Где мы свидетелей в море найдем? Поведайте, скалы,
Волны, поведайте всем, с какими бурями споря
Сломлен корабль, пала мачта и груз ко дну устремился.
О Пиериды! Покинем сей град благозданный! В иное
Мы устремимся отечество…
Кир из Панополя
Часть I
Дочь софиста
1. Год консульства Флавия Монаксия и Флавия Плинфы <419 г.>, месяц метагитнион по аттическому, септемврий по ромейскому календарю
К Пирею подходили на закате. Дул сильный, жаркий Нот, и по небу, охристо-желтому, как песчаная пустыня, белоснежное солнце стремительно спускалась к водам дальнего Океана, отражаясь световой дорожкой в серебристых волнах. Судно сильно качало. По левую руку в лучах закатного солнца показались пепельно-серые пологие горы Эгины, а впереди уже виднелись многочисленные корабли в гавани, россыпь низких домишек у подножия сизых холмов и несколько храмов.
— Ну вот и Афины! Принимай гостей, Паллада-владычица! — умиротворенно произнес навклир Харикл, загорелый до черноты жилистый мужик лет сорока, неколебимо, словно и не чувствуя качки, стоявший на корме. И, обращаясь к молодежи, составлявшей большинство эпибатов, лукаво подмигнул — Готовьтесь, юнцы! Сейчас на вас начнется охота.
— Охота? — в один голос переспросили несколько удивленных голосов, — Какая охота?
— Обычная, — засмеялся навклир, и его обветренное лицо во все стороны прорезали мелкие морщинки. — Сейчас увидите! Ото всех афинских учителей придут зазывалы, убеждать, что именно у них, и ни у кого другого, вы найдете истинную мудрость. За каждого ученика будут драться! Метагитнион для них — самый лов и самый клев!
— А к кому же лучше идти? — поинтересовался кто-то из юношей.
— Это ты меня спрашиваешь? — не прекращая ухмыляться, переспросил навклир. — Все мои сухопутные училища закончились на третьем году. С тех пор уж тридцать лет, как постигаю морскую науку. Если бы вас тянуло море, я бы многому мог поучить. Но в той премудрости, за которой все едут в Афины, я совсем не силен.
— Но может, слыхал о ком? Ты же здешний? — не унимался спросивший.
— Как же, слыхал! Сейчас вся молодежь толпами направляется в ученики к софисту Леонтию. Не знаю только, хорош он или нет.
— А что же так влечет к нему?
— Известно, что! То же, что некогда влекло эллинских парней в дом Пиндара: красота его дочери.
— А что, у Пиндара была дочь?
— Это он, верно, Елену Троянскую имеет в виду, — догадался кто-то. — Тиндара, а не Пиндара, грамотей!
— А, не все ли равно? — нисколько не смутившись, махнул рукой навклир. — Все это ваша наука, праздная.
Тем не менее молодые люди сгрудились возле него в кружок. Слова о новой Елене явно усилили общий интерес.
— Неужто правда?
— И что, так хороша?
— Хороша! — мечтательно произнес Харикл, покачивая головой. — Видел я ее как-то в городском праздничном шествии. Не помню уж, по случаю чего… Теперь все перемешалось. Ни дать ни взять, ожившая кора с Эрехфиона. Царица, не девка! Неулыбчивая только… Ну так известно, красавицы, они всегда гордые!
В этом разговоре не принимал участия только один невзрачного вида паренек, сидевший на палубе в стороне от всех. Очевидно, он даже и не слышал, о чем шла речь. Он смотрел на закатное небо и что-то бормотал про себя одними губами.
Солнце тонуло в дымно-розовых облаках за Эгиной. Берег неуклонно близился, уже видно было, как тяжелые валы разбиваются о каменистый мол и заливают пристань. По набережной, несмотря на поздний час, действительно, прогуливались люди, явно кого-то поджидавшие.
Наконец якоря и канаты были брошены, трое дюжих молодцов из числа корабельщиков ловко спрыгнули на сушу и притянули судно к берегу, а затем закрепили деревянные сходни. Молодежь готовилась к высадке. Кто-то нес на плече вещевой мешок, а подмышкой циновку, за кем-то мешок нес раб, а за кем-то два-три раба тащили целый короб. Черноволосый и черноглазый ладный парень с котомкой через плечо, стоявший у самых сходен и ступивший было на них, внезапно огляделся и устремился вспять, проталкиваясь через образовавшуюся у выхода толпу.
— Ты что? Решил остаться? Поступаешь в гребцы? — ехидно спросил его кто-то из корабельщиков, но он не обратил внимания на вопрос и только отмахнулся.
— Григорий! Ну где ж ты там, заснул что ли? — крикнул он.
— Да иду я, Андроник, иду! — отозвался тот самый невзрачный паренек, который сидел в отдалении от всех, словно нехотя поднимаясь со своего места. Он был невысок ростом и узкоплеч. С его мальчишеской щуплой фигурой и девичьи-гладкими щеками совсем не сочеталось старчески-хмурое выражение лица.
— Давай, поспешай! — поторапливал его приятель. — Опять ты где-то витаешь мыслью?
Они пристроились в хвост поредевшей толпы сходящих на берег эпибатов.
— Куда мы теперь? — спросил Григорий.
— Сейчас найдем здесь, на пристани, того, кто поведет нас в дом софиста Леонтия, — понизив голос, ответил его приятель.
— Он лучший? Ты узнавал?
— Без сомнения!
Пристань гудела голосами зазывал, выкликавших имена своих хозяев и наперебой их расхваливавших.
— Ритор Афинодор, ученик божественного Проэресия! Раскроет вам все тайны и возможности эллинской речи!
