Стены из камня.
Глава третья.
Чайка.
Осенью тысяча девятьсот шестьдесят шестого года, в один из дождливых вечеров
последних чисел сентября, в небольшой крестьянской избе за обеденным столом сиде-
ли два человека. Они были соседями и решили скоротать время за четвертью медову -
хи.
Время от времени они прерывали свою беседу, один из них наполнял медовухой
гранёные стаканы, соседи чокались, при этом повторяли каждый раз один и тот же
тост: - "Будем!" После этого они выпивали содержимое стаканов и оба смачно делали
выдох друг в сторону друга. Никаких закусок они не признавали и после выпитого
стакана один из них начинал говорить.
"Да, Гришка! Досталось тебе на орехи." - говорил Степан Павлович Куликов,
здоровенный, грузный мужчина с косой саженью в плечах и с сипотой в голосе.
"Это верно сказано." - отвечал ему Григорий, сухощавый мужчина среднего рос-
та, сидевший напротив Степана Павловича.
"А я всю войну в плену пробыл, будь она неладна, - говорил Степан Павлович,
так как был его черёд рассказывать, - пришлось мне хлебнуть там лиха через край
под конец войны, хотя спервоначалу не знал я ни холода, ни голода и жил в плену,
можно сказать, припеваючи."
"А как насчёт бабёнок?" - спрашивал его Григорий.
"Были! Были бабёнки! Да какие!" - отвечал Григорию Степан Павлович и горестно
вздыхал, вспоминая тяжёлые годы и плен.
"Расскажи." - просил Григорий и Степан Павлович начинал свой рассказ.
"На первых порах пришлось мне батрачить сразу на двух фрау. Одна из них была
мать, а вторая её дочь. Матери было сорок четыре года, но она умела так ухаживать
за собой, что на вид невозможно было дать ей больше тридцати трёх. Наличие её
двадцати четырёх летней дочери выдавало её возраст, но она не была этим сильно
обеспокоена, так как полностью осознавала свою неотразимую красоту, своё умение
держаться гордо, грациозно, как это умеют делать дамы, считающие себя истинными
арийками. Когда она приехала выбирать себе батрака и я впервые увидел её перед
собой, показывающей на меня пальцем, то меня пробрал крепкий озноб и я подумал,
всё - песня моя спета. Мне уже чудилось, что в руках её плеть и она день и ночь
стегает меня ею.
Но всё оказалось совсем не так, как я думал. Когда я прибыл к ней на ферму,
то мне сразу пришлось расстаться со всей своей одеждой, после чего я добрых пол-
часа отмывался чуть ли не кипятком в специально построенном для батраков душе.
А потом мне выдали униформу, которая пришлась впору и проводили меня в комнату,
оставив там одного до утра. Я никак не мог взять в толк, что это такое делается
и к чему это приведёт, чего мне ждать завтра и будет ли оно вообще?
Но назавтра моя хозяйка по имени Герда спокойно повела меня на свою пасеку
и начала при мне производить всевозможные объяснения жестами и при этом она стала
давать мне первые уроки немецкого языка. Мало помалу, день ото дня, мы стали всё
больше понимать друг дружку и Герда давала мне знать своей улыбкой, что она
очень довольна мной. Улыбка у неё была такая обворожительная, такая проникновен-
ная, что мне казалось, эта шельма видит меня насквозь. Она уже понимает, что
очень нравится мне, что я от неё с первых дней без ума и только и мечтаю о том,
когда она даст повод покрепче прижать её к себе.
Герда была вдовой, но муж её погиб не на войне, он погиб в обыкновенной
автомобильной катастрофе вместе со своей любовницей, которой он хотел показать
своё мастерство вождения авто при больших скоростях. После похорон мужа Герда
время от времени находила себе мужчину для любовных утех, но он быстро надоедал
ей и она отправлялась на поиски другого. Перебрав нескольких незадачливых и со-
вершенно скучных для неё партнёров, она отчаялась подыскать себе что либо стоящее
и решила удариться головой и телом в блуд, взяв для этого дела русского богатыря
ростом около двух метров, молодого и красивого, как сам Аполлон. Выбор свой она
остановила на мне.
Дело налаживалось. Я немного стал понимать толк в работе с пчёлами и Герда
с удовольствием наблюдала за мной, когда я, одев куртку с воротником и лицевую
сетку с наголовником, ходил по пасеке и заглядывал то в один улей, то в другой,
вынимал из них рамки с мёдом и смотрел, все ли соты запечатаны и не пора ли из
них откачивать мёд.
Однажды, ближе к вечеру, Герда выглянула из окна своей комнаты, которое
выходило на пасеку и с улыбкой поманила меня к себе своей прелестной ладошкой.
Когда я подошёл поближе к окну, то Герда и словами, и мимикой, и жестами спраши-
вала меня, готов ли я к откачке мёда из запечатанных сот? Я тут же ответил ей
по-русски: - "Всегда готов!" - и по её засветившимся глазам определил, что она
прекрасно понимает по-русски и начало откачки мёда не за горами. Я был уверен,
откачка начнётся не позднее приближающейся ночи. Сердце моё забилось трепетнее
обычного и я до сих пор помню, с каким нетерпением я ожидал приближения сумерек.
О! Если бы я знал, какую шутку сыграет со мной судьба! Да разве ж я допустил
бы эдакое? Ни за что на свете! Но... Всё случилось, и случилось вовсе не так, как
я мечтал, как я планировал, к чему я готовился. Всё пошло совершенно иначе, да
так неожиданно для меня, так коварно, что я сейчас думаю, какой же я был просто-
филя в те времена!"
"Степан Павлович! Да что же произошло то!?" - воскликнул Григорий и потянулся
рукой к четверти с медовухой.
"Наливай, Гриша. Расскажу. Никому я об этом не рассказывал, но медовуха се-
годня удалась на славу! Воспоминания ожили. И язык развязался на удивление."
"Вот и я диву даюсь, сроду от тебя такого не слыхивал, - говорил Григорий,
наполняя стаканы, - подожди только, радио включу, а то Мишутка вон на печи как
уши навострил."
