Захотелось показать вам этот чудесный камушек бирюзы, который подарил мне Божий Странник в детстве. А эту ракушку я получила от него в Индии, где чудесным образом встретилась с ним, спустя многие годы.
Кто-то может подумать, отчего это я так часто в детство своё возвращаюсь, в прошлом копаюсь — просто, мне радостно там! То светлое, ничем не отягчённое, восприятие божественного мира и сейчас ещё вызывает у меня восторг! Я была уверена, что Пространство, в котором я живу, слышит меня, открывается навстречу моим светлым мыслям и желаниям, подаёт мне знаки...
В то время как из периода «сознательной» жизни вспоминаются только яркие вспышки — студенческие радости, любовь, рождение детей, встречи друзей, успехи в работе, и всё это на фоне ежедневной суеты в борьбе за выживание.
Ой, нет, я не права-не права! Этих вспышек, оказывается, так много, что они озаряют всю мою жизнь, не смотря ни на что!
А возможно, вглядывание в прошлое — это стремление на подсознании приблизиться к своим истокам, приникнуть к нашим корням и напиться их живительных соков...
Итак, Божий Странник, я непременно хочу рассказать о нём!
Именно он был в моём детстве совершенно необыкновенным, загадочным и даже таинственным существом, непохожим на всех остальных! И даже больше скажу, он был чудом, иначе как мог он явиться мне через сорок лет так неожиданно и странно!?
Каждую весну он появлялся в нашей тихой деревушке, как ясный день, как пение птиц, как радость тепла после долгой холодной зимы.
Дойдя до нашего дома, который первым стоял при входе в деревню, на самой горке, он доставал свою дудочку и радостная мелодия заполняла всё вокруг!
- Соловей наш прилетел, - говорила бабушка и в глазах её искрилось радостное тепло.
Я тут же срывалась с места, чтобы встретить его первой!
- Оглашенная, - улыбаясь, вздыхала она мне вслед.
Про соловья бабушке рассказывал в молодости дедушка, который воевал на фронте первой мировой войны и там слышал как он поёт, а у нас тут никаких соловьёв и в помине не было! Заслышав дудочку, ребятишки, побросав все свои дела, сбегались к колодцу, где стояла длинная лавка из широкой плахи, которая от времени стала гладкая, серебристого цвета. Усевшись рядком, мы смотрели на него как на волшебника, мне казалось, что он похож на старика Хоттабыча, только моложе!
Лицо его было смуглое, а чёрные глаза с какими-то неестественно белыми, почти голубыми белками, казалось светились изнутри и видели всё, что другим не видно было.
Длинные курчавые волосы он закручивал и завязывал на затылке причудливым пучком; часто он обматывал голову пёстрой тканью, что не было похоже на женский платок, но создавало образ героя восточных сказок.
Прежде чем начать колдовать над сумой своей раздутой, он доставал из колодца бадью студёной воды и напивался, изображая на лице великое блаженство!
Вода в нашем колодце, и правда, была необыкновенно вкусная — прозрачная, поднятая из тёмной глубины, она искрилась на солнце радостная и живая...
Затем, сорвав пучок молодой осоки, закатав штанины и рукава, он просил кого-нибудь из мальчишек полить ему воды, чтобы умыться. Почему-то это умывание вызывало у нас такой дикий восторг и веселье, что мы все, сделав мочалки из травы, тёрли себе ладони, фыркая и ахая как он, умывали свои лица.
Теперь я понимаю почему такая неудержимая радость царила вокруг него — просто он был человек-праздник! И мудрый был.
Когда мы, угомонившись, усаживались на лавку, чистые и просветлённые, никому не было стыдно подставлять ладони для угощения — у всех они были чистые!
Сладости его казались такими волшебными, мы ведь тогда ничего не знали кроме сахара, карамелек без обёрток - «Дунькина радость», пряников да сушек и то, это было для нас большой редкостью! Он мог бы всё это высыпать на скатерть-самобранку и быстро скормить нам, но праздник радости продолжался!
Сидя на маленьком соломенном коврике, и как-то хитрО сложив ноги перед собой, он подзывал нас по-очереди. Это теперь уже, долго прожив на свете, я знаю, что играл он так изумительно на флейте, сидел в позе лотоса, а угощал нас восточными сладостями...
