ГОРЬКИЙ СНЕГ.
Долька не помнил как он родился, как и откуда появился на свет. Иногда он размышлял об этом, пытался вспомнить, представить себя совсем малюсеньким, беспомощным человечком, каких он видел в поездах, на вокзалах, на улицах у женщин и мужчин, бережно державших в руках малышей, запеленатых в продолговатые коконы, похожие на муравьиные яйца.
Ему, обязательно надо было это вспомнить, чтобы потом, по отдельным воспоминаниям, отыскать родителей и свою родню. Не в капусте же его нашли в самом деле? У всех людей есть родители и родственники, а иначе на свет появиться невозможно.
Только, что может понять о своем появлении на свет десятилетний пацан, который, благодаря магазинным вывескам, объявлениям на столбах и рекламных щитах-бигбордах, едва-едва научился писать и читать.
Воскресное утро начиналось не с радостной ноты это он понял, когда по высоким ступенькам залез в вагон электрички, встретивший его не дымом сигарет, а продуваемым ветром холодным тамбуром.
Не задерживаясь, Долька прошмыгнул в теплый вагон и расположился на пассажирской скамейке, справа от входа, поеживаясь от озноба, легонько сжимая в потной ладошке, которая была засунута в карман куртки, маленького друга, мышонка -Тика.
Правой рукой мальчик осторожно поглаживал грудь, где притаился за полами куртки его второй друг и настоящий артист кошачьего жанра, по кличке-Так.
Долька, слегка отпустил замерзшими на холоде пальцами непослушный замок куртки и тут же, через образовавшуюся дырку в одежде, высунулась живая, рыжая мордашка, котенка.
Сидящая напротив, молодая женщина с приятными ямочками на пухлых щеках, увидев кошачью мордашку, от неожиданности ойкнула и крепко прижала к груди, завернутого в теплый кулек из разноцветного одеяла, младенца, словно оберегая его от возможной беды.
-Он не кусается и не царапается,-простуженным голоском предупредил мальчик и сунул котенку указательный палец.
Так, внимательно обнюхал протянутый ему пальчик, лизнул и отвернул мордашку.
-Не вкусно?-улыбнулась женщина,-Когда руки-то мыл последний раз?- все также улыбаясь спросила она;
-А тебе какое дело?- рассердился Долька и повернул внезапно покрасневшее лицо к окну вагона.
По пустому перрону вокзала ветер гнал, легкой рябью, снежную поземку, в утренних сумерках сновали, поеживаясь на холодном ветру, редкие пассажиры, но вагон электрички не наполнялся.
Поздняя осень не лето, да и день воскресный. Народ ни куда не торопится, ибо давно закончился дачный сезон, а рабочий день и суета начинаются в понедельник.
Поэтому, если и надо кому куда ехать, то не утренней электричкой, а позже, изрядно отоспавшись после пятнично-субботних выходных, как правило, насыщенных выпивкой и ночными забавами.
Все это почему-то называется одним словом — отдых. Долька не первый год путешествует и живет в поездах, поэтому неплохо понимает ситуацию.
Но сегодня он явно не в духе, как минимум по двум причинам: первая, вчерашняя суббота оказалась не очень прибыльной и он, не насобирал положенную мзду для полицейского, чтобы тот разрешил ночевать на вокзале поэтому пришлось спать неподалеку, в грязном подвале среди разного пьяного сброда, попрошаек и бандюганов.
К Дольке никто из них, претензий особых не имел, ибо он был вроде, как и свой-бездомный, но с тараканами в голове: резким истеричным воплем, на который может прибежать полицейский наряд (только тронь), острыми как бритва зубами, редкой «отмороженностью» - бесстрашием и странной любовью к различным животным (кошкам, собакам, мышам и крысам).
В связи с этим животным обстоятельством, местный люд, относился к нему слегка брезгливо.
С разной подвальной пьянью Долька, никогда не общался, не принимал с ними рюмку-вторую спиртного, с ворами также не яшкался, а откровенно их презирал и не стеснялся говорить об этом в слух. Для гопников он не был компанией, наверное, не представлял интереса по малолетству.
Вторая причина в том, что подвал плохо прогревался. Видать начальники экономили на отоплении, а скорее всего, разворовали мазут и уголь, поэтому дома отапливали плохо, если не сказать, что почти совсем не топили.
