Отец.
Часть первая.
Волгоград.
В тысяча девятьсот восемьдесят пятом году я работал проводником готовой
продукции на водочном заводе города Кузнецка и однажды меня командировали в
город Волгоград, нужно было доставить туда пару вагонов водки, их завод оста-
новился на частичную реконструкцию.
Водка была доставлена и сдана безупречно, мой кошелёк был туго набит и я
мог позволить себе многое. Но то, что я позволил себе сделать, не подумав о
последствиях, до сих пор беспокоит мне душу и, видимо, это будет продолжаться
до конца моих дней.
Мне нужно было возвращаться домой, и поскорее, радости жизни и непремен-
ный успех во всём, вот они - куда ни повернись. Кругом радостные и весёлые
лица людей советской эпохи, искра счастья горит в каждой паре глаз.
Небрежный жест руки и проходящее мимо такси плавно притормаживает.
"Будьте добры... До железнодорожного вокзала..."
"Вы не будете против?" - обратился водитель к единственному пассажиру,
занимавшему место рядом с ним.
"Пожалуйста." - доброжелательный ответ радовал душу.
"Спасибо." - я удобно устроился на заднее сиденье у светлого окна.
Как только тронулись, я приоткрыл бутылочку с бодрым "Жигулёвским" пивом
тех времён и с наслаждением "приналёг" на неё. Несмотря на то, что в эту бу-
тылочку было подлито немало "Пшеничной" водочки, я опустошил её в два - три
приёма, ловко открыл окно и выбросил пустую тару в поле, в бурьян из репей-
ника и крапивы, который был к тому же весь в ямах и буграх.
О ужас! Лучше бы я этого не делал! Мир перевернулся!
Пассажир, сидевший впереди меня, уже смотрел на меня в упор, я не успел
даже заметить, как он развернулся ко мне лицом, глаза его сверкнули гневом и
лицо медленно покрывалось приступом ярости. С огромным трудом он совладал с
собой и мог только произносить раз за разом: - "Ты что себе позволяешь!? Как
ты можешь!? Ты что себе позволяешь!? Как ты можешь!?"
Я похолодел и сердце моё замерло... Всю оставшуюся дорогу я молчал, как
рыба, это спасло меня ото всего, что могло произойти. Я побоялся раскрыть рот
даже для того, чтобы попросить прощения за свой мерзкий поступок.
У вокзала я покинул такси в полном оцепенении.
Потом я постарался как можно скорее забыть обо всём, отогнать, как на-
зойливую муху подымавшую голову совесть и мне довольно скоро удалось это сде-
лать. Прелести жизни манили к себе, они обещали праздник на каждом шагу. Нуж-
но скорее окунуться в мир магазинов, успеть набрать подарков домой, что может
быть радостнее покупок для чудесного трёхлетнего сына и любимой, совсем моло-
денькой и самой красивой жены!
И вот, подарки куплены, обед в ресторане вокзала был настолько вкусен
для меня, что я помню его до сих пор. Этот обед выглядел, как ёжик, только
вместо иголок у него были длинные ломтики картофеля, как то по-особенному за-
румяненные до такой степени, что глаз от них не отвести. И то, во что они бы-
ли утыканы одна к другой, представляло из себя шар, величиной с добрый кулак,
состоящий из мясного со специями. Когда я добрался до этого шара, то лакомил-
ся, как медведь, уткнувшийся в дупло с мёдом.
После обеда мне оставалось только сесть в поезд, который не заставил
долго себя ждать и принял в своё уютное лоно. Вскоре колёса плавно начали на-
кручивать на себя тонкую ниточку рельс, а ниточка жизни моей тоже накручива-
лась на клубочек, бывший тогда совсем небольшим. Но летели дни, месяцы, годы
и клубочек увеличился в размерах, став уже совсем другим. Скоро не будет уме-
щаться он в истёртых до крови пальцах прядущего, который трудится денно и
нощно, уставшие пальцы его в любой момент могут разжаться и три сестры парки
мгновенно оборвут нить упавшего к их ногам клубка, для них это - обыденное
дело, из века в век они занимаются им, не покладая рук и гильотина Франции по
сравнению с ними - сущий Ангел!
Тугодуму в дороге думается легче, особенно когда все спят, а у него ночь
выдалась бессонной. При этом нежная музыка перестука колёс действует на туго-
дума весьма и весьма положительно, он начинает кое что соображать.
"Как же я мог!? Как мог бросить бутылку на эту землю? Ведь на этой земле
нет места, где б не погиб Герой! Ведь это же Сталинград! Как мог я сразу не-
допетрить? Ведь говорил мне пожилой человек в форме швейцара на выходе из ре-
сторана..."
"Сходи! Сходи! Поклонись! Если не сходишь, потом каяться будешь!"
