. В честь Шарля.
      «Вот так-то, Виктор», – он стоял на кухне, вытирая руки, убирая бисквит в картонную коробку. Местный повар Пол Бишоп смотрел на него с удивлением и восхищением. «Кто бы знал, какие умения порой могут пригодиться, да, брат?» Зверь ответил понимающим, зеленовато-лунным взглядом.
      Анна любила сладкое. Там, в городе, она никогда не упускала случая зайти в кондитерскую. Почувствовав запах такой изысканной выпечки, она наверняка хоть ненадолго, да отвлечется, возможно, даже захочет вскрыть упаковку. И вот тут-то её можно будет взять.

      … - О Господь милосердный, какой запах… Моя мать ничего такого не печёт… Вообще, готовит она в основном самое простое и безвкусное. А гранд-ма вообще не умеет готовить, по моему.
      - Н-да, это похоже на Анну. Извини, но ящик придётся тащить тебе.
      - Эй! Ты сильнее!
      - У меня должны быть абсолютно отдохнувшие руки, чтобы не подвели меня в самый неподходящий момент.
      - Ах ты…
      Шарль возмущался больше для порядка. Ящик его беспокоил в последнюю очередь, внутри всё кисловато замирало от предвкушения. Дорога до бабкиного дома по тревожно шумящему лесу вдруг как-то резко закончилась.
      - Ну, Шарль. Ты знаешь, что делать.
      - Знаю, – от волнения Шарль побледнел и искусанные губы казались особенно яркими. Вздохнув поглубже, он со всей силы нажал на кнопку электрического замка. Долго. А потом ещё раз коротко – как всегда.
      Стоял и ждал. Время измерялось ударами сердца. Ну, гранд-ма, где же ты ползёшь?!
      Наконец раздался скрип и отворилось небольшое окошечко.
      - Шарль? – гранд-ма щурила свои бледно-голубые глаза. – Чего это ты здесь, а не в школе?
      - Занятия отменили, - как можно мрачнее ответил Шарль, - а мать решила, чтоб я времени зря не терял, отправить сюда, – для выразительности он сплюнул на землю.
      - Вот как? Ничего, это лучше, чем болтаться по окрестностям и нас позорить, – загремел замок, один, другой, третий. Шарль стоял со скучающим видом, в душе дрожа от страха. Это происходит. Вот прямо сейчас. Ох, Дева Мария, пресвятая заступница, спаси нас, грешных… Спаси Виктора.
      Гранд-ма наконец-то открыла дверь. Сейчас Шарль смотрел на неё совершенно иным взглядом и понимал, что многого раньше не замечал. Действительно, гранд-ма была совсем молодой – на лице не было морщин, только несколько, да и те – от гримас, а не от старости. Волосы, заплетённые в косы, хоть и тронуты сединой, слишком густые и длинные, а у большинства старых женщин они редкие и тусклые. Гранд-ма держалась ровно, двигалась легко и живо, кожа на тыльной стороне ладони была ровная, без пятен. Её сильно старили безразмерная тёмная одежда, платки и шали, и палка, с которой она часто ходила и которая, как понял Шарль, нужна была ей только для вида.
      - Чего у тебя там?
      - Не знаю. Вроде пирог. И какой-то ящик. Мать сказала – тебе. Бери скорей, он мне все руки оттянул.
      Вдалеке громыхнуло. Приближалась гроза.
      - Я домой хочу успеть до дождя…
      - Ничего, от труда руки ещё ни у кого не отваливались. А что в свёртке? Небось пообщипал всё там, – она подхватила свёрток, принюхиваясь к нему, оставив ящик в руках Шарля. Проклятье!
      - Куда мне его? – Шарль знал, что Виктор тут, рядом, ждёт удачного момента. Надо было отвлечь ведьму, заставить её отвернуться. Шарль бесцеремонно обошел женщину, держащую в руках свёрток, и толкнул её ящиком, нетерпеливо косясь на дверь. Ну, Виктор! От волнения губы сохли и руки ходили ходуном, словно он тащил этот ящик не от амбара, а из соседней провинции.
      - А… - гранд-ма развернулась и прищурилась. - А вон, отнеси на веранду! – она ткнула палкой в сторону дома.
      «Ох, проклятье, что делать?!»
      - Ага. И сразу пойду обратно! Не хочу попасть под дождь! – Шарль покосился на небо, думая, достаточно ли убедительно звучит его голос и успеет ли он…
      От сильного удара потемнело в глазах, и краем сознания Шарль решил, что гроза началась и его ударило молнией. Бах! Ага, а вот и гром.
      Он обнаружил себя уткнувшимся лицом в землю, ящик, треснув, валялся рядом. В голове шумело – такое было однажды, когда он свалился с дерева и ударился всем телом, что-то прилипло к лицу, мешая смотреть. Шарль с трудом оттёр глаз ладонью и оторопел. Ладонь была красная. Что происходит? Где он?
      Бах!
      Это был не гром. Это был выстрел.
      С трудом удерживая стон – тело слушалось плохо, - Шарль перевернулся.
      Над ним было серое, клубящееся тучами небо. Он лежал во дворе гранд-ма.
      Далёкая вспышка. Приглушенный рокот. Он вспомнил.
      Палка валялась рядом – понятно, он получил по голове, оттого и мутит.
      Сама гранд-ма стояла к нему вполоборота, держа в руках обрез и, прищурившись, не отводила взгляда от небольшого штабеля из брёвен и досок, наваленного около ворот. Шарль закусил губу. Попались. Они с Виктором попались!
      - Не шевелись, гадёныш, – гранд-ма не смотрела на него. – А то пристрелю, как собаку. Ублюдок маленький.
      - Я… не… ублюдок… - во рту было сухо, туда попали земля и кровь из рассеченного виска - пустяковая ранка, но тут всегда так: чуть задень, и кровь ручьём хлещет. Оцепенение спадало, в голове прояснялось. Что-то надо делать. Отвлечь её от Виктора… Может, броситься на гранд-ма? У Виктора хорошая реакция, он успеет…
      - Шарль, лежи! – голос Виктора раздался из-за дров, в нём было столько тревоги и напряжения, что Шарль инстинктивно застыл.
      - Лежи-лежи, выродок, - гранд-ма не оборачивалась в его сторону, медленно, крошечными шагами перемещаясь в сторону брёвен. И тут Шарль понял, куда она смотрит.
      Зеркала заднего вида. Несколько зеркал от самых больших грузовиков были расположены на заборе… В одном из них была видна часть штабеля сбоку и, кажется, часть фигуры Виктора. Проклятье!
      Вот как она их увидела. Наверняка там, с другой стороны, есть зеркала… Гранд-ма не рискнула бы ни к кому поворачиваться спиной… Почему он не замечал их раньше?! Почему?! Злость на самого себя затопила разум. Дурак. Не смотрел, не замечал. Своими руками привёл любимого человека на смерть.
      Нет. Он спасёт. Спасёт Виктора! Пусть даже ценой своей жизни!
      Сейчас она казалась ему особенно никчёмной.
      Снова громыхнуло, потянуло ощутимым холодом. Ветер взметнул пыль, задрал длинную юбку гранд-ма. Та чертыхнулась, перехватила обрез одной рукой. Что именно она сделала, Шарль не разглядел, но длинная, глухая чёрная юбка вдовицы упала на землю. А под ней оказались джинсы. Джинсы! И сапоги почти до колен.
      «Мать бы умерла от удивления», - мелькнула непрошеная мысль в голове, пока, пользуясь этими манипуляциями, Шарль дюйм за дюймом отползал. У него не было сомнений, что гранд-ма его пристрелит. Без всякой жалости.
      Кто эта страшная женщина? Он её знает?
      Виктор. Шарль не отводил взгляда от брёвен. Несколько мгновений – вот и всё, что любимому нужно. Надо выиграть для него эти секунды. Он сказал лежать. Но Шарль рискнёт. Пан или пропал.
      Там, буквально в нескольких ярдах, лежала гора всякого хлама. Он может попробовать спрятаться за неё, чтоб гранд-ма потратила время, выцеливая его.
      И выцелит. Это осознание накрыло его с головой, как гроза – Страну Тишины. Смерть.
      Что такое смерть в пятнадцать лет? Когда мир пахнет озоном и порохом, во рту привкус твоей крови, и сердце бешено стучит, так громко, что ты не можешь понять – то ли это отзвуки далёкой грозы в горах, то ли отдаётся в ушах биение пульса? Какая ещё смерть?
      Луи видел Шарля. Видел, как тот пытался отползти, и проклинал себя.
      Зеркала! Как он не подумал об этом! А ведь ещё там, он был у Анны дома! Хитрость с зеркалами изобрела именно она, и каким надо быть идиотом, чтоб не сообразить, что свой дом она напичкала ими под завязку!
      Шарль должен спастись. Тварь здорово его приложила, но он шевелится. Надо дать ему время, а потом… Потом он просто пристрелит Анну, чёрт с ней, с местью. Лишь бы Шарль остался жив. Как он вообще додумался взять мальчика с собой?
      Сидя скорчившись за брёвнами, словно в окопе, следя за медленно приближающейся Анной, Луи ответил сам себе на этот вопрос. Потому что он устал работать один. Потому что шрам там, где от него отъяли Виктора, кровоточил и не думал заживать. Потому что он идиот. Но он исправится. И сделает это прямо сейчас.
      Анне хватит одного выстрела, чтоб убить одного из них. Штука в её руках – просто убойная. Но вот незадача – выстрелить из неё она может только два раза, потом нужно перезаряжать, а это несколько дополнительных секунд.
      Чёрт! Теперь Анна скрылась из виду. Так, она переместилась туда… Значит, он отползёт в другую сторону… Но тогда он совсем ничего не будет видеть. Ох, лишь бы Шарль лежал спокойно, лишь бы не наделал глупостей!
      Шарль полз, медленно-медленно, раздирая рукава на локтях. Он видел, как гранд-ма крадущимся шагом подходит к бревенчатому завалу. Один выстрел… один-единственный выстрел и с Виктором, его Виктором, будет покончено. А потом и с ним, только это всё равно уже будет ничего не значить.
      Кусок железа, припорошенный пылью и ржавчиной, лежал около его лица. Обломок капкана на крупного зверя. Шарль не очень-то в этом разбирался. Неужели последние секунды жизни он проведёт, пялясь на железку? В отдалении громыхнул гром. Дождь смоет их кровь…
      В отражении зеркала Виктор теперь был виден особенно отчётливо, он сидел, напряженный, с пистолетом в руке… «Зря ты не дал мне пистолет, – зло подумал Шарль. – Даже если бы я не попал, я бы её отвлёк».
      …- А если схватили и прижали, - наставлял его Том, пока он сидел, цедил шипучку, иногда прикладывая банку к ушибу на скуле, - а он много сильней, и за руки держит, тут, чтоб вывернуться, мой тебе совет – плюнь ему в рожу. Это только если совсем крутой кто, боец тренированный, на такое не поведётся, а обычный буян обязательно дёрнется утереться. Вот тут-то ты и не теряйся, бей, да со всей силы!..
      - Ты старая шлюха, Анна, – громко, раздельно, зло проговорил Шарль, и пока гранд-ма оборачивалась, не отводя обрез от груды досок, швырнул ржавую железку точно в ствол дробовика.
      Рука дрожала и в глазах мутнело, но меткость не подвела. От напряжения Шарля откинуло назад, и это спасло ему жизнь, потому что выстрел из обреза прошел над ним - он почувствовал, как заряд раскалённой иглой прошил воздух, и тут же раздался ещё один выстрел, и страшный крик, похожий на звериный вой, и свист верёвки и грохот нескольких брёвен, которые раскатились, когда Луи перемахнул через них, одновременно стреляя и бросая лассо, как самый настоящий грёбаный ковбой, потому что он не имел права ошибиться, не имел права не справиться. И он справился, дёрнув верёвку, и Анна, которой он прострелил плечо, извивалась, бранилась, кровь лилась на утоптанную землю двора, где валялся обрез, до которого она силилась дотянуться и не могла, потому что руки её были плотно прижаты к телу.
      Шарль лежал на спине и Луи словно опрокинуло во тьму, страшную, холодную, нескончаемую пропасть из боли и ужаса, куда он уже падал два года назад. Но потом он заметил, что Шарль пытается подняться, и облегчение – как много лет назад, когда он бежал к горящей «Грации Свободе», - приливной волной захлестнуло сознание. Шарль был жив. Жив. Жив.
      - Лежи, стерва, – Луи дёрнул верёвку, и пытающаяся подняться Анна вновь упала на землю. Ему хотелось рвануться к Шарлю, заглянуть ему в глаза, поцеловать, удостовериться в том, что он жив, обозвать кретином – быть с ним. Но Анна, даже раненая и вроде бы связанная, всё ещё была опасна. Он видел, как она, кривясь от боли, извивается и бьётся, до последнего не желая сдаваться. Подойдя, он бросил на неё лишь короткий взгляд, получив в ответ горящий бессильной ненавистью ответный, и изо всех сил пнул под рёбра. Связать Анну, судорожно глотающую воздух, было просто; подобрав с земли валяющуюся юбку, он легко оторвал полосу и перетянул плечо, чтоб эта тварь не скончалась раньше времени от потери крови. Повязка была тугая, а о повреждении тканей можно не волноваться. Анне Руже больше не нужна эта рука. И лишь потом он кинулся к Шарлю.
      Шарль лежал и ждал, когда хоровод перед глазами прекратится. Он слышал крики, ругательства и выстрелы. Понимание того, что смерть только что прошла мимо него, туманило разум намного сильнее, чем удар, Шарлю казалось, что он упал с огромной высоты в воду спиной вперёд и теперь медленно погружается в неё…
      - Шарль! – Виктор, это Виктор, он жив, с ним всё в порядке, он вытаскивает его из этой воды к свету, к воздуху… - Ты меня слышишь, Шарль?
      - Виктор… Жив… - Шарль постарался сесть, головокружение проходило.
      - Конечно, жив, ты, чёртов проклятый кретин! – мужчина обнял его, прижимая к себе, стирая с виска кровь и прилипшую грязь, целуя его и чуть не плача от невероятной радости. – Я что тебе говорил… Господь милосердный, Дева Мария, Иоанн Креститель и святой Людовик, – Луи бессознательно вспоминал всех святых, о которых ему рассказывали в детстве, перемежая их с самыми грязными ругательствами, – она тебя чуть не пристрелила! Ты почему меня не послушался?!
      - Иначе… - Шарль встал, придерживаясь за плечо мужчины, немного шатаясь, протирая глаза от пыли, – иначе она бы пристрелила тебя. Лучше я, чем ты, о, Виктор!
      Луи смотрел на его испачканное кровью и пылью лицо, с такими большими, горящими глазами и прикушенной губой, и чувствовал, что рвётся внутри него что-то. Опять.
      - Придурок. Чёртов идиот.
      - У нас получилось! Получилось, Виктор! – Шарль в последний раз пошатнулся, чихнул и наконец встал на ноги, подхватив с земли свой старый, слетевший от удара платок. – Ты её поймал!
      - Мы. Мы её поймали, Шарль, - они подошли с сидящей на земле связанной, злобно глядящей на них женщине. Одежда её была запачкана, пропитана кровью, одна из кос расплелась, но, связанная по рукам и ногам, она старалась сесть прямо, и глаза её злобно сверкали. Глаза зверя-людоеда, наконец-то пойманного в капкан.
      - Ну здравствуй, Анна. Что, забыла припасти для меня серебряную пулю?
      - Виктор! – Анна сплюнула в его сторону кровью и пылью. – Как ты сбежал от Бушера?
      - Я убил его, – Луи огляделся. Дождь налетит где-то примерно через час, этого хватит… Должно хватить. Дождь смоет следы здесь, во дворе, в дом её лучше не тащить. Шарль стоял и заворожено глядел на эту странную, совершенно незнакомую, оказывается, ему женщину.
      - Что пялишься, ублюдок? – Анна извернулась, словно пытаясь его лягнуть.
      - Он не ублюдок, Анна, - спокойно ответил Луи и, схватив женщину за волосы, потащил по земле. Она завопила так, что в лесу шарахнулись птицы. – Он законный сын Пьера и его наследник, а также наследник Поля, последний из Руже… В отличие от тебя, Анна.
      Одно из брёвен, скатившись не до конца, стояло почти вертикально. Луи ловко размотал верёвку, с лёгкостью уворачиваясь от пинков и укусов, которыми пыталась наградить его женщина, а чтоб она не орала ему в ухо, изо всех сил ударил, разбивая ей нос и губу рукоятью пистолета. Шарль стоял в оцепенении, совершенно круглыми глазами глядя на всё это.
      Луи отлично умел зафиксировать пленного «на местности», чтоб допросить. Он зацепил Анну за криво лежащее бревно, так, чтобы она сидела, и откинул с её лица седые волосы.
      - Познакомься, Шарль, – он подошел и приобнял безмолвно наблюдающего за всем этим мальчика, - с женщиной, которая убила твоего отца.
6. Outdraw
      - Что?!! – Шарль ушам своим не верил. Поезд его жизни только что едва не сошел с рельсов… А может, и сошел – перепуганные люди, опрокинутые вагоны, разбитые стекла, вылетевшие и открывшиеся от удара о землю чемоданы… Те минуты, когда смерть шла рядом с ним, навсегда изменили его – он чувствовал это, но ещё не понимал, как и в какую сторону. Словно всему, что было внутри него, всем кипевшим в душе желаниям, страхам, сомнениям и мечтам придали окончательную, застывшую форму. – То есть… Не может быть! Она… папочку?
      Шарль наклонился к привязанной женщине, и она отшатнулась – так перекосило его лицо.
      – Он же её сын!
      - С чего ты взял? – Луи смотрел беспокойно, он боялся, что Шарль упадёт в обморок, но тот не падал, лишь сжал губы в тонкую полоску (ещё один штрих к его сходству с Пьером – это была его реакция на самые неприятные известия, требующие немедленного и жесткого решения) и внимательно уставился на него. – Ну, что ты молчишь, старая падаль. Отвечай. Расскажи мальчику историю его семьи.
      - Маленький выродок… Чуть-чуть не успела, ты должен был сдохнуть! Что пялишься? Катитесь оба к чёрту… Спелись, ублюдки… - лицо у Анны было бледным, кровь и грязь выделялись особенно ярко, и Шарлю вдруг показалось, что она не старше матери.
      - Она мне не родная! – вдруг озарило Шарля, и он ухватил мужчину за руку. – Ну конечно, она не может быть матерью моего отца!
      Анна хрипло рассмеялась, по-прежнему морщась от боли. Луи заметил, как она вертит руками, пытаясь незаметно освободиться от верёвки.
      - Вот что она имела в виду, когда говорила, что я весь в своего беспутного отца… Что мы должны быть ей благодарны, потому что ни одной капли крови Менкеров во мне нет…
      - Стоп, что ты сказал? Менкер? Может – Менакер?
      - Да, - кивнул Шарль. – Точно, Менакер.
      Кто это перед ним? Кто эта длинноволосая худощавая женщина со злым лицом и сверкающими ненавистью глазами? Он её не знает. Вот что было под маской Старухи из Лесного Домика. Бабушка-бабушка, а зачем тебе такие острые зубы? Шарль почувствовал, что его разбирает истерический смех.
      - Анна Менакер. Ну, конечно, Менакер – это твоя девичья фамилия! Что всё это значит, а, Анна? – Луи для затравки пнул её по печени. Анна закашляла, закусив губу.
      - Ты всё равно не поймёшь, тупица. И как ты ухитрился меня найти, а? И что теперь? Ну давай, стреляй, урод. Давай стреляй, слышишь?!
      - Ещё чего. Тебе придётся покаяться перед смертью, Анна. Давай, расскажи мне, расскажи нам, – он продолжал обнимать Шарля (живой, живой, Пресвятая Богородица, он живой), глядя на Анну. – Расскажи, и может… Может, всё пройдёт легче… Может, я ограничусь тем, что просто пристрелю тебя.
      Шарль стоял и слушал. Внутри у него никак не могла уложиться эта мысль – его отец был убит, и его убила вот она. Отец был убит, и это – его убийца. Несколько слов – недостаточно произнести их про себя. Надо – почувствовать.
      Анна молчала, зло глядя на этих двоих. В голове вертелось только: «Я должна была убить его ещё тогда, зимой… Ну его к чёрту, основной капитал… Я должна была пристрелить его ещё тогда».
      А сейчас всё кончено. Все её любовно взлелеянные планы нарушены, её филигранная, сплетённая из крови паутина порвана. И кем! Этим недоумком Лугару и сопляком Руже! Мысль о том, что последний, самый младший Руже, ухитрился обскакать её, её, похоронившую и Себастьяна, и Поля, и Пьера, оказалась невыносимей, чем простреленное плечо, которое уже порядком одеревенело. Да и пусть. Всё равно она сейчас умрет. Всех её денег не хватит, чтоб откупиться от Лугару.
      - Да, – Анна слизнула кровь с губ. – Да, я отправила Красавчика на свиданку с Дьяволом, чуть раньше, чем он туда собрался. И Прилива тоже… а то он запаздывал.
      - Кого? – не понял Шарль, внутри которого словно что-то просыпалось – что-то, чему он никак не мог дать название. Он по-прежнему стоял, придерживаясь за своего спутника и завороженно глядя на привязанную женщину. – О чём она?
      - Она убила не только твоего отца и всю нашу банду, включая моего брата. Она убила и твоего деда, своего мужа, предыдущего главу банды, Себастьяна Прилива.
      - Что?!
      - Да, ублюдок, – выплюнула Анна, чувствуя, как сильней и сильней сводит плечо. – Если бы твой дядя не разбился сам, я уложила бы в могилку и его. Я собиралась извести вас всех!
      «Вас всех». Перед внутренним взором Шарля мелькнула фотография – пожилой мужчина с острой бородой и тёмными внимательными глазами, его дед, которого он знал только по рассказам отца, когда-то прибывший в Новый Свет с пятью сантимами в кармане (теми самыми, что сейчас болтались у Шарля на шее), это от него им достались морские инструменты; его дядя Поль – смутное воспоминание, тень, на фоне рождественских огней из самого раннего детства: «Пьер, если ты почуешь, что дело плохо, отправляй Шарля ко мне, я позабочусь о нём»; его отец – самый лучший в мире человек, Бог мира маленького Шарля…
      Горло сдавило так, что дышать стало невозможно. Странное чувство, родившееся где-то в животе, словно яд от укуса змей, расползлось по телу, заполняя каждый сосуд, каждую жилку, каждую клетку, каждый нерв. Странное чувство – Шарля словно опалило огнём и тут же заморозило до самых костей, оставляя странную ясность в голове.
      - Дай мне пистолет, Виктор, – звенящим голосом, в котором озон чувствовался не хуже, чем в приближающейся грозе, произнёс Шарль, - я сам её пристрелю.
      Луи с тревогой заглянул ему в глаза. Он узнал этот взгляд – так смотрел на него брат после пожара в «Грации Свободе». Так смотрит человек, который собирается убить, так смотрит человек, внутренне перешагивающий черту.
      - Нет, подожди.
      - Что? Ты её слышал?!
      - Я всё слышал, Шарль, успокойся, - Луи поймал Шарля за руки и мягко, но крепко сжал. – Не торопись. Я понимаю тебя, мой милый, я сам ждал этого момента два года…
      - И дождался, придурок! – хрипло засмеялась Анна. – Что ты всё это время делал – слёзы лил по своему дорогому братцу? И как тебе вообще ума хватило меня найти, все же знают, что у Лугару одни мозги на двоих, и те все у Луи! Как же ты вообще выжил без своего любимого Луи, чёртов педик, а не вздёрнулся где-нибудь, а? Да ладно, все в банде знали, что вы по большой братской любви друг дружку чпокаете! А ты, маленькая тварь, уже успел под него лечь? Осторожней с ним, Виктор, эта шлюха уже успела всех проезжающих на трассе обслужить, слаб он на это дело – в мамочку пошел…
      - Спокойно, Шарль! – Луи поймал рванувшегося к Анне мальчика. – Она говорит это специально… Она ждёт, что кто-то из нас разозлится и прикончит её. Да, Анна? Потому что тебе есть, что скрывать… И потому что ты знаешь, как умер Бушер, верно? Ты не стала бы просто так возводить здесь целую линию обороны, ты знала, что я жив и на свободе, а Бушер мёртв… Кто дал тебе знать? Кто?!
      - Иди к чёрту, Лугару. Я ничего не скажу.
      - Скажешь, Анна, – Луи усмехнулся и отпустил успокоившегося Шарля. – Бушер сказал и ты скажешь. Отойди, Шарль, тебе незачем это видеть.
      - А я всё-таки посмотрю, – по-прежнему не своим, звенящим голосом отозвался Шарль. - Я, может, хочу на это посмотреть.
      Луи отвязал Анне руку – не простреленную.
      - Что ты собираешься делать?
      - То, что умею делать хорошо. Я был на войне, мы там часто забывали о правах человека, – Луи достал ещё кусок верёвки и прикрутил руку к соседнему бревну. Отцепил от одежды булавку и достал из кармана зажигалку. – А наши враги и вовсе не слышали о каких-либо правах. Смотри, Шарль, это Zippo, подарок твоего отца. За год до своей смерти он купил их целую кучу – для всей банды. В честь высадки американцев на Луну. «В честь этих чертовски смелых парней», - вот как он нам сказал. Ты точно не хочешь поговорить по-хорошему, Анна?
      В ответ прозвучало грязное ругательство и пожелание им всем поскорее сдохнуть мучительной смертью.
      - Надо бы чем-то заткнуть ей рот, – с деловитой озабоченностью осмотрелся Луи. Шарль протянул ему свой красный платок. – В моём деле надо уметь работать с людьми и не оставлять следов. Ты точно это хочешь видеть?
      Шарль, полностью захваченный этим «новым собой», кивнул. Этот кто-то новый помогал ему совершенно спокойно стоять и смотреть, как его любимый Виктор без всяких церемоний запихал женщине платок в рот ("Бабушка-бабушка, зачем тебе такие большие зубы?"), раскалил на пламени зажигалки булавку и вогнал Анне под ноготь.
      Крик был слышен даже через платок, женщина забилась – зная, что не сможет вырваться, повинуясь лишь инстинкту тела, не желающего терпеть боль. Лицо Луи было сосредоточенным, он улыбался – пугающе широкой улыбкой.
      - Я слыхал, ты любишь ставить капканы, Анна? Это, наверное, веселее, чем травить соседских собак, а? Ну что, будешь говорить? Нет? Ты посмотри, какая упрямая. Ну мы продолжим, да?
      Анна медленно приходила в себя. Боль… Ей никогда не делали больно. Она сама любила причинять боль – с детства. Она мучила животных и с удовольствием била и щипала младшую сестру. Став супругой бандита, она обожала выслушивать рассказы о всевозможных кровавых делах. Да, она обожала убивать животных. Она ненавидела животных – любых, любая жизнь, кроме человеческой, казалась ей омерзительной. Чужая боль и смерть давали ей чувство власти – невероятной власти, которую она обожала. Обожала с самого раннего детства. Анна ненавидела, когда у неё отнимают власть.
      Когда младшая сестра родилась и родители стали уделять ей больше внимания, чем Анне.
      Когда отец полностью разорился и она осталась без денег, и пришлось оставить все надежды и выйти замуж за человека, который ей в отцы годился.
      Когда она, с таким трудом убив нелюбимого мужа, поняла, что возглавить банду Руже ей не светит – на место Себастьяна заступил Пьер, быстро заменивший людей новыми, преданными только ему.
      Ах, как хитро поступил Пьер, соблазнив Грету и буквально заставив сбежать от родителей и выйти за него замуж! Ума у Греты было, по мнению Анны, как у устрицы, особой красотой она тоже не отличалась. Но она была единственной дочерью младшего брата начальника полиции. А тот был готов на всё ради счастья своей непутёвой дочурки, и, хотя дорога в отчий дом Грете навечно была заказана, помогал, чем мог. Именно поэтому Анне пришлось так долго смиряться со своим положением, чувствуя, как по капле утекает её молодость и власть. Анне нужны были деньги. Большие деньги. Очень большие.

