рассказ Собака, паровоз и вышка
Они все думают, раз я не умею разговаривать, значит, я глухой. Как бы не так. И я не какая-нибудь там дворняга.Отца я видел всего раз, когда он прибежал в кусты посмотреть на свой выводок. Это был большой породистый пёс с крупными лапами. Его выпустили вечером со двора, прочный забор которого скрывал три больших дома, сложенных из сосняка, я, когда подрос, как-то принюхивался, доски пахли вкусно- настоящим лесом. Делая пробежку по прилегающей к двору улице, он и встретил мою будущую мать. После связки их, припаянных друг к другу, никто из прохожих не посмел ни ударить палкой, ни бросить в них камень. Город маленький, все знали кто хозяин этого мощного пса.Потом, на краю оврага в зарослях боярышника появился наш выводок. Щенков расхватали мальчишки с соседских улочек. Мать меня берегла, мы прятались сначала в пещерке, а потом в амбаре какой-то конторы, где валялись старые столы, стулья, диваны, комнатные двери и всякая рухлядь, которая куда-то потом девалась. Амбар и сеновал охранял пёсик. В холод мы прятались на сеновале, а в тёплое время жили в амбаре. Пёсик хотел, наверное, с мамкой подружиться, но он был мал росточком, и у него ничего не получалось.И он жалобно взлаивал.Но всё равно из своей миски дважды на день приносил нам кусочки мяса, косточек, чтобы поточить зубы.Мамка моя была чистюля, не бегала по негожим местам.
Она пристроилась охранником в продовольственный магазин. Сторож сладил для нас добротную будку. В холода пускал нас на ночь в прихожую, где от морозов спасал теплый угол, аккуратно оббитый кошмой. Из сеней дверь вела в небольшую кухню для продавцов, где они обедали и отдыхали от работы, потому что у прилавков стояли женщины, они сильно уставали, у них болели ноги. Они все нас и подкармливали. А некоторые после обеда усаживались на невысокие лавки и подзывали нас, потом совали ноги в вонючих носках нам под брюхо. Мамка молчала, я недовольно повизгивал, что странно смешило этих людей. Я же думал, а вот вам бы понравилось, чтобы мы, собаки, вдруг стали заталкивать под ваши животы наши лапы?! На второй мой год, когда я взматерел, сторож увёл меня на поводке во двор своего домика.
Мне у него не понравилось:он жил один, дети его не навещали, ведь старик ничем не мог им помочь, а супруга его жила у дочери, нянчила и возилась с её детьми.Дед кормился скудно, мне кое-что перепадало из его обеденной миски. Раз, когда он снял с меня поводок, давая возможность побегать во дворе, я для виду повертелся возле его ног, крутя, якобы, от восторга хвостом, а когда дед ушёл в хату, я прополз под воротами и был таков. В магазин, где обреталась мамец, я не побежал, к чему? Чтобы вновь вернули к убогому старику?! Для начала надумал осмотреться, что это за городок, в котором я появился на свет. А заодно и присмотреть место своего проживания, да чтобы было надёжное - всепогодное и на все времена года. С десятка два улиц кривыми лучами расходились от центра, где высилось двухэтажное здание почты, рядом ютилась сберкасса, поодаль пошивочная мастерская, главный городской продмаг с крыльцом в торце здания с нарядной вывеской" УНИВЕРМАГ" и ниже "Промышленные товары для народа".Я уже принюхался: промтовары не для народа продавались в обширной пристройке к пошивочной мастерской. Там же ютилась громадная собачья будка, днём, на моё счастье, пустая. Две петлястые и кривоватые улочки частных домиков убегали на косогор, у подножия которого чинно восседала контора речного пароходства с магазином для "своих". В другую сторону от центра эти улочки упирались в большущее здание паровозного депо.Откуда то и дело выкатывались по рельсам страшно голосистые и маслом и углём пропахшие громадные паровозы, невольно вызывающие к себе как людское, так и наше собачье почтение.
За леском и широкой круговой проплешиной тянулись на большое расстояние низкие бараки, обнесенные высоким забором, по его периметру торчали в нескольких местах вышки с непонятными мне будками-скворешниками. От главных ворот утоптанная гравийная дорога вела к реке. Параллельно ей тянулась железнодорожная ветка, она одной короткой "строчкой" уходила на остров, где работали под охраной люди из бараков.