"В следующий раз, отец. Сейчас очень спешу домой." - отвечал я ему.
"Не откладывай на следующий раз. Его может и не быть." - говорил он мне.
И он был прав.
А тут ещё всплыли из детства рассказы отца о боях под Сталинградом. Бой
был один, но сколько раз он рассказывал, столько, казалось, и было у него бо-
ёв, во всяком случае мне и сейчас так кажется, что боёв было очень много.
Ведь здесь, на этой земле, наш отец был в клочья изорван в том бою.
Именно об нём хочу рассказать, об отце. Только лишь по этой причине взялся я
за непривычное для меня ремесло. Только лишь поэтому выкорчёвываю сейчас из
себя каждое слово с терпением Сизифа - сына Эола. Ведь я вовсе не литератор.
Я рядовой плотник - бетонщик, всю жизнь не выпускающий из рук лопату и ведро.
Я рядовой штукатур - маляр и закадычные друзья мои - ковш и мастерок. В конце
концов, я плотник - столяр, но уж никак не журналист. Немного каменщик, печник,
но всё же не писатель.
Я понимаю, написать рассказ об отце будет очень непросто и фиаско может
в любой момент задышать мне в лицо, но где наша не пропадала, я решил риск-
нуть. И если что не так, Читатель, прости меня. Главное, чтобы в рассказе не
было лжи. Пусть эти слова будут нашим девизом: - "Ни слова лжи."
Часть вторая.
Сталинград.
Ольге Ивановне Люкшиной -
нашей любимой учительнице по
русскому языку и литературе,
посвящается...
"О! Русская земля!
Уже ты за холмом..."
(Слово о полку Игореве.)
Нашего отца призвали в действующую армию, когда у них с мамой было уже
трое детей; Ваня - старший, Толя - средний и Маруся - крохотулечка. Детей
нужно было защищать.
Вместе со своими односельчанами прибыл он в учебную часть и там их ста-
ли обучать воинскому искусству. Вдруг обнаружился у нашего отца дар, дар к
стрельбе из винтовки. Из десяти движущихся мишеней как минимум семь он всег-
да поражал. Недолго думая, направили его учиться в школу снайперов. С одно-
сельчанами расставался он очень тяжело, казалось ему, что остаётся он один
на один со своей судьбой.
Но тосковать долго не пришлось. На новом месте всех собравшихся учени-
ков быстро взяли в оборот и их новоявленный инструктор сразу заявил им, что
шуток шутить с ними не намерен, не то время, чтобы шутки шутить и цацкаться
с ними у него нет никакого желания. Его задача - сделать каждого из них хо-
рошим снайпером и он её выполнит. Он велел им побольше помалкивать и поболь-
ше слушать. Да не просто слушать, разинув свой рот, а напротив, он предупре-
дил их, что не потерпит, если они часто будут его открывать, а научиться слу-
шать так, чтоб они различали шелест каждого листа на дрожащей осине в безвет-
ренную погоду за полверсты и могли поразить тот лист, что трепещет громче
других.
Пообещав своим ученикам, что он добьётся от них такого мастерства, инст-
руктор стал обучать их бегать, как умеют это делать сидоровы козы, ползать,
как умеют это делать змеи и красться по лесу так тихо, как это умеет делать
только медведь. Он гонял их по оврагам и по полям до полного изнеможения, а
потом им приходилось ещё при помощи сапёрной лопатки или при помощи штыка
окопаться в кратчайшее время и только после такой своеобразной и ужасной эк-
зекуции он начинал обучать их стрельбе. Лёжа на животе. Лёжа на спине. Лёжа
на том или другом боку. Привстав на то или другое колено. Стоя так и стоя
эдак. Особое внимание он уделял стрельбе не целясь.
Патронов не жалели. Стреляли очень много. Так много, что от приклада их
плечи становились иссиня-жёлтыми. Учились старательно и достигали мастерства.
Несколько недель упорных занятий не пропали даром и принесли желанные резуль-
таты, обещавшие быть очень полезными на войне, как вдруг случилась оказия и
нашего отца вызвали в большой, просторный кабинет к начальнику школы.
Майор долго рассматривал солдата, пристально изучая его, потом тяжело
поднял со стола лист бумаги и, хмуря брови, глухо произнёс: - "Солдат, ты
почему скрыл от нас, что твой отец был раскулачен?"
По спине отца пробежал лёгким содроганием холодок, он понял, что сейчас
изменится его судьба. Но майор ждал ответа и мешкать было нельзя.
"Я уж давно забыл об этом." - стараясь говорить как можно спокойнее, от-
ветил он.