— Философ Плутарх, глава афинских платоников, занимающий афинскую кафедру философии! С равным искусством раскроет перед вами учения божественного Платона и Аристотеля! Кто желает постичь гармонию мироздания, милости просим к философу Плутарху!
— Ритор Стратоник, непревзойденный знаток Омира! Все, в чьих сердцах живо преклонение пред древней доблестью Эллады, добро пожаловать к ритору Стратонику!
— Софист Леонтий, занимающий афинскую кафедру риторики, и равно прекрасно знающий философию! Кто стремится в совершенстве овладеть искусством речи и приобрести основательные философские познания, идите к софисту Леонтию!
Голос последнего зазывалы слышался из-за спин окруживших его юнцов. Именно к нему устремилась большая часть сошедшей с корабля молодежи.
— Послушай, ты уверен, что мы сделали правильный выбор? — Григорий легонько дернул за рукав своего друга. — Может, лучше к Плутарху?
— У Леонтия самая серьезная школа, — сквозь зубы процедил Андроник. — Но если не понравится, перейдем к Плутарху.
— Ну что, молодцы, кто к софисту Леонтию, все собрались? Пошли! — скомандовал зазывала. — Насиделись, поди, пока плыли? Так разомнете ноги! Не отставать!
И бодро, широко зашагал по мощеной дороге. Человек десять из прибывших устремились вслед за его призывно развевающимся плащом.
Жара спала и идти было легко. Молодые люди переглядывались и подмигивали друг другу. Все понимали, что именно заставило их сделать такой выбор, но обсуждать его вслух в присутствии своего провожатого не решались.
Пока шли, закат догорел и над путниками раскрылось ночное небо, усеянное мириадами звезд. Хотя дорога была ровная, идти в темноте стало трудновато. Их провожатый ненадолго остановился, достал кресало, высек искру и зажег откуда-то взявшийся факел. Теперь не плащ, а пламя призывно развевалось впереди идущих, указывая путь.
Вот уже миновали Керамик, на ходу то и дело поглядывая на чернеющую справа громаду акрополя; через древние Дипилонские ворота вышли на дорогу Академии и повернули на запад. Наконец новобранцев науки привели во двор, обнесенный каменной оградой, к темному дому, из которого к ним немедленно вышел высокий и крепкий молодой мужчина с масляной лампой в руке.
— Вновь прибывшие! — громко обратился он к юношам. — Приветствую вас в Афинах, древнем святилище наук. Будем знакомы: я Валерий, сын софиста Леонтия. Я ведаю вашим поселением, размещением, питанием, — словом, со всеми житейскими вопросами — ко мне. О том, что касается учебы, с вами завтра будет говорить сам отец, с этими делами ко мне не приставать. Порядок таков: сейчас все направляются в баню. Затем ужин. И потом всех разведем по комнатам. Сколько вас тут?
Зазывала принялся пересчитывать всех, кого привел, и начитал четырнадцать человек.
— Прекрасно, — удовлетворенно заявил хозяин. — Мест хватит на всех! В каждой комнате по два-три человека, разбирайтесь, кто с кем, чтобы потом было все четко.
По узкому, тесному проходу новеньких провели в баню. Одежды были сброшены, в полумраке замелькала нагота молодых тел, послышались дерзкие шуточки, от которых Григорию хотелось заткнуть уши. Банщиков оказалось всего двое, поэтому молодые люди сами помогали друг другу мыться и это обстоятельство усиливало общее веселье.
Наконец освеженные, смывшие с себя пыль и усталость пути, разобрав предложенные хозяином чистые хитоны, они вышли в трапезную, где заканчивали ужин старшие учащиеся, встретившие молодое пополнение колкими насмешками.
В трапезной стояли не пиршественные ложа, как раньше бывало в эллинских домах, а по новому обычаю: длинные столы со скамьями. Ели сидя. Григорий и Андроник оказались за одним столом со старшими.
— Мелкая какая-то молодежь пошла, женоподобная, — ехидно отпустил парень лет двадцати с нахальным прищуром черных глаз и пробивающейся бородкой, будто не замечая рослого Андроника и пристально глядя на Григория. — Муж или полумуж? А ведь небось тоже исполнен надежд!
— Ферсит в нашем воинстве! — захихикал его сосед, здоровенный детина с бычьей шеей. — Но его нельзя осуждать. Все мы это проходили!
— Скоро убедитесь, что упования тщетны. — включился третий. — И не таких тут обламывали!
Григорий не понял, о чем идет речь, Андроник же, слыша эти слова, нахмурился. Насмешки, однако, не помешали юношам утолить голод полбяной кашей с медом, а жажду — жидко разбавленным вином.
После ужина Валерий развел новичков по комнатам, располагавшихся в нескольких одноэтажных строениях. Впрочем, «комнаты» — это было громко сказано. Каморка, выделенная Григорию и Андронику, оказалась так тесна, что Андроник, выпрямившись в полный рост, теменем касался потолка, а вытянув руки в разные стороны, мог дотронуться до двух противоположных стен. Воздух в каморке был спертый, но стоило открыть ставню крохотного окошка под крышей, как на свет масляной лампы налетели ночные насекомые и источник воздуха пришлось до поры до времени перекрыть. Всю обстановку составляли два низких и голых деревянных ложа, единственный стул и один общий ларь для пожитков. Молодые люди расстелили на ложах свои циновки и блаженно вытянулись на горизонтальной поверхности.
— Слушай, ты понял, о чем они говорили в трапезной? — спросил Григорий. — Леонтий плохой учитель?
— Нет, это не о нем, — неохотно отозвался Андроник.
— А о ком?
— Потом расскажу. Открой лучше окно, дышать нечем.
Они еще немного поспорили, кто должен встать, и наконец, после того, как Григорий вновь дал доступ воздуху, оба отошли ко сну.