Конечно же, я позволил местами дать волю фантазии, но всё так примерно и было.
Кладу свою башку на плаху, на эшафот, поигрывая блестящим топором, неспешно поднимается Валерий Леонов...
«СТРИЖ»
«Стриж» – это СРТ. Средний рыболовный траулер с бортовым номером АИ-710. Следует сразу сказать, что автор несведущ в морской терминологии и попал на судно волею случая. Это нужно для того, чтобы лишить просвещённого читателя возможности иронизировать, обнаружив какой-либо ляп.
«Стриж» выполняет необычную для себя задачу: судно арендовано одной геологоразведочной конторой Мурманска и бегает по галсам в районе между Новой Землёй и Колгуевым. Это… ну, те, кто слаб в географии, откройте атлас, не поленитесь.
На борту судна кроме экипажа находились ещё и «научники» – группа геофизиков и группа геодезистов. Первые выбросили за корму сейсмокосу и долбят толщу воды и дно под ней электрическими импульсами, вторые определяют место, то есть координаты точек профилей или галсов. В геодезической группе есть несколько студентов-практикантов, и командует ими Володя Огородников, невысокий добродушный лысоватый мужичок лет тридцати.
По ходу рейса был запланирован заход в порт Нарьян-Мара для пополнения запасов воды и солярки.
Пока судно стояло у причала, заправляясь всеми этими вкусностями, команда сошла на берег. Что может делать моряк на берегу? Риторический вопрос! Предложим несколько вариантов ответа: а) моряк идёт в музей; б) моряк спешит осмотреть достопамятности; в) другое. Читатель, выбравший правильный ответ, будет не совсем прав, ибо тут есть выбор, выбор между кабаком и борделем. Поскольку борделя в Нарьян-Маре не было и быть не могло, а кабак по случаю прихода в порт судна городская управа поспешила закрыть, приставив к дверям сонного милиционера, то всё внимание было обращено на магазины, торгующие, естественно, не галантереей.
Конечно, несмотря на острый дефицит алкоголя в местных сельпо, а год на дворе стоял 1981, все надралися в хлам. Разумеется, «научники» не отставали от моряков, а может быть, даже и опережали. Пока команда развлекалась на берегу, старпом приказал отвести судно на рейд, и все опоздавшие добирались на борт, используя плавсредства местных жителей. Боцман же предусмотрительно выбросил штормтрап, чтобы прибывающие могли взобраться на судно. Так или иначе, все потихоньку возвращались, принося с собой немалые запасы спиртного.
Июль месяц, жара, воды Печоры прогрелись, и команда соблазнилась купанием. Старпом хотел было запретить это удовольствие, но кто-то благоразумно попросил его устроить баню, и он махнул рукой: мойтесь в реке. Действительно, почему бы не искупаться, не вымыться, пока есть возможность? А устраивать баню – это расход пресной воды, чего старпом не любил.
Мылись просто: черпали ведром забортную воду, обливались, мылились и прыгали в реку, забираясь назад по штормтрапу, и тут же обильно закусывали солёными огурцами из бочки, стоящей на полубаке.
Летняя ночь на севере – это полное её отсутствие. Но алкоголь одержал победу над крепкими телами, и все потихоньку угомонились.
Поутру первым проснулся Володя Огородников. В одних плавках он бодренько сбежал по трапу, сделал несколько физкультурных движений, забрался на планшир и, чуть помедлив, прыгнул в зеленоватые воды Печоры. Фыркая от удовольствия и помня, что у него в рундуке ещё есть две непочатые бутылки, сулящие избавление от похмельного синдрома, начальник геодезической группы вальяжно курсировал вдоль борта. Наконец, решив закончить водные процедуры, он подплыл к борту и… Штормтрапа на планшире не было. Боцман вечером был в драбадан пьян, но порядок есть порядок! Даже в таком состоянии он не забывал о нём, выбрал трап и, аккуратно свернув, сложил его на штатном месте у борта.
Сначала Огородников не придал этому особого значения. Он продолжал потихоньку плавать, изредка покрикивая:
– Ээээй! На палубе! Есть кто живой?!