"Я вынужден тебе об этом напомнить, солдат."- с нотой грусти и сожаления
произнёс майор, а потом стал взглядом осматривать стол и водить над ним лис-
том бумаги, подыскивая место, куда бы её положить, эту чёртову бумажку, при-
шедшую не ко времени и совершенно неуместную здесь, в его кабинете. Наконец
он швырнул её прямо перед собой, чтоб не искать потом среди других докумен-
тов и вновь заговорил.
"Соберись с вещами, солдат. Отправлю тебя в путь-дорогу. Есть местечко
одно у меня на примете, там без тебя не обойтись. Ты у нас неплохой ученик,
я уверен, не опозоришь нашу школу, пошлю тебя туда, как вроде по-знакомству.
На сборы тебе полчаса."
"Есть!" - ответил отец и направился к выходу из кабинета.
"С Богом..." - напутствовал его майор, а потом, когда наш отец вплотную
подошёл к двери, то он услышал, как позади него начал покряхтывать и постанывать
начальник школы. Наш отец, как и все остальные ученики в школе, знал, что
майор так кряхтит и стонет, когда начинает сильно волноваться и от этого
волнения у него начинает болеть голова.
В голову майора, совсем рядышком с маковкой, была вшита металлическая
пластина, под которой схоронился крохотный осколочек немецкого литья, заст-
рявший в его голове в одном из боёв Великой Битвы за Москву, где каждый
знал: - "Велика Россия - а отступать некуда." Врачи никак не хотели удалять
этот осколочек и всё твердили майору, что осколочек этот ему для жизни вов-
се не помеха и с ним можно будет жить, а вот без него - это ещё бабушка
надвое сказала.
***
Невелики пожитки солдата и сборы его недолги. Колёса поезда стучат,
спешат к Великой Волге. У них минут свободных нет, у них военный график,
на всём пути зелёный свет, всё ближе шум жестокой драки. За эшелоном эше-
лон, туда, где слышен тяжкий стон, где миллион на миллион в борьбе сошлись
Добро со Злом. Где в красное окрашена река, где в красное одеты облака,
где стонет город-исполин, не в силах справиться один, с ордой фашистов
озверевших, богатырю на плечи севших. И день и ночь его терзая, ощерив зубы,
волчья стая, в него клыки свои впивая, всё ближе к сердцу подбиралась,
и исполин, изнемогая, к Народам взор свой обращая, к сынам за помощью
взывая, их призывал - рать собиралась.
Колёса поезда стучат, они везут своих солдат, здесь каждый друг, здесь
каждый брат, здесь песни звонкие звучат! Они и там, и тут, везде, они спе-
шат к своей звезде, они уверены в судьбе, у фрицев жизнь на волоске!
А рельсы стонут и звенят, рокочут гулко и твердят, одно лишь слово по
сто крат: - "Сталинград! Сталинград! Сталинград!"
***
Доехали быстро. Разгрузились ещё быстрей. А потом прогулялись. Как пе-
хоте без доброй прогулки? Шли долго. Около суток. Привалы были редкими и
краткими. Пришли к передовой. Здесь дали им немного отдохнуть. Два часа. А
потом вдруг разнёсся слух, что это вовсе не передовая, до передовой нужно
идти ещё. И сделать это нужно ночью, соблюдая крайнюю тишину и осторожность.
Только к полуночи добрались до места назначения и были распределены по ротам.
Восемнадцать новобранцев, среди которых был и наш отец, оказались во
второй роте, которой утром предстояло вместе с первой и третьей ротой отбить
у фрицев небольшую деревеньку, которая очень понадобилась их фюреру, уж больно
она нравилась ему. Совсем не мог он жить без этой деревеньки. Хотелось фрицам
затащить на место этой деревеньки артиллерию покрупнее и иметь возможность
обстреливать из неё Великую Русскую Волгу, по которой доставлялись баржи с
боеприпасами к горнилу Великой Битвы.
Который день уж шёл серьёзный разговор на Волге за эту деревеньку. Никак
её нельзя было оставлять врагу, самим нужна была позарез. Со слов солдат,
которым приходилось уже брать эту деревеньку, дело это было совершенно простым,
можно сказать, даже плёвым, только вот удержать потом деревеньку никак не
удавалось. Пока новобранцы ели вкусную солдатскую кашу, они поняли из объяснений,
что здесь каждый знает, что и как ему нужно делать, чтобы без лишней суеты и
спешки поутру выгнать фрицев с насиженных мест. Никто здесь совершенно не
сомневался, что дело будет сделано и сделать его будет проще пареной репы. И то,
что деревеньку эту придётся отвоёвывать в шестой уж раз - эка невидаль . На то
она и война. И деревню придётся вернуть во что бы то ни стало. Других вариантов
не было совершенно никаких.
