Социализм я помню развитой
С дорогой бесконечной к Коммунизму...
И коль не потерялся в жизни той,
То проживу и в Демокретинизме.
СЕРП И МОЛОТ
- Я вот, в Афгане был! – настойчиво домогался пьяный матрос к вьетнамскому майору-пограничнику, - А ты с американцами воевал?
- Нет, с американцами не воевал, маленький был ещё, - послышалось в ответ,- я с китайцами воевал.
- И как тут у вас вообще в армии? – не унимался матрос, - служить можно?
- Да, сейчас уже хорошо! – спокойно отвечал пограничник, - обмундирование уже почти всем выдают, а офицерам даже денежное довольствие и паёк положены!
- И сколько тебе- майору платят в месяц?
Пограничник назвал сумму во вьетнамских донгах. Матрос закатил глаза вверх, явно пересчитывая сумму по курсу, после чего удивленно выдохнул:
-Меньше десяти баксов? Майору? Участнику войны?
-Да, но сейчас ещё и паёк выдают! – гордо декларировал офицер.
- А раньше что: вообще не кормили?
- Оружие выдавали, боеприпасы, прочее военное снаряжение. – как бы удивляясь, отвечал пограничник, - В джунглях всё есть, там еды много, тем более, если есть оружие… Разве этого мало?
- Да, - протянул матрос, - теперь понятно, что у америкосов тут шансов вообще никаких не было…
Они ещё долго стояли на палубе нашего ледокола, у надстройки, прямо под фальштрубой, на которой всё ещё был изображен серпасто- молоткастый красный флаг уже несуществующего государства.
Шел 1992 год. Советского союза уже не было. Однако, уходили мы в Сайгон работниками Государственного предприятия «Сахалинское морское пароходство» и на трубе парохода, как и прежде, красовался красный флаг, ибо нынешний триколор, хоть и появился уже во время августовского путча 1991 года, но законодательно утвержден ещё не был. Не может ведь пароход быть без флага вообще? Вот и шли мы в Сайгон под старым добрым советским флагом на трубе, будучи в непонятном национальном статусе, и лишь входящими в какое-то ещё непонятное нам СНГ.
Уже на стоянке в Сайгоне нас догнала новость, что государственное предприятие, работниками которого мы являемся, в наше отсутствие реорганизовывается в какое-то там акционерное общество, работниками которого мы то ли автоматически становимся, то ли может быть станем, если нас туда возьмут.
Информации было мало. Родного телевиденья мы не видели, телефонная связь с домом была только по записи, раз в две недели через радиорубку, где в общем помещении сидели ещё человек пять-семь, таких же как ты, и по громкой связи слушали разговоры друг друга. Зная, что твои разговоры слышит не только абонент, интимные и прочие подробности жизни старались не обсуждать, да и время разговора было ограничено.
Служебная информация тоже была противоречивая: то от руководства пароходства приходила рекомендация, явно приказного тона, выйти всем экипажем из состава Профсоюза работников морского и речного транспорта, то приходила радиограмма из Профкома, предостерегающая экипаж от подобных необдуманных шагов.
Фильтровать эту информацию без полного понимания происходящего было невозможно. Мы и не фильтровали.
-Домой вернемся, там всё и увидим! – гаркнул боцман, на организованном по случаю очередной телеграммы собрании,- чай не развалят без нас государство?
Но уже следующая телеграмма заставила боцмана взять в руки кувалду.
-Убью! – кричал боцман, сидя на площадке трапа фальштрубы, и отмахиваясь огромной кувалдой от трех матросов, пытавшихся туда забраться.
Очередная телеграмма пароходства предписывала срубить с трубы серп и молот, а красный фон перекрасить в бело-сине-красный триколор. Капитан отдал соответственное распоряжение вахтенному помощнику, тот позвонил боцману, как лицу ответственному за палубные работы, но в ответ услышал отборный мат, не прекращавшийся минут пятнадцать.
- Хрен вам, гады! Не позволю! – прозвучало в завершении многоэтажного повествования, после чего в трубке раздались гудки.
Будучи исполнительным офицером, вахтенный помощник вызвал трех матросов, и, сославшись на приказ капитана, отправил их к фальштрубе, где, как оказалось, уже стоял боцман с огромной кувалдой наперевес и твердым намерением: умереть, но не сдаться!
- Убью, твари продажные! Только шаг ещё сделайте- расколочу черепушки!