      Боль рождала слабость и страх, самые ненавистные чувства в мире. Анна сидела, опираясь спиной о шершавые брёвна, одна рука онемела, другая стала сосредоточием боли, кончики пальцев словно горели огнём, словно под ногти набили тлеющих углей. Во рту был отвратительный привкус – едва Лугару вытащил кляп, её стошнило. Анна смотрела в хмурое предгрозовое небо и знала, что умрёт. В голове были две мысли. Первая – «больно». И вторая - «Джозеф».
      Джозеф Менакер, её кузен, её единственная любовь на протяжении всей жизни.
      Джозеф, женившейся на Рашель Шварцберг, потому что её шлимазл-папочка окончательно прогорел, а Джозефу не нужна была супруга-бесприданница и ещё ворох нищих родственников. Красивый, умный, жестокий Джозеф.
      Анне Руже, в девичестве Менакер, было сорок семь лет. Сорок семь лет жажды власти и денег. Тридцать лет почти неразделённой любви.
      Джозеф, один из трёх людей во всём мире, над которым у неё никогда не было власти. Он был жесток и циничен, и он был прекрасней всех на свете. Даже спустя тридцать лет Анне казалось, что он так же прекрасен, как тогда, когда она впервые встретила его на Новогодней вечеринке, хотя годы нанесли на его лицо историю непростой жизни и в каштановых волосах отчётливо проступила седина.
      Тридцать лет почти неразделённой любви. Тридцать лет редких встреч. Тридцать лет бессильной жестокости.
      Это было пять лет назад. Она не видела Джозефа несколько лет, и понемногу ей стало казаться, что она освобождается от своей многолетней любви. Она избавилась от общества Себастьяна раз и навсегда, теперь никто не тревожил её покой. А потом в гостях она натолкнулась на него – дорогой костюм табачного цвета, булавка для галстука с чёрными и желтыми алмазами, загадочные карие глаза, едва заметная улыбка.
      - А ты всё также молода и прекрасна, Анна, – он поцеловал ей руку, задержав её пальцы у своих губ на несколько секунд дольше, чем полагается. Анна поискала взглядом его супругу, но не нашла.