Григорий наполнил стаканы и подошёл к радиоприёмнику белого цвета, висевше-
му на гвоздике на передней стене и включил его. По избе полились звуки музыки и
Григорий прибавил звук погромче, чтоб до Мишутки не долетали слова из их разго-
вора со Степаном Павловичем. Потом внимательно посмотрел на радиоприёмник и со
вздохом произнёс его название, раскинувшееся прописными буквами по всей длине
радиоприёмника: - "ЧАЙКА."
"Мишутка, ложись спать. Пора уже. Занавесь занавеску." - произнёс Григорий,
обращаясь к меньшому своему сыну и присел к столу.
Мишутка занавесил занавеску и продолжал слушать разговор отца и соседа.
Те выпили, смачно выдохнули и Степан Павлович продолжил свой рассказ.
"Лежал я в постели ни живой ни мёртвый, сердце ходуном ходило, ждал, как
Герда медогонку свою доставит ко мне. Измаялся весь. Ни с того ни сего пот начал
меня прошибать. А её всё нет и нет. Начал уж я обман подозревать, беспокойство
мной овладело, а тьма к тому времени в комнате образовалась, хоть глаз коли.
Ни зги не видать. Вдруг слышу, дверь шевельнулась. Напряг зрение, действительно
идёт, идёт моя Герда. Сердце из груди стало выскакивать. Ведь судьба решается,
не что нибудь. Быть или не быть? Вот в чём вопрос.
Только одета она была довольно странно. Я так и не понял, что было на ней.
Вроде бы халат, но совершенно чёрного цвета, чернее ночи и вдобавок с капюшоном.
Я конечно не стал голову ломать над этой загадкой, да и времени у меня на то не
было. Она мгновенно оказалась у меня в постели и выскользнула из своего одеяния,
как змея. Прильнула ко мне и начала овладевать мной, обдавая жаром своего нежно-
го тела. Тут уж я опомнился и сграбастал её своими ручищами за укромные места,
целовать её начал и так мне сладко всё это стало, что я и память свою потерял.
Покачали-покачали мы с ней сладкого мёду, пока не устали совсем. Пришло нам
время отдышаться немного. Вот тут то я только и заметил, что не Герда около меня
лежит, а дочь её Бригильда! Бог ты мой! Волосы на голове моей дыбом встали! Что
будет теперь? Что ждёт меня через минуту? Помутилось всё в голове моей от страха
за жизнь свою, ведь в неволе я и что захотят со мной, то и сделают.
А Бригильда тем временем, как пришла чёрной тенью, так ей и исчезла, можно
подумать было, что её будто бы и не было, но оставила она после себя запах духов
и сильного беспокойства в моей душе. Чувствовал я сердцем своим, что не миновать
мне теперь крупных неприятностей со стороны Герды, если вдруг и она ещё сейчас
заявится ко мне. Встал я с кровати, приоткрыл окно в комнате, потом дверь, наде-
ясь выветрить запах духов и поправил сильно помятую постель, а потом улёгся и
заставил себя успокоиться, решив, что уж если быть чему, то того не миновать.
Долго-долго я лежал и уж предутренняя свежесть проникла в комнату и я уж по-
думывал, не пора ли поспать мне, как вдруг инстинктивно ощутил - идёт, идёт моя
Герда! Привстал я с постели, чтобы встретить её, а когда вошла она, то я опять
присел на постель от неожиданности, она вошла опять в чёрном одеянии с капюшоном
на голове и у меня сначала мелькнула мысль, уж не Бригильда ли делает второй за-
ход ко мне в предрассветный час? Уж не хочет ли она теперь постоянно ошиваться
в моей комнате?
Но нет. Это была Герда. Моя милая Герда. Хозяйка жизни моей, тела, души и
всех моих надежд и помыслов бедного пленника. Ты не представляешь, Гриша, как
чудесно мы с ней встретили рассвет и восход солнца, как забыли обо всём на све-
те и как Герда восхищалась русским штыком. Я и сам был доволен им, но она вообще
была от него без ума. Да и Герда сумела меня удивить своим пристрастием к насто-
ящему чувству любви, своей не по летам крепкой самоотдачей. Бог ты мой! Я и пред-
ставить себе не мог, что поцелуи женщины могут быть такими нежными, такими волну-
ющими, такими будоражащими и, что самое главное, такими возбуждающими! Эх, хо -
хо - хо - хо! Было времечко, Григорий! Было!
Побежали дни мои горемычные в плену быстро, да так, что не замечал я их.
Только и знал, что пахал день и ночь. Измучился совсем. То на пасеке, то в огоро-
де, то по ремонту жилья, а ночью опять запрягали меня, с вечера Бригильда, а к
утру Герда. Очень пунктуальные обе были, настоящие немки, ничего не скажешь, в
крови у них эта пунктуальность, с молоком матери они её впитывают в себя. И на
всю жизнь. И сделал я из этого неверный вывод для себя, думать стал уверенно,
что в сговоре они и посещают меня строго по расписанию. Чтобы утехи наши любов-
ные не выглядели вакханалией полной. Этикет блюли. Он у них в почёте.
Но мне то что? Что мне их этикет? Мне бы выжить как нибудь в плену, и то
ладно. Поэтому терпеливо я всё сносил и в каждом деле старался проявить сноров-
ку. И неплохо получалось! Чёрт их подери! Приноровился я к ним обеим, изучил
их досконально, все их желания упреждал и была каждая из них довольна мною.
Вот только дала однажды сбой их система пунктуальности и всё перевернулось с ног
на голову. Да так перевернулось, что вернуть в нужное положение уже не удалось.
Дело в том, что Бригильда, эта юная особа, можно сказать цвет и гордость
нации, взрослела не по дням, а по часам и в ней обнаружился недюжинный талант.
Она научилась владеть русским штыком так виртуозно, что её смело можно было
называть мастерицей своего дела. В результате этого я всё чаще и чаще начал от-
давать предпочтение ей, а к Герде стал немного охладевать. Конечно же, Герда за-
метила это и иногда стала внимательно присматриваться ко мне, но я в такие мо-
менты быстро убаюкивал её внимание вспыхивающей во мне страстью. После этого
Герда вновь проявляла ко мне благосклонность и жизнь продолжала идти своим раз-
меренным ритмом.
