* Из цикла «Сказания о земле сибирской»
Ворон ворону…
Пролог
В те давние, давние времена, когда на вершинах Саянского Камня* великаны маралы рогами подпирали небо, однажды взвился ввысь, разрезая пронзительную синеву, красавец сапсан. Широко раскинув серповидные крылья, он по-хозяйски осматривал дикую и прекрасную землю безмятежного Хонгорая* в поисках добычи. Там, внизу, спокойно и величаво несли серебряные воды смиренный Абакан и мудрый древний Кем*, к мощной груди которого ненароком прильнула строптивая Туба*.
Но вот один поворот, другой, и Туба отпрянула от старца, вильнула в сторону, как невеста, сбежавшая от богатого, но нелюбого жениха. И свободно устремилась в укромность Минусинской долины. Вольно разлилась среди скалистых отрогов, покрытых хвойным кедрачом, легко побежала через ковыльные степи и одарила светлой улыбкой бегущие навстречу ослепительно белые берёзовые рощи.
И сразу на её изумрудных берегах вспыхнули розовым облаком стаи сказочных фламинго, затрепетали белоснежными крыльями влюблённые пары лебедей. На шелковых травах распушили веером хвосты цвета меди спесивые дрофы. Обольщая своих избранниц, петухи-дрофы нетерпеливо раздували шеи, лихо запрокидывали головы и страстно закатывали глаза. Наконец, стремительно распахнув крылья, обнажали «невестам» нежную белую опушку. Райские игры…
Зорко высматривал добычу царский сокол. Нет, не по силам ему такая крупная дичь. И он разворачивает к скалам, где ютится-прячется дичь помельче. Но тут со стороны гор заклубилась пыль на дороге, послышалось ржание лошадей, стоны женщин и детей. Появились оборванные всадники на изнурённых лошадях, тяжело спешились и повалились ниц в дорожную пыль, громко благодаря Духов, что помогли им вернуться из Джунгарского плена* на родные берега.
Почтенный старец Кечемей, мудрый предводитель рода, повелел установить юрты, да вдруг приметил в небе сапсана, возрадовался и тайно достал из-за пазухи сизого голубя. Быстро привязал к лапке птицы алую ленточку, просительно прохрипел: «Примите, Духи, нашу жертву, ибо хоораи* просят вас о защите и милости». Поцеловал влажный клюв и подкинул птицу в воздух. Негодующим взглядом провожали его измученные голодом взрослые и дети: «Как так? Еду утаил. Или с брюхом старик не дружит?»
Молнией ринулся на жертвенного голубя сапсан, сбил его когтистыми лапами, на лету оторвал клювом голову, отбросил и цепко понёс трепещущее тельце в своё высокое гнездовье. А на землю, рядом с худосочным парнишкой, вдруг падает в траву окровавленная головка сизаря. Не успел малой сцапать нечаянную милость небес, как на него ястребом налетел старец, резко выхватил добычу, развернулся к реке и бросил жертвенный кусок в бурные, тёмные воды.
И пал на колени перед народом - страдальцем седой Кечемей: «Да простят меня Духи предков, и вы, сородичи, простите. Нет у нас сейчас достойной жертвы - ни быков, ни овец, ни коней. Остались одни клячи, без которых нам не прожить. А защитить род некому. Вы знаете, что жестокие воины китайского генерала Цэбэнджаба убили нашего шамана и почти всех мужчин. Лишь двадцать луков осталось. И только малый голубок, утаённый от вас и принесённый в жертву, мог бы умилостивить духов этой благословенной земли. Просите и вы, молите о возрождении рода. Пусть будет вечным народ хоорай и нескончаемым его скот!»
Вздохнул с облегчением старец и первым пополз до ближней берёзы, растущей на берегу. Прижался к стволу влажной от слёз щекой, начал вязать синюю и белую ленточки и молить Духа Воды, обещая в первый же праздник жертвоприношения Суг тайыг воздать сполна: спустить по течению на плоту из девяти брёвен более достойную жертву - годовалого бычка и трёх черноголовых ягнят. Всё как положено.
Надрывно всхлипнул старик и поднялся с колен уже не рабом, а законным хозяином окрестных владений.
С тех пор и повелась история земель Тубинских и рода Качинской думы -народа, чем-то схожего нравом с гордой непокорной рекой и кряжистыми кедрами, что намертво и навеки вросли корнями в её крутые скалистые берега…
Часть первая. «Правая рука в жире, левая - в сале» *.
Это было в середине восемнадцатого века. Властное Джунгарское ханство распалось, и набеги коварных врагов на лакомый Хонгорай ушли в прошлое. Отступились от этих земель и Монголия с Китаем, потому что к этому времени над хонгорцами* покровительственно распростёр мощные крылья двуглавый орёл самодержавной России. В Хонгорае воцарился благословенный мир. Покойно текла полноводная Туба. В прозрачной воде теснилась-играла икряная рыба. По берегам, богатым сочными травами, бродили тучные стада коров, отары овец и табуны лошадей. В таёжных предгорьях вдосыть кишела дичь. Хватало места и людям в щедрой долине, хотя улус от улуса стоял всего на расстоянии крика.
И всё бы так, да не так. Ушла напасть от внешней «хворобы», да не минула собственной «утробы» …
В одном улусе жил да властвовал наследственный князец Курага. Правителем он был жестоким, но не особо мудрым к своим зрелым годам. К тому же любил сладко и жирно поесть, вволю попить хмельной араки, мягко поспать. И желательно не одному.
Однажды князец, как всегда пополудни, сидел в юрте на своей мужской половине за низким расписным столиком, подогнув ноги в широких плисовых штанах, и шумно швыргал* в себя наваристый мясной бульон из фарфоровой чашки. Вскоре он ослабил поярковый* шнурок розовой парчовой рубахи, и старшая жена угодливо поставила перед ним деревянное корытце с кусками отварного запашистого бараньего мяса. А сердце, печень, сычуг положила отдельно в большую глиняную тарелку. Но князь даже не бросил на неё милостивого взгляда. Только рыгнул в знак удовольствия. Не радовала его больше увядшая красавица Абахай*, хоть и нарядилась ради него в своё лучшее ситцевое платье и украсила когда-то милые мужнину сердцу ушки затейливыми кольцами медных серёжек. Зазывно печально позвякивали коралловые бусинки о полурублёвые монетки, несмело напоминая о том, что вот уже двенадцать лун сменилось, а в юрте Абахай супружеская постель оставалась холодна.