      - …Представь себе глубины человеческого цинизма, Анна, – они сидели на кровати в номере пригородной гостиницы и пили шампанское, Джозеф перебирал её длинные локоны, в которых стараниями лучших парикмахеров нельзя было найти ни одного седого волоса. – Моя жена ещё жива и может прожить некоторое время, а я считаюсь завидным женихом и Изекиль Гринберг уже сватает мне свою Айбигел.
      - Ты же не дал ему согласия? – Анна напряглась.
      - Пока нет… Может, кто предложит ещё более выгодный брак, – Джозеф усмехнулся. – Приятное чувство – через столько лет вновь чувствовать себя добычей для юных невест.
      - Я, – с волнением, так не похожим на неё, произнесла Анна. – Я предлагаю.
      - Что?
      - Женись на мне, Джозеф.
      - Да? И что я получу от этого брака? – он продолжал гладить её волосы.
      - Меня. Теперь я достаточно состоятельна, и поверь, никто и никогда не будет любить тебя так, как я.
      - Звучит неплохо. И Красавчика Руже в качестве пасынка? О, Анна, я когда-то отказался от твоих… ну, и во многом моих нищих родственников не для того, чтоб теперь получить родственников-бандитов, особенно таких, как Красавчик.
      - Откуда ты знаешь Пьера?
      - Видел его в казино. Ловкий малый. Он ведь женат на Грете Трембле?
      - Да, – Анна раздраженно повела плечами. Она не любила Грету – за молодость, за красоту, за беспечную глупость, за то, что ей повезло быть счастливой, несмотря на то, что в качестве мужа она получила изменяющего ей направо и налево Пьера. И самого Пьера – она ненавидела его с тех пор, как встретила одиннадцатилетним мальчишкой. Анна терпеть не могла детей с того времени, как в доме появилась младшая сестра. Поль был постарше, он учился в частной школе для мальчиков и нечасто бывал дома. Пьер же, любимец Себастьяна, жил в родительском доме и проказничал за троих. Даже будучи совсем маленьким, Пьер не слушался её и не боялся. – При чём здесь это всё? Я говорю о нас с тобой.
      - При том, что я добропорядочный и респектабельный бизнесмен, а ты, моя милая, всё-таки, как ни крути, вдова бандита. Совершенно будет не к месту, если мне это припомнят в неподходящий момент… Или твоего Пьера объявят в международный розыск… Понимаешь?
      - Понимаю, – Анна отхлебнула шампанского. В ней, словно в природе после долгой зимы, начало пробуждаться что-то смутное. – А если… если… - она внимательно посмотрела Джозефу в глаза и внятно, чётко, раздельно, обдуманно произнесла: – Если я перестану быть вдовой бандита… Если Пьер по какой-то случайности вдруг исчезнет… Если у меня будет денег больше, чем у Изекиля Гринберга… Ты женишься на мне, Джозеф Менакер?
      Он внимательно смотрел на неё своими удивительными карими глазами, улыбаясь уголком рта.
      - Да, - только и ответил он и легонько стукнулся краем бокала о её бокал. – В таком случае я женюсь на тебе.
      С того момента у Анны началась новая жизнь. Она чувствовала себя молодой и счастливой, она чувствовала себя помолвленной с человеком, которого любила. Ей казалось, что всё складывается просто удачно. Умер отец Греты, уехали её братья. В автокатастрофе погиб Поль с семьёй, оставив все свои деньги Шарлю. Казалась, удача сама идёт ей в руки. Оставалось избавиться от Пьера. Что касается Шарля, то его Анна предполагала законопатить куда-нибудь до шестнадцатилетия, когда его родитель или опекун сможет снять всю завещанную ему сумму. Ну а там мож¬но бы¬ло из¬ба¬вить¬ся и от Шар¬ля. И если к тому времени, как она станет совершенно независимой и богатой женщиной, Рашель Менакер не избавит мир от своего чахлого существования, она ей поможет.
      Последнее дело банды Красавчика не только принесло совершенно сказочное богатство – оно ещё и здорово пошатнуло состояние главного конкурента Джозефа.
      - Ты чудо что такое, Анна, – сказал тогда ей Джозеф и подарил кольцо. Золотое кольцо с крупным рубином и мелким кольцом бриллиантов. И одна из ошибок Анны была в том, что она носила его, почти не снимая. Это кольцо видел Бушер, человек, натренированный запоминать мельчайшие приметы.
      А вторая, самая главная, самая неудача – это то, что остался жив один из близнецов. Можно сколько угодно острить на их счёт, но цену близнецам Лугару знали все. И их фанатичную привязанность друг к другу тоже.
      Некоторое время Анна надеялась, что тот всё-таки где-нибудь загнулся раненый, но нет…
      Проклятый Виктор! Джозеф даже слышать не хотел о том, чтобы иметь какое-то отношение к женщине, которой мстит такой опасный тип.
      - Нет-нет, Анна. Около семи лет назад сына Тобиаса Страйкера… Как же там его… Неважно. Нашли недалеко от дома. Без головы. А голову нашли отдельно – насаженную на прут оконной решетки сгоревшего кафе, к пожару в котором Страйкер-младший, как говорили, имел самое прямое отношение. Близнецы работали в этом кафе, и полиция собиралась повесить это дело на них. После убийства Страйкера они исчезли из города. Мне ещё дорога моя голова, Анна.
      Проклятый Виктор! Его смерть стала первоочерёдной задачей, именно он стоял на пути к её счастью. Именно из-за него пришлось уехать в эту дикую глушь. В большом городе он бы запросто её отыскал, тем более учитывая, что прятать надо было ещё и Грету с Шарлем. Бушер должен был принести ей голову Виктора, точнее, его скальп с лицом. Это было бы её небольшой компенсацией за отложенную свадьбу.
      На последнем этапе она посвятила в свои планы Джозефа. Ей нужен был кто-то, кто помог бы контролировать дела, кто держал бы с ней связь, кто присылал бы ей предметы роскоши, которых не достать в этой глуши. Джозеф смеялся, говорил, что ничего не хочет об этом знать, но… Но он согласился. И письма – редкие письма от него Анна ждала, как не ждала ничего.
      Она неплохо обустроилась здесь, в глуши. Здесь, на границе цивилизованного мира, можно было легко потеряться, а потом потеряться ещё раз. Здесь люди не слишком удивляются, когда случаются несчастные случаи. Никого не удивит, например, взрыв газового баллона на кухне одинокой вдовы и смерть её и её беспутного сына в огне. И то, что их родственница, старая странная женщина («Казаться старой куда проще, чем молодой», - с горечью думала Анна) уедет отсюда, подальше от тяжелых воспоминаний. Да. Подходящее место. Всё так и должно было случиться. А потом, через некоторое время она вернулась бы в родной город гражданкой США, с новой внешностью, с новыми документами… Она вышла бы замуж за Джозефа и они уехали бы… к примеру, в столицу. А то и вовсе в Старый Свет, и злобный тупица Лугару мог бы искать их до самой смерти.
      И Анна ждала этого часа, затаившись, полностью упрятав свои чувства и амбиции, развлекаясь лишь ловлей и убийством животных. Вид разных тварей, подыхающих в капкане, радовал её и успокаивал.
      А теперь… Весь мир превратился в боль. Анна закусила губу и посмотрела в стремительно темнеющее небо. Прощай, Джозеф.

      - Я убила их всех. Да, и твоего брата тоже, потому что ненавидела, ненавидела, ненавидела вас всех, наглых, самодовольных тварей! Я убила вас всех, потому что хотела… И я убила бы их всех снова! И тебя, паршивец, – она в упор посмотрела на Шарля. Пьер был вторым человеком в её жизни, над которым она никогда не имела власти. Шарль – третьим. Он был похож на маленького Пьера, что в глазах Анны было само по себе преступлением. Он рос слишком наглым и смелым, и в нём уже сейчас чувствовалось это своеволие и опасная ловкость, которой были знамениты её покойный муж и Пьер. – И твою скудоумную мать. И забрала бы ваши деньги… Ха, а ты не знал? Твоя мать такая дура, что подписывала всё, не глядя. Я выжала из вашей семейки всё, что могла, пока вы там перебивались с хлеба на картошку! Вы все тупицы! – Анна прокусила губу, кровь текла по подбородку.
      Шарль стоял, в голове у него по-прежнему звенело странным холодком, пока в груди пылало пламя… Что пламя! Извергался вулкан, и настоящая лава текла по его венам. Его отец мёртв из-за этой твари. Два года сводящей с ума тишины, жалкого прозябания, материнских слёз – вот из-за неё.
      - Дальше, – спокойно продолжил Луи. Тёмный Зверь сидел рядом и с восторгом слизывал кровь. Он дождался. Они дождались. «Мы дождались, верно, Виктор?» – У тебя определённо был сообщник. Д. Менакер. Кто он? И где деньги? Деньги, казна банды? За которой следили ты и Крошка Жан? Отвечай, Анна. Я могу сделать ещё больней.
      Куда уже ещё больней? Во рту были кровь и желчь. Анна закрыла глаза и на секунду представила -поцелуи с легким ароматом дорогого табака, ледяное шампанское…
      - Деньги… Их здесь нет. Ты, конечно, не настолько дурак, чтоб думать, будто я могла бы всё это возить с собой? Да, у меня был сообщник, – Анна вздохнула. – Джулия Менакер, моя младшая сестра. Ты сдохнешь не своей смертью, Виктор.
      - Вполне возможно, – Луи встал и посмотрел на изломанную, замаранную фигуру. Вот она - месть, так близка и так сладка. За всех парней – за Леонарда, которого дразнили «Сырной душой» за слабость к этому продукту, за Жерара, который каждый месяц жертвовал неплохую сумму приюту, где вырос, за Винцента, который когда-то собирался стать учителем литературы и в пьяном виде обожал декламировать стихи, за Жана-Батиста ле Пти, старого друга Прилива, за самого Себастьяна Прилива, начинавшего как контрабандист, за что и получившего это прозвище. За своих друзей, убийц и грабителей, самых весёлых и лихих парней, что он знал. За Пьера, лучшего из них, красивого шулера, способного попасть в подкинутый цент за двадцать ярдов. И за Виктора, за своего брата, за человека, который был тем же самым, что и он - настолько, насколько это возможно.
      И у него есть, с кем разделить эту месть.
      - Ну, Шарль, что мы будем делать? Можно попробовать закопать её. Живьём, в лесу. Можно посадить в машину и сжечь. Как тебе идея?
      - Нет, – Шарль словно услышал себя со стороны. – Нет, машина, пожалуй, пригодится матери. А закапывать – слишком много возни, когда её объявят пропавшей без вести. Есть идея лучше. Мы скинем её в овраг.
      - Она может вылезти.
      - Не вылезет, – и Шарль улыбнулся, как улыбался его отец, поднимая пистолет, - потому что мы переломаем ей ноги и руки. Потому что с гор идёт гроза и скоро эта речушка на дне превратится в поток, несущий деревья и переворачивающий камни. Потому что там дальше есть отмели, на которых вся эта дрянь застревает - и знаешь, что? Там всегда полно всяких падальщиков, потому что она кидала трупы пойманных животных в овраг. А после наводнения их там в два раза больше, потому что они знают, что будет пожива. И мальчишки туда тоже ходят – иногда на отмелях бывают интересные камни и можно найти череп какого-нибудь зверя и попугать девчонок в школе. Ну, найдут изломанный, объеденный труп через пару дней – ничего удивительного. Все знают, что Ведьма Руже была больная на голову и вечно шарахалась по лесам… Мало ли какого чёрта её туда понесло?
      - О, Шарль! – Луи задохнулся от восторга. - О, милый! Это, чёрт возьми, гениальная идея!
      - Я же говорил, что много думал о том, чтоб она сдохла? О таком я тоже думал. Но ты прострелил ей плечо, пуля?..
      - Прошла навылет, – Луи отвязал Анну. – Ну, вставай, падаль, пошла!
      Анна двигалась с трудом – ей было больно дышать, похоже, Лугару ей что-то там отбил и сломал ребро, одна рука в огне, другая онемела. Но она была бандиткой, она прожила много лет среди тех, кто был готов погибнуть в любой момент, и какая-то часть её тоже была к этому готова. Она смотрела на небо и думала о Джозефе, который не узнает, как она умерла, о том, что последние её мысли были о нём, о том, чтоб проклятый Лугару до него не добрался. Как долго Джозеф будет её ждать? Как долго будет по ней горевать?
      Она не заметила, как, пройдясь туда-сюда по двору, Лугару взял из-под навеса здоровую, слегка ржавую кувалду, оставшуюся там со времён постройки дома.
      Они тащили спотыкающуюся Анну через лес по тропинке, по которой она сама ходила тысячу раз, выкидывая останки этих мерзких мохнатых тварей вниз. У неё по-прежнему были связаны руки, но убежать бы она всё равно далеко не смогла. Боль выпила у неё все силы. Она всегда это делала с другими, но, видит Бог, понятия не имела, как это…