Подходя к нему, мы радовались и смущались от такого внимания — каким-то чудесным образом он находил в каждом из нас что-то необыкновенное, достойное восхищения! И каждый после этого начинал по-другому смотреть на себя и на других.
- Галинка, красавица, просто богиня, - тут он называл какое-то чужестранное имя, которое мы сразу же забыли, - постой, смотри-ка что у меня есть для твоих красивых кос!
Достав из котомки жестяную коробочку всю в дивных цветах, он вытянул оттуда красные атласные ленты и Галка, зардевшаяся румянцем, с сияющими глазами, радостно размахивая ими, помчалась к лавке и уже оттуда, прижав их к груди, низко поклонилась, вызвав наш дружный весёлый смех.
Галя старше меня была на два года, красивая такая, не похожая на деревенских девчонок, некоторые вредные мальчишки дразнили её китайкой, хотя никогда не видели китайцев и глаза у неё были не раскосые, а миндалевидные, тёмно-карие и над ними красивые, как крылья ласточки, чёрные брови. Волосы и правда у неё были чудесные — волнистые, ниже пояса, почти чёрные, с тёплым отливом, всегда пушистые и блестящие, будто она каждый день мыла их дождевой водой!
Отец её, дедушка Григорий, по жизни считался грубым, зловредным человеком; заросший бородой, вечно нечёсаный и пропахший самосадом, который он курил круглый год да и любил он выпить. Казалось, поступает так скверно он кому-то назло, словно два человека, совсем разных, жили в нём и постоянно боролись между собой!
Вот он, после дождя чисто подмёл возле дома и сидит на завалинке, мирно попыхивая своей самокруткой, гладит кошку, которая притулилась рядом, и щурится от солнца, но стоило появиться прохожему, он грубо скидывает кошку на землю и поддав ей больно пинка, начинает задираться.
И только когда появлялась Галя, тот злобный надолго прятался в нём, а добрый, выдохнув почти со стоном: - «доочааа», - пятернёй приглаживал волосы и стряхнув с бороды табачные крошки, расплывался в улыбке, какой-то детской и беззащитной. Его трое старших детей уже давно были взрослые, семейные и редко общались с отцом, наверное, они не замечали в нём того, который был добрый! Когда удавалось ему напиться, он засыпал на полу, раскинув руки, и доча подсовывала ему под голову маленькую старую подушку — любила его. Это был какой-то фантастический сон! Всхрапнув минуту-другую, он вдруг тревожно и громко вскрикивал: - «Агаша!» и жена его, бабка Агафья, тут же радостно отвечала ему: - «Я тут, Гришенька, я коровушку дою...» И так повторялось бесконечно долго, он словно боялся, что она исчезнет, как исчезло бы солнце с неба, и они с дочей останутся во тьме! Она же за это время могла надоить, пожалуй, бочку молока от коровы, которой у них уже давно не было...
Бабка Агафья была невысокого роста, худенькая, но такая ладная, ловкая и лицом светлая — везде, где она появлялась, становилось тепло и радостно! Так же легко и весело она врачевала — загрызала грыжу малым детям, лечила испуг, сглаз снимала и порчу, чирьи зачерчивала и воспаления всякие лечила.
Помню однажды, на зимних каникулах, она заглянула к нам в закуток, где мы, уютно устроившись на Галкиной кровати за занавесочкой, читали книжку. Увидев мой воспалённый, заплывший от созревшего ячменя глаз, она усадила меня на табуреточку посреди горницы и «поплевав» три раза на фигу, стала «колдовать», поднося её к глазу и приговаривая:
- Ячмень-ячмень, НА тебе кукиш!
На кукиш коня купишь,
Конь твой пропадёт -
Ячмень сойдёт!
Дед Григорий смеялся, предлагая по-настоящему поплевать на фигу, но она, не обращая на него внимания, перекрестила меня, затем завязала в платочек пригоршню сушёных берёзовых листьев, наказав чтобы бабушка запарила их и привязала на ночь к глазу; наутро я ликовала — ячмень мой сдулся и теперь оба глаза снова радостно смотрели на белый свет!