Слыша раз за разом в ответ только журчание равнодушной воды, он начал медленно вдаваться в панику. Во-первых, давала знать о себе усталость, во-вторых, хоть и лето, но вода не такая уж и тёплая, а комплекции он был, прямо скажем, тщедушной, сорок килограмм в мокрой шубе, и организм быстро расставался с жизненным теплом.
Огородников подплыл к якорной цепи и схватился за неё. Отдохнув немного, он понял, что без движения он слишком быстро замерзает, и опять пустился в плавание вдоль борта. Движение поддерживало тепло, но отнимало силы, которых становилось всё меньше и меньше. Нарастала паника, в мозг исподволь проникал липкий страх. Он уже потерял счёт времени и охрип, пытаясь хоть до кого-то докричаться.
И вдруг – о, чудо! На палубе послышались голоса. Это вышли на прогулку геофизики. В руках они держали дымящиеся эмалированные кружки с кофе, и, судя по запаху, кофе в них было не больше половины: остальной объём занимал коньяк.
Взлохмаченные, с красными кроличьими глазами, они подошли к борту, опёрлись на планшир и дружно закурили.
– Как водичка, Володь? – Спросил один из них и, не дождавшись ответа, сказал:
– Тоже что ль искупаться?
Огородников выпучил глаза и хриплым шёпотом закричал:
– Ребята… ребяааата!!! Я тону!!!
– Ну и тони, – благосклонно разрешил Леонид, начальник геофизиков, – мы разве тебе мешаем?
Леонид ухмыльнулся, отхлебнул кофе-коньяк и стряхнул с сигареты пепел, метя на лысину тонущего. Все очень плохо и медленно соображали после вечерних оргий и, приняв происходящее за шутку, гадливо заулыбались.
В это время на палубу вышли ещё двое. Эти двое – студенты. Оба, как и Огородников, Володьки. Выглядели они антиподами: один был лохмат и с великолепной окладистой бородой, второй был чисто выбрит и острижен наголо. Общее у них было только похмелье. В руках, как и геофизики, они держали кружки.
Студенты слышали последние слова разговора и подошли взглянуть, что же там происходит. Через минуту первым въехал в положение бородатый:
– Да вы чё!!! Охренели?! Он же и впрямь тонет!!!
Он схватил спасательный круг и швырнул его за борт, пытаясь попасть поближе к своему начальнику. Это ему удалось: удар круга пришёлся ребром по лысине, и несчастный ушёл под воду, но тут же вынырнул и вцепился в спасательное средство мёртвой хваткой. Кидая круг, Володька умудрился сбить за борт одну из кружек.
– Аккуратнее нельзя?! – завопил Леонид и чуть не бросился вслед, но вовремя понял всю тщетность этой попытки, и кружка навеки опустилась на дно великой северной реки.
За борт выбросили штормтрап и подтащили Огородникова к борту:
– Залезай!
Но тот уже не мог выпустить из рук спасательный круг и, выпучив глаза, мычал что-то нечленораздельное. Кто-то скомандовал:
– Поднимаем его!
Все дружно взялись за фал, привязанный к кругу, и потянули вверх. Выдернуть человека из воды дело нелёгкое, он как бы прилипает к воде, но законы физики взяли верх: с одной стороны тщедушное тело, с другой – несколько здоровых молодцов. Огородникова подтянули к планширу, перевалили через борт, и тело безвольно шлёпнулось на палубу, словно квёлая весенняя лягушка. Тут же его подняли под руки, зачем-то подтащили на полубак и усадили, прислонив спиной к бочке с огурцами.
На палубе прибавлялось народу. Пострадавший сидел в натёкшей лужице, смотрел вокруг затравленными круглыми глазами, мелко дрожал всем телом и походил на курёнка на прилавке магазина. Не на того жирнобелого бройлера, появившегося позже, во времена дикого капитализма, а на синюшного голенастого курёнка эпохи развитого социализма, оскорбительно выставляющего взору покупателя тощую неощипанную гузку, напрочь отбивающую всякий аппетит.
Кто-то притащил байковое одеяло, кто-то, проявив невиданный гуманизм, принёс початую бутылку водки и протянул Володе кружку:
– Пей!