Однажды Бригильда так сильно измотала меня в постели, да и сама изрядно вы-
дохлась и осталась совершенно без сил, что мы уснули, как убитые, а проснулись
от непонятного шума. Мы подскочили на постели и увидели мать Бригильды лежащей
на полу в проёме открытой двери. Она была в обмороке. Бригильда тут же приказала
мне, чтобы моего духа нигде не было, пока я ей самой не понадоблюсь. Я схватил
свою одежду и был таков. Спрятался в избушке над пчелиным омшаником и сидел там,
как в засаде больше суток. Ждал решения своей участи и готовил себя к сожжению
на кострище. Были мысли о побеге, но куда бежать? Руки мои опускались всё ниже и
ниже. Богатырские плечи обмякли. Хотелось кушать.
Но эти немецкие женщины. Их, как и русских, невозможно понять. Они решили
на семейном совете мою участь без всяких скандалов, криков, ругани, во всяком
случае, бури я не слышал, хотя может быть она и бушевала в их сердцах. Они обме-
няли меня на клочок земли, который прирезали к своей пасеке и был этот клочок
так мал, что мне даже обидно стало. Но это я всё позже узнал. А тогда, когда я
сидел голодный над омшаником, я вообще думал, что жизнь моя не стоит и ломаного
гроша и трепетал, как осиновый лист.
Услышал я, как возле избушки остановилась машина, потом приоткрылась дверь
и один из двоих людей в чёрной форме поманил меня к себе пальцем. Куда деваться
пленнику, я вышел. В их сопровождении я дошёл до машины, они усадили меня на
заднее сиденье между собой и велели шофёру трогаться. Когда мы тронулись, тот,
что манил меня пальцем дружелюбно похлопал меня по плечу и проговорил по-русски:-
"Всё будет хорошо!" Потом он весело засмеялся и у меня засосало под ложечкой.
Я понял его так, что ему то будет хорошо, а вот мне то вряд ли.
Не могу сказать, что мы ехали очень долго, но километров за пятьдесят меня
увезли от милой Бригильды и прекрасной, гордой Герды. Не увидеться мне больше с
ними, думал я, но тосковать по ним я себе не позволял, не до того мне было. Хо-
телось мне в живых остаться, других желаний не было. Но когда меня привезли к
месту назначения, то я был удивлён так, что не мог поверить в происходящее и всё
мне казалось просто сном. Когда мы подъехали к огромному дому, который показался
мне дворцом, то шофёр начал сигналить и сигналил до тех пор, пока из дома не
вышла волшебная фея. Хоть и была она одета тоже в чёрную форму, как у моих соп-
ровождающих, но выглядела так потрясающе обворожительно, что я, увидев её, поду-
мал: - "Не зря мы проделали такой путь, не зря..."
К моему удивлению, красотка сразу отпустила от себя всех, кто меня привёз и
они уехали, громко похохатывая. А она подошла ко мне и в первую очередь стала
присматриваться ко мне и всё медленно кружила вокруг меня, а при этом ноздрями
делала такие движения, будто хочет распознать все запахи, которые исходят от ме-
ня. А потом вдруг остановилась передо мной, тряхнула огромными и пышными локона-
ми волос и смотрит на меня немного искоса, а в глазах у неё бесы играют озорные.
Вдруг медленно-медленно приблизила она руку к моему штыку и бесцеремонно поддела
всё моё хозяйство ладонью, глаза её немного увеличились при этом в размерах, губы
сложились в трубочку и она издала удивлённый возглас: - "Оооооо!"
Я стоял, как вкопанный, боясь пошевелиться, но мой штык, не подвластный ра-
зуму человеческому, начал вырываться из ножен, что привело мою новую хозяйку в
несказанный восторг и она решила не тратить время понапрасну а сразу брать быка
за рога и по этой причине я вынужден был попасть с корабля на бал. Всё это было
совершенно неожиданно для меня, я не успевал за событиями, развивающимися по при-
хоти избалованной и капризной дамы, состоявшей на службе у проклятого фашистско-
го рейха и судьба преподносила мне один сюрприз за другим.
Первое, что я заметил за этой совершенно развращённой дамой, было то, что
она левша. А ведь левши, ты сам знаешь, Гриша, если берутся за какое дело, то уж
сделают его - будь здоров! Никто так не сумеет!"
"Спору нет. Это точно." - отозвался Григорий.
"Так вот. Потрепала она моё хозяйство левой своей рукой, разгорелись её
глаза, а потом руку эту сжала она в кулачок, поднесла вплотную к моему лицу и,
выставив указательный палец крючком, сделала им несколько судорожных движений,
требовательно зовя меня за собой, при этом показала мне свои ослепительно белые
зубы и процедила сквозь них: - "Ооооо... Рус - богатырь... Пойдём со мной, за-
дай мне жару! Задай, как под Сталинградом ваши сумели задать нашим..." Куда де-
ваться мне, пришлось идти за ней. Она вела меня за собой быстро, можно сказать-
стремительно, но я успел разглядеть её с тылу и сделал вывод, что не всё так
плохо в моей горемычной жизни пленника и я ещё могу рассчитывать на крохи ра-
достей и удовольствий, если уж такая дама умеет говорить по-русски и довольно
откровенна со мной.
По пути крикнула она звонким повелительным голосом и тут же нас обогнали
две молоденькие негритянки, потом понял я, они спешили разобрать и приготовить
для своей госпожи постель и по всему было видно, что делать это им приходилось
далеко не в первый раз, так быстро они управились и растворились среди бесчислен-
ных комнат. Только зашли мы с ней в её просторный рабочий кабинет, как во все
стороны полетели атрибуты её чёрного мундира, а потом и нижнего белья. Когда она
снимала свои трусики и они были уже у её щиколоток, она сложилась, как перочин-
ный ножичек, нацелив на меня двуствольное ружьё, то я от страха стал весь, как
каменный и даже штык мой остолбенел от удивления, хоть и приходилось нам с ним
бывать до этого в крепких переделках и видеть разные виды, но такого встречать
не доводилось.