Перед тем как врачевать, бабка Агафья всегда «Боженьку» спрашивала может ли ей помочь, если время найдётся, а после благодарила и прощения просила за беспокойство — это было удивительно, что она так разговаривала с Богом, как будто Он постоянно стоял у неё за спиной! Тогда я ещё не знала, что частичка Его в каждом из нас живёт!
Она-то точно знала того добряка, который жил в её Гришеньке и никогда слова худого о нём не сказала!
Последний раз я его видела в самом конце того печального лета, когда умерла бедная Шима и дедку Мишу-золотые руки увезли в дом престарелых, а деревенька наша милая совсем исчезла с лица Земли. Родители купили домик в большом селе, куда мы и переехали, перевезти свой родной они не смогли, он был построен на две семьи и во второй половине когда-то жил дедушкин брат Пётр с семьёй, но сын его получил на войне тяжёлое ранение в голову и вскоре умер. Стариков позднее забрала дочь в город, а свою половину дома они продали чужим людям, которые теперь не захотели её перевозить.
Накануне, за ужином, папа сказал, что завтра будут ломать наш дом, его купил колхоз, чтобы поставить в другой деревне и сделать там начальную школу.
Уже все переехали и дома свои перевезли, только наш возвышался на горке и высоком фундаменте. Шесть больших окон-глаз с голубыми резными наличниками, отражая небо, испуганно и печально смотрели на всё, что по-прежнему спокойно раскинулось вокруг — дорога, огороды, берёзовый лес за ними, пруд под горой и речка и колодец с высоким журавлём, даже большая лавка ещё стояла там, только никто уже не сидел на ней...
Бабушка тихо поплакала, а я рано утром поехала на велосипеде попрощаться с нашим родным домом. Без хозяйственных построек, заборов и ворот он показался мне таким брошенным и одиноким, что на сердце защемило и подступили слёзы.
Двери были открыты и прохлада осенней ночи наполнила дом, но поднявшееся солнышко уже струилось в окна, согревая пол и стены. Дом обрадовался мне, отозвался звонким эхом, заиграл солнечными бликами на крашеном полу цвета пасхального яичка. Присев на широкий голубой подоконник, я поведала ему всё, что хотела сказать, попросила прощения за то, что мы его оставили, прочитала о нём стишок, сочинённый вчера вечером и передала привет от бабушки, которую знал он и любил дольше всех!
Поглаживая деревянные ступеньки высокого крыльца, которые успели уже загладиться, но совсем не износились, ведь дому недавно только сорок лет исполнилось, я успокоила его, чтобы не боялся — его снова построят, только в другой деревне и будет много ребятишек учиться в нём, будет весело...
Выйдя из дома, я хотела сразу уехать, чтобы не смотреть как станут ломать его, но тут увидела как в гору, опираясь на палку, тяжело поднимался дед Григорий.
Под горой, за речкой стоял ещё их домик, только теперь я заметила как почернел он от времени и в землю врос, похожий на старый пень от огромного дерева. Этот дом, когда-то добротный, из толстых брёвен, с тремя окошками в улицу, достался ему от деда и теперь ломать его и переезжать куда-то он наотрез отказался.
Сейчас, прижавшись спиной к пряслу нашего огорода, он замер, будто не верил что можно сломать такой дом; возможно, он находился теперь в другом измерении — там он был молодым и здоровым, только что он привёз в дом молодую жену, такую радостную и весёлую; он боялся, что она заскучает на малолюдной старой заимке, после большой деревни, где она жила. Но случилось чудо, в это время приехали сюда из большого села пятеро братьев Бернатовских с семьями, чтобы поставить здесь свои дома, это были внуки Бернарда Герьятович, сосланного в Сибирь в середине девятнадцатого века из Литвы. И закипела здесь бурная радостная жизнь — началось созидание нового Пространства!
И только когда сверху упало первое мощное бревно и загудело, зазвенело, посылая вибрации своей энергии всему окружающему, он вздрогнул, словно услышал его гулкий голос и опустился на колени!
Лицо деда страшно исказилось, отражая разочарование, обиду и невыразимую печаль, словно отняли у него последнюю надежду на жизнь!
Он плотно зажмурил глаза, пытаясь удержать там свои слёзы, но они прорвались, заливая потоком его лицо и бороду. Тогда и я дала волю своим рыданиям, застывшим в моём неопытном ранимом сердце!