Отец наш понял, что здесь, во второй роте, он как у Христа за пазухой и
вскоре сладко уснул. И снилось ему родное село - Мордовский Качим, жена его -
Прасковья Тимофеевна и дети. Ваня-старший, Толя-средний и Маруся-крохотулечка.
***
Побудка была произведена тихо. Ни об каких ста граммах не было и речи. Не
для этого они пришли сюда. Приказ отбить деревеньку был предельно ясен каждому.
Первой ушла третья рота. Она канула во тьму, словно в Лету. Ей предстояло обойти
деревеньку и в нужную минуту атаковать фрицев, засевших в деревеньке, во фланг.
Вторая рота, в которой находился наш отец, выступила несколькими минутами позже,
когда где то вдалеке вспыхнула зелёная ракета. Третья рота выступила вслед за
второй, но она шла немного левее и метров на сто позади второй.
Сначала шли тихо, как будто крадучись, но постепенно шаг ускорялся и вскоре
перешёл на лёгкий бег, всеми овладело желание поскорее выбить фрицев из деревень-
ки и занять там тёплые места. И вот всё ближе, ближе деревенька, и вот уж до неё-
рукой подать.
Появился рассвет и вместе с рассветом появились и немцы. Они атаковали
вторую роту в левый фланг, наплывая на неё тёмными силуэтами, открыв по роте
ураганный автоматный огонь, который быстро начал вырывать из рядов атакующих
солдатские жизни. Именно в этот момент наступило то мгновение, за которое наш
отец получил свою единственную боевую награду - медаль "ЗА ОТВАГУ." Он как
будто только и ждал этого мгновения! И вот оно пришло! И сейчас он всем покажет,
как ловко он умеет стрелять! Уж он сумеет защитить своих детей! И никто больше
и никогда не посмеет упрекать его в том, что он сын кулака! И все поймут, что
он не хуже других, и также, как все, любит свою Родину!
Как только раздались автоматные очереди, наш отец резко развернулся в
сторону врага, сделал несколько стремительных прыжков тому навстречу и припал на
колено. Теперь он меткий снайпер! Он ловкий и отважный стрелок! И он уж целится
в врага, обрекая того на погибель! Но уже через несколько мгновений предстанет
он пред Ликом Господа Бога нашего Иисуса Христа и будет слёзно молить Его о
Милосердии Его...
Когда наш отец прицелился в голову врага, то она показалась ему похожей на
голову пахотного быка, упрямо идущего в борозде ему навстречу. Лёгкое прикосно-
вение к спуску - и нет быка! Второе лёгкое прикосновение к спуску - и нет вто-
рого быка! Больше в голову врагу он не целился, ему не понравилось стрелять в
голову, какое то омерзительное чувство овладело им и он понял, что его вот-вот
затошнит. Лавина немцев приближалась и все три оставшиеся патрона отец извёл,
целясь врагу в грудь.
Вдруг рой диких пчёл окутал голову нашего отца и он заметался, меняя пози-
цию. Он успел сделать несколько быстрых прыжков влево, но автоматная очередь сра-
зила его наповал. Падая, он больно ударился головой об землю. Небо над ним нача-
ло быстро сужаться и вскоре стало в овчинку.
***
Дела второй роты в этот момент были очень плохи. Первые секунды боя нанесли
роте большой урон. Атака немцев была совершенно неожиданной и яростной. Здесь
воевали не простые солдаты фюрера, а так называемые добровольцы, служившие сво-
ему вождю до этого в оккупированной фашистами Белоруссии. Там по ним на каждом
шагу стреляли партизаны и они не могли найти себе безопасного места. И тогда
многие из них обращались к своему командованию с просьбой отправить их на поиски
славы для фюрера под Сталинград. Уж они то добудут фюреру славы! Уж они то прой-
по улицам Сталинграда торжественным маршем, как прошли по улицам Парижа и по
другим городам Европы! Они покорят непокорный Народ! Они заставят его сложить
оружие!
Прибывали они к Сталинграду и попадали из огня да в полымя. Не было у них
дороги назад и поэтому рвались они к берегам Великой Волги, зная, что фюреру
нужна только победа. Но не хлебом и солью встречала их здесь Великая Река и
не пирогами да лепёшками их потчевала, а лишь духом, доселе незнакомым им, да
тяжёлым, горячим свинцом.