Курага обглодал смачно первый шейный позвонок и по обычаю пробормотал под нос: «Ты, вожак чёрной головы, самый младший из позвонков, защити в трудную минуту. Упаду - не покалечь. И от моровой* прошу сберечь». Отодрал по-волчьи острыми зубами маленький кусочек мяса и швырнул его в очаг: «Твоя доля, Дух огня». Алчно посмотрел на тарелку сметанной каши «потхы», пахучей, нежной, с обильным коровьим маслом наверху. Потянулся было жирными руками к ней, но Абахай предупредительно протянула мужу тряпицу. Супруг скривился на несвежую ветошь, свирепо глянул на жену и молча швырнул тряпку в сторону. Поняв, что оплошала, Абахай виновато протянула ему другую. Курага - ни слова, ни полслова. Только продолжал жадно хлебать и мысленно честить старшую жену: «Ссохшийся бурдюк* с жёлтыми костями! Ишь, вырядилась! Да толку-то! Чадящая головня! Ни света от тебя, ни тепла». - Вытер сальные пальцы, ещё больше сузил заплывшие глаза: «Кобыла нежерёбая! Тужилась, тужилась, а батыра так и не родила. Сподобилась только на девку, и то на одну» …
И он покосился на свою дочь, что сидела на женской половине юрты. Шестнадцатилетняя Побырган внимательно наблюдала за отцом из-под пушистых ресниц, так похожих на крошечные беличьи хвостики. Карие глазёнки на милом личике лукаво зыркали то на отца, то на мать. Следила, чтобы тот ненароком не обидел мать, и не надсмехалась над ней юная соперница Айго. Кураге да не знать любимую доченьку? Потому - то в её присутствии крепко держал на привязи свой брехливый язык: «Вот лиса, наверняка запомнит, улучит момент и исподтишка отомстит. И всё это с ясной и невинной улыбочкой. Не девка, а зловредный дух Айна! * Всем взяла, да всё одно не батыр. Ну, и какой я без наследника бег*?»
Не удержался и с надеждой обласкал маслеными глазками вторую, молодую жену. При этом сытно причмокнул, облизав мясистые губы: «Булочка моя сладкая, пышная, так бы и съел! Прелестница Айго! Заря моя, лунный свет ночей, услада чресл моих»! И запил сладострастное волнение крепкой аракой.*
А «заря его сердца», услада дряхлеющих чресл, сидела, капризно надув губки, и нежными пальчиками ковырялась в еде. Притворялась, что её прямо-таки воротит от пресного сыра. Имела право. Ибо под серебристо-голубым подолом шёлкового платья едва-едва, но уже наметился животик. И Айго пребывала в полной уверенности, что родит господину сына. Даже двух. Потому что сегодня утром ей попалось яйцо с двумя желтками, и она воровато его съела. Теперь, на правах беременной, требует себе то кровяную колбасу, то пенки варёного молока и даже запретное для всех женщин мясо с лопатки. Височные подвески на ней - не медные, как у Абахай, а серебряные, с двуглавыми рублёвиками и шелковыми кисточками. И каждая соединяется на груди фигурной и тоже серебряной цепочкой. Особый знак благосклонности повелителя.
Сыт и доволен Курага. Возблагодарил за пищу высшие силы, тяжело поднялся и вышел из юрты, оборотив щёлки осоловелых глаз ласковым солнечным лучам. Чего ещё желать?
А как открыл глаза, понял сразу чего...
………………………………………………………………………………
* «Правая рука в жире, левая в сале» - хакасская пословица.
*Хонгорай - согласно исследованиям тюркологов слово восходит к географическому обозначению горностепных просторов Минусинской котловины.
*Кем - через Минусинскую котловину протекает одна из великих рек мира – Енисей (по-хакасски «Кем» или «Ким»). Термин «хем» употребляется в широком значении «река», в Хакасии под словом «Кем» (Ким) понимается только Енисей.
*Саянский Камень - Саянский хребет получил свое русское наименование в ХУII веке, когда Россия вступила в контакты с народами Южной Сибири.
*Туба - полноводная река Красноярского края, которая держит свой путь по просторам Минусинской котловины и впадает в Енисей. Русское название реки Тубы происходит от племени тубинцев, обитавших в долине этой реки до вхождения Хонгорая в состав России.
*Джунгарский плен - массовый угон в 1703 году хонгорского населения в Джунгарию. Причиной послужила военная угроза Джунгарии со стороны Китая, который видел в Хонгорае потенциального союзника.
*Хоораи - в языке хакасского фольклора слово хоорай означает всю совокупность людей (в зависимости от контекста может быть и всё человечество, и люди, собравшиеся в одном месте).
*Моровая - моровая язва или чума, известная как чёрная смерть - острая бактериальная инфекция. Её вызывают бактерии, носителями которых являются крысы и другие грызуны. Человеку передается через укус инфицированной блохи или воздушно-капельным путём.
*Поярковый - изготовленный из поярка, шерсти первой стрижки молодой овцы.
*Бурдюк - кожаный мешок для жидкостей.
*Айна - злобный дух Среднего мира.
*Чайзана - родовой староста. В обязанности чайзаны входило вести учёт числа платёжных душ своего рода, разбирать исковые дела и собирать албан (налог)
*Бег - глава степной думы (родоначальник). Они выбирались пожизненно из среды байства. Назначение бега утверждалось генерал-губернатором Восточной Сибири. Бегам подчинялись* чайзаны, возглавлявшие административные роды.
*Швыргать - пить или есть, с шумом втягивая жидкость, шумно хлебать.
Часть вторая. «Красному гостю красное место». *
И увидел князец, что по дороге в аул бредут двое нищих. Впереди - чумазый оборвыш лет двенадцати с древним чатханом* через плечо. За ним – слепой старец, костлявая рука которого судорожно цеплялась за другое плечо мальца. Облачённый в ровдужную рубаху, запылённую, вытертую временем хламидку из лосиной шкуры, подпоясанную грязной бечёвкой, старец едва волочил худые ноги в пыльных дырявых сагырах.*
«О-о-о! Да это ж хайджа, народный сказитель! Вот кто мне нужен!» - Воскликнул Курага, вдруг вспомнив, что слышал об одном знатном чайзане* Сагайской степной думы, у которого прижился прикормленный хайджа и на всю степь славит благодетеля в своих богатырских сказаниях. – «Я, сиятельный Курага, не какой-то там чайзана, а наследный бег! Мне и почёт особый!» Повернулся, кликнул прислугу и приказал позвать сказителя в юрту. А сам занял почётное хозяйское место. Осторожно, с помощью мальца, переступил порог бродячий певец - высокий костлявый старик с грязными сивыми космами. Его впалые, тусклые, неподвижные глаза замерли на юной Айго. Та тихонько взвизгнула и прикрыла выпуклый животик ладошками, боясь сглаза. Дочь Побырган во все глаза уставилась на слепого хайджу, даже рот забыла закрыть. Курага повёл бровью, и покорная Абахай со вздохом приняла из рук оборвыша почерневший от времени чатхан. Бережно положила на сундук. Предложила омыть руки и пошла за кувшином.