Наверное, оттого что я дружила с его дочей, он немного любил меня и доверил мне свои чувства, которые не смог сдержать! Но как же Я любила его в тот момент и была благодарна, что показал мне так близко того прекрасного, который жил в нём!
Неслышно подошла бабка Агафья и, встав за его спиной, стала гладить его по голове, как больно ушибленного ребёнка, утирая фартуком его мокрое лицо.
- Пойдёмте, миленькие мои, я лапшички накатала, горяченького похлебаете - на душе легче станет...
Но не перезимовал дед Григорий той первой зимы, когда все разъехались, к тому же и доча его, которую он любил безума, закончив школу, уехала в новый город Ангарск, который строился тогда на берегу Ангары. Вот как бывает — совсем неожиданно откроются перед тобой сокровища чьей-то Души и Сердце скажет тебе: - «Будь чутким!»
Однако, я совсем отвлеклась от той волшебной встречи с Божьим Странником!
В тот раз все наши девчонки получили по паре атласных лент и радости не было конца! Косоплётки, которые мы заплетали в свои косички, совсем не радовали и не украшали нас — это такие полоски ткани, которые со временем превращались в неприглядные верёвочки, которые хотелось спрятать в волосах. К тому же, «косоплёткой» в деревне называли женщину, которая любила посплетничать!
Через некоторое время мы уже щебетали весёлой стайкой, заплетённые все в две косички с нарядными бантиками за ушами — такая мода была! Мне достались голубые — под цвет моих глаз «небесной синевы»!
Однажды он подарил мне голубой камушек, обкатанный водой, сказал что нашёл его на берегу океана; я ещё не знала тогда, что бывают в природе такие разноцветные камни, поэтому он казался мне чудом, будто кусочек неба упал в океан и застыл там!
Он рассказал нам тогда много интересного про камни, что они живые и очень древние, что могут помогать человеку, лечить его, а могут и наказывать за плохие поступки.
Мой камушек оказался бирюзой и стал талисманом моим, а через много лет он положил начало моей небольшой коллекции камней.
Ещё была у меня от него маленькая перламутровая ракушка — витая, изящная, молочного цвета внутри и просвечивала, если смотреть на свет, особенно на солнце! В какое-то время она у меня исчезла, я печалилась, но вспомнила о ней когда уже работала художником по фарфору, который стал любовью всей моей жизни. Возможно, та перламутровая полупрозрачная ракушечка и привела меня к фарфору, который так похож на неё!
Хочу ещё рассказать необыкновенную историю одного мальчика, которая была связана с Божьим Странником; его звали Паша и был он всего на год младше меня, но такой маленький и худенький, только большие карие глаза его на бледном лице светились как угольки, подтверждая что искра жизни в нём готова разгореться в полную силу. Он похож был на хилое деревце, у которого повредили корни и требовало оно особой заботы и внимания. Но мать его, тётка Степанида, сама была такая слабая и беспомощная, что удивительно было как они выживают.
Отец Пашин умер или погиб, когда он был ещё совсем маленький, и мать его от испуга, что не сможет выжить без него и вырастить сына, который был поздним ребёнком у них, совсем руки опустила и духом пала; вот тогда хвороба и одолела её. К нам на заимку их поселили прошлой осенью, совсем обнищавших и больных, и перезимовали они только благодаря сердобольности наших заимских. Как-то так удивительно сложилось что жители нашей деревушки из девятнадцати домов жили одной дружной семьёй и помогали друг другу выжить, как бы у кого судьба не сложилась.
После войны поселили у нас две семьи из Украины, отец моей подруги Ольки служил там у немцев; бабушка рассказывала как участковый привёз их зимой на санях и, высадив у пустого промёрзшего дома, уехал. Тут же собралась вся деревня и бабы заплакали, глядя на горемык, двое детей было с ними — девочка лет пяти и грудной ребёнок на руках отца, завёрнутый в его верхнюю одежду и туго завязанный верёвочкой. Мать еле держалась на ногах, казалось, что она не падает только потому, что девочка крепко держит её за руку!