В подвале здания лишь чуть теплее чем снаружи, но это скорее из-за того, что там не было пронизывающего осеннего, холодного ветра.
Ночью Долька сильно замерз и если бы не котенок, который согревал грудь, то к утру, можно бы запросто окоченеть и околеть от холода.
Холодная ночь не прошла даром, к пацану привязался кашель и легкая изморозь иногда будоражила маленькое тельце, а на лбу появлялась испарина, потели ладошки рук.
По утру, не обращая внимание на вялость и тяжесть в ногах, Долька отправился на вокзал, чтобы отъехать из города первой же электричкой.
Он не любил сызранский вокзал, ненавидел всем сердцем этот уездный городишко, его жителей у которых трудно было выпросить хоть копеечку или кусок хлеба.
Долька считал жителей городка деревенскими куркулями, а все из-за того, что они плохо относились к животным. Держать у себя держали, но не кормили и не ухаживали.
А если не было желающих забрать животных в хозяйство, случалось, что взрослые и пацаны (без разбора) топили в Волге, едва народившихся котят или щенят .
Вот и своего Така Долька отбил прошедшим летом у бродячего цыганенка, который собирался утопить котенка в реке. Наверное, живодер хорошо «позолотил» цыганскую ручку, оплатив убийство, ибо за просто так, тот вряд ли бы согласился это сделать.
Такой уж народ цыгане, без выгоды палец о палец не ударят. Поют и гадают за деньги, а вот грабят и обносят бесплатно.
Долька, считал себя самостоятельным человеком и старался относительно честно зарабатывать на жизнь. Ему не очень то улыбалось скитаться по детским приемникам-распределителям, а жить в затворе, он просто не мог физически.
За кражу или попросту воровство, могли и в спецшколу отправить, а это, то же самое , что тюрьма, только детская, но дети сидят там по-взрослому. Об этом ему подробно рассказал один пацан, который сбежал со спецшколы и бродил летом по Волге, подчищая погреба и сараи жителей прибрежных деревень.
Просить подаяние и воровать Долька не мог и не умел, видать таким уродился и, когда бывало бродячая шпана приглашала его на то или иное «дело», решительно им отказывал.
У него-Дольки другая стезя, он мечтал стать артистом-дрессировщиком животных, как братья Запашные к примеру.
Поезд тронулся с места и вскоре за окном замелькали знакомые станции: Коптеевка, Новоспасское, Прасковьино, Николаевка, Никулино.
Вагон постепенно наполнялся пассажирами, разговорами, смехом, курящими мужиками, парнями и девками.
Едва электричка двинулась от станции Большой Чирклей, превозмогая кашель, Долька решил, что пора начинать представление. Он поднялся со своего места, достал из-за пазухи рыжего котенка и пристроил его у себя на левом плече.
-Внимание!- прокричал громким простуженным голосом пацан,- Шухер-мухер! Граждане! Господа!Товарищи! Покажу Вам удивительное представление про любовь и про жизнь, смотрите и не пропустите! Выступать будет знаменитый артист кошачьего жанра по кличке Так-дрессированный мной кот и его ассистент, мышонок-Тик!
Шум в вагоне не умолкал, несколько любопытных глаз посмотрели в Долькину сторону. А тот, плавно протянул правую ладонь к плечу, на котором сидел рыжий котенок, словно приглашая его к выступлению.
Представление началось! Маленький артист напрочь сбросил с себя болезненную вялость, как сбрасывает тяжелую шубу человек, войдя в жаркое, натопленное до духоты, помещение.
Движения его вдруг стали грациозны и артистичны, словно мальчик и взаправду окончил какое-то артистическое училище и понимал толк в цирковом искусстве.
Дрессированный котенок вытворял на руке мастера потрясающие кульбиты: он, то делал стойку на передних лапках, вытянув в струнку задние, то стоя на задних, вдруг взмывал в высь и совершал потрясающее сальто-мортале, без промаха приземляясь на маленькую, детскую ладошку.
В вагоне наступила потрясающая тишина, народ затаился, с восхищением поглядывая на этого удивительного пацана и его артиста-кота.
Долька не преминул воспользоваться паузой и, грациозно помахивая левой рукой, сделал указательный жест в сторону женщины, которая держала на руках ребенка.
Затем, он достал из кармана куртки малюсенький серый, пушистый комочек-мышонка и протянул его котенку, стоящему на полусогнутых задних лапах и тот осторожно принял его передними мягкими лапками.