Остервенело фашисты рвали тело роты, но в роте не было парней робкого де-
сятка и тогда, когда наш отец упал, ударившись оземь, уже давала рота врагу
яростный отпор. Винтовочные выстрелы, начавшиеся разрозненно, уже через краткий
миг становились всё более и более дружными и быстро стали перерастать в залпы,
стремящиеся слиться воедино и достигнуть того апогея разрушительной силы, кото-
рое присуще только винтовочному залпу и которого так боялись немцы. Среди них
ходили слухи о том, что в одном из боёв под Москвой, часть Красной Армии, ока-
завшаяся отрезанной от основных сил, в которой каждый солдат имел только по семь
патронов, быстро построившись в каре и поместив внутрь каре нескольких мирных
жителей, прошла в полный рост по Волоколамскому шоссе, на глазах у фашистов,
не дав им поднять головы и прижимая их к земле этими самыми винтовочными залпами,
а потом соединилась со своими, не потеряв на марше ни одного мирного жителя.
Несмотря на то, что рота яростно отбивалась, дела её были очень плохи. И ей
было бы несдобровать, если бы не первая рота. Первая рота, которой командовал
молодой лейтенант, подоспела вовремя. Её командир обладал таким зычным и мощным
голосом, что ему мог позавидовать даже самый опытный генерал. Его голос перекрыл
шум выстрелов и залпов. Он отдавал приказы так, словно был на параде и требовал
от всех полного подчинения. Первый мощный залп первой роты, в которой не было ни
одного новобранца и в которой каждого можно было смело считать снайпером, ударил
немцам в их открытый правый фланг и уложил их всех на землю. Второй залп, после-
довавший за первым, перемешал фашистов с их собственным дерьмом и всем стало
ясно, немцам уже не подняться.
Как только дело было доведено до конца и препятствие, неожиданно вставшее
на пути к деревеньке, было устранено, молодой лейтенант тут же начал перестраи-
вать первую и остатки второй роты, командир которой погиб в самом начале боя и
лежал среди других погибших с простреленной головой. Пуля вошла в его голову
чуть пониже левого уха и разнесла голову так, что от задней части головы ничего
не осталось и смерть командира была мгновенной. Лейтенант перестраивал их быстро,
он что то объяснял солдатам и те целиком и полностью доверились ему, понимая, что
этот молодой лейтенант знает толк в своём деле, если, по его словам, и отец его
и дед были всю жизнь на военной службе. Вскоре роты были построены и лейтенант
выпустил вверх три зелёные ракеты подряд, давая знать первой роте, что пора
возвращать деревеньку, пора возвращать родную, пора... В шестой уж раз...
И вот тронулись с места роты! Направлено копьё!
***
Когда к нашему отцу стало постепенно возвращаться сознание, то мысли в его
голове ворочались так медленно и совершенно не осязаемо, что это были и не мысли
вовсе, а какие то жернова ветряной мельницы, застывшие без движения в безветрен-
ную погоду и способные только скрежетать от попыток сдвинуться с места. Он не
чувствовал своего тела, он не чувствовал боли, но ему уже стало понятно, что
война для него началась и началась она совсем не так, как он её представлял и он
уже лежит на поле боя, израненный и не имеющий сил даже пошевелиться. Вместе с
этим он начал понимать, что он ещё жив, а это значит, не всё так плохо, не всё
потеряно и нужно в первую очередь изучить свои раны. Призвав на помощь всю свою
волю, он взглядом начал осматривать их.
Первая пуля ранила его чуть повыше правой щиколотки, она прошла вскользь и
слегка, можно сказать - нежно, задела кость. Особой беды в этом ранении не было
и его смело можно было бы считать пустяковым.
Но вторая пуля прошила ему ногу насквозь чуть повыше правого колена и на вы-
ходе она вырвала из ноги огромный кусок тканей, можно сказать - разнесла ногу
вдрызг. Но кость в этом месте была не задета и этому можно было радоваться.
Но радоваться было рано, потому что третья пуля вонзилась ему в правую
сторону таза и, не в силах пробить толстую тазобедренную кость крестьянина, она
застряла в тазу, наделав там много дел для врачей и беды для солдата. Но то, что
пуля не прошла навылет и таз остался в какой то степени цел, это успокаивало.
Но и успокаиваться было рано, потому что четвёртая пуля в клочья разорвала
локоть правой руки и в этом месте не осталось ничего живого, всё там держалось
только на жилах и обрывках тканей, можно сказать, здесь нависла угроза потери
правой руки. Страх впервые прокрался леденящим холодом в душу солдата.
Но не лыком был шит солдат!
Вдруг свежий ветер дунул в крылья ветряной мельницы и её жернова отчаянно
заработали, мысли в голове нашего отца заметались по бесконечным лабиринтам и
начали проясняться. "Как мне жить без руки? - думал он, - ведь мне ей работать
надо! Нужно спасти её! Нужно сберечь всё то, что от неё осталось!"