Пригляделся князец, засомневался: «Поспешил я, однако. Больно дряхл старик. Поди, имени своего не помнит, не то, чтоб алыптыг нымахи* сочинять. Стоит ли тратиться? Понятно, что «старый человек - убыль в пище», а ещё и голодранцы понабегут со всего улуса на дармовое угощение. Известное дело, имя гостя с желудками соседей повязано. Ну, да делать нечего. Обычай предков! А прогонишь, мигом сплетни облетят степь: мол, скуп бег, не уважил хайджу, обидел почтенного старца. Не зря говорят: «Возраст пожилого проклянёт невежу». Он повернул голову к очагу, закрыл на миг глаза, взмолился: «Чалбах-тес, хозяйка очага, отврати меня от беды!»
И перевёл взгляд на подростка. У того на рожице изумление. Ещё никогда не видал бродяжка такой огромной войлочной юрты, такого богатого убранства. На женской половине - изящные буфетные полки, полнёхонькие китайской фарфоровой посуды. На мужской половине – широкая деревянная кровать, покрытая тёплым собольим одеялом, с алым шёлковым покрывалом и вышитыми пуховыми подушками. А над кроватью - яркий узорчатый ковёр и золотистый парчовый полог. Рядом – валуны кованых сундуков с байским добром.
«Да, да - подстёгивал удивление оборвыша Курага: - И скота у меня великое множество. И земли немеряно. И клеймённых моим перстнем* «рабов» тьма. Кошма богата, да не для твоего брата, серая кость»*
И Курага стрельнул глазами в сторону мальчишки. Понятливая Абахай, брезгливо тыча пальцами в спину, выпроводила поводыря в юрту для слуг. Отдышливо пыхтя, бег поднялся навстречу уважаемому гостю и в знак особого почёта поприветствовал поднятыми вверх руками. Елейно поинтересовался:
- Позвольте узнать Ваше почтенное имя?
- Я – Ойдан, народный сказитель горловым пением «хай».* - Едва слышно произнёс старец, точно прошелестел листьями овеянный тихим ветерком корявый улусный осокорь.
«Ага,- прикинул в уме Курага,- Ойдан - мудрый, значит». И на всякий случай польстил:
- Называемое Вами имя прославлено в народе.
И бег услужливо, под локоточек, провёл старика на почётное место и усадил на белую кошму по правую руку. Любезно продолжил:
- Благополучен ли был ваш путь, и как Ваше здоровье?
А сам с ехидцей подумал: «Поди-ка, народный любимец, ты досыта только из собачьих чашек хлебал да лизал чёрную сажу у чужих очагов. Вон как глаза запали, а ноздри от голода слиплись. И без того видать, что не сегодня-завтра где-нибудь в пути околеешь».
Хайджа, точно угадав его мысли, мягко улыбнулся:
- Спасибо. Больной крепок душой. А скрипучее дерево под ветром шатается, да не скоро валится.
У Кураги сердце захолонуло: «Слеп старик, а мысли читает. Знать, сам Эрликхан, правитель Нижнего мира, ему помогает. Струхнул бег и ещё угодливей пожелал прозорливцу:
- Да будет путь Ваш бесконечным!
Старец слегка поклонился:
- Да будет очаг ваш вечным! Пусть преумножится скот вашей земли!
- Надолго ли, уважаемый хайджа, в наши места?
- В месте, где голодал, не оставался больше суток, а в месте, где сытно кормили, задерживался и на девять. - Намекнул сказитель.
Князец всё понял и преподнёс гостю чашу с лучшими кусками отварной баранины. Старик жадно вцепился редкими жёлтыми зубами в духмяное мясо. Он с наслаждением высасывал нежный спинной мозг из позвонков, облизывал жир со скрюченных пальцев. Бег налил пиалу араки и вложил в руку слепца, сухонькую, костистую, похожую на куриную лапку. Но сказитель, принюхавшись к кислому запаху молочной водки, отстранил пиалу и покачал головой:
- Лучше воду пить, чем араку. Пусть имеет человек ясный ум и долгий век! Не угостишь ли, достопочтенный Курага, айраном? * Он для души и тела полезней.
Князец подал айран и осторожно спросил:
- Не порадуете ли вечером наш слух своим мастерством?
- Как пожелаете, высокородный господин. А сейчас позвольте прикорнуть где-нибудь.
Курага приказал слугам помыть старца и уложить отдыхать в юрте Абахай. А ей повелел почтительно исполнять все пожелания хайджи, иначе отведает гнева хозяйской плётки. Дочь и молодую жену он тоже отправил в свои юрты, потому что самому нестерпимо хотелось вздремнуть после сытного обеда. Свычка…
……………………………………………………………………………..
* «Красному гостю красное место» – русская пословица.
*Хайджа - хакасский сказитель-мастер, поющий и повествующий под аккомпанемент народных музыкальных инструментов .
* Ровдужная рубаха - рубаха из ровдуги, замши из лосиной шкуры.
* Сагыры - будничная летняя обувь. Они шились из продымленной сыромятной кожи (сазан, к;н) крупного скота. Подошву, а порой и полностью сагиры делали из толстой шкуры (по-хакасски «сагыр») с крупа лошади.
*Чатхан - музыкальный инструмент хакасов. Длинный полый ящик с концами, загнутыми в виде бараньих рогов. На верхней стороне натянуты 7 или 9 струн из конского волоса, проволоки или бараньих кишок.
*Хай – особый, чисто национальный вид горлового пения.
*Арака - молочная водка. Крепость «араки» была не больше 5-10 градусов..
*Айран - напиток, приготовленный из кислого молока.
*Чайзана - родовой староста. В обязанности чайзаны входило ведение учёта числа платёжных душ своего рода, разбирательство исковых дел и сбор албана*(налога).
*Алыптыг нымахи - героические сказания.
* Каждый князь на своём перстне вырезал монограмму, которой клеймил рабов.
*Серая кость - по своему происхождению население Хонгорая разделялось на «хасха сеок» - белую кость, т.е. аристократию, к которой относились кыргызские князья, и «пора сеок» - серую кость, т.е. плебейское сословие.
………………………………………………………………………………
Часть третья. «Путь нечестного сокрыт» *
Только собрался было возлечь на мягкую и такую желанную сейчас постель, а тут у юрты топот копыт. Вспомнил, что кликнуть некого. Сам, по обычаю, вышел навстречу новому нежданному гостю и, оторопев, рот раззявил: «Вот уж кого не ждал у своего порога, так это бодливого козла Адая! Уж лучше сразу на змею наступить, чем лишний раз встретиться с этим злыднем!»
Но тот, спрыгнув с коня, вдруг покорливо опустился в пыль у ног бега. И точно душистое масло пролилось на душу Кураге: «Ба! Сегодня, поистине, удивительный день! Видать, особое благоволение верхних духов с небес свалилось на меня за почтительный приём дряхлого грязного хайджи!»