Пассажиры-зрители нарушили тишину аплодисментами и криками! Браво!- гудело вокруг,-Молодец пацан!
Казалось, Тика и Така не интересовали бешеные аплодисменты зрителей. Так, подражая женщине с ребенком, смешно и осторожно, словно в руках у него действительно находилось малое дитя, принялся покачивать Тика.
Затем, прикоснулся усатой мордашкой к пушистому комочку, а мышонок, в знак признательности, провел растопыренной лапкой по его пушистой мордашке.
Вагонный народ взорвался хохотом. Люди смеялись от души, как говорят «до упада», на мгновение забыв о делах и заботах.
Наверное, в том и предназначение настоящих артистических натур нести людям радость и веселье, отвлекать, хоть иногда, на короткие паузы, от чернухи окружающей их жизни.
Когда поезд подошел к станции Кузнецк, в кармане у Дольки приятно позвякивали монетки и шуршали мелкие, бумажные деньги.
Еда и ночлег на сегодня были обеспечены, осталось только решить: заночевать в Пензе или двигаться дальше до Рязани. Вообще-то он хотел скорее добраться до Москвы, чтобы заработать денег, а от туда, двинуть на зиму в теплые края.
Все, как нельзя хорошо складывалось, но пацан, забыл главное правило жизни: хорошего никогда не бывает много и долго!
Семен, сел в электричку на станции Елюзань. На выходные он приезжал навестить своего боевого товарища и весь субботний день они провели на охоте, в дремучих пензенских лесах. Намерзлись и наговорились досыта.
Товарищ-командир части, дослуживал в этих местах до полагающейся ему пенсии. Не виделись они около десяти лет по разным причинам: то товарищ служил далеко, на Дальнем востоке и редко выезжал на материк, то Семен был не в «форме». После второй чеченской он бросил службу и сильно забухал.
Первую, он прошел молодым лейтенантом, можно сказать сопливым пацаном и война на нем не сильно отразилась.
Рад был, что жив остался, а что еще надо! Подумать, что и зачем и почему, как глупо, нелепо полегли вчерашние мальчишки его взвода, не было времени, а если честно, и не хотелось на эту тему думать, мозги еще были завалены советской шелухой: присягой, долгом, верной службой трудовому народу.
Только потом, после второй чеченской, стал разбираться немного и понял, что воевал не за народ, а за бабки оборзевшей власти, которая, спасая награбленное: свои фабрики, заводы, корпорации, отмывала в крови баснословные барыши, прикрываясь телами молодых солдат.
Ему повезло, не убили, но иногда он думал, что может быть повезло не ему, а тем, кто в братских могилах теперь покоится.
Они не видят, что сделали с их страной злые, внешне импозантные дядьки, которые в роскошных кабинетах пересчитывали прибыль от этой бойни, дань за жизни тысяч и тысяч людей.
Это каким же отребьем надо быть, чтобы променять жизнь хотя бы одного человека, на зеленые бумажки с изображением чужестранного президента?!
В конце второй войны зацепило его по случаю. Он уже был в чине майора и командовал батальоном спецназа.
Спецназ в прямых столкновениях с бандформированиями не участвовал, им поручалась зачистка населенных пунктов от оставшихся там бандитов. Работа конечно, не сахар и с определенной спецификой.
Семен никогда не забудет то мгновение, когда он с солдатами своего батальона, в целях проверки, заглянули во двор огромного каменного дома.
Двор по русским меркам большой, но бестолковый, ибо огромный двухэтажный особняк стоял в глубине участка, без маленького палисадника: с мальвами или георгинами.
Сколько потом он не анализировал, но не вспомнил ни одного подворья где вместо травы росли цветы и садовые деревья. Сады конечно доводилось осматривать, на Кавказе их множество, но как правило, плантации виноградника и садовых деревьев росли на отдельных участках и зачастую на удалении от места проживания.
На участках придомовой территории обычно сновали куры, гуси, овцы и другая живность, обгаживая и наполняя землю животным пометом.
Едва Семен с служивыми вошел на двор, как находившиеся там женщины, выбежали за ворота, придерживая за руку малолетних детей.
Мальчишки, выкрикивая гортанным голосом, на тарабарском языке проклятья, пытались вырваться, наскакивали на солдат с кулаками. Их одергивали матери и отводили прочь, в сторону.