"Чего ждёшь, Рус-богатырь!? - весело крикнула она, - мне снимать больше не-
чего!" После этого она запрыгнула на кровать, изогнулась поперёк неё, как змея,
встав на четвереньки и всё целилась и целилась в меня обеими стволами. Ты не по-
веришь, Гриша, не у каждого сердце выдержит быть под прицелом на таком близком
расстоянии."
"Давай тяпнем по стаканчику!" - вскричал Григорий и уж ухватился за четверть
и уж наполнял стаканы до краёв вкуснейшей медовухой и та лилась через край. По
радио "ЧАЙКА" в этот момент Русланова задорно выпевала:-"Нельзя валенки подшить,
не в чем к милому ходить..."
Выпили. Выдохнули смачно. Григорий взял в руки кисет, достал из него щепоть
махорки, рассыпал её по длине газетной карты, ловко скрутил самокрутку, поднёс к
ней зажжённую спичку и, ещё не раскуривая махру, нетерпеливо проговорил: - "Рас-
сказывай, рассказывай." - и лишь потом начал раскуривать свою толстую сигару.
Клубы дыма окутали всё пространство над столом, Степан Павлович разогнал их рукой
от своего лица и продолжил рассказ.
"Тут спохватился я. Ведь дама ждёт. В этом деле мешкать никак нельзя. Можно
без головы остаться. Мгновенно разделся донага, курсы молодого бойца не зря про-
ходил, а потом сделал два шага к кровати, твёрдо решившись вступить в рукопашную.
Хотел уж я вонзить свой штык ей в тело, как вдруг она выбросила назад свою левую
руку и крепко вцепилась в остроконечный штык. Да так сильно сжала его, что я был
очень удивлён, вроде бы и ладошка то маленькая, а столько силы в ней, что мне бы-
ло не прорваться с ходу. Начала она производить зигзагообразные манипуляции со
штыком, от которых я одурел совсем и изо всех сил стал рваться вперёд и наконец
одолел её сопротивление, но не сразу, ещё какое то время сопротивлялась она, но
ладонь её постепенно сползала со штыка и он начал погружаться в её горячие чрёс-
ла. Сначала я подумал, что всё, теперь она моя и я сейчас задеру её до смерти,
тем самым внеся хоть какую то лепту в борьбу с фашизмом, но не тут то было, она
начала яростно отбиваться от меня и с таким страстным напором производила контр-
атаки своим разгорячённым тылом, что я на мгновение даже чуть отступать начал и
удержался на позиции только благодаря её осиной талии и крутому излому её бёдер,
за которые я успел ухватиться своими ладонями.
Поняв, что она попала в крепкие руки и ей уже никуда не деться от меня, она
начала при каждом нашем движении навстречу друг дружке палить в меня из свободно-
го ствола и тут я подвергся газовой атаке. Но меня это не смутило, а только раз-
задорило, потому что в бою я не дышу через нос, мне воздуха маловато, а дышу
ртом, как рыба на суше, поэтому я ужесточил свои атаки и через несколько мгнове-
ний начал понимать, что её кончина близка и скоро она упадёт замертво.
Так оно и вышло. Спазмы и конвульсии овладели её телом и при последних своих
нескольких движениях она неожиданно начала выкрикивать в такт этим своим движени-
ям: - "Зиг! - Хайль! Зиг! - Хайль!" Я хотел крикнуть ей в ответ:-"Гитлер капут!"-
но воздержался. И правильно сделал, потому что вскоре мы упали, измождённые яро-
стным боем, она - на кровать, а я на пол.
Вот таким было наше знакомство с новой моей госпожой, которая ни разу не
позволила мне подойти к ней иначе, как только с тылу. Она не признавала больше
никакого подхода к ней, только с тылу. Звали её - Изольда. И я стал её Тристаном.
Так она называла меня."
Степан Павлович замолчал. Григорий смотрел на него, находясь в полной прост-
рации. Занавеска на печи шевельнулась. Русланова пела по радио: - "Живёт моя кра-
сотка в высоком терему...". Рука Степана Павловича потянулась к четверти. Медо-
вуха убавлялась, но ещё была.
"Да как же ты уехал от своей Изольды? Что заставило тебя вернуться домой?
По Родине тосковал?" - спросил Григорий.
"Очень тосковал, Григорий Лаврентьевич, так тосковал, что слёзы порой на
глаза наворачивались. Так бы и взял вот этими ручищами поганого Власова и приду-
шил бы его за то, что наши судьбы он изломал и опозорил, только где мне его най-
ти...".
"Даааа, Степан, а ведь и я мог оказаться вместе с вами в плену, если бы не
отправили меня с учебной части в школу снайперов."
"Судьба, Григорий Лаврентьевич, судьба. Давай тяпнем ещё по стакану, да по-
говорим ещё."
"Давай, Степан, будем!"
"Будем!"
Выпили два соседа, и повели свой разговор дальше. Медовуха не брала их и
хмель не шёл в голову.
"Жизнь моя у Изольды странной была. Драл и драл я её, как сидорову козу, а
ей всё мало было. Не считала она меня человеком, равным ей, а я её считал хуже,
чем скотиной, только молчал об этом. Но при всём при этом как будто прикипел я
к ней и к её разврату. Видно и сам становился уже скотиной. Но ведь ты знаешь,
Гриша, бывает так, что одно мгновение, одно случайное событие перевернёт всю
жизнь с ног на голову и сразу становится ясно, куда идти и что делать. Вот и
со мной такое случилось. Настал тот час, когда пришлось мне вспомнить Бога."
"Рассказывай, рассказывай." - нетерпеливо промолвил Григорий.
"Война не стояла на месте, пока мы с Изольдой крутили свои шуры-муры. Она
приближалась к третьему рейху и десница её была не менее тяжкой, чем Господня.