      Безымянная речка текла по дну оврага. Сейчас она был довольно спокойной, в самых глубоких местах едва доходила взрослому человеку до пояса. Откосы оврага были крутыми, но при настойчивом желании по ним можно было вскарабкаться.
      Луи развязал Анне руки и убрал перевязку. Кровь вновь заструилась по разорванному рукаву.
      - Ты это заслужила, - и толкнул её на землю.
      Анна заорала так, что могли бы услышать в посёлке, но гром в отдалении заглушил крик. Кувалда опустилась ей чуть повыше локтя и послышался хруст. Мокрый хруст. Тихий-тихий, и всё же Шарль услышал его. И он ещё несколько дней отзывался в его ушах - этот слабый, мерзкий звук искалеченной плоти. Но сейчас ему было всё равно. Сейчас он стоял, прикусив губу, и смотрел, как поднимается и опускается кувалда.
      - Теперь я, - выдохнул он и шагнул вперёд. Анна подвывала и скулила, она сорвала себе голос после второго удара.
      - Нет, Шарль, не надо…
      - Надо. За моего отца. – И, отвернувшись, Шарль изо всех сил толкнул тело той, кого ещё пару дней назад считал своей бабкой, в овраг. И наконец, не выдержав, зажал себе уши. Звенящий холод и раскалённая лава уходили из него, оставляя страх, пустоту и усталость, от которой дрожали руки, ноги, и рыдания поднимались к горлу. Луи обнимал его, гладил по голове. Не так-то это просто – в пятнадцать лет становиться убийцей - не убийцей поневоле, не убийцей по неосторожности, а вот так – холодно и расчётливо, приняв для себя решение.
      - Пошли, Шарль, пошли, милый, а то попадём под дождь.
      Он повёл пребывающего в прострации Шарля обратно к дому. Мелкие капельки уже долетали до них, несомые ураганным ветром, лес вокруг не просто шумел – он гремел и выл. Луи подхватил валяющуюся коробку и перепачканный платок Шарля как раз перед тем, как первые крупные холодные капли ударили с неба.
      Шарль по-прежнему пребывал в состоянии апатии, когда Луи завёл его в дом. Это было плохо. Нужно было что-то делать. Он затащил Шарля на кухню и с любопытством огляделся. М-да, Анна явно не экономила на себе – всё было новеньким. Тут был и холодильник, и газовая плита, и кухонный комбайн, и множество всякой всячины, причём у части вещей был такой вид, как будто к ним не прикасались. Луи мог бы приготовить на такой кухне целый пир, но Анна, как он помнил, не очень любила и не слишком умела готовить.
      Впрочем, сейчас он не собирался ничего готовить. Пошарив по шкафам, он нашел то, что искал – коньяк. Довольно дорогой, кстати. Он плеснул в первый попавшийся стакан и прижал к губам Шарля:
      - Пей, ну!
      Шарль глотнул и закашлял. Он несколько раз пробовал крепкую выпивку – дешевый кукурузный виски, самогонку, русскую водку. Это явно было что-то другое, но Шарлю было не до смакования и наслаждения ароматом. В груди и желудке потеплело.
      - Ты как?
      За окном стремительно темнело, ветер выл, окна заливало сплошным потоком.
      - Нормально… То есть ни черта не нормально, конечно. Честно говоря, совсем паршиво, – Шарль попытался унять дрожь в голосе и посмотрел на мужчину. Взгляд вышел жалким и растерянным, руки ходили ходуном. Луи попробовал включить свет, но электричества не было.
      - Видимо, она отключила генератор. Так многие делают, считается, что провода под током притягивают шаровые молнии… - Шарль ещё глотнул, стараясь не представлять себе бледное женское лицо, по которому течёт вода. Он не сожалел о том, что сделал, это было правильно. Просто надо было… Ну, как-то уместить в себе это. - О, Виктор…
      - Луи.
      - Что? – Шарль уставился на мужчину. Кухню на секунду озарила молния.
      - Моё полное имя – Луи-Виктор. Обычно меня называют Луи.
      - Но какого чёрта… - Шарль, который ничего не ел сегодня, начал быстро пьянеть. Признание мужчины вдруг показалось ему важным, очень важным. – Почему тогда "Виктор"? И у тебя на жетоне… И гранд-ма называла тебя Виктором!!!
      - Это жетон моего брата. Мы были близнецами, понимаешь ли, и мать, недолго думая, дала нам одинаковые имена. Только я был Луи-Виктор, а он наоборот – Виктор-Луи. Тогда, на складе, где погибли все, включая твоего отца… Виктор бросился на мину и его разорвало… Меня обдало кровавым дождём, – Луи взял стакан и плеснул себе, глядя в чёрные, блестящие, как свежий гудрон, глаза Шарля. – Кровь моего брата на мне… Как когда я родился, хотя, конечно, я этого не помню. Но видишь ли, мы родились с Виктором одновременно, недоношенные, сросшиеся вот здесь, – он провёл по груди. - Нас разъединили через несколько часов после рождения, но какое-то время мы были одним организмом.
      Шарль сглотнул, пытаясь себе это представить.
      - У меня не было никого ближе и дороже брата. Когда он погиб, я почувствовал себя искалеченным. Жетон и имя – вот что от него осталось. Теперь Луи Лугару и Виктор Лугару – это один человек. Я.
      - Но почему всё-таки…
      - Многие думали, что выжил именно Виктор. Он был более порывистым, любил спонтанные поступки и иногда выходил за рамки. Его считали… Ну, в общем, почему-то его считали глупей и беспечней, чем я. Это здорово помогло мне в своё время. А когда я встретил тебя… Я не знал, насколько можно тебе доверять. Вдруг ты сболтнёшь что-нибудь дома? Услышь Анна, что Луи Лугару рядом, она бы тут же дала дёру. А Виктора она попыталась бы перехитрить. А потом мне стало просто не до того.
      Снова сверкнула молния и от удара грома, кажется, даже посуда зазвенела.
      - Шарль, – он одним махом допил коньяк. – Два года я жил только мыслью о мести. Два года ожиданий. И несколько последних дней, Шарль…
      Нотки в его голосе заставили Шарля выпустить стакан, в который он вцепился, как в святой Грааль, и встать. В залитое водой окно проникало совсем немного света, но он не особо был нужен.
      - Несколько последних дней, когда я думал о тебе…
      Они начали целоваться, Луи прижимал Шарля к себе, мечтая оградить его своими объятьями от той страшной пустоты, в которую проваливается человек, впервые ставший убийцей. Шарль тонул в поцелуе, как в коньяке, чтобы там, на дне, скрыться от вида бледного, искаженного лица, по которому течёт вода, затекая в глаза, нос, рот, в длинные волосы забился мусор, руки и ноги вывернуты под неестественными углами.
      - О, Виктор, - прошептал он, на мгновение отрываясь от его губ, - о, Луи, ты помнишь, что я тебе обещал?
      - Да, я помню, мой сладкий, я ни секунды об этом не забывал…
      Шарль хотел сказать, чтоб он не смел называть его сладким, но тут же забыл об этом – теперь Луи целовал его шею, медленно расстегивая ему рубашку. Это было просто восхитительно, это было слишком хорошо. Так не должно быть, это должно быть больно и унизительно…
      У Луи были удивительно сильные и тёплые руки, и Шарль чувствовал, как его сила перетекает в него. Он сам медленно расстёгивал мужчине рубашку и дрожь уходила из пальцев.
      - В этом доме, - Луи оторвался от Шарля, казалось, его глаза светились в полутьме, - определённо должна быть кровать.
      Стук собственного сердца показался Шарлю гораздо громче бушующей за окном грозы.
      Луи со смехом попытался поднять Шарля на руки, но тот довольно ощутимо ткнул его кулаком в бок, прошипев, что он ему не невеста. Они два раза открывали дверь куда-то не туда, но в итоге всё равно, продолжая целоваться и раздевать друг друга, ввалились в спальню. Там сильно пахло косметикой и какой-то химией, а кровать оказалась неожиданно большой – Шарль-то был уверен, что гранд-ма спит на узкой койке с продавленной сеткой. Но долго он не думал и не удивлялся, потому что Луи стянул с кровати покрывало и они упали, не расцепляясь, поспешно избавляясь от остатков одежды.
      - О, Шарль, - бормотал Луи, целуя мальчика везде, где хотел, - твой отец бы убил меня за то, что я сейчас с тобой сделаю…
      Он снял с себя цепочку с жетоном и патроном и посмотрел на Шарля, лежащего под ним. Совершенно обнаженный, не считая какого-то шнурка на шее, слегка захмелевший… Он был восхитительно красив, ещё не взрослой, но уже не детской красотой. Это было тело сильного и ловкого подростка, который со временем станет сильным и ловким мужчиной. У него уже начали расти волосы на теле, но смугловатая кожа была ещё по-детски мягкая и очень чувствительная. И он хотел, причём совершенно не по-детски.
      Он был прекрасен, он был жив, он был запятнан кровью и испещрен его поцелуями.
      «Шарль-Пьер Руже, я люблю тебя».
      - Перевернись, – хрипло прошептал Луи ему на ухо, одновременно облизывая мочку. Шарль вздрогнул. Ему вдруг стало страшно при мысли о том, что он всё-таки позволит… О, да. Луи лежал на нём, он был массивней и сильней, и, чёрт возьми, ТАМ тоже… Больше. Шарль подумал о том, что ему будет больно, а потом со сладким ужасом понял, что ему хочется, чтоб было больно. Он перевернулся, повернув голову набок, глядя, как Луи встал в полумраке и пошел к туалетному столику. Сверкнула молния, на мгновение продемонстрировав его крепкую фигуру и горящие серебристо-зелёным огнём глаза. Луи, его любовник.
      «Луи-Виктор Лугару, я люблю тебя».
      Луи пошарил по туалетному столику, сшибая пузырьки. Ага, вот – тюбик с надписью «Ланолин». Должно пойти. Его первый раз с девушкой был в какой-то подворотне, они оба были пьяны, а её вообще стошнило на полдороге, что, впрочем, не помешало Луи получить своё. Его первый раз с парнем был на войне – они тогда изрядно хлебнули неразбавленного спирта, пытаясь потушить в своих воспоминаниях залитую напалмом деревню, и сделали друг другу больно. Он снимал самых шикарных шлюх обоего пола в самых роскошных апартаментах и довольствовался грязным перепихом в туалетах на автозаправках. Однажды они с братом по приказу Пьера уложили в постель жену какого-то очень важного типа. Та была в жутком восторге, а вот муж, когда увидел фотографии, - не очень. У него было по-всякому. Но такого сладкого, нежного, трепетного чувства он не испытывал ни разу. Шарль лежал на животе, повернув голову набок, смотря на него с некоторым страхом.
      - Всё хорошо, всё будет хорошо, малыш. Я буду нежен. - Луи погладил его ягодицу, а потом наклонился и провёл языком по родинке в виде пиковой масти. Шарль только вздрогнул.
      - Не напрягайся так, доверься мне, - шептал Луи, растирая крем. Шарль даже зажмурился - от стыда, от страха, от странного предчувствия. Он чувствовал Луи, чувствовал всем телом - его горячее тело сверху, его сильные руки, упирающиеся в кровать по обе стороны от его плеч, волосы на груди, нежный тихий шепот: "Не бойся, расслабься, ну пожалуйста, я не хочу делать тебе больно…"
      Но больно было - конечно, было. Шарль вздрогнул и непроизвольно попытался вырваться. Луи только прижал его к себе, обхватив за плечи и прижимаясь губами к шее. "Тише, тише, мой хороший…"
      Шарль пытался расслабиться, как Луи и просил. О Господи, это так… Невыносимо, и дело даже не в боли. Словно всё тело не согласно с тем, что в него проникают, тело не согласно, а вот разум - разум вполне этого хочет, хочет изведать всё до конца, и эта близость, это горячее, сильное тело сверху… Шарль застонал, чувствуя проникновение и жаркое, прерывистое дыхание, путающееся в волосах.
      - Да, да, мой сладкий, потерпи немножечко, вот и всё… Чувствуешь меня?
      - Да, - на выдохе ответил Шарль и повернул голову так, чтоб Луи смог дотянуться до его губ.
      Луи, по-прежнему крепко, чтобы Шарль не дёрнулся, прижал его к себе и начал двигаться. Это было восхитительно, даже несмотря на то, что Шарль лежал почти неподвижно и никак не проявлял себя в процессе, Луи казалось, что он отдаётся ему, что они отдаются друг другу.
      - Подожди, встань на колени, упрись руками в спинку кровати…
      - О, Господи, зачем? - Шарль не мог поднять глаза, поза показалась ему ужасно неприличной.
      - Так будет легче и тебе, и мне - ласкать тебя, - Луи помог Шарлю встать как надо и прогнуться в пояснице.
      Шарлю и впрямь показалось, что так легче - второй раз было не больно, ощущения стали какими-то невероятно острыми - предудовольствие, на самой грани. Шарль словно потерялся в этих ощущениях, он растворялся в этой близости, в этих ласках и нежном, пошлом, горячем шепоте, и это стоило всего.
      - Да, да, да, давай, Луи, ну пожалуйста, - он выдыхал, откинув голову мужчине на плечо, - да, Виктор, ну же... - И сам не понимал, чего хочет - то ли чтобы всё поскорее закончилось, то ли чтобы это не заканчивалось никогда, потому что это было и больно, и прекрасно, и вспышка удовольствия, что вдруг прошла по телу, завершилась странным, почти болезненным всплеском. Ноги и руки ослабли, словно на них опустилась кувалда, и Шарль рухнул, увлекая за собой изо всех сил навалившегося на него мужчину.
      Они лежали рядом, слушая шум дождя и дыхание друг друга, Луи вытирал капельки пота, катившиеся у Шарля по вискам.
      - Это надолго, - тихо-тихо прошептал ему Шарль. - Я имею в виду - дождь.
      - Понятно, - так же тихо, словно кто-то здесь, в лесной глуши, отрезанной от вселенной ледяной водой и искорёженной тишиной, мог их подслушать.
      Через некоторое время Шарль встал и подошел к зеркалу. В полумраке он увидел свои блестящие глаза и очертания плеч, по которым разметались влажные волосы. Как странно, что весь этот день – когда он едва не был убит, когда убил сам, когда он лишился невинности, – никак не отразился на его внешности. В любом случае, как бы его жизнь ни пошла дальше – он уже не сможет быть таким, как прежде. Как он сможет, как раньше, ходить в школу, в церковь, делать работу по дому, заходить в «Шишку» после того, как своими руками столкнул в пропасть живого человека. Да, она заслуживала этого! Но всё же… Шарль посмотрел на свои руки, словно ожидая увидеть на них кровь, но не увидел ничего нового – руки как руки, довольно сильные кисти, тонкие пальцы, ногти пора подрезать… Как теперь дальше жить? Он посмотрел на Луи-Виктора, в полумраке растянувшегося на кровати. Как он с этим живёт? Живёт же? И Шарль сможет.
      Одно он знал точно: тишина больше над ним не властна.


Outdraw - покерный термин, означающий улучшение комбинации и победу над игроком, чья комбинация была изначально сильнее
7.Showdown
      Луи смотрел, как Шарль обыскивает карманы его куртки, доставая сигареты и зажигалку. Недавний экстаз негой разливался во всём теле. Ничего не хотелось. Два года у него была цель, к которой он шел, которая занимала все его мысли, и вот теперь наступило опустошение. Сладостное, с привкусом поцелуев, опустошение. Шарль бросил на него взгляд через плечо и как был, обнаженный, вышел из комнаты. Шарль… У Луи кружилась голова, когда он вспоминал о том, что произошло несколько минут назад. Это был не просто секс. Это было – словно Луи обрёл наконец-то своего идеального партнёра. Он не верил, что такое случится после смерти брата, но это случилось. Жизнь, судьба, рок, фатум отобрали у него Виктора, но взамен подарили Шарля.
      Здесь, в полутьме, под шум дождя Луи позволил себе помечтать. Он бы мог забрать Шарля – забрать себе, - и Грета в жизни бы их не нашла, даже обратившись в полицию. Он бы научил Шарля всему, что умеет сам: рукопашному бою, обращению с оружием, искусству слежки, взлому – несомненно, полезным вещам. Шарль был бы его - его сын, его младший брат, его партнёр. Партнёр во всём. Шарль бы вырос рядом с ним, став красивым мужчиной, похожим на Пьера – что скрывать, ему всегда нравился Пьер, тот был едва ли не единственным мужчиной, который нравился ему постоянно, обычно его влечение к представителям своего пола было кратковременным. Они бы собрали банду – не хуже, чем была. Или просто были вдвоём, одни против всех, как когда-то были с Виктором.
      Нет.
      Луи встал и натянул джинсы. Нужно было заняться делом.

      Шарля он обнаружил на веранде. Тот был абсолютно мокрый, похоже, что он вышел под дождь и постоял там некоторое время. Парень курил, взгляд его блуждал где-то среди ливня. Луи взял у него сигарету и закурил сам, чувствуя под босыми ступнями мокрое дерево веранды.
      - Как думаешь, она уже? – тихо спросил его Шарль. - Ей повезло, если она сразу свернула себе шею, а не лежала там, захлёбываясь.
      - Надеюсь, ей не повезло. Она убила всех, кто был мне дорог, она хотела убить тебя. Хватит смотреть на дождь и думать, верно ли ты поступил. Поверь – верно. Для таких, как Анна, другого суда нет. Пошли в дом. Тебе надо поесть. А потом нас ждёт работа.
      Они пошли на кухню. Луи быстро нашел керосиновую лампу и кучу свечей, расставив их в первые попавшиеся банки и блюдца. Стало очень уютно, и Шарль вдруг ощутил зверский, просто нечеловеческий голод. Луи обшарил шкафчики, и вскоре на столе появилась целая куча всего – в основном консервы и почти половина жареной курицы. И множество всевозможной вкуснятины, о существовании которой Шарль и вовсе забыл – сыры, колбасы, сладости…
      - Чёрт, откуда она это всё брала? Верно, ездила за тысячу миль, чтоб здесь не заметили, – пробормотал Шарль. – Вот ведь старая стерва. А мы жрём всякую дрянь… Копченый палтус! Ничего себе! - он поднял на Луи довольный взгляд и облизнулся. – Это, чёрт возьми, лучшее за последние два года Рождество.
      Луи улыбнулся в ответ – не столько шутке, сколько радуясь тому, что у Шарля хватает сил шутить.
      - Нам нужно обыскать дом. Честно говоря, я не очень-то поверил заявлению Анны о том, что она передала все деньги и прочее своей сестре. Не тот она человек…
      - Может, она всё в банке хранит? – Шарль набивал себе рот конфетами с ликёром.
      - Вряд ли. Слишком уж большая сумма, к тому же ей всегда нужно иметь под рукой твёрдую валюту – на случай побега. Скорей всего, она перевела часть в золото и бриллианты, часть хранит в американских долларах…
      - И закопала где-нибудь?
      - Зачем? Это же страшная возня – закапывать, откапывать… Хотя смысл в твоих словах есть, – Луи нахмурился, обдумывая, как бы он сам поступил. Идея припрятать большую часть так, чтоб, если что, всегда можно было за ней вернуться… Но нет, это не для Анны, она не стала бы отдаляться от своих сокровищ и полагаться на случай. – Так что давай, доедай, стирай шоколад с носа и займёмся поиском кладов, - и вдруг добавил с испугавшей себя самого нежностью: - Юнга.
      Шарль ответил восторженным взглядом.