Я отбросил мысль устроиться в законсервированной зоне называемого людьми аммонального склада. Хотя и отыскал для себя укрытое от непогоды убежище - подрытый под крыльцом одного здания лаз в сгнивающий от времени угол пола, ведущий в некогда конторку. Главное - целы стекла в окошках. Валялись тут всякие половики, так что можно перекрыть доступ сквозняку. Но вот съестного никакого не было и в помине. Сюда следовало прибегать с полным желудком. А кто мне, псу непутевому, мисочку приготовит? Еду надо искать и искать. Только у высоких вышек люди в форме подбрасывали понемногу, да и то,если ты у них вертишься под глазами и виляешь им дружелюбно хвостом. Они любили прикармливать тех собак, кто здесь грызся и побеждал. Мне не хотелось портить свою молодую шкуру ради их увеселения. И я уже знал в лицо и по запаху тех из одетых в форму, кто просто относился ко мне по-человечески, ничего не требовал в обмен на их остатки еды.Утром, когда выводили из охраняемой зоны плохо пахнущих людей на работу на остров, я, ради интереса, к ним принюхивался. Они шли по своим каким-то отрядам. Из них в вялой третьей по счету шеренге сразу выделил хорошо пахнущего молодого рабочего, он почти всегда о чём-то шутил, рядом смеялись его товарищи. Таких вообще было немного.
Мне надоело жить на обочине городка, я рванул в депо. Собаки не любят шум, потому здесь они не водились. А вот паровозникам и деповским было приятно в свободное время повозиться со мной, приласкать, сунуть мне колбаски, в старую банку из-под ветчины набросать для меня каши. Тепло я нашёл в здешней котельной. Каждый из трёх кочегаров шуровал топку сутками, поскольку в горячей воде нуждались все: душ работал на полную катушку, посменно. А зимой отсюда тепло бежало по трубам в цехи.Тут я чувствовал себя чуть ли не человеком. К кочегарам часто заходили друзья из депо. Почти всегда они распивали чекушку дурно пахнущей жидкости. Много говорили, ругались. Именно тут я и начал хорошо понимать человеческую речь. Я уже знал, что самый старший из кочегаров приехал сюда аж из Колымы. О тамошней жизни он рассказал как-то приехавшему в депо газетному корреспонденту, попросив того поклясться, что не выдаст его, так как давал там какую-то подписку. Он, видно, считал газетчика неким стукачом и потому опасался. Но я-то уже по запаху определил, что тот мужчина с фотоаппаратом и блокнотом и близко не стоял рядом с людьми, совесть потерявшими. Таких я научился разгадывать в рядах тех, кто под охраной шлёпал на остров, чтобы готовить лес в вагоны.От этого же шла хорошая честная волна.
- Вот ты меня, душа газетная, спросил, как на Колыме жилось зэка? Да многим очень хреново. А главное, но о том ты, смотри, в газете ни слова. Чтоб промеж нас: кого начальство требовало, тем мы, вохровцы, и пускали в затылок пулю, если сразу не кончали, то не осмелились ослушаться - добивали лопатой. Тяжело,да вот такая была работа. Водкой срам свой заливали.
- А вы знали, какие здесь были события году в сорок седьмом?Потом в пятьдесят третьем?
- Отчего же не знать, мил человек. По приезде сюда я вначале жил в хате чуть не впритык стоящей к старому кладбищу. Ради интереса как-то заскочил пару раз. Там были на памятничках покосившихся кривенько написаны фамилии убиенных местных людей- в основном старые люди,женщины и дети. А сотворили над ними зло бандиты, поднявшие восстание в одном из недалёких отсюда лагерей. Отсель той лихой люд, кстати, вооруженный, рванул было по реке вверх. Да там их уже ждали. Токо не всех ведь пришили, кто поумней - наутёк в тайгу. Не думаю, что многие сохранили жизнь, еще тепло разрасталось, тама верховодило комарьё да мошка. От мошкары никому нет пощады, заживо люд обкусывают! Такие дела, брат.
Гости кочегаров говорили тут смело, кого им было бояться?! Друг дружку все знали. А я кто - собака приблудная, неязыкая. Бросят мне под нос кусок колбасятины - и ладно. Когда им крепко выпивалось,тот дух чужд мне, выскальзывал на улку. А в этот раз побежал к обнесенным забором баракам, люди с острова вот-вот пройдут под охраной военных и лютых волкодавов в раскрытые ворота к своим баракам. Успел же, как раз шёл третий отряд. Вон и веселый парень. Но нынче не шутит, видать, устал на острове, погнул спину от души. Я очень хотел узнать, как же за таким забором с вышками живут люди. И как-то от нечего делать стал подрывать невысокий пригорок с диким шиповником. Работу скрывали окружающие кусты. Довольно быстро я углубился в почву, мягкую, податливую. Судя по гравию, скатывающемуся с одного бока, рядом должен стоять столб, за который крепятся доски и вверху колючая проволока. Осторожно я подрывал землю, чтобы собаки меня не учуяли. Рыл я в промежутке между двумя вышками. Где-то должен быть и третий барак. Когда раздвинул лапами дёрн, висели серые сумерки. Собак куда-то увели, чтобы не рычали и не лаяли. Нечего начальство от подушек отрывать. Вдоль забора светили лампочки. Вдруг тугой луч света побежал в мою сторону. Навстречу ему другой луч. Я успел юркнуть в нору. Недалеко от меня лучи пересеклись, и потухли. Я ждал. Через определённое время это повторилось. И так бежали время от времени лучи по всему периметру забора. Мне надоело сидеть в яме и я выбрался наружу. Знал, что ещё есть сколько -то времени до отбоя.Мелко перебирая лапами пополз к бараку, где должен жить юноша, от которого всегда шли хорошие волны. Скрипнула дверь, распахнулась, за порог вышел Он. На самодельной скамейке сидел другой человек, от его штанов несся дух несвежих трусов, рубаха пропитана потом.