Володя присосался к эмалированному краю и жадно, дозистыми глотками, втянул в себя содержимое. Через мгновение по телу прошла судорога, глаза выпучились, и подношение вернулось на палубу вместе с немалым количеством забортной воды. В толпе послышался мучительный вздох…
– Так!!! Мать вашу!!! Что здесь происходит?! – народ расступился, пропуская вперёд старпома. Пурпуровые глаза он прятал за стёклами солнцезащитных очков, но амбре, исходящее из утробы, он не смог отбить, даже сожрав полтюбика зубной пасты. Кто-то из научников объяснил ситуацию.
– Раздолбаи!!! Чья вахта сейчас?!
– Ваша, – втянув голову в плечи, тихо сказал вахтенный матрос. Действительно, в вахтенном журнале имелась неоспоримая запись, но всю ночь на мостике присутствовал только тот самый матрос, проспавший всю вахту, растянувшись в узком пространстве ходовой рубки и проснувшийся только от шума на палубе.
– Эээээ…. Ну, ладно, – смягчился старпом, – как тебя угораздило?
Но Огородников, продолжавший дрожать, вдруг начал громко икать. Говорить он не мог.
– Да по дури, – ещё раз пояснил детали Леонид, – прыгнул за борт искупаться, а назад никак, штормтрап убран оказался. На палубе никого, вот и плавал, пока мы не вышли…
– На кой ты его убрал? – старпом повернулся к боцману.
– Так трап за бортом – непорядок! – боцман развёл руками, – да мало ли кому на борт подняться вздумается…
В своих доводах он был железобетонно прав, и в чём-либо обвинить его было невозможно.
– Так, этого – в каюту, напоить чаем, уложить в койку; остальным – с палубы разойтись! – Распорядился старпом.
Пострадавшего понесли на руках в кубрик, народ начал нехотя расходиться.
В бортовой журнал о происшедшем старпом благоразумно записи не сделал.
Прошёл час. Прошёл завтрак.
– Кха!!! – старпом, держа в кулаке эбонитовый корпус микрофона, высунулся из рубки, и за борт полетел смачный плевок, – кхааа!!! Боцмана попрошу пройти на брашпиль!
Боцман исполнял команды на тридцать секунд раньше, чем их слышал. Механизм брашпиля затрещал, якорная цепь натянулась и, мелодично визжа, поползла в клюз, подняв со дна якорь. «Стриж» стал медленно разворачиваться течением, но за кормой тут же возник бурун, придав судну ход.
– Руль право на борт! Курс триста полста два! – скомандовал старпом.
– Право на борт… триста полста два, – повторил туго соображавший после вчерашнего матрос, надавил ладонями на кнопки рулевого устройства и уставился слезящимися глазами на двоящуюся стрелку гирокомпаса.
Корабль плавно развернулся, стал носом по течению и неспешно двинулся к устью реки.
Читатель, даже ни разу в жизни не видевший моря, скорее всего, недоумевает, ибо знает, кто на судне самый главный, и вправе спросить: до сих пор мы видели, что командует исключительно старший помощник, а где же самый главный? Где капитан?
Спешим всех успокоить: капитан на месте, в своей каюте. Но, чтобы прояснить положение, придётся рассказать некую предысторию.
Предыдущий рейс «Стрижа» был в южных широтах, где-то у берегов Африки. И там произошёл пренеприятный случай, если, конечно, происшедшее можно назвать неприятностью.
Поваром на судне была женщина. Баба на корабле – быть беде. Так и случилось. Единственная дама в окружении большого количества мужчин – тут не могли не появиться поклонники; появились поклонники – возникло соперничество. Но два главных соискателя имели разный, если так можно сказать, вес. Один – матрос, второй – капитан. В этом состязании седая опытность одержала верх над румяной молодостью.
Действительно, что мог предложить молодой воздыхатель своей избраннице? Свидания в вонючем прокуренном кубрике с гыгыкающей за переборкой матроснёй? У кэпа же отдельная комфортабельная каюта. Маленькая, но со всеми удобствами, включая отдельный – о, роскошь! – гальюн.
На почве неразделённой любви неудавшийся ловелас обиделся и сошёл с ума. А может, сошёл с ума, а потом обиделся. Или муха цеце его укусила. Это не важно. Важно, что за сим последовало.