Без лишних разговоров, подхватили и повели их в тёплую избу. Ребёнок от голода был едва живой и даже плакать не мог, потому как у матери от недоедания почти не было молока. Пока бегали за тёткой Ниной, кормящей матерью, Шима растёрла застывшее тельце девочки каким-то согревающим маслом и завернули её в сухую нагретую простыню. Почувствовав грудное молоко, она затрепетала, пытаясь, собрав все силы, ухватиться за сосок, но сладкое тёплое молочко само потекло в изголодавшийся ротик, пробуждая в ней пламя жизни, дарованное Богом...
На полу, прижавшись к ногам кормилицы, плакала от счастья мать её и тётка Нина, со светлым лицом и сияющими глазами цвета незабудки, радостно смотрела на всех, будто исполнила она теперь то, для чего и родилась на Белый свет!
Её молодой муж за полгода до окончания войны вернулся с фронта на одной ноге и теперь она выкармливала своего первенца, но окажись сейчас здесь немецкая мать с умирающим ребёнком на руках и его приложила бы она к своей груди, чтобы спасти ему жизнь...
Через какое-то время это была уже большая дружная и трудолюбивая семья; в Сибири народилось у них ещё четверо детей, а та малышка, Марийка, которую выхаживали всей деревней, выросла красивой девушкой, доброй и весёлой!
Помню, в их домике, в светлом углу, стояла на полочке небольшая иконка Божьей Матери, увенчанная вышитым рушником — всё, что осталось на память о родине и, возможно, давало надежду им на возвращение домой. И они попытались, собравшись с духом, вернуться на Украину в тот год, когда деревеньку нашу «ликвидировали» и все переезжали в большое село.
Но, к сожалению, их там не приняли, не забыли и не простили военного прошлого...
И, перезимовав, по весне они вернулись обратно, тогда собрались наши заимские и поддержали их как могли; вскоре на окнах снова стояли цветочки, которые тётя Надя перед отъездом раздарила нашим женщинам, а в переднем уголке уютно устроилась иконка и рушник, обвязанный кружевами, всё такой же красивый, напоминающий цветущий палисадник у белой хаты...
Простите, опять отвлеклась!
В ту весну Пашка мог выходить на улицу, ему достались ботинки от моего старшего брата, которые я решительно отказалась донашивать из-за того, что они были совсем «мужицкие». Сейчас я заметила, что он сначала смотрел в окно, а потом вышел и сел на завалинку, неотрывно наблюдая как мы веселимся на лавке. Мне стало так больно, что он там один сидит, печальный и я тихо попросила Странника:
- Помоги Пашке, чтобы он не умер, ты же волшебник...
И он, посадив себе на спину кого-то из малышей, поскакал к Пашке, изображая весёлую лошадку, а мы дружно поскакали следом за ним! Присев у его ног, он спросил:
- Это ты будешь Павел? - Пашка робко кивнул головой, - конь вороной прискакал за тобой, - и он подставил ему свою спину; тут парнишка наш отчаянно ухватил его за шею и намертво приклеился к его спине! Наверное, именно так утопающий хватается за соломинку!
Получив гостинцы вместе со всеми, он только понюхал их и крепко зажал пакетик в руках,
- Мамке надо, - прошептал он, опустив голову.
Склонившись над своей торбой, Божий Странник пытался чего-то найти там и наконец достал аккуратно свёрнутый в трубочку «палевый» платок — это такой милый русский платочек на голову цвета топлёного молока, по всему полю на нём раскиданы маленькие букетики, а по краям и особенно в уголках - крупные красивые букеты!
- Вот, подаришь своей мамке, - лицо Пашки озарилось такой радостью, что на мгновение румянец вспыхнул на его болезненном лице, но тут же он замотал головой:
- Нет-нет, мамка сердиться будет, скажет, что я взял это без спросу!
Я увидела как заблестели слёзы в глазах Странника и через какое-то мгновение испарились; думаю, это просияло его восхищение Силой Духа, которая жила в слабом теле этого мальчика!
- Ты можешь это заработать, пойдёшь ко мне в подпаски?
Ох и счастливый день был сегодня у Пашки, мне даже показалось, что он сразу сильнее стал и выше ростом — всё оттого, что кто-то поверил в него!
Конечно, все понимали, что плохой из Пашки помощник, но если Божий Странник так задумал, значит есть в этом важный смысл какой-то...