Крах рейха отсвечивался в глазах Изольды и она всё реже и реже одевала свою чёр-
ную форму. И при каждой своей очередной кончине уже не выкрикивала зиг да хайль,
а только стонала тяжко да зубами скрежетала. Веселье в её глазах сильно поубави-
лось, а вместо него появилась страшная, ничем не прикрытая озлобленность на всё,
что находилось вокруг. Начал понимать я, что скоро наступит тот миг, в который
она пристрелит меня, как бешеную собаку и ничто не помешает ей сделать этого,
ни сущность женская, ни те бесчисленные мгновения сладострастия, которые она ис-
пытала со мной в бесконечных наших любовных утехах. Да и случай один, происшед-
ший в нашей совместной жизни, если её можно назвать таковой, не оставлял мне ни-
каких сомнений в том, что Изольда, эта страстная женщина несказанной телесной
красоты носит в себе сущность самой что ни на есть настоящей дьяволицы. Однажды
она прямо на моих глазах застрелила в упор одну из негритянок, а потом, быстро
пройдя в другую комнату, застрелила и вторую. Произошло это так внезапно и стре-
мительно, что я и опомниться не успел. И что самое главное, Гриша, так это то,
что в их смерти я тоже виновен."
Взор Степана Павловича затуманился слезой, медовуха делала своё дело. Гри-
горий молчал. Он смотрел на Степана Павловича молча и ждал, когда тот успокоится.
"Чайка" транслировала концерт несгибаемой Руслановой. Звучала песня, которую оба
соседа хотели прослушать всю и они даже начали подпевать ей.
"Степь да степь кругом... Путь далёк лежит... В той степи глухой... Умирал
ямщик. И последний свой... Чуя смертный час... Он товарищу... Отдавал наказ. Ты
товарищ мой... Не попомни зла... В той степи глухой... Схорони меня. А коней
моих... Отдай батюшке... Передай поклон... Родной матушке. А жене скажи... Слово
прощальное... Передай кольцо... Обручальное. А ещё скажи... Пусть не печалится...
А кто ей по сердцу... Пусть венчается."
"Изольда иногда уезжала. Были у неё какие то важные дела, о которых я ничего
не знал и не знаю. Порой эти дела задерживали её на целую неделю и я оставался
совершенно без занятий и физических упражнений. Именно в один из таких её отъез-
дов вспыхнула у нас любовь с одной из негритянок. Сразу скажу тебе, Григорий, что
африканская женщина, это нечто особое, нечто самое прекрасное, что я испытал в
своей жизни. И не только в плену, а в жизни вообще.
Звали её Алала. Потерянная. Глаза её были необычайно чисты и красивы, а губы
очень нежны и ласковы. Она влилась в моё сердце, влилась в мою душу и память об
ней до сих пор живёт во мне. Я не смогу рассказать тебе, что это за счастье -
любить африканскую женщину! И не стану рассказывать, не хочу. Пусть память об ней
останется чистой.
Когда Изольда узнала об нашей любви, она озверела. Она застрелила её на мо-
их глазах, потом метнулась в другую комнату и тут же прозвучал второй выстрел.
Мгновенно вернувшись назад, она направила на меня ствол, но я нисколько не обра-
тил на это внимания и стоял не шелохнувшись, я окаменел. Потом я оторвал свой
взор от остывающего тела любимой Алалы и посмотрел в глаза Изольды. В них не было
ничего, кроме пустоты. И тогда я раскинул руки перед ней, давая ей понять, что не
хочу жить. Она поняла, что смерть для меня - ничто. Медленно опустила оружие и
черты её лица исказились бешенством. Мне было на неё - наплевать. Она ушла.
Вскоре приехали те двое в чёрной форме, которые привезли меня к Изольде от
Бригильды с Гердой. Они отшвырнули меня от Алалы, руку которой я держал около
своего заплаканного лица и унесли её тело. Жизнь для меня словно бы кончилась.
Изольда не заходила в свой рабочий кабинет и я проводил в нём дни и ночи, всё
время находясь на том месте, где была застрелена Алала. Несколько дней я ничего
не ел и даже не пил воды. Мне хотелось умереть. Сознание моё тускнело и силы по-
кидали меня. Изо рта моего стало скверно пахнуть дерьмом и я с трудом переносил
этот противный запах.
Однажды, совсем обессилевший, я упал на кровать и впал в забытье. Когда я
очнулся, то сразу встал с постели и за мной потянулась простынь, прилипшая к мо-
ей одежде. Я оторвал простынь от себя и с озлоблением сбросил её с постели. Пе-
редо мной обнажился ненавистный мне матрац, на котором мы с Изольдой столь про-
должительное время занимались развратом. Совершенно случайно я обратил внимание
на прохудившиеся места в ткани матраца, которые я протёр своими коленками при
рьяных занятиях любовными утехами и был очень удивлён этим. Как много нужно было
сделать движений, чтобы ткань протёрлась до дыр.
Но ещё больше удивило меня нечто другое, просматривающееся недостаточно
ясно и мне, чтобы разглядеть это нечто другое, пришлось запустить пальцы в про-
тёртое место и расширить отверстие. Сначала я не придал особого значения тому,
что в руке моей оказался клок человеческих волос и брезгливо стряхнул их на мат-
рац. Но уже в следующее мгновение руки мои непроизвольно разрывали расширяющееся
отверстие и ужасная картина представала передо мною, обдавая всего меня леденя-
щим душу холодом и я рвал и рвал матрац в клочья, всё более теряя свой ум и уме-
ние соображать. Когда весь матрац был изорван и его содержимое предстало моему
сумасшедшему взору, когда смысл увиденного стал медленно доходить до моего соз-
нания, когда тени задушенных в газовых камерах людей тысячами и тысячами стали
проплывать передо мною, проходя мимо цирюльников, остригающих их невинные голо-
вы перед удушьем и сожжением в печах крематорий, тогда я весь оцепенел и совсем
не мог пошевелиться.
Я стоял на коленях перед кроватью и в ужасе смотрел на человеческие волосы,
которыми был набит матрац. В первую очередь бросались в глаза огненно - рыжие.