Не обращая внимание на эту кутерьму Семен, с двумя бойцами, придерживая палец на курке автомата вошел осторожно в дом и услышал какой-то металлический стук, который раздавался из задней комнаты.
Крадучись, слегка согнувшись, они прошли по большому помещению и Семен, резко распахнув дверь, тут же, с переворотом через правое плечо, вкатился в комнату из которой доносились звуки.
Затем, повинуясь инстинкту выживания, навел оружие на едва проглядывающий в слабых сумерках человеческий силуэт.
Хорошо, что сразу не нажал на курок. Едва его глаза привыкли к полумраку, он разглядел в углу просторной комнаты худощавого, стриженного наголо пацана лет десяти-двенадцати, который остервенело колотил молотком по зеленого цвета, большеватой по размеру, на вид даже безобидной, кругляшке.
-Господи, да это ж противотанковая мина,-пронеслось в голове, щас как рванет!- сообразил он, испугался и тут же мощным толчком вышвырнул солдат, вошедших следом.
К счастью, врыва не последовало, но монотонный стук металла о метал продолжал оглушающе, зловеще звенеть в голове.
Потом, задним числом, он ни раз и, ни два прокручивал эпизод в своем сознании, разговаривал сам с собой на эту тему. Иногда искренне жалел себя и думал: -ну, что за идиот? Чего не стрельнуть, нажал слегка и все: не было бы долгих месяцев лечения в госпитале, возможно и личная жизнь оказалась бы иной, более счастливой.
Короче, вот это мгновение, этот решающий момент, все расставил по своим местам и круто изменил его дальнейшую жизнь.
Не смог русский головорез, лишивший жизни ни один десяток врагов, отнять жизнь у сопливого пацана, вот так запросто.
Наверное, не случайно русские победили фашистов в минувшей войне, потому что, при всех обстоятельствах, суровой правде солдатской жизни, пролитой крови они никогда, ни на мгновение не забывали, что они не пустые манекены Сталина, а живые люди и у них в голове есть свой Бог!
Семен смутно помнил, как пытался отнять зловещую игрушку у мальчишки, как потом его оглушило и накрыло мощным взрывом.
Для чего-то Бог подарил ему жизнь иногда Семен думал, что может быть какие-нибудь перспективы на него имел в будущем?
Лишь потом дошло, что сама по себе жизнь без границ и ограничений, без каких-либо человеческих перспектив и мудрость одна: ты живешь или не живешь, другой перспективы нет.
А как и зачем ты живешь твой выбор и тебе решать на чьей ты стороне: на стороне добра или зла.
Изможденного мальчонку Семен приметил ни сразу. На большой железнодорожной станции Чаадаевка пассажиров в вагоне поубавилось, слегка опустели вагонные скамейки.
Семен прикрыл глаза и задремал, лениво поглядывая в окно. Промелькнули станции: Асеевская, Канаевка, Шнаево. Никаких неожиданностей, но тут, неизвестно откуда, налетела тревога, словно предвесник беды и сон улетучился.
Семен, почувствовал на себе сторонний взгляд, но он напрасно вертел головой в поисках человека, от которого взгляд исходил.
Вагон как вагон, старый еще советской постройки с деревянными скамьями и наглухо затворенными грязными окнами, полупустой, унылый.
Лица пассажиров обыкновенные: сонные или усталые, безразличные, не любопытные.
Но тут взгляд его наткнулся на внимательно его изучающие зеленые глаза мальчишки, которого едва было видно из-за высокой спинки скамьи напротив. Взгляд у пацана был настороженно-выжидающий, опасливый.
Долька, обратил внимание на Семена, как только тот вошел в вагон и расположился через пару сидений от его скамейки.
-Какой интересный дядечка,- определил он, рассматривая скуластое лицо Семена с правильными чертами, короткой стрижкой под «ежик»,- ни дать не взять полицейский с плаката, оценивающе размышлял он. Мужественный и стойкий взгляд, стального цвета глаза, казалось смотрят вызывающе и чуть снисходительно. У такого не забалуешь,- окончательно сделал вывод мальчишка и прекратил осмотр.