Позиция им была выбрана удачно. Сам боцман стоял на небольшой площадке, к которой вел узкий трап, позволяющий приблизиться к нему только поодиночке. Три здоровых матроса в этой ситуации не были ему противниками. Один из посланных попытался было осуществить распоряжение вахтенного, но узрев нешуточный удар кувалды по леерам, аккурат в том месте, где только-что была его рука, сорвался и шлёпнулся на палубу практически тем самым местом, в которое боцман послал его прямо в полете.
- Я под этим флагом всю жизнь отходил! Я и подохну под ним! – не унимался боцман.
Поскольку желающих отведать кувалды больше не нашлось, то от появившегося вахтенного помощника матросы получили новый приказ- организовать осаду и взять его измором.
Матросы, сменяясь по одному на перекуры и перекусы, не рискуя больше жизнью и здоровьем, дежурили внизу, прямо под трапом. Боцман, не имея возможности отлучиться, справил прямо вниз малую нужду, и, удобно разместившись на своём высоком посту, устроил митинг.
-Ты же «афганец»! – кричал он одному из матросов, - Ты же сам воевал под этим флагом! Они же с флага начнут, а потом из тебя самого изверга-оккупанта сделают!
Матрос отводил глаза, но пост не покидал.
-А вы что зубы скалите? – встретил он вышедшую на палубу группу зевак,- Продались за красивые сказки о будущем? Сказки всегда были! И всегда- о будущем! О прошлом бывают только мемуары! Только не вам их писать!
Мнения собравшихся внизу тоже не были однозначными: кто-то просто ради развлечения наблюдал этот бесплатный цирк и откровенно смеялся, кто-то красноречиво разъяснял грядущие преимущества новой светлой жизни, а кто-то загрустил о проходящей старой.
Через некоторое время, всех любопытных, уже начинающих спорить между собой, вахтенный помощник настоятельно попросил удалиться с палубы. Просьба эта была проигнорирована в откровенно грубой форме. Вахтенный поспешил ретироваться, но тут на сцену вышел капитан.
- Чего столпились? – гаркнул он стоявшим внизу демонстрантам, и подойдя к трапу фальштрубы, взялся было за леера…
- Васильич, не подходи! – раздался умоляющий голос боцмана, - Ты же знаешь, как я к тебе отношусь, но не лезь сюда – зашибу, ей богу!
Глаза боцмана заблестели.
- Так чего вы тут всё-таки собрались? – рявкнул капитан, обернувшись к столпившимся, - Цирк вам тут что ли? Или кому-то смешно? Марш отсюда!
Народ стал расходиться. Плюнув в сердцах, капитан удалился тоже, но через пару минут появился вновь, держа в руке бутылку хорошего виски.
-Вы тоже валите отсюда! – гаркнул он дежурившим внизу матросам. – Михалыч, лови! – крикнул он уже боцману, бросая вверх бутылку, которую тот, не выпуская из рук кувалды, довольно ловко подхватил, - И подвинься там на пару булок, я рядом присяду.
Боцман подвинулся. Капитан неспешно поднялся по трапу и сел на площадке рядом с ним, свесив вниз ноги. Взяв у боцмана бутылку, он сам её открыл, и, сделав два больших глотка прямо из горлышка, передал назад. Боцман, без лишних вопросов, отхлебнул ровно столько же и поставил бутылку рядом с капитаном.
Что-то объясняя дуг другу, яростно жестикулируя и периодически вспоминая о бутылке они просидели на трубе не меньше часа.
Не знаю, о чем они там говорили, но выпив в тропической жаре на солнцепеке весь капитанский пузырь, они и обнимались, и плакали, и пели какие-то старые патриотические песни, пока капитан совсем не сломался и не упал навзничь прямо на площадке, под красным флагом, геройски раскинув руки в стороны. Его тело бережно спустили вниз и отнесли в каюту- отсыпаться.
Со словами: «Уйдите все к лешему, я сам всё сделаю!» боцман разогнал всех присутствующих, взял огромное зубило и орудуя им и той самой кувалдой, с помощью которой ещё недавно защищал честь флага, стал остервенело рубить с трубы, наваренные на неё, серп и молот. Рубил «с мясом», вырывая огромные куски металла, ибо приварено всё было на совесть. По щекам его текли пьяные слёзы, он плакал навзрыд, но рубил и рубил…
Утром стармех послал сварщика на фальштрубу- залатать вырубленные боцманом дыры. К обеду бригада матросов перекрасила красную полосу на трубе в трехцветную. К вечеру они же перекрасили всё опять, ибо перепутали расположение полос. Срубленные серпасто-молоткастые знаки какое-то время лежали у плотницкой кладовки, но потом бесследно исчезли: очевидно, кто-то из вьетнамских товарищей их успешно экспроприировал- латунь всё-таки- цветной металл! Хотя, конечно, могли и наши продать…
А что стало с нами? Да ничего особенного:
Дождавшись долгожданного времени, когда вьетнамские товарищи подготовили-таки котлован для дока, мы поставили его на место новой стоянки, запустили все три дизеля и за пять дней благополучно добрались домой.