И он гордо огляделся по сторонам: все ли улусцы видели, как спесивец Адай обметает чёрными бархатными обшлагами халата княжеские сапоги? И только после этого, скрепя сердце, пригласил бая в юрту к столу испить чаю. Сам кликнул слугу, чтоб тот принёс пресных лепёшек и сладких мучных шариков поорсах.
Трясущейся рукой принимал бай пиалу китайского голубого фарфора, прятал глаза. Сопел и молча дул на горячий чай Курага. Видел, совсем спал с лица Адай. Скулы, точно скальный плитняк, обтянутый тёмной кожей. Под узкими, как лезвие кинжала, недобрыми глазами - чёрные сморщенные мешки горя. Бородёнка совсем поседела.
«Да,- посожелел вдруг князец, - пролетело времечко. Как стриж небо крылом черканул. А ведь каким Адай батыром был! Статный, с широкими, как степь, лопатками, крутые плечи - холмы Хонгорая, чёрные волосы расчёсаны на пробор, заплетены толстою косой в девять прядей. Глаза, как спелая черёмуха. Взор зоркий, ястребиный. Вспыльчивый, как необъезженный жеребец».
Взгрустнул Курага, вспомнив, что с баем они когда-то в молодости закадычными дружками были, не разлей вода. А вот поссорились из-за чепухи. Вздумалось им в шутку меряться богатством: убранством юрт и количеством голов скота. Кичливому Адаю недостало два десятка коней, чтобы восторжествовать над дружком. Пали в тот год, во время весенней оттепели, его наиболее ослабевшие лошади. Снега в тех местах, возле улуса бая, покрылись особенно крепкой ледяной коркой, и кони не смогли тебеневать*. Большой урон принесла торопливая весна. Выходит, над чёрной бедой посмеялся Курага, когда с усмешкой поддел дружка:
- С князем не соревнуйся, с бегом не спорь! Лбы подставляют только дурачки, привыкшие получать щелчки.
Сказанное слово разит, как стрела. Уязвлённый Адай прошипел ему в лицо:
- У паршивой шубы вши злобные, у плохого человека язык злобный. На твоё «дружеское» слово откликнусь эхом. Смех над чужой бедой - великий грех земной. Знать тебя больше не хочу!
Плюнул Кураге под ноги, вскочил на коня и ускакал в свой улус. И с тех пор стали они людьми, съевшими глаза одной коровы*. Один - задириха, другой – не спустиха! Враги!
«Сколько ж воды утекло с тех пор, как мы сидели за одним столом? - Сумрачно размышлял светлейший бег, прихлёбывая душистый чай из узорчатой пиалы. – Крепко же тебя, бай, припекло!»
Курагу так и подмывало укорить, уколоть спесивца Адая, но держал язык в узде. Помнил, как опрометчивая невоздержанность в словах разрушила дружбу молодости. И молча слушал униженные просьбы Адая.
- Солнечный вождь, не возьмёшь ли моего Начина на службу в чазоолы.* Пора соколёнку вручить серебряную нагайку власти. Почти зять он тебе ещё по глухому сговору. Помнишь, мы заключили его на празднике первого айрана, когда дети ещё были в пояснице? *
Морщится бег:
- Богат ты, бай, не менее меня. Родниться с тобой не в урон чести бега. - И тут не удержался, ужалил бывшего дружка. - А вот сынок-то твой, по слухам, совсем непутёвый. Говорят, безмозглый хохотун и беззаботный юнец. Да такой ленивый, что палкой побить дворовую собаку не встанет. А уж об отцовском добре вовсе не радеет. Ему бы только красоваться на гнедом скакуне перед красавицами аула да гоняться за косулями по склонам гор. Короче, - горечь отца, вопли матери. Не так ли, достойный Адай?
Тот ерзанул на месте, чтобы поперечить, но сдержался: сцепил зубы, только холмы скул ещё больше отвердели и потемнели. Потупил глаза, скрыв гневный высверк во взгляде.
- Норовистому коню нужна крепкая узда. – Оправдывал сынка Адай. -Женится - остепенится. А твоя Побырган - девушка разумная, хозяйственная, крошке со стола зря пропасть не даст. Золотая невестка будет, с твёрдым характером. Внутри юрты – женщина, на улицу выйдет - мужчина. Ручки мягкие, а узду держит крепко, в седле держится прочно. Куда направит строптивого коня, туда он и повернёт. В такие ручки не страшно всё добро байское со временем передать. Всё сохранит, всё преумножит!
Задумался Курага: «Верно, Побырган - не чета другим вертихвосткам, без девичьего вздора в расчётливой головке. Не поперечит воле отца, коли брак будет выгодным. Тут уж хоть за пса её отдай. Пойдёт. И собакой будет лаять. Лишь бы пёс тот охранял богатую войлочную юрту, а не берестяной чум». Слушал князец угодливые речи бая и размышлял с подозрением: «Сдаётся мне, что есть у этих льстивых слов, как у шёлкового халата, потайная холщовая изнанка. Уж не дурная ли слава байского сынка заботит Адая?»
И всё же снисходительно сквозь зубы процедил:
- Ну, что ж! Отправляй Начина на службу. А там поглядим»…
……………………………………………………………..
* «Путь нечестного сокрыт» - хакасская пословица.
*Тебеневать – копытить. Во время снежной зимы лошади способны доставать корм из-под снега глубиной до полметра.
* Стали они людьми, съевшими глаза одной коровы .- Некоторые части мяса предназначались только для одного человека. Например, если глаза одной коровы разделят между собой несколько человек, то они станут врагами. Поэтому в народе враждующих людей называют: "Iнек хараа чiскен чон" — "Люди, съевшие глаза одной коровы".
*Чазооолы - низшие рангом башлычества сборщики податей. Они исполняли также полицейские функции. Символом власти чазоола служила серебряная нагайка «тобырчых», которую носил за поясом. В случае необходимости он всегда мог пустить её в ход для наказания виновных. Выбирали чазоолов из байской молодёжи.
.*Глухой сговор - сговор родителей еще не родившихся детей, который назывался «туюх худа» – глухое сватовство.
………………………………………………………………………..
Часть четвёртая. «Где клятва, там и преступление»*
В свисте степного ветра уловил Курага тихий шёпот сплетни: байский сынок Начин совершил грязный проступок. Во время охоты промахнулся в косульку, которую по своей глупости спугнула девчонка - подросток Изире, что бродила по степи с озопом* и копала кандыки*. С досады байчонок сначала отстегал батрацкую замарашку нагайкой, а затем, разгорячившись, подмял под себя. Петухом отряхнулся и дальше поскакал, оставив в траве хнычущую в замурзанный подол соплюху. О содеянном озорник тут же забыл. Стряхнул память о нищенке, как засохшую грязь с копыт коня.
И смутно припомнил Курага, что дело-то совсем худо обернулось! Оказалось, отец Изире, его батрак Адос, недостойный даже лизать жир бараньих кишок с байского стола, посмел требовать за бесчестье своей замухрышки наказания для насильника.