Отвергнутый соискатель взял на камбузе два самых больших ножа, пробрался в каюту капитана и зарезал спящего в койке оппонента. Зарезал самым, – с недавних пор появилось такое слово, – брутальным образом, нанося удары двумя ножами одновременно. Коротко говоря, из двадцати шести нанесённых сопернику ран тридцать оказались смертельными.
Моряки народ суеверный. Команду набрали новую, а принять на себя командование никто не желал, находя различные предлоги. Наконец, на должность капитана согласился человек, которому до пенсии оставалось полгода. Уломали, видимо.
Новый кэп старался лишний раз не выходить из каюты и часто, ссылаясь на хворобу, просил его подменять. Если капитан просит – это равнозначно приказу. В каюту к нему входили только старпом с докладами, да повар с обедами. Так почти все обязанности по командованию легли на плечи старпома.
Валерий Григорьевич был внешне весьма колоритен: мужик лет пятидесяти больше двух метров ростом, с кулаками размером с баскетбольные мячи, он спускался или поднимался по трапам чуть боком: прямо не позволяли габариты торса. Глаза его неизменно прятались за стёклами солнцезащитных очков, и, если бы вместо тёмно-синего берета на его голове была фуражка, он походил бы на Пиночета. Методы управления у него были такие же: кулаком по шее. Впрочем, никто не жаловался. Тумаки просто так не раздавались.
Следует сказать, что боцман полностью повторял размеры старпома, но был в два раза ниже ростом. Но речь пойдёт не о нём.
Баренцево море всегда штормит. Три-четыре балла – это нормально. Пять-шесть уже неприятно, а когда случился шторм в восемь баллов, пришлось спешно удирать под прикрытие Колгуева. А ещё бывает так: ветра нет, штиль, а по морю катят огромные пологие валы. Моряки называют это явление зыбью и говорят, что это отголоски далёкого сильного шторма. По такой волне судно долго и медленно поднимается вверх, на мгновение замирает, а потом также медленно съезжает вниз, опять замирает – и вверх. Но если судно идёт боком к волне, то его весьма ощутимо валяет с борта на борт. Это называется «идти лагом». Корабль тогда ложится чуть ли не горизонтально: протяни с мостика руку и зачерпнёшь воды. Бывает, сидит свободный от вахты народ в салоне: кто чай пьёт, кто в преферанс играет, кто книжку почитывает, – и вдруг в динамике гнусно-ехидный голос вахтенного штурмана: «Через три минуты меняем курс! Заходим лагом! Желающие могут задраить иллюминаторы!» Обязательно кто-то вскочит и, сломя голову, побежит в свою каюту. Не успеешь задраить люки – будешь сутки воду вычерпывать.
В тот день была зыбь, была килевая качка, и было время вечернего чаепития. И все эти факторы слились воедино.
Салон, сиречь столовая, располагался в кормовой части судна. В салоне два длинных стола, узкий проход между ними, лавки. Студент бородатый Володька сидел спиной к двери и кушал чай с булочкой. Сначала он слизывал с булочки сахарную пудру, а уже потом принимался за её мягкое тело. Делал он так не потому, что очень уж любил слизывать сладкое, а затем, чтобы пудра не просыпалась в бороду.
Зашёл старпом:
– Приятного аппетита! – это традиция, любой вошедший непременно пожелает всем присутствующим приятного аппетита, поздоровается. На флоте всё просто пропитано вежливостью. А чтоб услышать матерное слово, нужен весомый повод. Без этого никак нельзя, иначе можно оскотиниться.
Старпом втиснулся на лавку напротив бородатого, налил чаю и стал вдумчиво жевать булочку.
Зашёл повар, неся в руке коричневый пятилитровый чайник, положил на стол подставку и поставил чайник на неё, повернув носиком, – внимание! – на траверз, то есть под прямым углом к курсу судна. Это он сделал совершенно не думая, автоматически; он спинным мозгом чувствовал, как движется корабль, и как правильно нужно поставить чайник.
Бородатый Володька поспешил взбодрить содержимое своей кружки свежачком, долил её из принесённого чайника и поставил обратно, но, – опять внимание! – носиком на старшего помощника.