Было в этом дядьке что-то не совсем понятное для пацана: решительный, открытый взгляд и благородная седина на висках, рассказывали о его нелегкой жизни, аккуратность и выправка свидетельствовали о принадлежности к службе в армии или полиции и лишь слегка приоткрытый рот, чуть-чуть разомкнутые, пухловатые губы, указывали, что дядька слишком доверчивый и простоватый, без лишних заморочек. Такого обмануть, ничего не стоит, поверит на слово.
Почувствовав пристальный, изучающий взгляд мальчишки, дядька напрягся, закрутил головой по сторонам и наконец, остановился на маленьком проказнике.
Долька почувствовал себя не очень уверенно, взгляд человека был ему неприятен, словно опустошал душу. На долю секунды его охватило беспокойство, пахнуло жесточайшей тоской, тревогой, давно забытыми чувствами, которые иногда донимают одинокого человека.
-Ну его к шутам собачьим,- пробормотал Долька и спрятал глаза,-как бы в полицию не сдал, дядька уж слишком весь из себя, такой запросто может.
Вспомнилась расхожая поговорка: «не буди лихо, пока тихо» мальчишка решил не испытывать судьбу и не смотреть в сторону этого человека.
Вспомнив, что у него еще не кормленный Тик, Долька развернул гонорар за выступление-бумажный сверток с проступившими через обертку маслянистыми пятнами. Из свертка показался приличный кусок сала и черного хлеба. Достав маленький перочинный нож, он отрезал пару кусочков. Один машинально закинул себе в рот, а второй бережно положил на пустую пассажирскую скамейку напротив.
Затем, достал из кармана куртки Тика и положил его рядом с кусочком сала. Осторожный мышонок, почуяв волшебный запах сала, забыл об осторожности и намертво вцепился острыми зубками в еду.
Дольке ничего не оставалось, как с блаженной улыбкой наблюдать за своим маленьким другом.
-Круто у тебя получается, раздался откуда-то сверху приятный мужской голос. Долька задрал голову и увидел рядом мужика, с которым недавно переглядывался.
-Присаживайтесь, место не куплено,-нашелся он и спрятал глаза;
-Спасибо,-поблагодарил мужик и назвался,-меня зовут Семен;
-Долька,-ответил пацан,-а это Тик, а это вот Так!
Мальчишка вынул из-под куртки рыжего котенка и поставил рядом с мышонком.
-Что ж получается?- удивился дядька,- если сложить, то будет «Тик-Так», как часы что ли?
-Точно, как часы,- подхватил пацан, а про себя отметил, что мужик умный если сразу въехал в тему.
За разговорами они не заметили как электричка проехала станцию Леонидовка и уже была на подходе к станции Пенза-2, а там скоро должна быть и конечная, железнодорожный вокзал Пенза-1.
На железнодорожном мосту, перед конечно станцией, поезд остановил семафор. Пассажиры начали собирать вещи, засуетились.
-А Вы без вещей? - чтобы поддержать разговор спросил мальчик. Честно говоря, ему не очень хотелось прощаться с новым знакомым. Получалось, что за короткий срок они, как бы слегка сдружились что ли, прониклись доверием.
Дольке импонировало, что дядька Семен называет его дрессировщиком и артистом, а мальчишка, напомнил Семену его самого и то далекое прошлое, когда он был вот таким же пацаном и с друзьями путешествовал электричками, аж до Самары, но тогда этот город назывался Куйбышев.
-А ты где в Пензе живешь?- спросил дядька;
-Нигде,-честно сказал Долька и опустил голову;
-А родители?-недоумевая спросил Семен;
-Я сам по себе,- ответил гордый артист;
-Тебе нельзя самому по себе,-в упор глядя на мальчика возразил Семен;
-Можно!-заупрямился пацан и посмотрел дядьке прямо в глаза.
Электричка в это время остановилась и, шипя воздушной струей, распахнула двери. Долька засуетился и попытался выскочить из вагона, но сильные руки подхватили его и потащили на выход.
-Ты куда меня прешь,- орал он истошно;
-Куда надо,- с буркнул Семен,- в полицию. Пусть устроят тебя в детский дом или интернат какой.
-Совсем больной?- не унимался пацан и, поняв, что все серьезно истошным голосом завопил,-Дяденьки-тетеньки спасите, по-мо-ги-те.... педофил поймал, насильничать хочет, спасите ради Христа!
За четыре часа пока электричка добиралась от станции Кузнецк до станции Пенза1, в городе прошел мощный снегопад.