«Ишь ты, шершень кусачий! И не надейся на мою заступу!» - Решил для себя Курага.
А пока грех Начина обсуждался в нижнем суде словесной расправы*, время шло. К высшему суду второй ступени*, которым и управлял сам Курага-бег, выяснилось: забрюхатила Изере. Мать с плачем заплела её девичьи косички в одну жидкую «киджеге*» - знак родительского стыда. И теперь уже для батрацкой дочери - женского одиночества…. на остаток жизни. Кому нужна беднячка с суразёнком* на руках?
А байский сынок жениться отказывается и клянётся суду на клинке кинжала:
- Я не делал греха даже величиной с травинку. Я не совершал ошибки даже величиной с пылинку. Если я говорю неправду, то пусть моя красная душа обрежется красным вечером! Не я расщёлкнул этот кедровый орешек.
Но не степной же ветер надул пузо соплюхе? К тому же случайный свидетель байскому проступку сыскался. Чабан, пасший табун лошадей у склона горы, издали видел, как Начин лупцевал плетью девчонку и рвал на замухрышке тряпьё. Да только и сам побыстрей убрался от греха подале, и скот в другое место перегнал. Но сказанное слово сильнее богатства. Нет горы без волка, и нет народа без закона. Так что не избежать Начину порки в двадцать пять горячих плетей и штрафа. Ибо таков закон степи, его на коне не объедешь. Недостойную для своего знатного рода «добычу» забил байский соколёнок. Но, как говорится, своё горе рождается от себя. Хоть и опозорил отцовские седины Адая сынок, а всё же родная кровь. Наследник. Выручать надо. Штраф для бая - не беда. Много у него в табуне коней. Не моргнув глазом, отдаст одного из них в полном убранстве отцу девчонки. И новую овчинную шубу в придачу пожалует. Но прилюдно пороть байчонка - такого посрамления своему роду бай снести не сможет.
……………………………………………………………………………………
*Озоп- корнекопалка.
*Кандык*- небольшое луковичное растение. Содержит особые жирные кислоты и высшие алифатические спирты. В луковицах кандыка имеются крахмал, белок, глюкоза и слизи. В мае и начале лета хакасские женщины и дети выходили на промысел кандыка (хандых, пис).
*Суд словесной расправы - судебные разбирательства между скотоводами производились сначала в судах первой степени словесной расправы при родовом управлении, а недовольной этим разбирательством стороне предоставлялось право приносить жалобу в суд второй степени. Судебные обязанности исполняли два заседателя, а председательствующим выступал бег. Он вершил все дела, за исключением вопроса о жизни и смерти, который передавался в «сас чарoы» (буквально - лютый суд), т.е. земский суд в г. Минусинске.
*Киджеге - девушка, имевшая внебрачного ребенка – «сурас», была обязана носить одну косу, называвшуюся «киджеге». Заплетала её мать. Если косу не носить, то по местному поверью, несчастье настигнет дом её родителей.
*Суразёнок- внебрачный ребёнок.
………………………………………………………………………………….
Часть пятая. «Змея кружится вокруг тёплого места».
И тут Адай решился, ближе придвинулся к Кураге и, словно невзначай, опустил ему в карман увесистый кошель монет. Курага же сделал вид, что не чувствует, как приятно оттянуло карман халата. А тот тут же следом с поклоном преподнёс дорогой подарочек - поясной нож, стальной, в искусной узорной отделке из свинца и серебра. А чтобы бег по достоинству оценил подношение, на глазах князьца резко согнул лезвие, и, удивительное дело, гибкий клинок не сломался, а, невредимый, звонко, как натянутая тетива лука, распрямился. Курага, не сдержавшись, восхищённо цокнул языком. «Что ни говори, подарок, достойный мужчины!»
- Откуда, почтенный Абай, такой нож у тебя? Редкой работы вещь! Отменное железо!
Адай оживился: сумел-таки угодить бегу. С нарочитой небрежностью сронил:
- Да так, у одного кочевого кузнеца по случаю прикупил. Сказывал он, что за рекой Ирба есть удивительная гора. Вся целиком из железа! Издавна хоораи у ручья Железного роют ямки в земле да руду выкапывают. Железо пожогами выплавляют.
Бег тут же прикинул в уме: «Немалых выгод сулит подарочек. Надо бы на ирбинских подданных ясак наложить не мягкой рухлядью, а железом. Железо в цене дороже собольих и беличьих шкурок». И покосился на заклятого дружка: «Интересно, зачем это Адай проболтался о прибыльном дельце? Скаредней бая в степи трудно сыскать. Быстрей песок засыплет пустые глазницы черепа, лежащего в степи, чем его глаза насытятся видом денег и золота. Хитрый лис! Намеренно распустил свой язык. Как возле норки сурка кружит. Петли вяжет, силки расставляет… Ну, ну, охотничек, смелее!»
А бай, между тем, дальше вкрадчиво плетёт паутину словес:
- Негоже старым приятелям держать сердце друг на друга. Не пора ли в знак примирения породниться? Поставить новую юрту молодым да наделить множеством скота. Тут и раздору пустому конец.
От человеческого языка, говорят, даже камень может расколоться. Задумался Курага: «И впрямь, с чего бы им, двум богатеям, продолжать ариться*? Богаче жениха для Побырган всё равно в здешних местах не сыскать. Начин и собой не дурён, не противен будет. А то, что у парня ветер в голове гуляет, не велика беда. У моей хитромудрой лисоньки ума на двоих хватит. А нравом она и вовсе кремень! Живо приберёт молодца к рукам».
Видя, как взгляд бега помягчел, Адай, наконец, ступил на самую тайную тропу разговора:
- Приехал я, сиятельный бег, горе своё с тобой разделить, о родственной помощи молить. Не дашь ли своему наглому батраку…. укорот, чтоб навета на моего сына не возводил? Не дело, когда презренные рабы осмеливаются как паршивые псы брехать и клыки вонзать в благородное тело баев. Скоро, на второй день месяца заготовки бересты*, твой дерзкий батрак Айдас призовёт на второй суд моего Начина. Не попусти испачкать грязной сплетней светлое имя будущего княжеского зятя! Не позволь оскорбить его белого тела плетью! Власть бега грозная, тяжёлая, но и благотворная, как солнце на небе.
«И впрямь,- согласился в мыслях польщённый князець,- разнесут потом аульные сороки по округе, что Курага дочь, как какую-то плешивую овцу, прочь из юрты выпихнул на руки некудышнику с поротой задницей. Надо, надо сохранить достоинство байского сынка. Будет тебе, Адай, щедрый отдарок за подношения».
Но вслух ничего не посулил, отделался отговорками:
- Если вдвоём поднимать бревно, оно легче вдвое. Да будут благосклонны к нам верхние духи, и с этой напастью справимся.