Судно уже достигло верхушки волны и медленно сползало вниз. Достигнув перигея, корабль на мгновение замер и медленно пополз вверх по волне. Нос судна начал задираться, вследствие чего носик чайника стал опускаться. Показалась первая маленькая капля. Затем вторая. Третья… Володька выпучил глаза. Он соображал весьма быстро. Воображение мгновенно нарисовало ему все последствия происходящего. И ещё он понял: чтобы предотвратить эти события, у него уже нет времени.
Студент принял единственно верное решение: ничуть не мешкая, он соскользнул с лавки и удрал из салона.
Носик чайника опустился ещё ниже. Потекла тонкая струйка, почти сразу превратившаяся в огнедышащую струю, пролившуюся старпому в то место, где у человека соединяются ноги. Тот поначалу не понял происходящего: боль уже была, но её причина оставалась пока за пределами понимания. А струя текла всё обильнее. Глаза у Григорьевича начали вылезать из орбит, с нижней челюсти упал кусок булочки. Время осознания закончилось.
– Аааааааа!!!! Ууууууу!!! Ыыыыыы!!! – Старпом вскочил из-за стола, как… обычно пишут – как ошпаренный, но в нашем случае это неуместное сравнение. К тому же, он вовсе не вскочил, этого не позволяли габариты тела и помещения. Сначала он попытался отодвинуть от себя чайник руками, но ошпарил их, отдёрнул, и, делая виляющие движения задницей, стал насколько возможно быстро уходить от огненной струи. Наконец, он вылез из узкого пространства, ограниченного столом и лавкой, и бросился в погоню за провинившимся студентом.
В проходе он натолкнулся на выходящего из камбуза с подносом булочек повара. Булочки взлетели салютом и рассыпались по палубе, повара отшвырнуло назад в камбуз.
Кипяток жёг неимоверно. Погоню пришлось прекратить. Отклячив зад, старпом начал вытанцовывать джигу2, извиваясь, как вошедшая в раж стриптизёрша. Жгущие чресла портки он оттягивал перед собой большими и указательными пальцами, но толстое тренировочное трико с начёсом впитало слишком много крутой влаги: оторвал материю от гениталий, она прилипала к ляжкам, оторвал от ляжек, прилипала опять к этим… понятно, к чему. Рассыпанные булочки под напором слоновьих ступней плющились в оладушки, оладушки раскатывались в блинчики. Танец сопровождался речитативом:
– Бл…дь!!! Студент, сучонок! Урод! Ублюдок!!! Падла! Убью, паскуда!!! Ыыыыыыыы…
И тут, увидев ничего не понимающего повара, накинулся на него:
– Ты что вылупился? Наварил кипятку, чёрт старый!
Повар часто заморгал, с ресниц хлопьями посыпалась сахарная пудра:
– Я… Что я? Я ничего…
Наконец, в соответствии с началами термодинамики, температура порток несколько сравнялась с температурой окружающей среды, и старпом продолжил погоню.
Он заметался по узкому проходу. В рубку? Нет, там не спрячешься! Ааааа, в кубрик! Тоже нет! В гальюне заперся! Старпом ломонулся влево, влетел в помещение, дёрнул на себя ручку. Пусто! Дёрнул вторую. Тиннннь! – отлетел сорванный шпингалет. Сидящий орлом стармех удивлённо оторвал от газеты глаза. Старпом хлопнул дверцей, выскочил на палубу и заметался от борта к борту. Взглянул на клотик: может, туда взобрался? От страха всяко бывает. Нет, на клотике только жирный баклан, ждущий отбросов с камбуза. В малярке? И там нету! Григорьевич взлетел по трапу, обежал рубку и заглянул на ют. И здесь нет. Гнев постепенно уходил прочь. Искать на нижних палубах уже не хотелось.
Через пятнадцать минут Валерий Григорьевич в переодетых штанах вновь появился в салоне. Присутствующие гаденько улыбались.
– Как оно, Григорьич? Обошлось?
– Может, маслицем смазать?
– Нет, сметанкой надо… холодненькой…
– А нет ли покраснений? – Поинтересовался радист. – Может, пока не поздно, крайнюю плоть удалить, а то сепсис начнётся, придётся потом всё ампутировать…
– Повязку надо наложить… щадящую, – вмешался ещё один доброхот.
– С политанью, – добавил остряк из дальнего угла, прячась на всякий случай за спины товарищей.