И тогда, собрав остаток сил, он вытащил левой рукой из кармана огромный
носовой платок. Именно огромный, так как он совершенно не признавал маленьких
носовых платков и всегда и всюду, где бы он ни был, он имел при себе такой
большой платок, чтобы не сморкаться куда попало налево и направо, он делать
этого очень не любил и у него по позвоночнику всегда пробегали судороги, если
кто то при нём сморкался, не имея в руках носового платка. Он долго и терпеливо
складывал на груди носовой платок, пока тот не превратился в широкую и длинную
ленту, заменившую ему бинт. Потом он с большим трудом подсунул один конец этого
бинта под раздробленный локоть, с ещё большим трудом протащил его за высунувшийся
конец с другой стороны руки и накрыл им рану. А когда он накрыл рану вторым
концом бинта, то силы окончательно покинули его и у него тряслись все поджилки.
Большего он сделать ничего не смог.
Именно в этот момент наш отец понял, как жестока война. И всё, что он делал
раньше, когда он смело целился в врага, когда он лупил его и в хвост и в гриву,
поражая противника меткой стрельбой, когда он дрался, как лев, защищая своих
детей и свою Великую Родину, предстало перед ним вдруг совершенно простым и
обыденным, лёгким, как детская игра, делом.
Он слышал, что где то далеко-далеко и вроде бы совсем близко прозвучали
пулемётные очереди, потом до него донёсся громовой голос команды, как будто её
протрубили в трубу и затем оглушительные винтовочные залпы заполнили всё прост-
ранство от земли и до неба. Наш отец понял, что идёт бой за деревеньку и дере-
веньку эту вот-вот возьмут, а потом придут санитары, подберут его, подлечат и
раны его потихоньку заживут. Заживут! Как на собаке!
Ещё не знал солдат, что всё, происшедшее с ним, это только присказка -
сказка впереди...
***
Немецкие миномётчики, засевшие в полуверсте от местечка, где произошёл бой,
поняв, что бой проигран, открыли ожесточённый огонь из миномётов и укладывали
мины с немецкой аккуратностью, одну к другой, добивая на поле боя раненных, как
чужих так и своих, постепенно перемещая огонь в сторону деревеньки, вслед за
атаковавшими её ротами. И было бы ротам очень худо, но вдруг откуда то, очень
издалёка, ухнули русские пушки, как будто только и ждавшие, когда миномётчики
обнаружат себя. Мгновенно всё перемешалось. Русская артиллерия била и била, не
уступая немцам в аккуратности укладывания снарядов и хватило нескольких минут,
чтобы заставить немецкие миномёты замолчать. Но этих минут хватило для того,
чтобы миномёты успели наделать немало злобных дел.
Одна из мин разорвалась совсем рядом с нашим отцом и один её осколок
разнёс в пух и прах ляжку его левой ноги, а второй вырвал из его нижней части
спины с левой стороны большой кусок тела, срезав его вместе с двумя рёбрами.
Взрывной волной нашего отца на долю секунды приподняло в воздух и он на краткий
миг увидел поле боя, на котором лежали погибшие и израненные, бездыханные и ещё
живые, истекающие кровью и стонущие, прощающиеся с жизнью и жаждущие выжить, ещё
дышащие и делающие свой последний выдох в сторону ненавистного врага. И увидел
наш отец, как эти тысячи и тысячи выдохов сливаются воедино, превращаясь в один
сгусток мощнейшего урагана, который стремительно движется в сторону врага и унич-
тожает всё зло на своём пути, а доброго не задевает даже. И тогда он, также, как
и другие, сделал свой последний выдох в сторону врага и всю честь свою солдатскую
отдал матушке сырой земле.
Как только наш отец вторично ударился об землю, то сразу же очутился он в
ярком, нежнейшем луче света, у которого не было ни конца ни начала. И начал он
стремительно возноситься ввысь по этому лучу. Им безраздельно овладели ликование
и восторг, которым не было предела. И захотелось ему лететь ввысь ещё быстрее,
ещё стремительнее. И стала скорость его полёта немыслимо высокой! И начал он
обгонять свет! И увидел он мириады душ, летящих и впереди него и позади него! И
справа от него и слева от него! И были они малы размерами своими и прозрачны, как
чистый воздух и только контуры их желтовато-золотистого цвета очерчивали их фор-
мы. И были формы эти похожи на маленьких золотых рыбок.
Вдруг прямо перед собой увидел наш отец Лик Господа Бога нашего Иисуса
Христа и понял сразу, что погиб он. Погиб на поле боя. И тогда начал он молиться
неистово, ибо не верил до этого в Бога. Молился он и просил Его о Милосердии Его.
Не за себя просил, за детей своих малых; за Ваню - старшего, за Толю - среднего
и за Марусю - крохотулечку.
И сжалился над ним Господь!
Одна из капель живой воды упала с небес на тело солдата и затеплилась в нём
жизнь. Но был он без сознания. Двенадцать долгих дней и двенадцать ночей.