Они выделялись на фоне других ярко и броско, обжигая взор буйством огня. За ними
шли жгуче - чёрные и они приковывали к себе взор так, что невозможно было его
оторвать от них. Здесь были пышные, белокурые волосы умерщвлённых блондинок и их
было так много, что казалось, вся комната заполнена ими. И вдруг попадались сре-
ди волос льняные на ощупь, все в завитушках, волосы, которые ни с какими другими
невозможно было перепутать и при виде которых сердце содрогалось от своих ударов
и готово было разорваться и не было никаких сомнений, что это волосы детей. И мне
показалось, что заполнен детскими волосами весь мир. И мне невозможно стало ды-
шать. И всё помутилось в голове моей. И вспомнил тогда я Бога!"
Степан Павлович вдруг вскинул обе руки со сжатыми кулаками и уж хотел грох-
нуть ими по столу, но Григорий уже ухватил его за оба запястья и тихо, почти
шёпотом произнёс: - "Стёпа... Стёпа..."
Степан Павлович опомнился, поднял свой взгляд на Григория и Григорий увидел,
что глаза соседа полны слёз и они обильно катятся по лицу Степана и лицо и тело
его начинают содрогаться от рыданий и взгляд Степана Павловича явно требовал,
просил, умолял о помощи, но Григорий не знал, как помочь ему и чувствовал, что
рыдания Степана начинают передаваться ему и мог только шептать: -"Стёпа... Стё-
па..." Двое взрослых мужчин вдруг начали рыдать и заливаться слезами и Мишутка,
лежавший на печи, не имевший возможности ясно расслышать подробности рассказа
Степана Павловича из-за громко звучащих песен Руслановой, подумал: - "Вот это
вот медовуха! Крепко их разобрало!"
Вдруг уже Григорий начал стучать по столу кулаком и злобно процедил сквозь
зубы: - "Война! Война паскуда!" Пришла очередь Степану Павловичу успокаивать Гри-
гория и он тоже не мог подыскать нужных слов и только вполголоса говорил: - "Гри-
ша... Гриша..."
Мало-помалу соседи немного успокоились и Григорий спросил: - "Что же дальше
то было, Стёпа?", и Степан Павлович продолжил свой рассказ.
"Я продолжал стоять на коленях перед кроватью, на которой я занимался любов-
ными процедурами с Изольдой и начинал думать о том, что мне теперь не только не-
зачем жить, мне невозможно будет жить после увиденного мною и пропущенного через
моё сознание. Понимание всего ужаса, среди которого я оказался, став причастным
к нему повергло меня в ещё больший шок. Я стал совершенно полоумным и продолжал
гладить волосы левой рукой, ощупывать их и подносить близко к лицу и слёзы непро-
извольно катились из моих глаз и капали на волосы. Вдруг я заметил, что правая
рука моя непрерывно крестится при этом, а душа взывает к Богу за помощью. Сколько
времени это продолжалось, я не могу сказать. Знаю только, что Господь не обошёл
меня своею милостью и с этой минуты я действовал решительно, быстро и точно знал,
что нужно делать в то или другое мгновение. Я начал опережать события. Они только
ещё зарождались в чьих то планах, а я уже угадывал их.
"Сейчас она придёт, чтобы убить меня." - подумал я и спокойно поднялся на
ноги. "С волками жить - по волчьи выть." - просверлила мысль мою голову и я по-
нял, что сейчас я убью её. Её быстрые шаги вскоре зазвучали и приближались к две-
ри стремительно. Она всегда так ходила. Она делала шаг ко мне, а я делал шаг к
ней. Но она не слышала моих шагов, в то время, как я не только слышал её шаги, я
видел сквозь разделявшую нас дверь, как она идёт и поспевает к своей последней
кончине. Лишь только она коснулась ручки двери, как я ударил в дверь ногой с та-
кой силой, на какую способен только лев, задирающий буйвола. Я сшиб её не только
с ног, но я сшиб её и с памяти. Она не успела понять, что с ней произошло, как я
схватил своей левой ручищей её за грудки и оторвал от пола, на мгновение поставив
её перед смертью на ноги. Мой пудовый правый кулак молнией нанёс ей удар по голо-
ве и череп её сплющился до подбородка. Я выхватил из её руки оружие, которым ей
не нашлось времени воспользоваться и определил на ходу что оно уже снято с предо-
хранителя. Я шёл к выходу из дома и алкал крови, ибо был в тот миг голодным зве-
рем. "С волками жить - по волчьи выть." - билась мысль в моей голове.
Когда я вышел из дома, то на меня смотрели три пары глаз тех, кто любил оде-
ваться в чёрную форму, кто любил, чтобы все их боялись, кто хотел, чтобы все пре-
смыкались перед ними. Я шёл к ним спокойно, в полный рост и был уверен, сейчас я
убью из них каждого, поочерёдно, и ни один из них не посмеет оказать мне достой-
ного сопротивления. Я видел, как они опешили, как лихорадочно засуетились их ру-
ки, тянувшиеся к кобурам. Но война не любит спешки, да и какие они были вояки,
всю войну они провели в Германии, прислуживая своему начальству. Все они были
давно уже напуганы событиями, происходящими на всех фронтах и перед каждым из них
стоял один вопрос: - "Куда бежать и как выбрать подходящую минуту для бегства?"
Стоило только мне крикнуть громовым голосом: - "Хенде хоооох!" - делая уда-
рение на последнем слове, как все они были парализованы и выполнили мой приказ.
Я сделал после этого ещё три шага и оказался напротив них и каждый из них был
виден мне, как на ладони. Не теряя времени я показал на одного из них указатель-
ным пальцем левой руки и при этом твёрдо произнёс: - "Виновен." Я выстрелил ему
в лоб, ткнул пальцем во второго и вновь произнёс: - "Виновен." Второй хотел что
то сказать, но он не успел. Я выстрелил и в него. После этого я опустил оружие и
сказал третьему: - "А ты мне пока ещё нужен." Он, конечно, не понял того, что я
сказал ему, но он прекрасно понял, что его я оставляю в живых.