– Загипсовать надо, – вмешался второй штурман, – к боцману в малярку – алебастром обмазать, дырочку просверлить и перевязь на шею.
– Я кому-то сейчас загипсую перевязь! – Пудовый кулак убедительно опустился на столешницу, и советчики благоразумно замолкли.
Через час старпом поднялся на мостик принимать вахту. Бородатого Володьки в рубке не было. Был Володька выбритый.
– А где этот, – Григорьевич сделал паузу, – …урод?
– Не знаю, – прикинулся дурачком выбритый, – Огородников распорядился заменить, вот я и пришёл…
– Какие мы исполнительные вдруг стали, – пробухтел старпом, но больше ничего говорить не стал: расписанием вахт научников заведовали начальники групп, и вмешаться он никак не мог, не его епархия.
Так изменилось расписание вахт в геодезической группе, а это стало причиной ещё одного пикантного случая.
Гальюн на судне располагался по левому борту и являл собою помещение с умывальником и двумя кабинками. Унитазов в кабинках не было, и большую физиологическую надобность надлежало справлять в предписанной природой орлиной позе.
Была в этом устройстве одна пренеприятная особенность: если нажать на педаль смыва в одной кабинке, то соседнее очко начинало с некоторой задержкой фонтанировать, точно камчатский гейзер. Забортная водичка, прошедшая через систему охлаждения дизеля и нагретая в ней до рвотной температуры, резко поднималась на полметра, а потом, медленно опадая, уходила в сливные трубы. Разумеется, справивший нужду, прежде, чем смыть продукты жизнедеятельности за борт, интересовался, нет ли кого в соседней кабинке.
Так делали все, кроме старпома. Григорьевич скрашивал скучные корабельные будни тем, что развлекался, нажимая педаль смыва, заведомо зная о присутствии в соседней кабинке кого-либо из экипажа. Когда потерпевший вскакивал, со спущенными штанами вжимался в угол неимоверно тесной кабинки и начинал орать благим матом, старпом радостно гыгыкал и сваливал вину на пострадавшего: предупреждать надо!
Вахта подходила к концу. Старпом допивал восьмую чашку кофе и вязал мочалку с витиеватым узором из разноцветных пропиленовых верёвок. По сути, делать на мостике ему было совершенно нечего, курс задавал бритый Володька с помощью навигационной системы, и присутствие вахтенного штурмана в рубке было чисто формальным.
Старпом отвлёкся от мочалки, вытащил сигарету, размял, взял коробок спичек и заявил:
– Что-то на днище давит, пойду, балласт сброшу, – вышел из рубки и, громко пукнув, стал спускаться по трапу в направлении гальюна. Он не мог иначе, ему надо было во всеуслышание заявить о своём намерении совершить большой физиологический акт.
– Культура прёт, – покачал головой Володька. Поначалу он не обратил внимания на уход вахтенного штурмана, он держал в руке микрофон, смотрел на стрелку секундомера и давал команду геофизикам, находившимся в помещении на корме позади салона:
– Товсь… Внимание… Ноль!
Вдруг студент задумался, отвлёкся от своих приборов и спросил матроса:
– Какой курс?
– Сто восемьдесят.
– Отлично! Держи так, – взял микрофон и сказал:
– Перерыв три минуты. Как поняли?
– Поняли. Что там случилось?
– Всё нормально, сейчас продолжим.
Володька выскочил из рубки, пробурчав себе под нос: «Ну, сейчас подмою пакостника…» Матрос удивлённо оглянулся.
Студент, обутый в китайские полукеды, стараясь не шуметь, вошёл в гальюн. «Так, наверное, сидит справа» – подумал он, тихо открыл дверцу левой кабинки и угадал: старпом сидел в правом отсеке.
Володька, стараясь ничем не выдать своего присутствия, прислушался к происходящему за переборкой. В соседней кабинке слышались сопение и шуршание разминаемой бумаги. Наконец, по сладостному кряхтению студент понял, что процесс дефекации достиг своего апофеоза, и всей своей массой вдавил в пол педаль слива. Удержав её примерно секунду, он метнулся в коридор и, миновав заранее открытые двери, сломя голову, кинулся по трапу наверх, в ходовую рубку.