      Они включили свет – Шарль с сожалением посмотрел на свечки – и принялись внимательно обшаривать весь дом. Он был не слишком велик, большая часть комнат стояла заколоченной. Луи внимательно осматривал стены, опытным взглядом отыскивая тайники. Так, в одной, с виду вроде бы наглухо забитой кладовке, он обнаружил целый склад оружия.
      - Ого! – Шарль весь потянулся к этому изобилию, но Луи немедленно дал ему по рукам. Он объяснял, как именно распознать тайники, где их обычно делают, как устроить тайник в городской квартире и как – в машине.
      В небольшой комнате, примыкавшей к спальне и служившей Анне, очевидно, гардеробом, Луи тщательно обшарил секретер. Там было множество бумаг, в которые он толком не смог вникнуть – это были денежные документы, как говорится, то ли акции, то ли облигации. Умник Клод бы разобрался, но для самого Луи, толком не закончившего школу, это были египетские иероглифы.
      - Пусть твоя мать найдёт хорошего адвоката. Что бы ни значили эти бумажки – это честные, легальные деньги и они теперь принадлежат вам. Счета и всё такое…
      - А мы?
      - А мы ищем кассу.
      Ещё в потайном отделении секретера нашлась пачка писем. Они все были написаны твёрдым правильным почерком и подписаны «твой милый друг Д. Менакер». Глядя на эту подпись, Луи ещё больше уверился в том, что Анна им солгала. Он знал, что у неё есть младшая сестра и, скорей всего, её и вправду зовут Джулия. Он стал вспоминать, что знал об истории этой семьи.
      «Милая моя Анна! Для меня всегда большая радость – получать от тебя письма, ведь ты сама представляешь, как мне неспокойно, когда я думаю о том, что ты там, в этой глуши. Разумеется, я с удовольствием выполню все твои просьбы – насчёт этого можешь не беспокоиться.
      Относительно твоего вопроса, который ты так остроумно НЕ задала в последнем письме – да, она ещё жива. Поверь, мне от этого тоже радости немного, ведь больной человек в доме отнимает много сил и нервов, врачи лишь затягивают её агонию…»
      - Да, кучеряво написано. Причём толком не поймёшь – кто писал. Мужчина или женщина, в смысле. Хотя, наверное, всё-таки мужчина, – глубокомысленно заметил Шарль, бесцеремонно усаживаясь на стол и читая письма.
      - С чего ты взял? – удивился Луи, заканчивающий осмотр пола на предмет половиц с секретом, и переходя к подоконнику.
      - Женщины по-другому пишут, - задумчиво проговорил Шарль. – Мать иногда получает письма от старых подруг, ну а я… не смотри так! Да, просматривал их, вдруг что узнаю. Они толстые и там много всего – про то, что у кого случилось, про детей, про всякую ерунду мелкую. А тут по полтора–два листа, и всё конкретно – это сделано, это будет, об этом никаких вестей. Ага, вот, смотри, какой интересный кусок. «Умоляю, береги себя. Его нашли вчера – я не знаю подробностей, но это было отвратительное зрелище. Как говорят, его пытали, а потом перерезали горло. Кто знает, как много всего этот громила знал?»
      - А ну-ка, дату? Так, письмо было отправлено буквально через несколько дней после того, как я разделал Мясника… А ведь я совершенно не помню, чтоб Анна упоминала каких-то своих родственников…
      - А кто она мне вообще?
      - Вторая жена твоего деда. Как я слыхал от Крошки Жана, Приливу взбрело в голову жениться на девчонке, которая ему в дочери годилась. Семья Анны в своё время крутила изрядные деньги, да только они разорились до её рождения… Вроде бы. Так, посмотрим спальню.
      Спальня у Анны была роскошная – дорогое бельё на постели (Шарль покосился на сбитую в комок простынь), огромное зеркало, заставленное всякой косметикой – больше и дороже, чем у всех женщин городка и посёлка, вместе взятых.
      - И зачем это всё нужно? - Шарль совал нос в пузырьки и баночки, пшикал духами. В воздухе запахло парфюмерной лавкой.
      - Понятия не имею, – отозвался Луи, выбрасывая из шкафа одежду. В основном это были те самые чёрные бесформенные одеяния, в которых Анна успешно изображала из себя жуткую старуху, но попалось и несколько отличных костюмов, запечатанные пакеты с тонкими чулками, элегантное летнее пальто, шляпки, перчатки, туфли на каблуках. – Вот, погляди, чемодан и всё – новенькое. Она собиралась уезжать в ближайшее время. И понимаешь, что это значит?
      - Да, - пробормотал Шарль, холодея. – Нам с матерью недолго оставалось.
      Там же, в нижнем ящике, Луи обнаружил замаскированную под коробку с дамскими салфетками шкатулку с драгоценностями. Их было много, очень много, и глядя на одну из них – подвеску с синим камнем, Шарль готов был поклясться, что он видел такую у матери. Получается, Анна каким-то образом выманила у его матери и украшения? Шарль поделился с Луи этой мыслью.
      - Да, это вполне на неё похоже. Она могла наплести что-нибудь о страшных долгах Пьера, о том, что нужно откупиться… Твоя мать мало что понимала в его делах, могла и поверить.
      - А уж мне-то как врали обе! – зло пробормотал Шарль, вертя в пальцах кольцо с большим рубином. – Мать что, думала, я всю жизнь буду в эти сказки верить? Хм, а мне как раз, – он повертел ладонью, любуясь камнем.
      - Это кольцо Анны. Именно его узнал Мясник, а я видел его на ней в день гибели банды.
      Шарль торопливо снял кольцо и бросил к остальным украшениям. И протянул шкатулку Луи. Тот покачал головой.
      - Это – твоей матери. Поставь, где стояло, и слазь под кровать, глянь, что там, я почему-то не могу её сдвинуть.
      Шарль распластался на полу, засовывая руку под кровать. И наткнулся на глухую доску.
      - Что за чертовщина, – пробормотал он, извиваясь и пытаясь втиснутся в щель. – Там что-то непонятное.
      - А ну… - Луи наклонился и стянул с кровати матрац.
      Кровать представляла из себя под матрасом сплошную поверхность, оклеенную обоями. Луи рассматривал её задумчиво, прищурившись, Шарль – удивлённо. Наконец Луи достал нож и принялся медленно водить по поверхности.
      - Что… – начал было Шарль и с удивлением увидел, как мужчина вдруг вогнал нож в доски – без всякого напряжения, - и вырезал в них большой квадрат. И, подцепив его ножом, откинул в сторону – это оказалась крышка из толстого дерева.
      - Ага, - удовлетворённо улыбнулся Луи. – А вот теперь смотри внимательно.
      Под деревяшкой оказалась железная не то дверца, не то пластина с небольшой ручкой. Луи тщательно её осмотрел и подцепил сбоку совершенно незаметный проводок, - если не знать, что он там есть, в жизни не увидишь. А потом с силой приподнял крышку – она оказалась очень толстой. И там, в углублении, стояли два небольших чемоданчика.
      - Вот так, – только и сказал он.
      - Это… это… Как ты догадался?
      - Это изобретение старика Прилива – такой тайник. Видишь вот эту проволоку? Если её не перерезать, то сработает механизм и эти чемоданы рухнут вниз, в подвал, – он достал их оттуда и надавил на пол. Тот крутанулся вокруг своей оси и встал на место. – А там, скорей всего, часть замурована. И если что, Анна запросто могла бы вернуться за ними.
      - О-о-о! Открывай скорей, ну же. Ах… - Шарль замер, комок подкатил к горлу.
      В одном чемодане лежали, мягко поблёскивая, золотые слитки – небольшие, чуть потолще средней шоколадки, с выбитыми цифрами. И маленькие чёрные коробочки. Луи открыл одну, в каждой – несколько пластиковых пакетиков, где рядом с вложенной бумажкой посвёркивал камушек. Во втором – толстые пачки денег, большая часть американскими долларами.
      - Это же целое состояние, – Шарль трепетно провёл пальцем по золотому слитку, даже на ощупь тот казался каким-то особенным, - Пресвятая Дева Мария, ты теперь богат, Луи!
      - Да, - задумчиво и как-то мрачно отозвался Луи, взяв в руки один из слитков. Тяжелый… Вот она – последняя добыча банды. Холодный, равнодушный металл, убивающий чаще, чем пули. Камни, что хоть купай в крови, хоть в дерьмо запихивай, – не потеряют своей ценности. Ну и деньги, проклятые бумажки. Всё это не вернёт с того света никого из ребят. – Мы теперь богаты.
      - Что? – ушам своим не поверил Шарль. Так, значит, он был прав. Луи берёт его с собой!
      - Половина твоя. Ты получаешь её как наследник твоего отца, ну и, конечно, как подельник. У нас в банде, чёрт возьми, было джентльменское соглашение.
      - Я… - у Шарля даже не нашлось слов. Он не знал, на что смотреть – то ли на Луи, то ли на баснословные богатства. Он словно взлетал, взлетал над землёй, его кружило, и он никак не мог остановиться. Вновь мелькнуло перед внутренним взором лицо Анны, залитое водой, мелькнуло и пропало. А Луи смотрел на Шарля, думая, не совершает ли он ошибку. Мальчик слишком молод – не глупо ли отдавать ему такие деньги в руки? Как бы это не сгубило его. Но кому отдавать – Грете? Которая, похоже, немного тронулась умом после смерти мужа? «Не нужно отдавать ему деньги, – коварно зашептал голос внутри. – Забери всё, забери его с собой. Вы, чёрт возьми, прекрасно заживёте на эти деньги вдвоём. Может, ты даже сможешь завязать с криминалом…» Но он отлично понимал, что не сможет завязать, что обычная жизнь – это не по нему. Что привык – привык к пьянящему азарту, к крови, к оружию. К этому привыкаешь не хуже, чем к наркотикам. А Шарля – Шарля надо уберечь.
      Он смотрел, как тот с почти детским восторгом крутит в руках слиток, и тот зажигает мягкий огонёк в его чёрных глазах. Золото губит людей, а Шарль слишком молод… Луи мягко отнял у него слиток и притянул к себе.
      Они не стали застилать кровать – так и упали, не размыкая объятий, на скинутый на пол матрац. Теперь Шарль не стал переворачиваться, ему хотелось смотреть своему любовнику в глаза. И в этот раз боль была слабее – словно эхо, словно тело было уже готово.
      - Ты такой красивый и такой горячий, - прошептал ему Луи, и от этого шепота ли, от какого-то особенного движения Шарля пробрало, он вцепился мужчине в плечи, закинув ему ноги на талию. И во всём мире не осталось ничего, кроме них двоих и дождя за окном.
      …Теперь уже Шарль остался валяться на сброшенном матрасе, пока Луи выходил покурить – сил, как ему казалось, у него не осталось ни на что. Вернулся Луи с бутылкой шампанского, обнаруженной в запасах Анны, и парой бокалов.
      - За успех, юнга! – Луи хлопнул пробкой. Шарль впервые пробовал шампанское и не мог не оценить его прелесть. Особенно если пить вот так – обнаженным, лёжа на полу в хаосе постельных принадлежностей и золотых слитков, рядом с любимым мужчиной. Он пил и слушал – Луи рассказывал ему про отца, про его тайную жизнь. Действительно ли это было так, или, может, Луи привирал, или, скорее всего, сам запомнил Пьера именно таким – удивительно ловким, хитрым, порой безжалостным, но всегда смелым, и щедрым, и невероятно элегантным.
      - …Он влюблял в себя людей. Мог заморочить голову кому хочешь. Я знаю, твоя мать любила его просто отчаянно. Не думаю, что он так уж её любил, но ты… Он часто говорил про тебя и с большой гордостью. «Он пошел в меня». Наша «база» - так он её называл – располагалась недалеко от вашего дома, потому что ему хотелось быть ближе к тебе.
      - …Нет, твоего деда я лично не знал, только по рассказам Крошки Жана. Да, это его монетка, верно, про которую он говорил, что его дела никогда не будут так плохи, чтоб её потратить. Слыхал, тот ещё был тип, умел выходить сухим из любой бури. И как его угораздило связаться с Анной?
      Шарль слушал всё это, как волшебную, пусть опасную и немного страшноватую, но всё-таки сказку. И ему казалось, что вся его жизнь будет такой сказкой.
      - Тебя дома не хватятся?
      - Не… Мать решит, что я опять в «Шы-а-а-шку» завернул и там остался, - Шарль зевнул. Долгий день и опьянение давали о себе знать.
      - Тогда спи, – Луи укрыл свернувшегося клубочком мальчика одеялом, взял бутылку из-под шампанского вместе с бокалами и отправил их в тайник под домом. Ну, так и есть – никакого звяка, уж Анна всё предусмотрела. После чего, бросив взгляд на тускло мерцающее золото, выключил свет и растянулся рядом с Шарлем.
      В конце концов, он может себе это позволить - один-единственный раз.

