Ниночка росла, росла и выросла. Летом тысяча девятьсот шестьдесят третьего года ей было почти пять лет. Зимой она стала старшей сестрой. В люльке-качалке, подвешенной к огромному крюку на потолке, она баюкала сестрёнку Олечку. Беленькая толстенькая малышка разительно отличалась от своей старшей сестры. Густые волосы Ниночки были почти чёрного цвета. Папа, увидев черноволосую дочку из окна роддома, запил на месяц и столько же ежедневно лупастил жену, крича:
- С грузином нагуляла, сука Дашка! Убью, тварь!
Так и жили. Папа пил и бил. Мама работала и терпела. Ниночка привыкла плакать каждый вечер перед сном. Но она любила и папу и маму. Теперь она помогала маме нянчить младшую сестрёнку. Олечка проснулась от шума и смешно зачмокала вишнёвыми губками. Ниночка обернулась на шум и увидела, что отец вносил в дом какие-то вещи. Вошла, шумно с присвистом дыша, очень толстая пожилая женщина.
- О-ох! Еле доехала! Кошмар какой-то! Больше к вам никогда не поеду!
Ниночка с любопытством рассматривала тётеньку, спрятавшись за стулом. Женщина осмотрела убогую комнату, трагически вздохнула и подошла к люльке:
- У-у, ти, моя малыситька! – засюсюкала женщина, "не замечая" Ниночки.
- Ти ж моя утипуситька! Беленькая! Наша! Наша порода!
Женщина взяла на руки захныкавшую Олечку. Прибежала с огорода запыхавшаяся мама, помялась у порога, поздоровалась со свекровью заискивающе, но та только хмыкнула и пробурчала в ответ:
- Вот гадина дебелая! И встретить-то, как следует не умеет. В доме грязь, пыль. А я где жить-то буду? – женщина резко повернулась и посмотрела на сына.
- Мы тебе кровать на кухне поставим. Дашка и простыни и наволочки новые пошила специально для тебя, - папа, не вынимая изо рта папиросину, перехватил у матери Олечку и положил вопившую во всё горло дочку обратно в люльку.
- Качай, давай! – крикнул папа Ниночке и девочка, напрягаясь, стала раскачивать колыбель. Олечка завопила ещё громче.
Мама вскипятила чайник на керогазе, в пять минут наметала на стол нажаренных с утра пирожков, завёрнутых в чистое полотенце, щи, жареную картошку с грибами в огромной сковороде, огурчики и помидорки с огорода, нарезала хлеба. Стол накрыт. Папа по такому случаю купил к поллитровке бутылочку винца. Дарья отодвинула лучший стул, какой был в доме, и пригласила свекровь:
- Садитесь, мама, пожалуйста, отведайте наших хлеба-соли!
- Ну-ну! Давай, попробуем, что ты тут настряпала, - взрослые уселись за стол и принялись шумно хлебать и чавкать. Ниночка тоже очень хотела есть, но она совершенно не выносила чавканья. Не выдержав этого свинячьего жранья, она, бросив люльку, убежала на улицу и спряталась за сараями. Там она поймала кузнечика и долго его рассматривала. Когда кузнечик ей надоел, она поймала длинную синюю стрекозку за тоненькое брюшко и любовалась ею, пока не ощутила боль от оплеухи. В голове зазвенело и заболело ухо.
Отец, нарочно побольнее выворачивая ушко дочки, тащил её, скрипя зубами:
- Сколько тебя можно звать, отродье ты говённое! Шевели ножонками-то! Да хватить ныть, а то ремня получишь!
Слово «ремня» играло значительную роль в жизни Ниночки. Она была просто исполосована этим жутким инструментом для наказания. Ремнём в то окаянное время били не только её, но и всех соседских ребят. Особенно больно было, когда отец бил пряжкой. И было за что. Как-то Ниночка забыла помять сваренную картошку. А однажды и того хуже - дверь забыла запереть и уехала на целый день кататься на трамваях. Приехала к вечеру домой, а там не хватает любимой гитары отца. Её так и не нашли. Гитара была чудесной с алым огромным бантом. Отец, напившись и вспоминая гитару, бил Ниночку целый месяц пряжкой на конце ремня. Если вступалась мама, то отец непременно метил ей в левый глаз. Однажды мама увернулась, а отец с размаху попал кулачищем в бидончик, с которым Ниночка ходила в дальнюю кулинарию за тестом. Бидончик от удара съёжился и стал непригоден ни для чего. А мама ничего, ходит в синяках и терпит.