- Митяй!- окрикнул тот моего человека.- Дай папироску, ты всё ведь мало куришь.А то мне на завтра не хватит. Просадил вот я, дурак, деньги в очко.Теперь хоть плач. Сосёт, курнуть охота.
- Держи, мне не жалко.
Вспыхнула спичка. И голос:
- Хорош табак.Запущу табачок в лёгкие и дам ходу. А ты покуда не идешь в хату?
- Посижу ещё. До отбоя время есть.Подышу.
Его сосед ушёл в барак.Я тихо подполз к ногам человека и обмахнул их хвостом. Он удивился:
- А ты, друг, как здесь оказался? Пройти с нами ты не мог, волкодавы порвали бы. А-а, неужто подкоп?
Я завилял хвостом.
- Да ты пёс в теле. Неужто хочешь есть?
Лизнул ему руку, чуть сдавил зубами ладонь. И потянул его за собой.
- Ладно, пойду посмотрю, но подожди, сейчас прожекторы перемигнутся. Запретка у нас слабенькая, не то что у строгого режима. Ты запросто поднырнёшь, знаешь ведь, как. А я следом. И тучи темные впору набегают.
Мы поползли, он за мной. Просунув руку в лаз, бросил мне:
- Подрой, друг, лаз на две головы и на лапу. И жди, после отбоя этак через час, как все угомонятся, я буду у тебя в гостях. Эк, ты угодил мне. Давно мечтал я посчитаться с врагом своим. Ненависть свою выплеснуть в него. Я тебе верю, сколь раз видел тебя, как ты нас провожал на работу, на остров. Оттуда не утекёшь. У меня срок выше крыши, но без мокрухи, подстава была. Жди, не высовывайся. Думай, как короче нам уйти к вокзалу на железке.Мы успеем на первый самый утренний рабочий поезд.Это ещё до подъёма в хате.
Подготовив лаз, чтобы друг пролез в него и полз свободно на выход за забор, успел прикрыть его снаружи на всякий случай ветками таволги и корешками. Не знаю,был ли у них там дежурный по бараку, или как там у них вообще, но друг мой молодой прополз под запреткой и мы ползком прокрались подальше от забора и за мелким лесочком припустились бегом в сторону вокзала. Вдруг он остановился и сказал:
- Ты ведь меня отлично понимаешь, разве что говорить не можешь.Нет, на вокзал не пойдём. Вдруг раньше времени меня спохватятся. Бежим до первого околотка, это километров пять.Там путейцы кучкуются. Перейдём вброд мелкую речку. Метров пятьсот по кустарнику и будет приток.Там близко сторожка путеобходчика. Я его знаю, он два года как откинулся из нашей зоны. Не продаст и не предаст. В случае чего посадит в резиновую лодку. И мы спасены.А там, друг, выкрутимся.
Мы миновали первый околоток,углубились в кустарник, как возле будки путейцев затормозил маневровый паровоз. С него соскочила группа солдат с автоматами и кинолог с волкодавом Зырь. Солдатня прикладами дубасила по двери будки. Выскочили наспех одетые мужик и три бабы. Они нас не видели. Но Зырь змеёныш мог взять след. Что было мочи несли нас ноги к маленькой протоке. Ещё немного, чуть чуть, видна крыша сторожки путеобходчика. Но уже явственней грозный лай волкодава, спущенного с поводка. Я кусаю моего друга за ладонь, взлаиваю, мол, один беги.Отворачиваюсь от него и лечу навстречу Зырю.
Когда солдаты подбежали, перед ними, как на ладони, предстала кровавая драма: рядом с растерзанной собакой лежал с прокусанными лапами, изодранным боком и надкусанной глоткой волкодав. А в это время молодой парень уходил на резиновой лодке вниз по течению.
Спустя двадцать лет на железнодорожном переезде, где базировалась на месте будки путеобходчика база небольшой геологической партии, высадился из поезда иностранец. Рядом с ним человек нёс два больших баула. На месте некогда кровавой битвы двух собак появился цементный обелиск, на нём абрис смелого пса и слова: "Друг мой!Бесценный! Спи спокойно. Я помню тебя!"
.