Сначала была пустота. Пустота, терзающая Олега, заполнявшая всё его сознание, заставившая его потерять прежнюю живую личность. Он пытался восстановиться, пытался вести себя так, как раньше, но все было бесполезно: расползающаяся по швам материя старых убеждений лишь подчеркивала неказистость и бесцельность существования Олега.
Для того, чтоб на месте пустоты возникло хоть что-то, понадобился год, и в ту счастливую ночь Олег проснулся с ясным ощущением чего-то давно забытого и оттого непривычного. Он даже немного обрадовался. Но этим забытым и непривычным оказалась печаль.
Теперь он плакал по ночам, винил себя во всем – в неловком молчании собеседников, в недовольных взглядах прохожих – и совершено не знал, как ему теперь жить и что делать.
Равнодушный случай, решив, что страдания Олега недостаточно его тяготят, снабдил его непрекращающейся тревогой, и теперь Олег знал, что может умереть в любой момент, по воле этого самого равнодушного случая, что оборваться его жизнь может даже дома, даже там, где он раньше чувствовал себя в безопасности. И что он мог теперь с этим сделать? Как он должен был теперь поступать?
Ему нужен был кто-то живой рядом, кто-то цельный и не такой ущербный, как он сам, и кто бы мог подумать, что среди шутливых и не очень оскорблений, среди безликих интернет-пользователей найдется тот самый человек – живой, цельный и совсем не ущербный?
Олег сохранял все фотографии, присланные Ритой – молодой, порывистой Ритой, и никак не мог решиться на встречу, которую он так ждал и которая могла принести ему избавление.
Конечно, ему пришлось приложить некоторые усилия, чтоб описать свою жизненную ситуацию, и он совсем не надеялся, что его никчемная личность кого-то заинтересует.
Но Рита заинтересовалась, Рита откликнулась, и Олег, прижимаясь лбом к холодному стеклу окна, смотрел на ночь, заполненную фабричным дымом и далекими тусклыми звездами, однако видел лишь темные глаза Риты, окруженные черными стрелами ресниц, наполненные жаждой жизни и осмысленного существования.
Рита сейчас наверняка спала, не видя ночного неба провинциального города, раскинув по простыне теплые, живые руки, а Олег, почти счастливый, впивался взглядом в необъятное дымное небо, увенчанное жестоким лунным цветком – холодным, каменным, в крупных щербинах.
Спустя два месяца Олег набрался смелости, и теперь поскрипывающий велосипед петлял по широкой тропе между желтеющими деревьями, которые зябли под осенним ветром и моросящим дождем, кустами смородины, на которых поблескивали набухшие алые ягоды, и полотнами поникшей травы, еще сохранившей летний изумрудный оттенок. Однако и на ней можно было разглядеть ржавые проплешины.
Олег крутил педали, растянув губы в глупой улыбке, а щуплая Рита сидела на багажнике, свесив ноги почти до земли, иногда задевая носками туфель мелкие камушки, встречающиеся в дорожной грязи.
Ветер трепал ее жидкие темно-русые волосы и забирался под черную кожаную курточку. Густой лесной воздух пропах сырой землей. И Олег, и Рита несомненно были больны, отравлены одним и тем же ядом, однако именно этот общий для них яд помог зародиться неразрывной связи, которая – а в этом Олег ни капли ни сомневался – будет крепкой даже после смерти.
Чем дальше ехал велосипед, тем гуще становилась лесная чаща, переплетаясь ломаными ветками, тем больше алой смородины россыпями покрывало кусты, потому что сюда не доходил никто, кто мог бы ее оборвать. Тропа сужалась и под конец почти исчезла в траве, незаметно оборвавшись недалеко от покосившегося дома с грязными окнами и забором, похожим на искривленный сколиозом позвоночник.
Несмотря на кажущуюся заброшенность, на двери висел блестящий замок, который Олег тут же бросился отпирать, проворачивая ключ подрагивающими пальцами. Распахнув скрипнувшую дверь, он сначала завел в дом Риту, а потом закатил дребезжащий велосипед, предварительно оглядев ощетинившийся умирающими листьями лес.
- Извини, что здесь беспорядок, - виновато заговорил Олег, стараясь не смотреть на грязные стены, кое-где даже покрывшиеся бархатистой порослью зеленой плесени, - ты пойми, я здесь редко бываю, а раньше даже не думал, что кого-то сюда приведу. Но все остальное я подготовил…
- Боже, боже! – Рита перемещалась по просевшему дивану к подоконнику, поднимая в воздух серые клубы пыли, - ты специально ездил сюда, чтоб поставить букет в воду? Для меня?
Диван был таким же сырым, как и стены, а синие джинсы Риты испачкались в пыли, накопившейся за годы отсутствия хозяев. Рита восторженно, по-детски хлопала в ладоши:
- Олег, ты вовсе не ничтожный. Ты понимаешь?
Он смотрел в пол, он был не в состоянии ответить что-то связное. Рита осторожно вдыхала аромат цветов, придерживая вазу. Объемный пучок белых роз, окаймленный блестящей бумагой и обвязанный вьющейся лентой, был неуместен здесь: слишком он был свеж и жив. Он казался стерильным пятном среди старости, трухи и разложения.
- Ты уверена, - с сомнением начал Олег, - что нам стоило сегодня встречаться?
- Конечно. В этом ведь нет ничего плохого. Разве что с точки зрения некоторых, но разве их мнение должно нас волновать? Они не понимают твоих нужд, моих не понимают тем более да и вряд ли когда-нибудь поймут. Если только единицы, но это или такие же, как мы, или те, кто имеет склонность, но пока не познал себя до конца.