      Шарль проснулся, когда вовсю светило солнце и щебетали птицы. Мир был свеж и ясен – в противоположность Шарлю, который чувствовал странную ломоту во всём теле и лёгкий шум в голове. Вчерашний день казался ему чем-то нереальным… Чем-то совершенно фантастическим, но вот же всё вокруг – разворошенная спальня, матрас на полу, Луи-Виктор в полурасстёгнутой рубашке - волосы мокрые, армейский жетон выбился наружу - сидит и что-то перекладывает на голых досках койки.
      - О Господи, как же мне паршиво… Доброе утро, Виктор… Тьфу, Луи!
      - Доброе утро, соня. Есть хочешь?
      - Ещё как! Если верить книгам, то я после вчерашнего должен был утратить сон и аппетит на целую неделю!
      - Не знаю, как в книгах, а в жизни такое случается гораздо реже, тем более с крепкими парнями вроде нас. Пошли поедим.
      На кухне красовались огарки свечей и остатки вчерашнего пиршества. Луи сноровисто собрал их в мешок.
      - Стоит кинуть где-нибудь, где никто их не найдёт… Не стоит слишком уж удивлять местных, когда они набьются в дом, узнав о смерти Ведьмы Руже. Да и драгоценности твоей матери надо припрятать, чтоб ни у кого не возникло искушения… Впрочем, это твоя задача. Ты ведь теперь, как ни крути – глава семьи, Шарль. Чай, кофе?
      - Кофе.
      - Вот, пожалуй, – Луи открыл слегка помятую коробку с бисквитом, который испёк как приманку для Анны, - попробуй.
      - Ух ты! – Шарль полюбовался на тёмную глазурь с сахарным «Весёлым Роджером» и отрезал себе изрядный ломоть. – Мммм, вкуснятина какая… Неужели это ты готовил?
      В его представлении Луи – такой сильный, такой ловкий с оружием – был не тот человек, который знал, как обращаться с кухонной утварью. Сам Шарль частенько помогал на кухне – матери или в «Шишке», но особой тяги к готовке не испытывал. Луи коротко рассказал ему о своём эпизоде в жизни под названием «Грация Свобода», впрочем, опустив некоторые подробности.
      - Мать раньше вкусно готовила – там, дома, я имею в виду, - за два года Шарль так и не признал своим домом Страну Тишины, - а теперь у нас бобы да кукуруза, кукуруза да картошка, да ещё какие-то постные дни, о которых я в жизни не слышал! Что-то я не помню, чтоб мы как-то особо соблюдали посты… На Страстной неделе, разве что… Она как будто разучилась готовить.
      - Ей стало не для кого. Она любила Пьера, так любила, что ради него пошла против своей семьи. Неудивительно, что, когда он погиб, её мир рухнул, и Анна из неё смогла верёвки вить и узлы вязать, – тоном умудрённого жизнью человека сообщил Луи. Он думал об этом – думал с тех пор, как проснулся, - и сейчас, глядя на Шарля, преспокойно потягивающего кофе на кухне, решался. Выглядел мальчик не очень – тени под глазами, руки немного трясутся, а когда Луи особенно сильно звякнул тарелкой, он вздрогнул. Но было видно, что он справится. Это было в нём – стержень, эдакая крепкая струна, огонёк, который не гаснет в любую бурю, он был настоящим наследником Прилива и Красавчика, и даже своей матери, которая однажды не побоялась пойти против всех своих родных, чтобы быть с человеком, которого полюбила. И это тревожило, очень тревожило. – Шарль, ты наелся? Пошли, нам надо серьёзно поговорить.
      Шарль встал и проследовал за Луи. В голове после кофе немного прояснилось.
      - А теперь смотри и не думай, что я тебя хоть каплю обману. Мы разделим это – и золото, и камни, и доллары – поровну. Ты, конечно, понимаешь, что такие штучки надо хранить в тайне?
      - Я? О, я… Конечно, о да! Но…
      - Ты умный парень и не пустишься во все тяжкие, верно? Этого хватит на прекрасную жизнь и тебе, и матери.
      - Что? – Шарль был растерян. Почему Луи говорит так, словно… - А ты?
      - А что я? Обычная история – дурные деньги легко достались, легко и уходят, - наигранно весело ответил Луи, хотя на душе у него было неладно. – Захочу – спущу всё в Вегасе, захочу – осыплю бриллиантами какую-нибудь голливудскую диву.
      - Но… А как же мы? Я имею в виду – мы с тобой?
      - Малыш, какое ещё «мы с тобой»? – теперь улыбка Луи напоминала оскал. – Никакого «мы с тобой» не было и быть не может. Уж не думал ли ты, что я возьму тебя с собой?
      Шарль мрачно поглядел – он не просто думал, он был уверен в этом!
      - Шарль, детка, только не устраивай сцен, – Луи аккуратно сложил половину сокровищ в чемоданчик, закрыл его с громким щелчком и приступил ко второму. – Пойми… Это невозможно.
      - Вот ещё!
      - Шарль, тебе только пятнадцать
      - Вчера ночью тебе на это было плевать!
      - Да и на том свете мне достанется от твоего отца больше, чем от всех чертей, вместе взятых. Подумай сам: тебе пятнадцать. Твоя мать наверняка начнёт тебя разыскивать, и я вовсе не хочу попасться как похититель и совратитель малолетних. К тому же, - Луи отложил пачки банкнот, - ну что я с тобой буду делать?
      - Ну… - у Шарля заблестели глаза. – Всё, что угодно! Со всем этим, – он обвёл рукой сказочные богатства, – мы могли бы уехать куда угодно, где нас никто не знает. В Южную Америку, в Европу, в Австралию…
      - И твоя мать осталась бы одна? Не зная, где ты, что с тобой…
      - Ну, мать, – Шарль замялся. – Ну а что с ней?
      - Твоя мать – слабая, безвольная женщина. Она осталась без мужа и посмотри, куда её это привело. Ты должен о ней заботиться, – Луи выложил главный козырь, – как это делал твой отец.
      Это был подлый приём, и оба это знали. Конечно же, Шарль в жизни бы не сделал ничего, что заслужило бы неодобрение его отца.
      - Ну здорово. Ну просто классно! Я, конечно, должен тут торчать чёрт знает сколько, потому что моя мать – глупая курица, а ты… ты… Я тебя просто ненавижу!
      - Это для твоей же пользы.
      - Я бы тебя убил сейчас!!!
      - Ради бога, ты ведёшь себя, как третьесортная актриса. Успокойся и будь мужчиной. Что тебя ждёт со мной? Я не умею жить нормально, обычной жизнью. Я не умею заботиться о детях, а ты ещё ребёнок. Тебе нужна школа и все дела, – Шарль отчётливо поморщился. - Поверь, у меня частенько в жизни бывают моменты, когда я жалею, что бросил школу, и хотя жизнь меня малость пообтесала, я всё равно тот ещё неуч и пишу с ошибками. У тебя же есть шанс, шанс зажить нормально, не впутываясь больше ни во что подобное.
      - Но ведь я тебя люблю.
      Это прозвучало как обвинительный приговор – Луи даже вздрогнул. Это не было уловкой или шуткой – это было настоящим манифестом юности и страсти, признание, продиктованное чувством, таким искренним и сильным, что оно сметает все условности.
      - Не говори ерунды. Тебе только кажется… И ты меня совсем не знаешь. И хорошо, потому что ты бы мгновенно разочаровался во мне. Шарль, малыш, – Луи сел рядом и обнял мальчика, – ты просто не встречал ещё никого, кто подойдёт тебе по-настоящему. Я просто жестокий, малообразованный парень, который нахватался манер и знаний по верхам, и который хорошо умеет только две вещи – готовить и убивать людей. Я не смог бы хранить тебе верность, да и я сам бы надоел тебе моментально. В шестнадцать… - или сколько там тебе, пятнадцать, да, – ещё никто не любит. Ты забудешь меня, как только я исчезну. Уговори свою мать, – Луи погладил Шарля по волосам, – уехать отсюда, чтоб никакие призраки тебя не тревожили. Пусть найдёт своих родственников. У тебя будет настоящая семья, и хорошая школа, и университет, где ты встретишь девушку себе под стать – такую же красивую и умную, из хорошей семьи. – Луи расписывал самыми радужными красками блестящее будущее, которое ждало Шарля. Будущее, в котором ему не было места. – Ты станешь уважаемым человеком, займёшь высокое положение в обществе…
      - Мне это всё не нужно, – упрямо заявил Шарль, обнимая мужчину, ловя его цепочку с жетоном и подвеской-патроном и накручивая её на палец, чтобы подтянуть лицо Луи к своему и поцеловать. – Мне нужен ты… Я хочу жить, как ты и мой отец!
      - Шарль, милый, - Луи проклял шампанское, которое развязало ему язык, и свои россказни, которые воспалили воображение мальчика. – Бандитская доля – это вовсе не весело. Да, сегодня ты король и кажется, что ухватил удачу за хвост, – он кивнул на чемоданчики, - а завтра ты гол, бос, дырка в кармане и копы грызут твои пятки.
      - Но отец же жил!
      - И чем он кончил? Забудь об этом, Шарль. Я не возьму тебя с собой.
      - Тогда я удеру из дома!
      - И бросишь мать? Забудь об этом.
      - А я думал, я тебе нравлюсь, – Шарль резко соскочил с кровати и вышел, даже не глядя на свою долю.

      Шарль сидел на крыльце и курил. Рядом с ним лежал платок – тот самый, выцветше-красный.
      - Его надо сжечь, – напряженным голосом, глядя в никуда, сказал Шарль. – Не могу на него смотреть.
      - Я займусь, дай сюда… Остановись, Шарль, ты зажигаешь вторую сигарету.
      - Иди к чёрту. Какое тебе дело?
      «Я желаю тебе добра, - мрачно подумал Луи, всё-таки отбирая у Шарля сигарету и получая в ответ совсем не дружеский тычок под рёбра. – Ты не понимаешь, и я сам с трудом могу это принять, потому что сейчас мне больше всего хочется схватить тебя в охапку и бежать на край света. Потому что мне хочется, чтобы ты был только моим и только мне дарил свои улыбки и поцелуи. Я знаю, что это неправильно, но я чувствую – ты мой, ты – мой, как эти слитки и бриллианты. Ты – всё, что осталось после Пьера, а значит, ты – мой. Но я не могу. Я не должен. Видит Бог, в своей жизни я так часто грешил, что сейчас должен совершить хоть одно праведное дело, и, чёрт возьми, знал бы ты, как мне больно».
      Они уговорились, что Шарль подождёт, пока Луи пригонит джип, чтобы забрать Шарля и всё остальное, а Шарль тихонечко посидит на крылечке и не будет делать глупостей. Оставшись один, Шарль принялся бесцельно бродить по дому, в который Анна на протяжении двух лет не пускала никого. А тут совсем неплохо – если проветрить и отпереть часть комнат. Матери должно понравиться, хотя нет, слишком далеко от посёлка… О чём он думает! Сразу же, как только станет известно о смерти Анны (теперь даже в глубине души он не мог назвать её «гранд-ма»), они переберутся в городок. А потом – в город побольше. А потом… Он подошел туда, где у Анны был оружейный склад, и с интересом осмотрел его. Винтовка, пожалуй, была тяжеловата (зачем ей тут винтовка?), а вот пара пистолетов – в самый раз. Шарль взял один. Тяжелый… Но если приноровиться, то у него получится. Шарль метко стрелял из рогатки и умел метать нож, однажды Шатун показал ему, как управляться с охотничьим карабином – оружие не было для Шарля внове.
      «Твой отец мог попасть в подкинутую монетку за двадцать ярдов», - сказал ему Луи. Почему бы и ему не научиться так же? Шарль осторожно положил пистолет на место и вновь придал кладовке вид наглухо забитой.
      Послышался шум мотора – джип Луи въехал во двор. Шарль промолчал, когда Луи вынес и положил туда оба чемодана, он молча залез в машину. Там лежала его сумка – сумка, которую он собрал, искренне надеясь, что уже не вернётся домой, что Виктор, его прекрасный Виктор (а он даже имя своё скрыл!) обязательно возьмёт его с собой. Когда… Когда же это было? В прошлом веке? В иной жизни?
      - Не грусти, - негромко сказал Луи мальчику, осторожно ведя машину по неровной размокшей дороге. – Всё к лучшему. Поверь мне.
      «Хотел бы я и сам в это верить», - думал он, глядя на мальчика, который сидел, опустив взгляд на свои руки. Лес, взъерошенный и умытый, весело шелестел, дышал свежестью и прохладой, солнечно-зеленые пятна скользили по лицу Шарля, и совершенно невозможно было угадать, о чём он думает.
      Они доехали до амбара – Луи решил не заезжать в посёлок, чтоб не вызвать пересудов.
      - Спрячь это здесь. Нечего шарахаться с чемоданом. Потом потихоньку перенесёшь и спрячешь, – отрывисто говорил Луи, хотя хотелось ему сказать совсем не это на прощанье. Ему хотелось предостеречь Шарля, попросить пообещать не делать глупостей, не путаться с мужчинами, не общаться с сомнительными личностями… Но за эти несколько дней он успел узнать Шарля довольно неплохо и понимал, что тот лишь рассмеётся ему в лицо. И ответит что-нибудь крайне едкое. И уж тем более – в жизни его не послушает, а, скорее, поступит наоборот. И Луи нашел как можно более правильные, возможно, единственно правильные во всей этой ситуации слова:
      - Ты справишься как надо. Ты весь в своего отца.
      Шарль вскинул голову – глаза его сверкнули, но он промолчал. И вдруг, расстегнув пуговицу на рубашке, вытащил из-за воротника шнурок с монеткой в пять сантимов.
      - Возьми на память, – увидев недоумение на лице Луи, он торопливо продолжил: – Она принадлежала моему деду… отцу… Если на память не обо мне, то о них.
      - Шарль… Это же ваша фамильная реликвия, – пальцы Луи несмело коснулись монеты.
      - Да. И пусть твои дела никогда не будут так плохи, чтоб пришлось её потратить, - с этим семейным присловьем он вручил монету мужчине. Лицо у него было решительное и упрямое, затаённая боль делала его старше. Луи расстегнул цепочку, висевшую у него на шее.
      - Это тебе, – он снял патрон. - Снайпер целился прямо в меня, не было ни единого шанса… Но патрон заклинило, доля секунды - и тут Виктор прыгнул на него сверху, с ножом, – он подбирался, пока я отвлекал внимание на себя. Виктор носил свой жетон – он гордился тем, что был на «настоящей войне», а я его – как талисман на удачу. Виктор погиб, а я жив. Держи его, - он вложил тёплый золотистый предмет мальчику в руку, – и пусть удача всегда найдёт для тебя время. Хотя бы долю секунды.
      Они стояли перед амбаром и целовались. Шарль хватался за Луи с такой силой, словно надеялся удержать. Луи обнимал Шарля крепко и осторожно, как будто хотел передать ему – не словами - часть своей силы и своих чувств, чтобы Шарль понял – то, как он поступает, это всё – ради него. Наконец они разомкнули объятья.
      - Прощай, Шарль-Пьер Руже, – и Луи, заведя машину, погнал её по дороге, сквозь зелёную светотень. – Прощай, милый мой мальчик… Я тебя никогда не забуду, но надеюсь, ты вскоре забудешь меня.
      Шарль смотрел на дорогу, пока машина не превратилась в крошечную точку – соринку в глазу. Да, соринка, которую только сморгнуть – и нет ничего, и на мгновение расплывшийся мир вновь обрёл очертания. Он посмотрел на патрон в своей руке, на чемодан, стоящий рядом, на лес, шуршащий и шумящий, полный бесконечной жизни, юной и неистовой, как он сам.
      - До встречи, Луи-Виктор Лугару, – прошептал он этому лесу и бескрайнему небу, зная, что они слышат. – До встречи.
      Подхватив чемодан, он зашел в старый, полуразвалившийся амбар. Луи прав – нечего шляться по местам, заселённым всякими сплетниками, с чемоданом. Он спрячет его здесь, под гнилыми половицами, засунув в сумку для начала пару пачек наличности и коробочку с камнями. А затем как следует присыплет пол пылью и сенной трухой, чтобы ни у кого и мысли не возникло, что здесь чем-то можно поживиться. А в ближайшие дни перетаскает всё домой и подумает, как бы это всё хранить в тайне. О, он сообразит. Вообще, в ближайшие дни его ждёт множество дел.

      Грета Руже начала серьёзно беспокоиться к середине следующего дня – так надолго её непутёвый сын ещё не уходил. Ей было за что волноваться. «У твоего сына дурная кровь, Грета, – частенько говорила ей свекровь. – Ты бы его порола, что ли? Вот Себастьян запрещал мне пороть Пьера и посмотри, что из него выросло?» Но у Греты, хоть она и понимала, что сын медленно, но верно отбивается от рук, да и в Библии сказано «кто жалеет розги, тот губит ребенка», рука не поднималась. Ей представлялся покойный муж – она с отчётливой ясностью понимала, что тот скорее залепит ей пощёчину (хотя он в жизни даже голоса на неё не повышал), чем позволит прикоснуться к Шарлю. Это во-первых… А во-вторых, так же ясно она понимала – стоит ей лишь один раз взяться за ремень – и Шарль исчезнет. Просто однажды не вернётся домой, и к тому времени, когда она поднимется к нему в мансарду, чтоб обнаружить пропажу кой-какой одежды, старого плюшевого медвежонка да пары книг, он уже будет давным-давно сидеть в кабине лесовоза и развлекать болтовнёй водителя - одного из тех, с кем успел познакомиться в «этом вертепе». Нет, Анна не понимала…
      И никто не понимал. Порой Грета спрашивала себя – чем она заслужила всё это? И отвечала: «Я знаю, чем». Тем, что когда-то осмелилась полюбить того, кого любить было нельзя. Но сердцу не прикажешь…
      Хлопнула дверь, и Грета быстро прошла в прихожую. Там разувался её блудный сын. Она уже набрала воздуха, чтобы обрушить на него поток ругани… и замолчала. Шарль улыбался.
      Так улыбался Пьер, возвращаясь домой после того, что он называл «весёленькое дельце», то, о чём Грета старалась лишний раз не думать.
      Шарль улыбался и глаза его хитро поблёскивали. Драные джинсы были мокрыми до колен, как будто он шел через поле, на лице играл румянец.
      - Привет, мамочка. Что у нас на обед?
      «Ну здравствуй, дорогая. Что у нас сегодня на ужин?»
      - Шарль… - тихо произнесла Грета. – Что же ты делаешь, сынок?
      Шарль поднял на неё взгляд - это был взгляд взрослого человека, точно знающего, что он делает, и отдающего себе отчёт в своих поступках.
      - Всё будет хорошо, мама. Всё будет очень хорошо.