Привокзальную площадь занесло глубокими, снежными сугробами, ибо в воскресный день трудно отыскать работников-дворников, чтобы в авральном режиме расчистить площадь и перрон вокзала.
И лишь следы от ног пешеходов проглядывались грязными, узкими, неровными тропками посреди буйства белого, пушистого хаоса.
Слава тебе господи, что на дворе стоял приличный морозец.
Выпавший снег не лежал на асфальте мокрой ватой, а застелил городской асфальт белым, огромным пуховым платком и легкими струйками дыма, клубились на холодном ветру снежинки.
Семен буквально выволок мальчишку на заснеженный перрон, тот барахтался, кричал, плевал ему в лицо и больно колошматил кулачками по голове, норовя попасть по глазам.
Мужик как мог изворачивался, но ношу не отпускал, тащил. Наконец он неосторожно ступил на узкую накатанную тропку, поскользнулся и оба полетели сугроб.
Словно новогодние деды мороза вываленные в снегу, злые они боролись до последнего и удача конечно была на стороне взрослого, опытного мужчины.
Семен принес Дальку в привокзальное отделение полиции и наспех объяснил ситуацию.
Дежурный полицейский майор внимательно выслушав, укоризненно посмотрел на Семена и обронил:-Вот тебе это лично надо? Пацан тебе рожу всю исцарапал и оплевал, зачем ты его притащил?
-Как зачем?- не понял Семен,- ему учится надо и расти человеком. Вот за тем и притащил;
-Чудак-человек,- рассмеялся дежурный,- тут полиция, а не вечерняя школа или детский дом. Если и приму и отправлю в приют, так он опять через месяц сбежит и все начнется сначала.
-А ты оправь,-не унимался Семен,- может быть не сбежит и человеком вырастит, потом тебе спасибо скажет.
-Ты чо с луны свалился что ли?-начал раздражаться полицейский,- их тут сотни бегает. Все они, по жизни бродяги,- указывая рукой на стирающего с лица мокрый снег мальчишку, проорал служитель закона.
-Значит эти сотни беглецов надо обустраивать, а ты человек закона майор, а закон надо выполнять. К счастью, их государство должно воспитывать, а не ты. Твое дело простое оформить, как положено, как требует закон;
-Во б-я, умник нашелся,- сорвался майор,-учит, понимаешь, как и что делать. А сам-то ты кто?
-Конь в пальто!- сорвался Семен и сжал от бессилия кулаки.
Майор все хорошо понимал и представлял. Ночь предстояла трудная и тяжелая.
Начальство дало разнарядку натаскать в отделение какой-нибудь пьяный сброд и силами этих людей очистить от снега привокзальную площадь и перрон.
А тут этот праведник с пацаном заявился. Пацана не просто так в дежурной комнате держать, а придется вызвать инспектора по делам несовершеннолетних, оформить документы в детский приемник-рапределитель.
Кроме всего придется проделать еще кучу попутной, бумажной работы. Короче, предстоит бессонная ночь и все благодаря этому придурку.
-Документы Ваши? По-жа-луй-ста,- попросил полицейский;
-Нет с собой документов,- пожал плечами недоуменно Семен, -я же не на заводскую проходную заявился, а в родную милицию-полицию, по глубокой нужде и не за себя просить, а сделать официальное заявление.
-Да-а-а, по-ше...,-начал на повышенных тонах дежурный, но бросив мимолетный взгляд на Семена осекся и замолчал.
Опытный служитель закона мгновенно почувствовал изменения произошедшие в человеке: лицо Семена побелело, напряглось, его тяжелый взгляд лишал какого бы то не было маневра и не оставлял малейшего шанса на выживание.
Достаточно было малейшей искорки, чтобы сейчас и тут, взметнулось страшное, пожирающее все на своем пути пламя мести и справедливости.
-Ладно, нет так нет,- примирительным тоном заключил полицейский, тогда назови хоть свои данные: кто ты и что, а я проверю и зарегистрирую, как положено по закону.
Вытирая пересохшие губы большим и указательным пальцами правой руки, Семен назвал свои установочные данные. Дежурный сбежал к телефону и принялся куда-то названивать, а Семен, воспользовавшись паузой присел на свободный стул.
-Надо же, какой снег горький,- пришел к выводу Семен,-накувыркался с пацаном, нализался снега и не сразу понял, что оказывается красота может отдавать такой горечью.