По приходу нам объявили, что не пожелавшие выйти из профсоюза моряков, в Акционерное общество на работу приняты не будут. Заявления о выходе из профсоюза написали все. Почти всех на работу в пароходство приняли.
Помимо вопросов трудоустройства, по возвращении домой, пришлось делать выбор и по вопросам гражданства. Уходили мы гражданами одной страны, а теперь предстояло сделать выбор и решить: русский ты, или украинец, грузин, белорус?
Вернувшись на ледоколе в родные холода, мне опять пришлось раскручивать километры трубопроводов в поисках многочисленных заглушек, мною же поставленных на системе парового отопления, теперь уже для того, чтобы не замерзнуть.
На стоянке в порту Ванино, водолазы, не успевшие истратить все вьетнамские донги, пытались разменять их на рубли, выдавая за японские йены, но были уличены в обмане и имели серьёзные неприятности.
Токарь – Гриша отвез всю партию бракованных костюмов жене. Та, вместе с матерью, в две швейные машинки, ещё полгода доводила их до предпродажного состояния, но из многих получались только шорты и жилетки. Сам Гришка принял украинское гражданство и уехал к жене в Харьков.
Моей жене всё пришлось в пору, даже бюстгальтеры, но через три месяца она всё равно подала на развод.
С боцманом мы вместе проработали её три года на четырех разных судах, пока в январе 1995 года я не уехал в отпуск домой- на Кавказ, где по непредвиденным тогда ещё обстоятельствам, остался и живу до сих пор.
Сосед по общежитию- Валера, третий помощник в том рейсе, умер от сердечного приступа, не дожив и до пятидесяти лет, о чем я узнал от его вдовы Люси только в этом году, после успешного освоения ею портала «Одноклассники».
А ходили ли ещё ледоколы в тропики? Да, конечно, ходили.
На следующий год на этом же ледоколе мы ходили в Китай – в ремонт. В новые времена, в новых экономических отношениях доковый ремонт ледокола китайцы обещали сделать намного дешевле и не хуже, чем в родном Ванинском порту или в знакомой нам Советской гавани. Я был в том китайском ремонте. Они это сделали.
А ещё через пару лет «Харитон Лаптев» - однотипный ледокол нашего же пароходства, ушел в Сайгон, да там и остался. Вьетнамцам понравилось судно и после замены злополучных холодильников на большие, более приспособленные к тропическим водам, и после устранения прочих, выстраданных нами на собственной шкуре недостатков, этот ледокол ходил какое-то время под вьетнамским флагом то ли в качестве судна-спасателя, то ли в качестве военного-пограничного.
Вспоминаю, как будучи в китайском ремонте, в каком-то баре, мы с третьим механиком пытались объяснить бармену-китайцу практическое назначение нашего судна:
- Айсбрейка! – распинался третий механик, держа в руке стакан виски со льдом, - «Айс»! – лёд! – понимаешь? – показывал он на кубики льда в стакане.
Китаец улыбался и утвердительно кивал.
- «Брейк!» - колоть, ломать! – производя рубящие движения ребром ладони, продолжал объяснения третий мех, - Ты меня понял?
Не выключая улыбку, китаец удивленно пожимал плечами и покачивал головой как болванчик.
- Да что тут непонятного? – не унимался Третий, - ты не понимаешь, что значит: колоть лёд?
На выручку бармену подошел китайский официант, владеющий русским языком:
- Мистер, вы извините нас, - обратился он к третьему механику,- и я, и мой товарищ уже поняли, что ваш пароход предназначен для того, чтобы колоть лёд, просто мы очень удивлены: действительно ли нужно было строить целый пароход, только для того, чтобы колоть лёд для виски?
На следующий день я принес в этот бар фото, которое мне подарил Саша Надолинский – четвертый механик, которого я менял перед самым отходом в Сайгон.
Китайцы с интересом рассматривали ледокол, стоящий во льдах, со спущенным прямо на лёд трапом. Спустившись по этому трапу, прямо со льда, окружавшего ледокол, Саша эту фотографию и сделал, а мне подарил её на память, написав на обороте свой адрес.
Ткнув пальцем в окружающую ледокол белизну, я объяснил: «Это лёд вокруг парохода, а не вода», и с удовлетворением наблюдал, как китайцы, уважительно цокая языками, разглядывали это простое, черно-белое фото.
Это сейчас китайские ледоколы в Антарктику ходят…