Не видел и не слышал он, как медсестра перевязывала его раны, не видел и не
слышал он, как выволакивала его с поля боя эта хрупкая сестра милосердия, не ви-
дел и не слышал он, как тело его перевозили с места на место, как врачи извлекали
из его бедра пулю, как очищали его раны и зашивали их. Не видел и не слышал он,
как звучали сомнения в словах врачей, выживет или не выживет?
Но не только не лыком был шит солдат! Был к тому же он крепко замешан своими
родителями!
***
"Примкнуть штыки!" - раздался громовой голос в одной из палат военного гос-
питаля и отец наш очнулся ото сна. Около него появились люди в белых халатах и
они начали журить его за то, что он очень долго спал, они говорили ему, что здесь
так подолгу спать не полагается, что здесь не санаторий какой нибудь, а самый на-
стоящий военный госпиталь, в котором есть распорядок дня и врачи не намерены поз-
волять кому бы то ни было нарушать его и в конце то концов даже Илья Муромец не
спал так подолгу после того, как излечился от своего недуга самым чудодейственным
образом. Они объясняли отцу, что ему давно пора просыпаться и нужно начинать ку-
шать, так как он сильно похудел и вес его составляет всего тридцать шесть кило -
граммов, а с таким весом какой из него солдат? Даже не жилец, не то что солдат.
Как наш отец и думал, на что и надеялся, раны зажили на нём, как на собаке.
Военный госпиталь жил своей жизнью, израненных в боях под Сталинградом везли и
везли, а громовой голос не переставал будить своей командой задремавших бойцов и
начали говорить об нём так: - "Мёртвого подымет." Наш отец поинтересовался, чей
это голос словно в трубу трубит, приказывая каждый раз примкнуть штыки, уж не тот
ли это молодой лейтенант, с которым вместе он был в бою?
Отправили ходячего в разведку. Тот вскоре вернулся и доложил: - "Да. Точно.
Это он. Тот самый лейтенант. Был ранен пулей в грудь. Но дело уже близится к
поправке. Вот только лишь когда он засыпает, то вновь ему мерещатся атаки, друзья
погибшие пред ним встают и он во сне им отдаёт приказ: - "Примкнуть штыки!"
Молодость лейтенанта и его крепкий организм сделали своё дело, он встал на
ноги раньше нашего отца и вскоре уже собирался вернуться в строй, перед отъездом
он обходил палаты и желал всем скорейшего выздоровления. Солдатам руки жал и с
каждым говорил. Отец спросил его, как удалось вернуть ту деревеньку, где раны
тяжкие свои он получил? И лейтенант ему ответил просто: - "С большим трудом."
И больше ничего он не сказал. И вновь отбыл на службу. Но потом наш отец нашёл
другого бойца, который тоже участвовал во взятии деревни, но был изранен в одном
из следующих боёв. И он рассказал отцу, как возвращали деревеньку, чтобы уже ни-
когда не отдавать её врагу.
***
"Хоть славным был тот бой, но тяжело досталась нам победа... Когда отбили
мы атаку немцев, напавших на нас так неожиданно и рьяно, когда штыки винтовок
наших обагрёны были кровью и роты дышали ещё тяжело, лейтенант быстро разъяснил
нам, как он планирует атаковать деревеньку с засевшими там фрицами. Он построил
нас в виде копья, разделив на три части, каждая из которых должна была действо-
вать согласно его плану.
Наш бросок на деревню был действительно похож на бросок копья! Мы ринулись
в атаку так дружно и дерзко, что дыхание каждого было единым с дыханием обеих
рот, слившихся в общем порыве и движимых к победе страстным желанием отомстить
за павших друзей. Ярость владела нами и ни один из нас не думал о гибели. Мы
приближались к деревне стремительно и были уверены, сейчас мы её вернём. Вернём!
И больше никогда не отдадим!
Немцы открыли пулемётный огонь, но мы тут же залегли. Пулемётов было два.
И мы хорошо успели рассмотреть, откуда ведётся огонь из пулемётов. И когда
прозвучала команда лейтенанта приготовиться к стрельбе залпами, мы уже знали,
кому вести огонь по пулемётному гнезду слева, а кому по пулемётному гнезду
справа. Как только голос лейтенанта протрубил приказ, то передняя часть копья
приготовилась стрелять из положения лёжа. Бойцы второй части копья припали
каждый на колено, а бойцы третьей части копья встали в полный рост. Пулемёты
тут же открыли огонь, но лишь одна секунда успела отделить огонь пулемётов от
первого дружного залпа наших винтовок. Второй залп последовал мгновенно за
первым и с ним слился залп третьей роты, ударивший по врагу с фланга и он имел
ошеломивший врага эффект, так как всё их внимание было обращено на лобовую
атаку, а залпов чуть ли не с тыла они совсем не ожидали.