Примерно о том же думал и Далька, слизывая с губ воду, оставшуюся от растаявшего снега. Для пацана, снег действительно, по-настоящему был горьким, ибо он понял, что влетел и на долго.
Еще его донимал внутренний жар, тремор во всем теле. Он чувствовал, как нежная кожа покрывается болезненными мурашками и кружится голова.
Примерно через час Семен, вышел из отделения полиции и, на привокзальной площади поймав такси, отправился домой.
А ночью он не мог заснуть, в башку лезли разные глупые, тяжелые мысли, в который раз память стыдила его прошлым, а стыдиться было чего.
Ему невыносимо тяжело признаться себе, что когда-то он убивал людей и войной эти убийства оправдать сложно.
Наверное, правильно умные люди говорят, что на курок пистолета или автомата нажать просто, а потом с этим придется жить?
Семен понимал истинную причину своего ночного кошмара, но ничего не мог поделать с собой. Сон не шел. Да и какой сон, когда едва закрыв глаза, он видел перед собой несчастное лицо Дольки, его грустную детскую улыбку и наполненные болью одиночества глаза.
К утру он все решил. -Должна же быть справедливость на свете,- рассуждал он. Рассуждения эти были простые и бесхитростные.
Когда в семь утра дежурный по отделению привокзальной полиции увидел знакомое лицо, то не очень удивился. Ночь выдалась наредкость пакостная и изматывающая, десяти минут не удалось покемарить, хотя бы одним глазком. И, как следствие, смертельно устал, да и возраст дает о себе знать, но, чем еще может удивить его этот не нормальный мужик.
-Я, вот по какому делу,- начал разговор Семен,- если помнишь, я тут парнишку вчера доставил...
-Помню конечно тебя и твоего парнишку,- устало ответил полицейский;
-Можно я с ним поговорю?
-Конечно можно. Только нет у меня твоего парня.
-Как нет? -удивился Семен,- в приемник увезли?
-Увезли-то увезли,-начал из далека дежурный,- но не в приемник-распределитель, а детскую больницу;
-Как в больницу?-встревожился мужчина;
-Как-как, как всех увозят, скорой помощью.
От ошарашивающей новости, широкий лоб Семена покрылось испариной, в горле пересохло и казалось, что сердце, вот-вот выскочит из груди.
Стараясь не показывать слабость перед чужим человеком Семен подошел к свободному стулу и осторожно присел.
-Тут нет ничего удивительно,- поняв, что совершил грубую ошибку и с налета брякнул человеку удручающую новость, пытался исправить оплошность дежурный,-малец все больше по поездам и подвалам ночует, а на дворе сейчас не тропическое лето, видать простудился;
-Слушай друг, просяще начал Семен,-дай мне адрес этой больницы;
-Совсем плохой?-спросил дежурный,- если ты помнишь, в городе одна детская больница, на Бекешской.
-Спасибо.
Долго рассказывать, как Семен обивал пороги различных учреждений и инстанций, пытаясь оформить над пацаном опекунство. В конце-концов выяснилось, что фамилия мальчишки Долин, а имя Максим, но по прежнему он просит Семена называть его Долькой, не от фамилии Долин, а от слова-доля, и другого имени не признает.
Не признает пока еще мал и глуп, но впереди у этих мужиков достаточно времени, чтобы во всем разобраться и поступить так, как следует. И сомневаться в этом не стоит. Они такие ребята, настоящие и серьезные.
Иногда я представляю, как спят два повидавших изнанку жизни мужика и думаю, а стоит ли их посторонним людям тревожить?
Это не дети оголтелых олигархов и министров нашего сложного времени, нашей с вами страны, а всего лишь простые люди.
Пусть отдохнут у них впереди трудная жизнь, которая неизвестно чем может окончится.
Я иногда вглядываюсь в охваченные тревогой и беспокойством лица этих людей и думаю: если есть на свете Спаситель, неважно в каком обличии: самого высшего начальника среди людей или обыкновенного Божества, наделенного безграничной властью, то почему он, хоть чуть-чуть, хоть самую малость не облегчит жизнь этих людей и не халявными подарками, деньгами, а установлением иных правил и законов, по которым люди могли бы жить немного полегче и понимать друг друга, а уж хлеб насущный их научили добывать еще предки.....
Все конец.