С тем и проводил из юрты озабоченного Адая. А сам велел тайно призвать к себе воина - палача словесного суда Чухула. С полнамёка тот понимал волю бега: то его плеть насмерть хлестала, срывая окровавленные лоскуты кожи со спины, то вдруг становилась шёлковой. Не секла, а нежно гладила спинку провинившегося. Это смотря по размерам мзды, часть которой за догадливость бег жаловал своему хозону*. И чем больше плата, тем нерушимей каменное молчание палача. Никакая арака не развяжет языка преданному служивому. Вот и сейчас Курага на ухо шепнул Чухулу приказ и отсыпал в протянутые ладони половину серебряных монет из пожертвованного Адаем кошеля. Низко поклонившись, Чухул тенью выскользнул из юрты, а Курага, наконец, возлёг на шёлковое покрывало пышного ложа и, довольный собой, захрапел до вечера.
…………………………………………………………….
* «Змея кружится вокруг тёплого места» – хакасская пословица.
*Хозон - личный телохранитель бега.
*Хоорай - тюркоязычный народ, в основном проживающий на территории Хакасской республики.
*Ариться - сердиться, злиться, браниться, ссориться.
* С 20 мая по 18 июня – месяц заготовки бересты. …………………………………………………………………………..
Часть шестая. «Неволя птицу песням учит»*
Безмятежно спал князец, а над аулом уже плыли, дразнили ноздри ароматные запахи. Готовились вкусные сырцы с толчёной черёмухой и коровьим маслом. В изобилии варился, булькал в больших казанах жирный бульон, приправленный диким чесноком. Казалось, что вечерний ветерок и степные травы пропитались запахом варёной баранины. А невидимые горные и лесные духи уже собрались у костров и вовсю сытятся, вдыхая в себя запашистые дымы. Сегодня все голодные рты улуса наполнятся мясом, а слух - звоном чатхана. И пусть чёрные людишки разнесут по всей степи весть о щедрости князьца.
Быстро прослышал народ о милости Кураги и о его госте - сказителе, мигом собрались у юрты Абахай. Готов и хайджи. Малец-оборванец трижды обвёл его вокруг изголовья чатхана с чашей айрана, и тот окропил брызгами священные девять струн. А затем слепец, пригубив чашу и сипло покашливая, стал цеплять своими «куриными лапками» волосяные струны, настраивая инструмент на зачин. В нетерпении дух - хозяин чатхана - щёлкал по струнам, будто просил певца быстрей начать сказание и показать своё мастерство. А вот и сам бег. Заспанный и подкреплённый аракой, Курага важно плюхнулся напротив старца и разрешил впустить «серую кость». Но, глядя каким жалким выглядит дряхлый хайджа на почётной белой кошме, бег снова засомневался: «Не опозориться бы! Как перекати -поле весть понесётся по улусам, что глупый бег пригласил никудышного певца! Что могут сыграть эти негнущиеся пальцы-царапки? Что может спеть этот сиплый голос? Однако, пересилил себя и вежливо напутствовал сказителя:
- Да будет сказание твоё наполнено битвами и богатырскими подвигами!
И, о, чудо! Благосклонность духов преобразила старца: пальцы его приобрели гибкость змеи и легко заскользили по волосяным струнам. Голос вдруг окреп, и мощный горловой «хай» * заполнил пространство юрты.
- О-ок! - Раздавались восхищённые возгласы со всех сторон. Курага облегчённо вздохнул: «И в правду говорят: к серебру ржавчина не пристаёт. Это настоящий мастер «конного скакания!»*
Но то, что произошло дальше, заставило бега похолодеть. Незрячие глаза певца раскалёнными кинжалами вонзились в оплывшее лицо богатея, а голос сказителя грозовым раскатом прокатился над головами слушателей:
-Яйцо, снесённое ночью,
Пусть станет птицей, порхающей в небе,
Глава народа Ханза – бег*
Пусть станет демоном, ходящим ночью.
Яйцо, рождённое в полночь,
Пусть станет птицей, летящей в небе.
Глава тумена* Ханза-бег
Пусть станет дьяволом, ходящим в полночь…
С гордостью повествовал певец, о том, как подобно вольному степному ветру носился Ханза-бег с воинами по родной земле Хонгарая и разорял казачьи станицы. Не покорился мятежный князь самодержавной власти русского Белого хана. И звучало это сказание в устах певца, как упрёк ему, бегу Кураге. И сжалось сердце Кураги до ячменного зёрнышка и укатилось на самое донышко пяток. Горько в мыслях ругал он себя: «О-о-о, глупе-ец! Что ж я заранее-то не узнал, что будет петь этот бродяга? Чтоб Эрликхан* утащил этого хайджу в нижний мир и проколол ему язык раскалёнными иголками! Да кто ж не знает запрещённое сказание о кызыльце шуйского рода, бунтовщике Канзачаке? И впрямь, мудрость в голове, а не в бороде. Мало было мне, что сам генерал- губернатор жаловал за усердие? Так нет, захотелось славы! А вдруг прознает генерал-губернатор, что я от себя вносил сбор деньгами, а потом драл со своих подъясачных «долг» в двойном размере? Хорошо, если посмотрит на это сквозь пальцы. А ежели осерчает? «А-а-а, скажет, щучья голова, мало того, что ты ожадобел без меры, так ещё крамолу в своём ауле разводишь!» Нет, не для того я одним из первых бегов срезал косичку «кеджеге» * в знак покорности русскому подданству, чтобы теперь из-за слепого смутьяна враз все блага утратить!»
Но растерялся бег: не нарушаем старый обычай, что запрещает прерывать хайджу. Чувствует себя князец бессильным сурком, попавшим в силок охотника: «Нет, не видать мне теперь жалованной именной сабли для усмирения непокорных и серебряной нагайки для наказания непослушных».
Курага терпел и ёрзал на белой кошме, как будто ему подсыпали раскалённых углей. Испугано озирался по сторонам и в немом бешенстве видел, как во все глаза, глядели паршивые улусцы в рот слепому подстрекателю. Горели их щёки, сверкали глаза, сжимались кулаки.
-У-у! Какой доблестный богатырь! - Ликовали слушатели, а у бега вся требуха в брюхе слиплась в малюсенький комочек. Но наконец-то сказание подошло к концу: Ханза-бега отловили и повезли казнить по реке на плоту в русский город Томск.
Тюрьма, построенная казаками,
Имеет крышу, как у юрты.
Русский город возвышается,
Мои рёбра, за которые меня подвесили, раскалываются.
Каменный дом, сделанный русскими,
Имеет крышу, как у китайской фанзы.
Русский город возвышается,
Мой позвоночник ноет от боли…
Жалобно стонет чатхан. Закрыли лица руками женщины и рыдают. Мужчины, потупившись, нахмурились и сетуют:
- Жалко, хороший богатырь был.