Я забрал у него оружие, потом забрал оружие у казнённых мною и сел в машину
рядом с шофёром. "Поехали." - сказал я ему и он вопрошающе посмотрел на меня, по-
казывая на заднее сиденье с двумя трупами. Я махнул рукой сначала на трупы, а по-
том на дорогу, показывая шофёру, куда ехать. Он тронулся и на нас с ним подул хо-
лодный ветер, у этого чёртова автомобиля-лоханки не было ни крыши над головой, ни
лобового стекла, которое было опущено на капот. Я показал шофёру на стекло, веля
ему поднять его и, пока он это делал, я думал, куда же мне направиться.
Весь Мир в то время рвался на Берлин и я подумал, мне идти туда же.
Но страшный рок довлел уж надо мною.
Ковёр кровавый свой мне под ноги стелил.
Мы проехали не более версты, как я велел шофёру поворачивать и объяснял ему,
чтобы он отвёз меня туда, откуда когда то, давным-давно, привёз меня к Изольде.
Он не понимал меня и я вынужден был сказать ему: - "Хочу видеть Бригильду." Тут
он сразу меня понял. "Бригильда, Бригильда..." - бормотал он и разворачивал ма-
шину. Эх, Гриша-Гриша! Лучше бы я туда не ездил. Если бы я знал, чем всё это
обернётся..."
Григорий наливал. Четверть была уже почти пуста. Но всё же, когда Григорий
наполнил стаканы, медовухи в ней ещё на раз оставалось. Концерт Руслановой бли-
зился к завершению. "По диким степям забайкалья..." - неслось по избе и нагоняло
на всех страх и несусветную тоску. Соседи опустошили стаканы и Степан Павлович
застонал, воспоминания сгибали его плечи в дугу и он всё ниже опускал голову.
"Не доезжая версту до фермы Бригильды и Герды, я велел шофёру загнать маши-
ну поглубже в лесок и когда стало уже невозможно ехать дальше, мы остановились.
Я решил молча выстрелить ему сбоку в висок, но он почувствовал приближение смерти
и резко повернулся ко мне. Глаза его были белее белого и в них застыла мольба о
пощаде и теперь они снятся мне в кошмарных снах, потому что я его не помиловал.
Вскоре я уже шагал на ферму к Бригильде, оставив за собой кровавый след.
Когда Бригильда увидела меня, она стала белее снега, глаза её расширились, а
потом вдруг всё лицо её мгновенно стало покрываться красными пятнами. С большим
трудом она вернула себе самообладание и вскоре я уже знал, что Герду убил пара -
лич, а Бригильда родила мне сына. Настала моя очередь белеть и краснеть и тряс -
тись от озноба. Гриша! Я держал его на руках! Он был такой красивый! Копия - я!
Через два дня их обоих не стало. Ни Бригильды, ни сына. Ищейки гестапо пришли по
моему следу к ним и убили их..."
Концерт Руслановой закончился. Всё пространство в избе заполнилось гнетущей
тишиной. Каждый боялся шевельнуться и вдруг кукушка выскочила из настенных часов
и начала куковать. По радио "Чайка" зазвучали куранты и вскоре начали передавать
новости.
"Год назад Совет министров СССР постановил выдавать рабочим и служащим, за-
нятым трудом на вредном производстве бесплатно молоко. Это постановление свято
выполняется, так как наша партия всё делает для Народа, для человека. Партия все-
гда шла и идёт в первых рядах строительства коммунизма..."
Вдруг Григорий вскочил со своего места, ноги его подогнулись, то ли от
выпитой медовухи, то ли от ран, полученных на войне, то ли и от того и от этого,
ему с большим трудом удалось устоять на них и он метнулся к радио. Сорвав его со
стены, он изо всей силы запустил "Чайку" в полёт. Она ударилась в дверную прито-
локу и разлетелась вдребезги. Степан Павлович вздрогнул. Мишутка на печи сжался
в комок. Григорий, тяжело дыша, вернулся и сел на место.
"Гриша, зачем ты так?" - спросил Степан Павлович тихо.
"Не могу, Степан... Не могу слушать эту болтовню." - с отвращением ответил
Григорий.
"Даааа... - вздохнул Степан, - давай допьём напиток, пора уж мне идти на от-
дых."
"Давай."
Степан Павлович осторожно прикоснулся к четверти и потихоньку, чтобы не пот-
ревожить осадок на дне бутыли, наполнил стаканы. Два соседа уже взяли стаканы в
руки и хотели произнести свой тост, как вдруг занавеска на печи отодвинулась в
сторону и из за неё показался Мишутка. Двое мужчин стали наблюдать за ним.
Мишутка, держась за деревянную задоргу, опустил на верхний приступок босую
ногу, потом вторую, затем перехватился рукой за приступок и спустился ниже. Сту-
пив на пол, он начал собирать осколки радио. Взяв в руки громкоговоритель с маг-
нитом, он засунул его в печурку, а все остальные осколки выбросил в помойное вед-
ро, стоявшее в чулане. Затем, взяв ведро для мытья полов, он наполнил его на одну
треть водой, взял стоявший в углу полынный веник и окунул его в воду. Выйдя из
чулана, Мишутка неспешно побрызгал водой на пол, помахивая при этом веником, как
будто он был священнослужителем и выгонял из избы бесов. Потом он старательно
подмёл деревянные полы, собрал мусор на небольшой листочек фанеры, заменявший со-
вок и высыпал мусор в помойное ведро. Поставив полынный веник на место в угол, он
ополоснул под умывальником руки, обтёр их полотенцем и молча залез на печку.
Степан Павлович посмотрел на Григория и произнёс: - "Меньшой у тебя - сущий
ангел." После этих слов он сделал движение рукой со стаканом навстречу к Григорию
и добавил: - "Давай выпьем за то, чтоб никогда больше не было войны."
"Давай." - ответил Григорий, но когда их стаканы чокнулись один об другой,
оба по привычке сказали, да так дружно, что голоса их слились в один: - "Будем!"
Они выпили и Григорий вновь обратился к Степану Павловичу.
"Степан, как же это они так жестоко обошлись с Бригильдой твоей, а особенно
с крохотным ребёнком вашим? Непонятно мне всё это. Что это за люди такие?"