      …Фары армейского джипа резали ночь. Давно пора было остановиться, но Луи с упорством, достойным лучшего применения, гнал джип мимо призывно светящихся редких мотелей, отлично понимая, что чашка дрянного кофе, выпитого недавно на заправке, будет не слишком долго отделять его от того момента, когда он просто задремлет за рулём и проснется в последний миг, чувствуя, как колёса машины отрываются от земли, отправляясь в последний полёт с обрыва на фоне равнодушных звёзд, или очнётся от дикого гудения гигантского грузовика, и свет фар ослепит его, как ночную бабочку. Иногда ему казалось – ну и к чёрту. Он старался уехать подальше, так далеко, чтобы глупой была сама мысль вдруг круто развернуться, примчаться обратно в этот богом забытый посёлок… Он видел это как наяву – маленький, обшитый алюминием домишко, некрашеная дверь, испуганная Грета в ночной рубашке… Он вбежит и крикнет: «Шарль! Пойдём со мной!», и как в дешевой мелодраме, Шарль сбежит к нему по лестнице под возникшую из ниоткуда музыку и бросится на шею…
      Нет. Это всё бред, сны наяву.
      Он остановится в следующем же мотеле. Просто ляжет спать - и всё.
      Чтобы отвлечься, он включил радио.
      -… И четвёртое место в нашем чарте занимает Долли Партон и её новый сингл «Я всегда буду любить тебя».

Если я останусь,
То буду только мешать тебе.
Поэтому я уйду. Но я буду думать о тебе
Каждое мгновение своей жизни.

Луи не очень любил американское кантри, - если уж на то пошло, ему больше нравился рок-н-ролл. Но сейчас голос американской певицы, и музыка, вызывающая в памяти просторы американских полей, где они с братом провели несколько месяцев перед войной, и песня словно врезались в душу. Словно неведомая американка пела только для него - последнего бодрствующего человека в этом огромном мире.

Горько-сладкие воспоминания –
Вот всё, что я беру с собой.
Прощай и, пожалуйста, не плачь.
Мы оба знаем, что я не та, кто тебе нужен.

Я всегда буду любить тебя.
Всегда буду любить тебя.

Как будто кто-то где-то знал…

Надеюсь, жизнь будет добра к тебе.
Надеюсь, у тебя будет
Всё, о чём ты мечтал.
Я желаю тебе радости
И счастья.
Но, самое главное, я желаю тебе любви.

Я всегда буду любить тебя…

      Нет, это слишком! Луи выключил радио и вышел из машины, опёрся на капот. Стрекотали какие-то ночные насекомые, около уха запищал комар. Нет-нет-нет! Ему захотелось заорать на всю эту тишину, чтоб кузнечики замолкли, чтоб покосилась на небе неполная луна и звезды сбились в кучу. Я всё сделал правильно! Я всё сделал как надо! Так почему же так плохо и тоскливо?
      Луи стоял и ждал, когда звёзды и луна в его глазах обретут чёткость. Только потом вновь сел в машину и поехал - с твёрдым намерением остановиться у самого первого мотеля. И если там будет бар или просто магазинчик, он купит большую бутылку виски или водки – самую большую, которая наградит его назавтра страшной головной болью и отвратительным похмельем, как раз таким, которое не даст плюнуть на всё и развернуть машину обратно на север.
      В лесу, что возвышался вдоль дороги, отчаянно, с дикой тоской в голосе завыл Зверь.

Showdown (вскрытие) - момент, когда все игроки, оставшиеся в игре, демонстрируют свои карты с целью определения обладателя старшей комбинации после завершения четвертого раунда ставок.
8.Под знаком "Весёлого Роджера"
      Город наполнял туман – как всегда, он шел с моря. Фонари не рассеивали, а лишь подсвечивали его, делая поистине фантастическими тени.
      Молодой мужчина, чей возраст можно было бы определить как «ещё, наверное, нет и тридцати», в байкерской куртке и тяжелых ботинках неторопливо шел по улице. Он явно наслаждался и ночью, и туманом, и этой странной фантасмагорией теней. Он был дома.
      Да, дома. За последние два года судьба изрядно пошвыряла Луи Лугару по миру, но он всегда старался оказаться в родном городе весной. Сентиментальность – может быть, и если не требовалось срочно гнаться за кем-то на другой конец мира, Луи старался проводить это время среди знакомых улиц. Шикарные курорты и мегаполисы с их бурной ночной жизнью тоже были неплохи время от времени. Но дом – это дом. Это там, где если не сердце, то какая-то его часть.
      Подходя к гостинице, служившей ему пристанищем во время его обитания в городе (и являющейся его собственностью – маленькая, безобидная прихоть из той же глупой сентиментальности, - ах, как часто жестокие люди бывают сентиментальны), он вспомнил, что кое-что хотел забрать из джипа.
      Как назло, в гараже, куда он обычно загонял джип, произошла какая-то неприятность с замком, и пришлось оставить его на стоянке. Впрочем, не так страшно – джип был ему менее дорог, чем мотоцикл, да и стоянка хорошо охранялась. В джипе лежала папка кое с какими бумагами, которые передал ему Ле Горш, касающимися последнего дела. Дело выглядело очень заманчиво, но Ле Горш считал, что там есть какая-то «подстава». А это было само по себе очень забавным – пытаться сыграть в тёмную с самим Лугару.
      Он подошел к джипу, ещё занятый этой мыслью, когда заметил под дворником какой-то белый прямоугольник. Он ещё тянулся к нему, когда внутренний голос, тот самый, что почти всегда был прав, уже сказал ему, что это такое.
      Игральная карта.
      Верно. Туз пик.
      Сердце пропустило удар.
      Луи оглянулся – туман наполнился всевозможными тенями так же, как его душа – безумными надеждами. Ну же, ну?!
      Однако он чувствовал - своим звериным чутьём, что не раз выводило его из передряг, - что вокруг пусто. Тот, кто оставил эту карту, уже давно ушел, и туман растворил его смех – такой знакомый смех.
      Тёмный Зверь принюхался к туману и тихонько зарычал.

      Засунув карту в карман куртки, Луи направился туда, где сияла неоновая вывеска «Весёлый Роджер» - гостиница, ресторан, маленькое полузакрытое казино.
      У стойки регистрации скучал представительный молодой человек с гладкими чёрными волосами, очень ухоженными руками и рекламой зубной пасты вместо улыбки.
      - Добрый вечер, мсье Крид! – поприветствовал он его.
      - Добрый вечер, Боливар, - разумеется, молодому человеку незачем было знать ни его настоящую фамилию, ни то, какое отношение он имеет к собственно гостинице – дольше проживёт. – Мне что-нибудь есть?
      - Нет, мсье.
      - А… Тут не приходил кто-нибудь, не интересовался… - мужчина сделал паузу, – может быть, кем—то по фамилии Лугару? Или не называл фамилии, но пытался описать кого-то?
      - Нет, мсье, - Боливар придерживался правила ничему в этой жизни не удивляться и не задумываться о том, что не касается лично него. Мсье Виктор Крид был особым клиентом, тем, что американцы называют VIP, а значит, мог спрашивать что угодно.
      - Хорошо, Боливар. Доброй ночи.
      Луи шагал по коридору и чувствовал, как колотится сердце. Этого не может быть. Этого не может быть!!!
      Два года подряд он запрещал себе думать, мечтать, вспоминать. В жизни у каждого человека должны быть поступки, которыми можно гордиться, и один из них он совершил там, в этих безбрежных лесах, когда оставил Шарля, не потащил его за собой в мир крови и разврата.
      Потому что, как он и предполагал, ничего хорошего из его жизни так и не вышло.
      Казалось, что теперь, когда у него есть деньги, можно забросить всю эту кутерьму и стать порядочным человеком. Но чёрного кобеля не отмоешь добела, а из кровавой реки не выйдешь чистым. Слухи о его расправе над Бушером расползлись довольно далеко, а через некоторое время до определённых кругов дошли вести о гибели Анны Руже. Луи зарекомендовал себя как «специалист», и предложения о «работе» не заставили себя ждать. По сути, он занялся тем, чем занимался покойный Мясник – охотой за головами. Но у Лугару были свои правила. И тем, кто его нанимал, для их же блага было лучше соблюдать эти правила.
      Дело нравилось Луи. Оно помогало поддерживать себя в форме. Он отлично понимал, что реши он оставить «карьеру» - и жизнь бы пошла под откос. Пьянство и наркотики доконали бы его в считанные годы. Жизнь, лишенная цели, центра тяжести, вокруг которого всё вращается, – это свело бы его с ума. И всё же ему было тоскливо.

      Дело было на гигантском круизном лайнере. Они шли в Нью-Йорк. Здесь, на корабле, был тип, от которого следовало избавиться, сидевший круглыми сутками в каюте под постоянной охраной. Перед Луи стояла конкретная задача – в Нью-Йорк этот тип попасть не должен.
      О да, он справился тогда. Имитация пожара, сигнализация, паника… Он всё верно рассчитал. Тип так трясся за свою жизнь, что побежал к спасательным шлюпкам самый первый. И конечно, он совершенно не ждал, что один из матросов, помогающий справляться с паникой на борту, коротким отточенным движением всадит в него нож.
      Но запомнилось ему не это, а то, как он стоял на палубе и глядел в звёздное небо. Наверху – вечный, равнодушный небосвод. Вокруг – бесконечный, жестокий и равнодушный океан. Две бесконечности, сливающиеся у горизонта в одну необъятную даль. Что перед всем этим человек? Луи в этот момент почувствовал себя удивительно одиноким и несчастным. Всё, что он делал в жизни, показалось вдруг глупым и бесполезным, а сам он – никому не нужным. И лишь огромным усилием воли он подавил желание прыгнуть за борт и больше не бороться с жизнью, а раствориться в этой океанской ночи, песне волн и звёзд, что была до людей и останется, когда человечество со всеми его страстями и пороками наконец-то освободит Землю от своих грехов и добродетелей.
      Поздней меланхолические настроения возвращались к нему, но он старался их подавлять. Для этого находилось достаточно «лекарств». Сексуальные приключения. Казино. Гонки на мотоцикле – свой купленный два года назад, расписанный чёрным, красным и белым, украшенный черепами «Харлей» он просто обожал. Ну и работа, конечно. Работу, он, чёрт возьми, любил.
      Как и это место, дань двум заплаканным стервам – Сентиментальности и Ностальгии.
      Перед своей дверью он помедлил. Тщательно осмотрел замок. Слегка улыбнулся. Повернул ключ.
      Это было привидение. Не в белом саване, нет. В плаще и шляпе, он стоял около окна и смутно пробивающийся сквозь туман свет желтоватого фонаря позволял лишь слегка рассмотреть блестящие глаза, абрис лица, блик на чёрной, слегка закручивающейся на кончике пряди. Тонкую кисть, кажущуюся бледной в сравнений с тяжелой, убийственной чернотой пистолета. До обоняния донёсся тонкий аромат одеколона.
      Луи одновременно снял пистолет с предохранителя и щёлкнул включателем. Призраки исчезли.

      Шарль повзрослел – это бросалось в глаза. Лицо утратило нежную неопределённость черт и явно познакомилось с бритвой. Губы стали тоньше, усмешка – жестче, взгляд – циничней. И по-прежнему сверкал шальным азартом, как два года назад. Юноша улыбался ему.
      - Луи.
      - Шарль.
      Они убрали пистолеты почти синхронно, жадно продолжая вглядываться друг в друга. Луи всё казалось, что он спит – или, может, перебрал наркотиков. Это какое-то безумие, этого просто быть не может…
      Тёмный Зверь рванул к юноше, ни капли не сомневаясь, словно собака к горячо любимому хозяину, но Луи продолжал стоять.
      - Проклятье, - только и смог вымолвить он наконец.
      Шарль искренне надеялся, что его лицо не отражает никаких эмоций – безграничной радости, торжества и безумного страха. Страха, который в последнее время всё чаще подкатывал к горлу – что Луи забыл, что всё перегорело. Что эти два года, которые он прожил лишь одной мечтой, для Луи оказались пропастью, через которую он не сможет перекинуть мостик.
      - Я тоже рад встрече, - он с трудом удержал дрожь в голосе.
      - Шарль, - Луи вцепился в косяк, - у тебя ещё есть шанс уйти, слышишь. Прямо сейчас. Не надо… - горло сдавило, но он упрямо продолжил: - делать себя несчастным.
      - Зато у тебя, - Шарль прищурился, пытаясь что-то прочитать по глазам мужчины, понять, насколько он был прав, когда пришел сюда, - нет ни единого шанса.
      Они шагнули друг к другу, плащ и куртка полетели на пол. Луи вцепился в Шарля, краем сознания отмечая, что теперь они одного роста, утопая в его глазах и запахе, который пробивался сквозь одеколон, изменившемся и всё-таки памятном, воскресившим в сознании события двухлетней давности: залитый солнцем весенний лес, несущий грозу порывистый ветер и запах крови и выстрелов, яростный ливень, словно пытающийся смыть с лица земли двух грешников, любовь, – всё так ярко, как вспышками, до боли.
      Когда-то два года назад Луи Лугару учил Шарля Руже целоваться, и теперь Шарль спешил продемонстрировать свои подкреплённые изрядной практикой умения. Луи даже на секунду оторопел от этого напора, а потом принялся отвечать.
      Все благие намерения сгинули, как туманные призраки под утренним солнцем. Он сгрёб Шарля в охапку и потащил к кровати.
      Да, Шарль явно повзрослел и набрался опыта – судя по тому, как он с лёгкостью, не глядя, расстегнул на мужчине джинсы. Луи зарычал, ухватив его за руки, одной рукой удерживая над головой тонкие запястья, другой – разрывая на Шарле футболку. Он ревновал – ревновал до красных пятен перед глазами к тем неизвестным, которые были с Шарлем, его Шарлем эти два года.
      Он стал ещё прекраснее, его Шарль, подростковая худощавость превратилась в юношескую стройность, но гибкости и чувственности он не утратил, наоборот. Луи вытряхнул его из джинс и, заметив, что нижнего белья под ними не было, осатанел окончательно.
      Шарль и ойкнуть не успел, как оказался уткнувшимся лицом в подушку, с заломленной рукой – не дёрнуться! Сильный, совсем не игривый, а самый настоящий удар по заднице заставил его как-то по-детски взвизгнуть.
      - Ах ты, распутный маленький… - жарко прошептал Луи ему в ухо и, облизывая его, обнаружил ещё одно новшество – небольшую серёжку, которую тут же прихватил зубами и потянул. Шарль инстинктивно напрягся, испугавшись, что мужчина вырвет её с мясом, но тот отпустил небольшое колечко, прерывистое дыхание сместилось на шею, где запуталось в волосах. – Ты зря вернулся, Шарль… Я теперь не буду тебя жалеть.
      - И не… надо… - Шарль с трудом выдохнул, стараясь лечь так, чтобы руке было не больно. Он постарался расслабиться, понимая, что сопротивление только распаляет мужчину, и тот может потерять над собой контроль. Видит Бог, он нисколько не питал иллюзий по поводу нрава своего возлюбленного, но предпочёл бы обойтись без членовредительства. И Луи действительно отпустил его руку – лишь для того, чтобы на этот раз прижать уже обе к телу своими коленями, садясь сверху и наклоняясь куда-то вбок.
      - Не знаю, где и с кем ты там шлялся всё это время, но лучше подстраховаться. – Луи достал из тумбочки «резинку». Оставалось ещё как минимум пять лет до того, как мир содрогнётся перед новой угрозой в лице неизвестной и неизлечимой болезни, которую вначале сочтут Карой Господней исключительно для гомосексуалистов, но Луи Лугару всегда был чертовски осторожен.
      Шарль ждал, стараясь расслабиться. Он мечтал об этом моменте два года, он искусал себе губы за последние два дня и не собирался ни отступать, ни просить пощады.
      И он дождался, и не смог сдержать стона - так же, как Луи – почти звериного рычания.
      - Ты… Ах ты… Да что же это… Что, мерзавец, давно никого не было, а?
      - Ммм, - Шарль вывернул голову насколько смог, чтобы увидеть лицо мужчины и попытаться поцеловать, - вот так – два года.
      - Лжешь! – Луи притиснул его к себе с такой силой, что юноша чуть не задохнулся.
      - Клянусь, - негромко прошептал Шарль, усилием воли стараясь не вырываться, - клянусь памятью отца.
Луи замер, а потом резко отпустил его, наконец дав вздохнуть и, отстранившись, перевернул и поцеловал.
      - Ах ты бестия, Руже-младший, как же я хочу тебе верить…
      На шее у Шарля на тонкой цепочке, откинутый в сторону, запутавшийся в тёмных волосах, поблёскивал патрон от М14.
      - Как хочешь, - Шарль обхватил талию мужчины ногами и улыбнулся, - всё, как ты хочешь…
      И Луи постарался поверить, потому что и вправду хотел поверить, потому что был, несмотря на всю кровь и грязь своей жизни, романтичным и влюблённым сентиментальным болваном. И он смирил свою жестокость и жажду немедленного подчинения, чтобы не только брать, но и давать – тому единственному человеку в мире, к кому он испытывал такие чувства. И сейчас они смотрели друг другу в глаза, и дышали одним прерывистым дыханием на двоих, и свисающий с шеи мужчины военный жетон и монетка в пять сантимов, когда Шарль прихватывал их губами, казались просто раскалёнными. И Шарлю было больно – но и сладко было тоже, и в какой-то момент эта сладость пересилила боль, а потом и весь мир.
      Потом они лежали рядом, молча, без слов, вновь узнавая друг друга прикосновениями. У Луи по-прежнему волосы вставали дыбом над ушами, даже чисто выбритая кожа лица казалась жесткой, как наждак, и даже запах… Два года Шарль напрягался, чтобы этот неуловимый аромат – табака, одеколона, взрослого мужского тела, - не улетучился из его памяти, но сейчас он вернулся с первым же вздохом, и Шарль понял, что не забыл бы его и за тысячу лет, что узнал бы где угодно. Луи наматывал волосы Шарля на палец долгим, бесконечным жестом, словно подтягивая рыбку на крючке.
      - А теперь, - наконец подал он голос, - рассказывай.
      - Что именно? – Шарль потянулся, пристраивая голову на плечо Луи.
      - Всё. Какого дьявола ты явился. Как меня выследил. Откуда взял пистолет и где ты шлялся эти два года. Начнёшь лгать – я почую. – Луи потянул за волосы сильней.
      - Хорошо. Но сначала, - Шарль поднял голову и одним гибким движением соскользнул с кровати, - у меня кое-что есть.
      Этим «кое-чем» оказалась бутылка шампанского в ведёрке со льдом, пара бокалов и несколько свечей. Луи восхищённо выругался, увидев это.
      - А ты романтик.
      - Я француз.
      Пить шампанское, обнаженным, в постели, рядом с человеком, которого любишь – что может быть прекрасней!