Так и получилось — к концу лета вышел из Пашки-заморыша крепкий ловкий мальчишка! Голова его очистилась от надоедливой золотухи, он загорел и тело налилось упругой силой, а главное, в глазах его теперь постоянно светилась радостная вера в себя!
Он и тётку Степаниду на ноги поставил, ожила она и уверенность обрела, видя возрождение сына своего!
Переговорив с ней и оглядев их хозяйство, он как-то вечером сказал нам, что хорошо бы всем вместе помочь Пашке и его больной матери посадить огород, чтобы зимой не голодали. Тут же составили список кто какие семена принесёт, а картошку на посадку решили собрать все вместе
- Лёгкий хлеб мало силы даёт и поэтому лучше научить или помочь человеку самому добывать его, чем просто давать, - так учил нас Божий Странник.
Надо было видеть счастливое лицо тётки Степаниды и сияющие радостью глаза Пашки, когда в огороде у них всего наросло — выстроившись рядком, из-за прясла выглядывали большеголовые подсолнухи и оранжевые тыквы к концу лета расселились по всему огороду, наросло капусты, репы, картошки...
А главное, Пашка так радовался, что может теперь сам угостить своих друзей молодыми огурчиками и сладким горохом! Поначалу он на пастбище был кашеваром, думаю, пастух тут решил поймать двух зайцев — откормить его, чтобы силы вернулись и научить еду готовить, находить пропитание в природе.
В Сибири не растут никакие фрукты, но в лесах очень много разных грибов, которые на зиму солят и сушат, а так же ценных ягод, богатых витаминами, и целебных трав для чая.
В то лето у Пашки было много работы. Узнав, что он пропустил год занятий в школе, Божий Странник организовал ему школу под открытым небом. Старшие девочки с радостью исполняли роль строгих учительниц, а Пашка был старательным и смышлёным учеником; и вскоре он, перемазанный чернилами, ловко щёлкал задачки и примеры, выразительно читал стихи и писал диктанты. А старший учитель учил его обо всём размышлять и самому принимать, когда надо, решения. К тому же, у Пашки оказался прекрасный слух и он быстро научился играть на флейте, которую и получил в подарок от Странника.
Жизнь раскидала нас по городам и весям, закружила и наполнила суетой, как только ОНА это умеет! Я знала, что Павел закончил мореходку и уехал на Дальний Восток, его мама к тому времени уже умерла. Часто вспоминала я его, как и Божьего Странника — был для меня это такой яркий пример спасения маленькой человеческой души; как важно подставить плечо, подать руку ослабшему телу, чтобы Душа его взлетела...
Когда мне было уже за сорок, чудесным образом я получила в подарок встречу с ним.
Однажды, приехав навестить родителей, я пошла прибрать могилку моей милой бабушки; был солнечный день начала лета, птицы щебетали, пахло нежной травой и тихо шумел лес, рассеивая пыльцу цветущих сосен. Так напомнило мне это состояние покоя светлое детство и нашу деревеньку. И вдруг, я так явно услышала мелодию Божьего Странника, его флейту!
Я замерла, поражённая таким чудом, ожидая, что песенка вот-вот оборвётся, но она всё лилась и лилась, словно рассказывала кому-то о самом сокровенном.
Радостно побежала я на её голос и увидела сидящего на скамеечке высокого красивого мужчину, играющего на флейте!
- Пашка, - выдохнула я, а он совсем не удивился.
- Это волшебница флейта, только я вспомнил о тебе, как ты сразу появилась!
Он сгрёб меня в охапку и слегка подкинул над головой как ребёнка — так подкидывал его в детстве Божий Странник, чтобы показать ему небо! Мы долго сидели с ним на могилке его матери и вспоминали детство, он признался, что я была его любимой учительницей по рисованию, всегда хвалила и ставила одни пятёрки.
- Ты ничего не слышала о НЁМ?
- Нет. Может, ОН был Ангелом нашим — всё, что надо, сделал для нас и улетел в другие Миры...
- Наверное так и есть, других спасает теперь!
А Пашка стал капитаном дальнего плаванья, у него любимая жена, двое детей, много друзей. Он пишет стихи, играет на гитаре и просто настоящий человек — несуетливый и добрый, основательный и надёжный!