"Какие люди? Гриша, о чём ты говоришь? Пожил бы ты среди них, тогда понял,
что такое - фашисты. Не люди это. Они хуже любого зверя. Хуже скота. А мнят о
себе такое, какое могут думать только полные идиоты и дебилы. Не люди они."
"Дааааа..." - задумчиво пробормотал Григорий, - а как же ты сам то выбрался
оттуда, Степан? Будь другом, уж расскажи до конца."
"Бригильда очень помогла мне. Она снабдила меня всем необходимым и отправила
в путь, настоятельно требуя от меня, чтобы я продвигался в сторону американских
войск. Но не судьба. Судьба привела меня совсем не туда, куда я стремился. Я ока-
зался среди поляков, но они тоже воевали против фашизма и я некоторое время про-
вёл среди них. Так закончилась моя жизнь в плену."
Степан Павлович встал из за стола. "Пойду я, Григорий, пора уже." - промол-
вил он на прощание.
"Приходи завтра на поминки, - сказал Григорий ему в ответ, - мать с дочерью
у Нади готовятся к поминкам, тестя моего поминать будем. Хоть он и раскулачил мо-
его отца, но всё равно помянуть надо. Царствия ему небесного."
"Приду, Григорий, помянем. Спасибо."
Степан Павлович грузно пошёл к двери и половицы надрывно заскрипели под его
ногами. Вскоре он исчез в дверном проёме, а Григорий отодвинул подальше от себя
четверть со стаканами и потихоньку положил свои согнутые в локтях руки на стол.
Потом он поудобнее уложил на одну из рук голову и сразу же заснул.
Мишутка лежал на печи, ему хотелось тоже поскорее уснуть, но сон не шёл к
нему, слова Степана Павловича, назвавшего его ангелом, растревожили Мишутку и за-
ставили его переживать, потому что Мишутка знал, что он уже давно не ангел, ибо
был к тому времени не только грешен, но даже и в Бога то давно уже не верил.
***
Однажды, приблизительно год назад, когда Мишутка учился в четвёртом классе
начальной школы, довелось ему денёк провести натощак и лечь спать на голодный
желудок, а проснувшись утром, остаться без завтрака и пойти в школу, не имея в
портфеле ничего, чем можно было бы заморить червячка на большой перемене. Голод
беспрерывно давал Мишутке знать о себе и в конце концов ему стало совсем не до
уроков. Он только и думал, как бы ему чего нибудь поесть. И надо же, прямо перед
большой переменой сидевший за партой впереди него Саша Меркурьев, или Шурка, как
принято было тогда его называть, порылся в своём портфеле и извлёк оттуда свёрток
с румяной плюшкой. В этот момент зазвенел звонок, оповещающий всех о большой пе-
ремене и Шурка положил плюшку обратно в портфель, решив съесть её в конце переме-
ны. Весь класс уже наперегонки мчался к дверям, кто то спешил играть в войну,
кто то в чехарду, кто во что горазд. Мишутка задержался и вскоре остался в классе
один. Так он думал. Он быстро открыл Шуркин портфель, достал оттуда плюшку и от-
ломил от неё кусочек, который тут же засунул в рот и проглотил, почти не пережё-
вывая. Остальную плюшку он положил на место и выбежал из класса, присоединившись
к играющим. Мишутка не знал, что за самой задней партой в их ряду находится де-
вочка, у которой ручка завалилась под парту и потому она задержалась, пока доста-
вала ручку, а потом, достав ручку, она увидела, как Мишутка украл плюшку, отло-
мил от неё кусок и съел его. Выйдя за Мишуткой из класса, она разыскала Шурку и
рассказала ему о происшедшем. Мишутка этого ничего не знал.
Когда большая перемена кончилась и все ученики вернулись в класс, Мишутка
сидел за своей партой и наблюдал, как Шурка порылся в портфеле, достал оттуда
плюшку, развернул её бумажную обёртку, увидел отломанный край и сразу посмотрел
на Мишутку.
"Ты взял?" - спросил Шурка.
"Нет." - ответил Мишутка.
Шурка некоторое время смотрел на Мишутку, потом положил плюшку обратно в
портфель и больше не сказал ни слова.
Оставшиеся два урока Мишутка ни о чём не думал, кроме как о тех тумаках,
которые ему придётся получить после уроков от Шурки. Была ещё одна короткая пере-
мена, на которой Мишутка сразу выскочил из класса и у него была даже мысль убе-
жать из школы, чтобы избежать тумаков, но он воздержался от этого, решив - пусть
будет, что будет.
Шурка был на два года старше Мишутки, намного выше его и Мишутка понимал,
что от Шурки ему не отбиться.
К огромной радости Мишутки, после уроков Шурка спокойно ушёл домой и никогда
не напомнил потом Мишутке об этом случае. Ни разу в жизни.
Мишутка пришёл домой совершенно счастливый от того, что никаких тумаков от
Шурки он не получил и на радостях решил сразу же сделать уроки. Он открыл свой
портфель и, достав оттуда тетради и учебники, вдруг увидел, что на дне портфеля
лежит та плюшка, от которой он отломил кусочек. Мишутка понял, что Шурка пожалел
его и отдал ему плюшку.
Мишутка ел плюшку и она была очень сладкой, но из его глаз капали слёзы и
от них плюшка казалась немного пересоленной.
***
Мишутка лежал на печи, старался уснуть. За трубой начал верещать сверчок.
Мишутке нравилось его пение и он понял, что скоро уснёт. Он привык засыпать под
удивительную песню сверчка. Он думал о том, что никогда и никому не признается,
что украл плюшку. Тогда он ещё не знал, что бывает время - разбрасывать камни,
но приходит время - их собирать.
Мишутка уснул. Ему снилась белая чайка. Она летала над деревенским прудом и
по всему было видно, она заблудилась и от того кричала жалобно и тоскливо. Её
крик разносился над речкой, над полями, над лесом и от этого крика становилось
очень печально, так как Мишутка не знал, как ей помочь.
В небольшой деревенской избе было тихо и терпко пахло полынью.
***
Прошло полвека. Мишутка стал стариком. Он понял, ничто не приносит русскому
человеку столько горя и страданий, как пьянство... если только война...