В пулемётной стрельбе на краткий миг образовалась беспорядочность и наши
залпы мгновенно обрели ту необходимую точность стрельбы, которая вдавливала
голову врага в землю и не позволяла ей подняться ни на секунду. Третья рота
быстро воспользовалась благоприятным моментом и сделала молниеносный рывок к
позициям неприятеля. И тогда наш лейтенант увлёк нас за собой, рванувшись к
неприятелю, как ураганный ветер. И с этого момента в памяти моей всё перемеша -
лось, я только слышал чьи то хрипы и какой то ужасный рёв вокруг себя. И ещё
передо мной то и дело мелькали белые волчьи глаза, в которых застывал студнем
страх.
А после боя, когда деревенька оказалась в наших руках, меня так сильно
тошнило, так выворачивало наизнанку, что я думал, сейчас умру. Никогда в жизни
мне не забыть этой ужасной тошноты. А начало тошнить меня, когда я услышал о
потерях. Мне как будто кол вбили в спину между лопаток и началось, и началось.
В такой комок меня сжимала эта тошнота, думал - не выжить. Отбить деревеньку у
фрицев было гораздо проще, чем пережить ту проклятую тошноту."
***
Время шло. И оно лечило. Раны на нашем отце зажили. Как на собаке! Но не
судьба ему уж было вернуться в строй. Он вернулся в родное село, когда пели
февральские вьюги и припали к израненным ногам солдата его дети, Ваня - старший,
Толя - средний и бережно держал он на руках Марусю - крохотулечку.
Привёз с собой отец военные трофеи. Два деревянных костыля и штык. Потом он
узнавал из новостей, как гнали фашистов от Сталинграда и до Берлина. Долго ещё
сопротивлялись немцы и их маньяк-фюрер мечтал о реванше. Всё строил новые планы,
пытаясь остановить наступление Красной Армии, но уже тонка была его кишка и уже
протянулась рука американского разведчика к копью Святого Лонгина, а как только
она коснулась его, так сразу же маньяк опустил в свой трясущийся кадык цианистый
калий.
***
Когда Тело Господа Бога нашего Иисуса Христа было распято на кресте, то Его
постоянно охраняли два римских легионера. Время от времени приходил центурион и
менял стражу. Придя в очередной раз, центурион обратился к одному из легионеров.
"Лонгин! Ткни Его копьём! Быть может Он ещё живой!? Ведь Он - Бог!"
После этих слов центурион рассмеялся, а Лонгин, прослуживший в легионах
Рима двадцать пять лет и привыкший незамедлительно выполнять приказы, в тот же
миг вонзил своё копьё в правый бок Иисуса. И тут случилось невероятное!
Центурион увидел, как на копьё Лонгина проистекла кровь Иисуса Христа и ему
показалось, что Иисус Христос что то произнёс, обращаясь к Лонгину. Но слов было
не разобрать и центурион решил, что это всего лишь игра его воображения. Но вслед
за всем этим центурион вдруг увидел, что Лонгин упал на колени перед распятием
и начал неистово бормотать одни и те же слова, повторяя их раз за разом.
- Прости меня! Господи! Был слеп я и не видел до этого, что Ты - Бог наш!
Прозрел же я теперь и вижу! Ты - Бог наш! Прости меня! Господи!...
Центурион, увидев происходящее, был очень удивлён этим и подумал о том, что
Лонгин стал стар и выжил из ума. И тогда он сказал ему.
- Лонгин! Ты немало послужил Риму! И Риму не в чем упрекнуть тебя! Пора тебе
идти на отдых! Скажи, чего ты хочешь и любое твоё желание будет выполнено. Ты
честно заслужил этого.
Только лишь Лонгин слышал последние слова Иисуса Христа, которые произнёс
Иисус с распятия.
"Спасибо тебе, Лонгин. Ты избавил меня от последних мучений. Будешь первым
Святым за это. И Копьё твоё Святым будет. И кто будет владеть Копьём, тот будет
владеть всем Миром."
И потому Лонгин ответил центуриону.
- Ничего не хочу я в награду за службу свою. Только об одном прошу, оставьте
мне копьё моё, оно никогда меня не подводило. Ни в тяжёлых походах, ни в опасных
битвах.
- Будь по-твоему, Лонгин, - сказал центурион, совсем удивлённый тем, что
Лонгин отказался даже от положенного ему пансиона, - забирай своё копьё и будь
свободен.
Лонгин немедленно распрощался со всеми и ушёл, унося с собой Копьё Судьбы.
Триста лет хранилось Копьё в роду Святого Лонгина...
( Конец второй главы.)