Отец притащил дочку домой и швырнул к столу:
- Садись и жри! Потом сделаешь мне массаж.
Папа не всегда был злым и жестоким. Когда он выпивал свою норму, то становился добрым и начинал любить всех. С мамой он щекотался под одеялкой, а потом они прыгали на своём диване и громко сопели. Ниночку в это время выставляли погулять. Массаж папе надо было делать, когда он выпивал больше нормы и становился злым и противным. Ниночка старалась, как могла. И «рельсы» изо всех силёнок прокладывала, и «шпалы» рёбрышками ладошек укладывала. Потом «поезд» чух-чухал, а затем «стрелочник» локотками шёл, проверяя «рельсы». В конце массажа лиса рассыпала горох, и его клевали куры и петушок. Отец засыпал и громко храпел, не выпуская дымящейся папиросы изо рта. Ниночка и храпа не выносила.
Посуда была чисто вымыта, кровать на кухне сверкала белизной простыни, огромная белоснежная подушка толстой барыней сидела в изголовье. Рядом с подушкой, вдавив кроватную сетку чуть ли не до пола, на двух пышных матрасах сидела приехавшая тётенька, и расчёсывала длинные седые космы.
Мама подозвала дочку и поставила её перед женщиной:
- Это твоя бабушка Тоня. Она поживёт у нас, пока я буду учиться и работать. Слушайся её и помогай ей нянчить Оленьку, - мама подтолкнула Ниночку к бабушке, а сама юркнула за дверь, убежала на огород.
Ниночка стояла, насупившись, и смотрела на бабушку исподлобья. Бабушка брезгливо смотрела на внучку.
- У-у, отродье! Нет, не наша порода! Аристократка! Она, видите ли не выносит, когда люди кушают нормально. Прынцесса какая! У-ух! Да что б ты сдохла со своей никчёмной мамашей! Боженька-то всё видит! Он тебя, ублюдка и твою мамашу накажет и пришибёт, а сынок мой найдёт себе хорошую женщину!
Ниночка в ужасе убежала на улицу к маме, спросить, кто такой этот злой боженька и за что он их накажет и почему пришибёт? Мама только вздыхала, она прополола и окучила картошку, теперь надо было выстирать бельё вручную. Потом нужно будет наготовить еды на всю семью назавтра. В понедельник, в день тяжёлый, Даша надеялась отдохнуть на работе в детском саду. Она снова вышла на работу после родов. Даша работала нянечкой и училась заочно, собиралась стать воспитательницей. По ночам шила для соседок платья и халаты, а между делом, в редкие свободные минуты, вязала детские спортивные тапочки, почему-то называемые «чешками». Спала она по три часа в сутки.
Ниночка с любопытством подглядывала в шёлку, как бабушка, грузно опустившись на колени, стала смотреть в угол на бутылку кумыса и махать перед лицом рукой. При этом она просила боженьку наказать и прибить её невестку-гадину, которая спит со всеми мужиками в округе и ещё дальше. Что она ленивая и неряха. И чтобы послал её сыночку, несчастному Ванечке хорошую работящую, богатую девушку.
Ниночке надоело слушать и она, зевая, полезла в свою кроватку, которая для неё была уже маловата. Она стала думать, может боженька – это бутылка кумыса, тогда я его завтра выпью и посмотрю, что будет.
Ночью бабушке Тоне мама долго мешала заснуть, стрекоча швейной машинкой. Бабушка злобно ругалась из-за закрытой двери, но Даше надо было обязательно успеть сшить платье до утра. Да и деньги были уже заплачены и проедены. Дарья закончила шить, сложила платье в бумажный пакет, как вдруг раздался оглушительный взрыв. Оленька заревела, как труба. Все, кто спал вмиг проснулись и бросились на кухню. Там, трясясь всем телом, почему-то белая, как новенькая простыня, сидела на кровати бабушка и пыталась что-то сказать. Когда включили свет, то поняли, что произошло. Бутылка кумыса прокисла и взорвалась, а за ней и ещё три бутылки с кумысом, стоявшие на столе у самой кровати. Бабушка была вся в кумысе.
- Это тебя боженька наказал! - прыгая и хохоча во всё горло, кричала Ниночка.-Что б ты сдохла!
Папа, отвесив дочке мощную оплеуху, снова улёгся в постель и захрапел. Мама нагрела воды и отмыла шипевшую ненавистью свекровь. Дарье в эту ночь пришлось поспать только два часа.