Бег дрожащим голосом вместе со всеми похвалил певца:
- Хорошо говорил, голос красивый, слушать было приятно.
А как иначе?! Народ верит, что у человека, который не похвалил сказителя, голова становится плешивой, и дети тоже родятся плешивыми. А это бегу уже совсем ни к чему! Кисло улыбнулся князец слепцу, чтоб видели окружающие, а сам подумал: «Не нужен мне такой хайджа. Не сложит старый дурак в мою честь батырского сказания».
И, соблюдая заветы предков, всё-таки пригласил гостей к застолью. Скрепя сердцем, угостил сказителя почётным мясным блюдом – бараньей лопаткой. Щедрой рекой лилась арака. Пьян и весел был весь аул, только дряхлый усталый хайджа цепко держал в «куриной лапке» пиалу с целебным айраном и молчал. Глаза его снова потускнели. Он медленно жевал редкими зубами мягкую овечью печень и напряжённо вслушивался в хмельной говор, шум травы, хлопотливый шелест тополиных листьев под порывами ночного ветра. Ему смертельно хотелось спать.
Мрачен был и Курага. Маятно было ему. Всю ночь ворочался с боку на бок. Не радовала сердце и сладкая Айго.
……………………………………………………………………………………
*«Неволя птицу песням учит» - русская пословица.
*Мастер «конного скакания» - особый вид исполнительского мастерства, где особенно ценится звучный, льющийся хай, которым обладают наиболее талантливые исполнители, при этом немаловажное значение придаётся хорошей дикции, позволяющей легко разобрать текст.
*Ханза – бег - кызылец шуйского рода, мятежный князец Канзачак, поднявший восстание хакасов против русского самодержавия.
*Тумен- наиболее круамодержавияпная организационная тактическая единица монгольского войска XIII—XV веков, численность которой составляла обычно десять тысяч всадников.
*Срезать косичку киджеге - В знак признания русского подданства хакасские князьцы отрезали косички киджеге, которые носили мужчины Хонгорая в качестве причёски.
………………………………………………………………………………….
Часть седьмая. «Клыкастый зверь питается мясом…»*
Утром Курага поднялся пасмурнее тучи, от чего злился и мерял юрту тяжёлыми шагами. Всё прикидывал в уме, как бы это с соблюдением приличий избавиться от сказителя.
Вдруг на весь улус волчицей взвыла жена батрака Адоса: пропала их дочь, беременная Изире. Кинулся люд искать пропажу, гадая: «поди от стыда в бега ударилась несчастная». Тогда призвал бег верного батыра Чухула и громко, чтоб слышал весь улус, повелел ему с десятью воинами всю округу обскакать, под каждое дерево заглянуть, каждый куст разворошить, но найти беглянку. Молча, с непроницаемым лицом, поклонился судебный палач владыке и ускакал на поиски, а потом, по возвращению, с грязной ухмылкой доложил:
- Светлый вождь, легче у ящерицы пуп найти, чем отыскать эту негодницу. Должно быть, её подружник где-то прячет.
А на третий день выбросила стремнина полноводной Тубы на перекат сильно распухшее, пузатое тельце в синяках. Прибежал в богатую юрту батрак Адос, кинулся в ноги хозяину с воплями:
- Подлунный владыка, погубили мою бедную Изире бай Адай с сыном Начином. Их подлых рук это дело! Молю, прикажи наказать убийц!
Точно чёрные грозовые тучи разом надвинулись на лицо властелина, глаза полосонули табунщика молниями гнева. Ощерился Курага, склонился, ухватил работника за бородёнку, изо всех сил дёрнул и прошипел:
- Негодный! Завяжи болтливый язык в тугой узел и больше не развязывай! Поди суразница* сама от стыда в реку бросилась. Мало ли как в стремнине тащило тело, о какие подводные камни било и трепало. Вот и синяки! - И швырнул ему под ноги горсть меди: - На, похорони дочь да скажи бабе, что б чаще пересчитывала свой выводок щенят. Их у тебя полный чум, кабы ещё кого не досчитаться. А поклёпа на честных людей не возводи! Не было их здесь ни днём, ни вечером. Весь улус их видел, в своей юрте баи сидели.
Съёжился табунщик под грозным взглядом господина, тихо завыл, трясущимися руками подобрал рассыпанные монетки, рассовал по карманам и, пятясь задом, выполз за порог.
Тем же вечером Курага зашёл в юрту Абахай и почтительно обратился к хайдже:
- Прости, уважаемый Ойдан. Не до сказаний нам теперь, страшное горе обрушилось на улус. Целый год надобно соблюдать траур и оплакивать несчастную девушку. А чтоб путь Ваш не был труден, прошу принять от меня лошадь.
И одарил отдышливой и перхающей на ходу клячей. С виду лошадь, как лошадь, а на деле - шкура для подстилки, набитая навозом. Усадили воины старца с мальцом, вывели клячу под уздцы за улус и хлестко огрели по тощему заду. Та лениво взбрыкнула и, что есть силы, затрусила по дороге. Пристально глядел им вслед князец, и точила его душу червоточинка беспокойства: «Лишь бы у лошадёнки хватило сил подальше от улуса доковылять. Тогда уж ни одна сорока худого обо мне не растрещит. Наоборот, мол, с почётом встретил уважаемого хайджу, с почётом и
выпроводил» …
………………………………………………………………………………………
*Клыкастый зверь питается мясом - хакасская пословица.
*Суразница - женщина, родившая внебрачного ребёнка
…………………………………………………………………………………
Часть восьмая «Не наступай на хвост лежащей змеи»*
Неделю спустя надумал Курага ехать в строящийся Абаканский острог к енисейскому воеводе разведать, не донесла ли сорока худую весть до служивых людей. Мол, нарушил бег данную Белому хану присягу на верность, принимает у себя смутьянов - сказителей, мятеж готовит.
Пышно разодетый в парчу и соболя, со свитой из двадцати батыров прибыл сиятельный князец к устью реки Суда. Там, сквозь лёгкий туманец в зоревом сиянии утра, увидел на правом берегу Кема русский острог, что отделился от немирных земель глубоким рвом, грозно оскалился клыкастыми каменными надолбами, ощетинился высоченными стенами. Сник и заробел бег.
Но вдруг им навстречу гостеприимно перекинулся деревянный мост, за воротами приветливо заблестел ослепительной медью купол православной часовни и возвысились, точно пять юрт, поставленных друг на друга, пять бревенчатых крепостных башен. Едет Курага и дивится: только недавно крепость была заложена урусами, а уже избы-то, избы, как грибы, кучнятся, около них амбары громоздятся, погреба глубоко в землю врылись.
