Алиса вытянулась на подиуме, делая упражнение ножницы для ног. Четыре сеанса выстоять тяжело. Ополоснулась из шланга в яме для замешивания глины, встряхнулась. Чтобы прийти в норму, философствовала под чашечку кофе, размахивая сигаретой, меняя интонации и маски на лице в зависимости от текста.
- Однако же, ты, невыносимая зануда, - заключил Тимей, дослушав чтение Алисы. - Барышня ты чувственная, а пророчишь себе брак по расчету, а мне дурку. Такими ты видишь нас через двадцать лет? Я прагматик, разве я похож на богемного сумасшедшего? У нас есть все для работы, даже мастерская, хоть и без окон! Талоны, сыр колбасный - кусочек, семьи, дети. И талантов нам не занимать. Образы, можно сказать, удачные. И, если бы это не было списано с натуры, с моей шкуры, я бы похвалил. Зачем ты дала склочные характеры моим женам? Я стараюсь не выяснять отношений. Зачем?! Время терять нецелесообразно.
Алиса уже отдохнула, показала Тимею чистые страницы и расхохоталась. Черновиков не было.
- Тим, озарение нахлынуло, но так складно, что запишу, пожалуй. Ты подарил мне нестираемую, сияющую улыбку, мерцающую в глазах. Бесценное украшение - улыбка. Сварим макарон, я запишу, набросаешь портретик, а завтра выйду на Арбат, постою, вдруг уйдет что-то, все равно каникулы. А я талоны свекровке отдаю, не удается ничего отоварить. И потом, спасибо за критику. Конечно, имена подберу другие. Хорошо, что у нас нет знакомых Антонов, поэтому пусть останется соперник, без него ни один роман не бывает. Образ собирательный, что тут нового, кроме декораций, если речь о творческой судьбе? Разумеется, судьба трагична, иного не дано. Хоть зарекайся читать своим, ты художник или как?! Не можешь абстрагироваться от личного?
- Ну, прости, меня это как-то сразу зацепило, что мы можем стать чужими, что случается, конечно, записывай, как есть – как хочешь. Как-то вдруг обидно стало, что мы вдруг расстанемся по глупому стечению обстоятельств, хотя история правдоподобная в духе нашего времени.
- Проецировать на себя образы героев – удел читателя, а не вдохновителя. Мы есть, запишу и будем жить вечно. А пока я одна с портретов смотрю в бесконечность.
- Однако же, Аля, откуда в тебе столько минора, что проза, что стихи?
- От избытка вдохновения. В прозе мне грустно за тех, кто не любил, кого не любят, мне всегда жаль таких, а других я что-то не вижу. Я слепая?
- Я-то всегда нахожу прекрасное, разве я показываю зрителю отсутствие гармонии в мире? Грусти и так предостаточно в нашей стране, истории. И зачем я тебе это говорю, ты же сама лучше меня знаешь. Перестань смотреть долу, смотри на звезды. Нет звезд, мало света? Зажги свой огненный ветер, только без грязи.
После условного стука, вошел Федор Федорович. Раздеваясь за дверью, сразу начал допрос:
- Мы сегодня остаемся или тебя дома ждут?
- Нас всегда дома ждут. Значит, дождутся.
«Дядя Федор» редкий гость, случайно оказался в районе, замерз в очереди на техосмотр и заехал по нужде. Он не пропустил ни один мольберт без замечания.
- Вот, значит, как профессор учит будущих абитуриентов?! Как можно не увидеть такой пропорциональной – безупречно классической фигуры? Ты просил их взять на карандаш девять голов по вертикали? И это четыре часа упорного стояния! Кстати, я тут на Кутузовском урвал половинку черного хлеба, банку килек в томате и какого-то вина. Целый день на ветру, из дома тоже взять нечего. Я и говорю, Алинька, нет талантов, кроме нас, чудаков.
Тимей расстелил матрас на подиуме, накидал подушек, закрепил задник на стене. Поставил электроплитку, протянул провод удлинителя к розетке. Алиса принесла кастрюльку с водой, побродила между мольбертами учеников.
- Ничего примечательного, - согласилась она с Федором.
Они театрально восторженно разглядывали друг друга, с закрыванием лица ладонью: «Нет, не верю! Вы ли это дядя Федор почтили нас?!» - Затем церемонно расцеловались троекратно в щеки. Дядя Федор вновь развел руки, словно для объятий, приговаривая: «Шикарная натура! Шедевральная натура! Просто уникальная в каждой черточке! А они простых пропорций не увидели. Ну, никуда не годится!»
Он возвел ее на подиум, поцеловал руку с чувством и проскакал по ступенькам, как мальчик. Федор Федорович был коллегой и другом Тимея, преподавал промышленный дизайн, но живопись любил наравне с графикой. Поджарый, ловкий, среднего роста, с аккуратно-стриженной шкиперской бородкой, спокойный вдумчивый взгляд серых глаз, с классическими чертами лица потомственного интеллигента, любитель классики, – он всегда казался молодым человеком, хотя уже с удовольствием ждал выхода на пенсию, чтобы писать для души. Единственное, что у него не ладилось, так сбывать заказы, никак он не мог примириться с тем, что нужно уступать клиенту, даже если он дуб дубом в искусстве.