А позади уже слышался рёв раненного зверя. Именно в тот самый момент, когда каловые массы уже показались из предназначенного для этого анатомического отверстия, в сливной системе что-то забормотало, хрюкнуло, и тёплый вонючий фонтан с напором ударил старшего помощника в корму, стремясь вернуть содержимое прямой кишки туда, откуда оно только что появилось.
– Уроды!!! Падлы!! Убью! Смотреть надо! – Григорьевич стоял в кабинке со спущенными штанами, чувствуя, как стекает по ляжкам зловонная жижа, и орал от обиды, злости и безысходности. Кабинка была очень маленькой, а габариты старпома уступали разве что бегемоту. Эти два обстоятельства, сложившись вместе, не дали возможности избежать контакта штурманской задницы с содержимым сливной системы.
Володька заскочил в рубку и схватил микрофон:
– Всё в порядке, продолжаем.
– Что там случилось?
– Лента в эхолоте закончилась, поменял, – рулевой матрос, понявший, что произошло, прыснул в кулак.
– А что за вопли там? – Спросили с кормы.
– А мне почём знать? – Солгал Володька. – Я тут кручусь, тороплюсь, время идёт…
Он взглянул на ленту, ползущую из приборов навигационной системы, и недовольно пробормотал:
– Ну, вот… Как быстро сносит… – и, повернув голову к рулевому, отдал команду:
– Хватит ржать! Два градуса право на борт, курс сто восемьдесят два!
– …Сто восемьдесят два, – отозвался матрос.
Работа в рубке продолжалась, а старпом появился на мостике только через полчаса, держа в руке очередную чашку кофе.
– Что так долго, Валерий Григорьевич? Швартовый конец проглотили? – С невинной физиономией поинтересовался студент.
– Кофе наливал, ждал, когда чайник закипит, – убедительно соврал штурман.
Вахтенный матрос, повернув в сторону голову, корчил клоунские гримасы, стараясь сдержать душивший его смех.
– Долго он закипал… Товсь… Внимание… Ноль! А в титане что, нету воды?
– Не работает, надо боцману сказать, – напластовал следующую ложь Григорьевич, и матрос переступил с ноги на ногу, как нетерпеливый конь.
Судно опять сносило боковым ветром и течением, а Володька боялся отдать команду рулевому: тот вряд ли смог бы сейчас внятно её повторить.
Тут старпом взял пепельницу и вышел из рубки вытряхивать окурки за борт.
Студент подскочил к вахтенному и зашептал на ухо:
– Перестань ржать, дубина. Прознает – мало не покажется. И тебе за смешочки влепит. Ещё право на борт, держи сто восемьдесят пять, считай до шестидесяти, потом возвращайся на сто восемьдесят, команду давать не буду. Понял?
– Понял.
Неизвестно каким образом, но через полчаса о происшедшем знала вся команда.
Первым в рубку просунулся Маркони, – все радисты Маркони. Он протянул старпому листок с принятыми радиограммами, поводил из стороны в сторону мефистофельской бородкой, сморщил нос и спросил:
– Чем это здесь припахивает? Не пойму… Но явно не фиалками…
Григорьевич зыркнул глазами и на всякий случай закурил сигарету, выпустив клубы густого дыма.
Следующим заявился старший механик. Он долго бубнил о необходимости какого-то ремонта, и о том, что для этого надо бы на несколько часов заглушить двигатель и лечь в дрейф. Потом осведомился:
– Что тут за амбре такое? Будто бы гальюном отдаёт… Или кажется мне?
Наконец, появился второй штурман, чья вахта была вслед за старпомом, и без намёков заявил:
– А что это на мостике дерьмом воняет? Проветрили бы что ли…
У рулевого по щеке текла слеза, губы кровоточили. Володька напряжённо считал минуты до конца вахты.
Оставалось десять минут. Старпом довязал мочалку, снова закурил, отобрал у Володьки микрофон, пощёлкал тумблерами и поднёс его ко рту:
– Кхаа!!! Говорит старший помощник! Сегодня вечером для команды объявляется баня! Попрошу боцмана озаботиться… Повторяю: для команды объявляется баня!..
Вахтенный матрос навалился грудью на руль. Судно рыскнуло.
2007 г.