Рита удовлетворенно кивнула, как бы подтверждая истинность своих слов. На бледном лице сверкали темные, почти черные, наполненные глубоким мраком глаза, а под длинной белой шеей резко выделялись росчерки ключиц. Под одеждой скрывалось истощенное диетами анорексичное тело.
- Я тебе пирожные принесла, - Рита извлекла из глубокого кармана пластиковую коробку, - ешь на здоровье, они свежие.
- А ты? – неуверенно спросил Олег.
- Я мало ем, ты знаешь. К тому же, я помню, что это твои любимые. Ты ведь сам писал.
«Золото, - подумал он, - золото, а не человек»
Но вслух сказал другое:
- Мы начнем сейчас или ты хочешь чуть позже?
Рита расслабленно откинулась на спинку дивана, положив руки под голову и вытянув перед собой худые ноги.
- Торопиться некуда. Посидим, поговорим, а потом можно и начинать. Я никуда не денусь, ты тоже. Если оттянуть момент, можно получить гораздо больше удовольствия, не так ли?
Возразить было нечего. Сев за стол, Олег впился зубами в пирожное, и заварной крем масляными завитками полез из-под теста. Он жевал долго, задумчиво, устремив растерянный взгляд за окно. Из-за толстого слоя пыли на стекле темный и густой лес казался еще темнее.
- У тебя никогда не было ощущения, - спросил Олег, продолжая смотреть в темную чащу, - что ты слишком вещественная? Что ты существуешь и функционируешь, как биологическая машина? Конечно, это так, но не было ли у тебя моментов, когда ты осознавала свою вещественность особенно остро? Крайне уязвимую и хрупкую вещественность, которая в любой момент может перестать существовать?
Рита кинула на него то ли выжидающий, то ли рассеянный взгляд и, помедлив, ответила:
- У меня было обратное. Хрупкость и уязвимость, но не вещественности, а бестелесности. Абсолютное отсутствие тела. Будто меня нет и никогда не было. Так что я ничего не боюсь. Особенно смерти.
- Я ее очень боюсь, - тяжело вздохнул Олег, - это может случиться в любое время, будь то весеннее утро или холодная январская ночь.
- Вот видишь, - она понимающе наклонила голову, - поэтому мы вместе. Ты обдумывал подробности того, чем мы сегодня займемся?
- Ты уже предложила хороший вариант, но можно внести небольшие изменения? Совсем незначительные?
- Например?
Он мрачно посмотрел на нее исподлобья:
- Я посажу тебя на цепь. Как собаку.
Рита расхохоталась в грязный потолок, обнажив аккуратные белые зубы.
- Конечно! – восторженно проговорила она сквозь смех. – Это хорошее изменение, я его принимаю. А потом?
- А потом – как догововаривались… - пробормотал Олег, растеряв в концу фразы всю свою решительность. – Ты уверена? Ты точно уверена? Ты действительно хочешь, чтоб я убил тебя?
- Хочу, - Рита улыбнулась, и ее улыбка была тонкой и недоброй, - медленно. Хочу, чтоб ты убил меня медленно. Разве ты сам этого не хочешь?
Конечно же, Олег хотел. Уже целый месяц он каждую ночь представлял, как наденет на Риту ошейник, впитавший многолетний запах псины – кислый, терпкий и душный, как волосы будут спадать на бледные плечи, покрытые синяками и порезами, как будут тухнуть сигареты, впиваясь в нежную кожу живота. Хоть Рита и тощая, однако живот все равно должен быть нежным. Нежным и мягким вместилищем для тугих мотков кишок.
Олег мог в подробностях описать ее учащенное сердцебиение, похожее на стук ливня по крыше, тихий и быстрый хруст, с которым сломается ее длинный с легкой горбинкой нос, и лихорадочные, беспомощные движения окровавленных пальцев. Пальцев, лишенных ногтей, пальцев, которые будут судорожно хвататься за обрывки испачканной одежды, малое количество которой подчеркнет ее женственность лучше, чем дорогое белье.
- Хочу, - сказал Олег, - я ведь действительно…
Что-то вдруг сдавило его горло. Он попытался что-то произнести, но рот лишь беззвучно хватал ртом воздух. Кровь гулко шумела в ушах, Олег слышал, как его сердце колотится в грудной клетке, как оно бьется о ребра.
- Я ведь говорила, - Рита искривила губы в бескровной улыбке, - что ничего не боюсь.
Олег еле расслышал ее слова сквозь стену нарастающего шума.
Дрожащие пальцы дернулись, разжались, и на клеенку упало наполовину съеденное пирожное. Грузно завалившись набок, Олег упал, и табуретка грохнула, ударившись об пол. Рита смотрела, как Олег раскрывал рот, словно выброшенная на сушу рыба, безуспешно пытаясь вдохнуть хоть немного воздуха. Его лицо приобрело синюшный оттенок, взгляд потерял осознанность, а ноги дергались. Ботинки глухо бились об пол.
Продолжительные конвульсии медленно сходили на нет, а Рита фиксировала в памяти каждую секунду окончательного угасания нервной системы, впиваясь в тело темным, ониксовым взглядом. Улыбка расползлась по ее лицу.
Снаружи до сих пор шел дождь, размеренно барабаня по кровле. Букет темнел на фоне окна и отбрасывал косую вытянутую тень, которая выползала за пределы стола и размыто стекала на пол. Стылый лесной воздух пах сырой землей.