      - …Как выследил? Случайность и немного логики. Я вернулся сюда так, наудачу, честно говоря, вообще был не уверен, смогу ли я найти хоть что-нибудь. Просто меня чертовски тянуло на родину. Я, конечно, приехав, первым делом купил карту, стал искать на ней свой старый дом и там было отмечено это место. «Весёлый Роджер», а? Считай, это была интуиция. Я пришел сюда, немножко покрутился рядом и узнал, что это название появилось чуть больше, чем полтора года назад, а до этого место называлось «Красный Корсар». Занятно, а?
      - Догадливый, чертёнок. Неужели это так очевидно?
      - Ты же говорил сам, помнишь? «База была недалеко от дома». А потом я просто увидел твой джип…
      Луи смотрел на него и никак не мог понять, какого чёрта он тогда уехал. Они с Шарлем созданы друг для друга – это судьба, не иначе.
      - … Ну, понимаешь, я подумал, будет глупо заявиться к тебе просто так. Ещё бы вышвырнул меня за дверь… Отмычки? Один парень в Монреале научил меня с ними обращаться. А пистолет? Это пистолет Анны.
      Шарль рассказал, как на следующий день сбегал обратно и позаимствовал кое-что из оружейной кладовки. Как учился стрелять, покупая у Шатуна патроны. Как вёл долгие бои с матерью за то, чтоб уехать отсюда. Как они уехали к родственникам матери, где он, Шарль-Пьер Руже, совсем не пришелся ко двору.
      - Они чертовски правильные, настоящие добропорядочные граждане, а я? Отродье бандита и сам бандит, - Шарль довольно щурился на свечи. Луи гладил его по ровной спине со слегка торчащими лопатками, перебирал звенья цепочки, ловил пальцами такой знакомый кулон. – Честно, я причинял им страдания одним только своим видом.
      Луи хмыкнул, представляя – драные джинсы, кожаные куртки, проколотое ухо, длинные волосы. Да уж, не самое лучшее приобретение в семье.
      - А потом мать снова вышла замуж! Нет, ты можешь себе представить? За профессора университета с двумя детишками, и боюсь, у них будет третий. В итоге я сказал себе и им: «А нужен ли профессорским детям такой сводный брат?» Тем более, мать теперь не Руже, а Фергюссон. А я – глаза Шарля блеснули в с свете свечей, - был, есть и помру Руже.
      - Да, за это надо выпить! – Луи взял телефон, чтоб заказать шампанского в номер. – Как ты, кстати, узнал, который номер мой? Боливар сказал, что меня никто не спрашивал, тем более я не живу здесь под своим именем.
      - А, ну это ещё проще. Я пробрался в ваш ресторан и дал большие чаевые самой некрасивой официантке. Благодарная девушка выдала тебя с потрохами, мсье Виктор Крид.
      - Почему самой некрасивой?
      - Они не привыкли ни к щедрости, ни к вниманию и рады услужить любому.
      - Ну ты и бестия, Руже-младший! Значит, научился разбираться в девчонках, а?
      - Ну так. И ещё, Луи. Я не Руже-младший. Я теперь единственный такой. А кстати, ты закончил поиски? Ну, помнишь? «Д. Менакер»?
      - Да. Как я и думал, Анна солгала тогда.

      …Войдя в свой кабинет, Джозеф Менакер не успел включить свет – холодное дуло пистолета упёрлось ему в висок. Сглотнув, он замер, отлично понимая, что раз ещё жив – значит, у него есть шанс.
      - Иди к столу и не дёргайся. Я тебя вижу, ты меня – нет.
      Джозеф Менакер был умным человеком, а жизнь приучила его думать быстро. Пройдя к столу, он сел в кресло, стараясь не выдать своего страха.
      - Виктор Лугару, – он не спрашивал, а утверждал. С тех пор, как он перестал получать вести от Анны, он ждал, что этот тип явится в его дом. Словно волк по кровавому следу.
      - Отлично, а то я забыл напечатать визитки, – щелчок затвора прозвучал отдалённым громом. – А ты, значит, двоюродный брат Анны Менакер, в замужестве Руже. Сядь за стол и держи свои руки так, чтоб я их видел.
      Джозеф сел, по-прежнему в полной темноте. У него в нижнем ящике лежал пистолет – старый отцовский кольт, но с таким же успехом он мог бы лежать на другом конце города. Джозеф торговал оружием, но не использовал его, хотя однажды подстрелил чайку.
      - Как она умерла? – спросил он чуть погодя.
      - Долго и мучительно, – наконец, приняв решение, Луи включил свет и в упор посмотрел на хозяина кабинета. Тот ещё тип, себе на уме, но не убийца. Чем-то похож на Умника, не внешностью, скорее породой. – И какого дьявола ты ещё здесь, а не удираешь во все лопатки куда-нибудь в сторону Мексики?
      - А я бы убежал? – ухмыльнулся Джозеф. – Эй, эй, не маши пистолетом! Это всего лишь бутылка виски!
      Он налил себе в стакан и резко глотнул, стараясь, чтобы зубы не стучали. Луи смотрел на него с интересом.
      - Я не так молод, чтобы бросить всё – бизнес, дом… Анна слишком романтично смотрела на вещи, правда же была в том, что я бы на ней никогда не женился.
      - Что?! – Луи явно не понимал происходящего. – Что ты несёшь, какое мне дело до того, женился бы ты на ней… О господи, да она же стерва из стерв!
      - И удивительная женщина, - Джозеф понемногу чувствовал, что начинает владеть ситуацией. Лугару опасен, как… зверь, да нет, он опаснее зверя и оправдывает свою фамилию. Но он, Джозеф, не первый год живёт на свете, и он видел монстров. Он, в конце концов, спал с Анной Руже. – Не хочешь выпить? Настоящий ирландский виски.
      Луи, не убирая пистолета, кивнул. Джозеф достал ещё один стакан, по-прежнему стараясь не делать резких движений, и налил немного. Луи принюхался и выпил залпом.
      - Ничего себе пойло.
      - Послушай, Лугару, я не имею отношения к гибели вашей банды. Не буду врать, я знал, что Анна планировала что-то подобное, но я… - он только развёл руками, - не хотел впутываться во всё это.
      - Да ну?
      - Послушай, вся моя родня погорела на авантюрах и нелегальном бизнесе. В своё время я дал себе слово, что у меня не будет никаких проблем с законом. Анна… - он помолчал, – была другой. Я любил её, конечно, но вряд ли мы были бы вместе. К тому же, я понимал - она обречена. Ты убил Бушера, а ведь он был лучшим… Сколько тебе лет? Двадцать пять? Я старше тебя в два раза, и за всю свою жизнь никого не убил, кроме чайки, да и это была случайность, – он снова усмехнулся. Луи размышлял, глядя на него.
      - Наверное, - продолжал Джозеф, - в том, что произошло, отчасти есть моя вина, и кто знает, как бы всё обернулось, удайся план Анны. А ты, кажется, убиваешь всех?
      «Нет, – Луи наконец принял решение, – я не Анна, и я оставил жизнь Ле Горшу. А к чертям!»
      - Знаешь, за тобой теперь должок. Может, однажды, мне понадобится помощь такого вот благопристойного парня вроде тебя… Помни это.
      - Вот значит как, - Джозеф прикусил губу. – Как насчёт сигары?
      Луи с удовольствием взял сигару из деревянного ящичка и щелкнул массивной, украшенной золотом и горным хрусталем гильотиной.
      - Ты прав, что не сдёрнул. Я бы всё равно тебя нашел, – он выдохнул дым. – И уж тогда бы ты не отвертелся. Можешь не трудиться провожать меня, я уйду, как и пришел.
      Сигара полетела на стол, прямо на бумаги, рассыпая искры. Джозеф бросился её тушить, лишь краем сознания уловив порыв холодного ветра и стук распахиваемого окна.
      Потом он долго сидел со стаканом виски в руках, стараясь унять бешено стучащее сердце.

      … - Что за дурацкое имя - «Крид»?
      - Понятия не имею, откуда Клод его мне откопал. У меня много имён.
      - Ааа… А ты… А у тебя… - у Шарля с трудом поворачивался язык это спросить. Он много думал, ведь за два года Луи мог и найти себе кого нибудь. Какую-нибудь женщину. В Монреале у него был дружок, который в один прекрасный день пришел к нему, и заявил, что женится. Шарль тогда на него здорово обозлился, и не в любви было дело: его страшно обидело такое предательство. Потом тот попытался объясниться – мол, родители узнали про его шуры-муры и потребовали немедленной свадьбы, что после свадьбы всё будет, как прежде. Но Шарль послал его подальше. Скажи Луи, что у него действительно есть кто-то, кто по-настоящему ему близок, и… И Шарль не знал, что будет делать. В его голове вертелась куча сценариев – от «пристрелю обоих» до «уйти с гордо поднятой головой». – Или ты один?
      - И собирался оставаться один на протяжении всей жизни, - Луи смотрел через стекло бокала на свечу. Его позабавили эти трогательные приготовления - что ни говори, Шарль был сыном своего отца. Такой красивый. Такой молодой. – Чем, по-твоему, я занимаюсь, а, Шарль?
      - Не знаю, - юноша пожал плечами и сел рядом с мужчиной, с удовольствием гладя его по мощным плечам. – Но я хотел бы заниматься этим с тобой. Всем заниматься с тобой, - его голос зазвучал многообещающе.
      - Дурак. Я наёмный убийца.
      На некоторое время Шарль замер, только пальцем раскачивая медальон с монеткой на шее Луи.
      - Ну, – в конце концов выдавил он из себя – я ожидал… Примерно чего-то такого. Но я…
      - Не валяй дурака. У тебя есть деньги, ты молод, тебе это не нужно. И я тебе не нужен. И ты мне не нужен.
      - Нужен, - упрямо выдохнул Шарль. Он решился - да что там, он давно уже решился, он решался почти два года, – ещё там, в стране тишины, стоя в лесу с пистолетом и, не жмурясь, глядя на убитую сойку, решался там, в Монреале, гоняя с компанией таких же оторв по ночному городу, и больше ради куража, чем ради навара, взламывая склады и магазинчики. Решался, покидая мать, отправляясь в неизвестность – семнадцать лет, нож, пистолет, колода карт, три привода в полицию, один убитый человек. Он знал, что любит, и знал – кого. – Я тебе нужен, и тогда тоже был нужен. Два года назад. Я долго над этим думал.
      - Ох, проклятье, – Луи выдохнул, отставил пустой бокал, который вертел в руках. – Ты упрямый дурак, Шарль Руже, связавшийся с чудовищем… У тебя это в крови, похоже?
      Он улёгся и резко притянул юношу к себе.
      - Я ничего тебе не обещаю. Ни долгой и счастливой жизни. Ни того, что в ближайшее время меня не пришьют, да и тебя за компанию.
      - Пускай, – Шарль наклонился над Луи, его длинные волосы падали шелковым шатром, щекоча мужчине лицо и плечи. – Пускай будет, как будет… С тобой, главное с тобой. Ты научил меня любить и убивать, Луи-Виктор Лугару…
      - И буду учить дальше, и ты будешь слушаться, так что засунь-ка свой гонор поглубже в задницу, – Луи вспоминал, сколько у него осталось презервативов. Ох, не хватит… - А ещё мне нравится кусаться в постели. И если я почую, что ты где-то гуляешь на сторону, – он стиснул и тряхнул Шарля так, что у того зубы клацнули, – я фарш из твоего смазливого личика сделаю, а потом шею сверну. Понял?
      - Дааа… - от этих слов, от этого тона горячий, сладкий огонь загорался внутри, бежал по венам. Никто и никогда за эти два года не смог вызвать в нём даже тень такого желания. – А если я тебя на стороне поймаю, я тебя пристрелю… Я люблю тебя…
      «И однажды ты мне это скажешь вслух», - было последней связной мыслью Шарля Руже этой ночью.
      Неоновая вывеска «Весёлый Роджер» зазывно мерцала в ночи сквозь туман.


Английское "Весёлый Роджер" Jolly Roger по-французски созвучно "joli rouge" - "красивый красный". Луи переименовал гостиницу в память о Себастьяне "Приливе" и Пьере "Красавчике" Руже.