Алиса устроилась на матрасе с ногами, с папкой чистой бумаги на коленях, поискала ручку вокруг, нашла карандаш. Тимей принес развесные спагетти, расправил ворот халата, затем обнажил плечи, долго выбирал ракурс, взглядом спрашивая дядю Федора, и они принялись за наброски. Алиса строчила скорописью, взглядывая с ехидцей на Тимея, и чем пристальней был его взгляд, тем откровенней ее глаза выражали безудержное желание, умело сверкающее в очередном портрете.
- Мастер.
- Профи, - возражал он, взмахивая карандашом кверху, - Аля, вода кипит, засыпай.
- Я не Маргарита, увы, засыплю, мой господин.
Горячая крышка с грохотом прокатилась по доскам. Тимей, досадуя, покачал головой.
- Карандашом надо работать, карандашиком!
- Пробочку от вина надо подрезать и вставить под ручку, чтобы не обжигаться, не помнить о мелочах, дома я никогда не обжигаюсь. Соберу все крышки, попрошу благоверного обезопасить меня...
- От чего, от жара души или от меня?
- От тебя не спасешься. Ты везде и во всем. Мы неделимы, друг мой!
- Поменьше пафоса и я тебе поверю, - рассмеялся Тим, а дядя Федор постукиванием карандаша отсчитывал паузу в работе.
- Желанная, ты нас с ума сводишь.
Алиса отстранилась, помешала в кастрюльке и вздохнула.
- Господа, или макароны или наброски... Страсть у вас умопомрачительная. В повседневности так не бывает. Не можем мы прожить всю жизнь в наивысшей точке кипения, а иначе, боюсь, все будет пресным. Забег по вертикали, а финиш печален. Не складен быт, не краток век.
- Мой друг писатель и поэт Аля! Мы живем многими жизнями, записываем, Федор, зарисовываем наше бессмертие. Мы колдуем!
- Если колдовство закипело в кастрюле, можно выключить плитку и накрыть крышкой. Стоп, Аля, я сам накрою. Такие макароны не надо промывать, но съедать лучше сразу, ибо завтра их придется резать. Но! Если было бы масло и холодильник, то завтра могли бы просто подогреть.
- Говорят, любовник не может быть другом, впрочем, как и муж.
- Дураки пусть говорят, Аля! Ты меня пугаешь сегодня. Забудь записанное. Это хороший сюжет в память о скульпторе Онисиме – я понял, но пусть будет сие срисовано не с нас! Очень прошу, не проецируй это на нас или от нас в будущее. Я не мистик, но мне как-то стало не по себе, словно перед разлукой.
- Я не записывала начало, слишком хорошо запомнилось. Писала продолжение, больше читать не буду. Допишу и сожгу, имею право, как автор. Прости. Вернемся к портрету?
- Уже нет. Есть хочу.
- Рано, дети мои, урок не кончился, еще двадцать минут, и устроим пир. Если есть что-то новое почитать, я возьму с собой. Не слушай этого деспота, Алинька, ты неповторима, ты просто богиня. Египетская богиня, а они были грамотными. Если Алинька пишет грустное, то бездарный мир заслуживает наказания. Автор имеет право, художник – нет. В классике строгие каноны, в литературе новое это предчувствие будущего. Стерка здесь не сработает. Если накатило, значит, надо записать. Крест у нее такой - фиксировать послания сверху. Зачем, почему? Какая нам разница, все равно, не успеем узнать – зачем так, а не иначе.
Мастерская оказалась в древней пятиэтажке с высокими потолками, с каменными ступенями в подвал с улицы и дребезжащей винтовой лестницей внутри. Пахло паровым отоплением и пылью, крыс и блох нет, окон, впрочем, тоже. Антон прошел половину коридора и заметил световой периметр двери, других признаков деятельности не видно.
Учебу на дневном отделении пришлось задвинуть, жена и теща готовы были сожрать его вместе со вторым высшим образованием. Реклама стала внедряться в развалившуюся страну, появился хоть какой-то заработок журналистам. Он бродил по Арбату и воплощал в жизнь прочитанную книгу о маркетинге, рекламе и продвижении продукции. Художники тоже хотели есть, продавать свои работы, но не знали при чем здесь он. Один пожал плечами и согласился просто побеседовать. Дощатая дверь тихо открылась наружу. Его услышали по скрипу половиц, но модель с обнаженной спиной не повернулась, отставила тарелку и запахнулась в халат. Тимей с трудом вспомнил причину визита и отвел место для беседы за грядой мольбертов на скамейке у противоположной стены.
Друзья недовольно переглянулись, остынет же. Дядя Федор подмигнул, и они с Алисой упорхнули в бытовую, закрыли дверь, дабы прикончить трапезу горячей. Тимей быстро расправился с посетителем, только услышав его имя, обещая попробовать себя в небольшом студенческом агентстве.