А вот и терем! Двухъярусный, из огромных свеже ошкуренных лесин, с покатой тесовой крышей, с высоким резным крыльцом. А на крыльце уже ждёт-поджидает именитого инородца и благосклонно лыбится во всю густющую бородищу хозяин крепости, дородный воевода Римский-Корсаков. Зовёт князьца в просторную избу. Курага поклонился и улестил служивого связкой мягкой «рухляди». Погладил воевода искристый мех чёрных соболей, остался доволен. Вежливо пригласил к застолью:
- Не побрезгай, друже, нашими убогими яствами. Спробуй-ка, князь, наш русский харч. Вон тебе и севрюжья ботвинья, и капусца квашеная, и рябчики в сметане.
А на лавке под иконами уже сидел русоголовый с длинными обвислыми усами развесёлый мужичок в серой холщовой рубахе навыпуск и бурых льняных, на прочной конопляной основе, штанах. Сразу видно, лапотник! Менжуется князець: лестно Кураге сиживать на одной лавке с самим воеводой, да не по чину ему потчеваться за одним столом с низкородным русским. Воевода, заметив его замешательство, ухмыльнулся в окладистую бородищу, панибратски хлопнул князьца по плечу и гулко забасил:
- Да нича-а-во! Эт не зазорно сиживать за одним столом со моим давним знакомцем и общинником* Михайлом Коссевичем. Он – дока, рудознатец и по кузнечному делу зело* горазд. Так что, почитай за честь. За такими, как он, Русь-матушка казной полнится. - И спросил сермяжного мужика: - Удоволен ли ты, дорогой гостьюшка, застольем?
- Благодарствую. - Куражится тот, в упор глядя на Курагу. - Я маловытен*, с меня и хрена с редечкой довольно.
Хлебосольный Римский-Корсаков коротко хохотнул, как срыгнул, и воскликнул, как заздравную спел:
- А для знакомства сердешного давайте - ка, други, да под пельмешки, по малому корецу *водочки хряпнем! И штоб она по душе, как барашек по лужочку, весело пробежа-а-лася!
И хряпнули. У Кураги глаза на лоб выкатились. А воевода с кузнецом перемигиваются: «Знай наших!» Лакомился князь незнакомой снедью и подвоха не чуял. Воевода, меж тем, к кузнецу обернулся, подмигнул и тихоречиво этак медовым голоском протянул:
-Эх, друже Михайла! Веселы привалы, хде казаки запевалы. А не разодолжишь ли песней душевной, штоб сердцу стало горячо?
Тот давай отнекиваться:
- Што ты, Василь Кузьмич, рад бы, спел, да голос не смел.
Тогда воевода коварно прищурился на Курагу:
- А намедни слыхивал, друже Михайло, што князь-то наш - знатный песельник. Шибко почитает хоораев-сказителей. А повеждь-ка*нам, князюшко, былину о Ханза-беге?
Страх опоясал князьца, пирог с зайчатиной поперёк горла встал. Дых спёрло, слова вымолвить не может. С перепугу судорожно вцепился в рукоятку поясного, дареного Адаем, ножа. Блеснуло из богатых ножен на свету стальное лезвие. А эти ничего, ржут, глядючи на Курагу, как жеребцы в стойле. Наконец, Римский-Корсаков умилосердился:
- Не пужайся, князь. Хошчь и обдираешь ты свой народец, как коза липку, а верю: преданный ты русскому царю-батюшке.
- Ладно тебе пенять, воеводушка, чего не бывает? - Вступился за знатного инородца Коссевич.
- Верно, бывает. Бывает и мужик вместо бабы рожает! - Сердито рявкнул воевода. - Я не буду тебя, князюшко, как дитя малое шунять*. А славь - ка ты бога своего нерусского, что я нынче такой веледушный* и даже, ежели што, скажусь твоим споручником* перед генерал-губернатором. И всё же впредь, князь, поопасайся якшаться со всяким сбродом. И боле такой промашки не делай! А то болтаться тебе, как вашему бунтарю Ханзе-бегу, на виселице.
Курага с ужасом втянул голову в плечи, словно пеньковая верёвка уже ласково обвила ему жирную шею.
- Дай-ка, князь, на ножичек глянуть, коим ты нас запороть было собрался. –Попросил приметливый кузнец. Подивился: - Мастеровитая ковка, знатное железо. Откель такое?
Возрадовался бег, что разговор в другое русло потёк, выболтал и о ручье Железном, и о горе из чистого железа. А кузнец-хват вцепился клещом:
- Дозволь, князь, в Ирбе подселиться, добывать да железным скарбом торговать.
- Эт дело надо хорошенько обмыслить! - Подливал Кураге водочку воевода.
Недолго колебался Курага: пусть выгодное дело из рук уплыло к кустарю- одиночке, а шкура всё же дороже! Да и воевода взглядом давил! Душа у русского - каменная скала, а дуща хонгорца мягче печени. Нехотя, но уступил с оговором, что треть доходов с продажи Михайла без лукавства ему отдавать будет, как плату за прожитьё на его тубинских владениях. С тем и убрался восвояси, радёхонький, что легко отделался.
А скоро дочь Побырган выдал за Начина, и Адай поставил молодым новую юрту. Хотел Курага дать в приданое только по десятку голов скота, но дочь приласкалась и, потупившись, напомнила ему об их прежнем соперничестве с баем. Мол, будет повод Адаю похвастаться богатым калымом. И бег расщедрился на стадо коров и множество овец. Молодуха быстро прибрала к мягким рученькам непутёвого муженька и понукала им по своему разумению. На людях - покорная жена, а в юрте – полная хозяйка. Доволен невесткой Адай: все приличья ею соблюдены, и сыночек день и ночь крутится по хозяйству, как будто ему постель шиповником устлали.
В месяц жёлтого листа* Айго, вторая жена Кураги, родила. Девчонка вышла некрасивая, хлибая. Роженица залилась слезами и в сердцах назвала её Пада (лягушка). Злобно оттолкнула протянутый ей пискливый свёрток. Абахай доложила Кураге, что молодая мать не даёт метить лоб ребёночка молозивом и не желает прикладывать младенчика к грудям. Когда же Курага, хоть и был в гневе за приплод, пригрозил своей усладе плетёным кнутом, та не смирилась, и только злорадная улыбочка змейкой скользнула по её недовольным губам. Сам же князец с отчаяния стал часто гостевать в тех байских юртах, где молодухи славились особой плодовитостью на мальчиков. Приглядывал себе третью жену. А в остальном жизнь в Хонгорае* текла, как прежде, неизменно и спокойно, как сама тубинская река, что несла изумрудные глуби, никогда не изменяя своему руслу.
…………………………………………………………………………..
*«Не наступай на хвост лежащей змеи» -хакасская пословица.
*Сермяга - грубое некрашеное сукно.
*Маловытен - мало ем. Вытя - еда.
*Общинник - товарищ, друг.
*Зело - очень.
*Корец - ковш.
*Шунять - упрекать, журить.
*Веледушный - великодушный.
*Споручник - поручитель.
*Месяц жёлтого листа - с 17 августа по 15 сентября.
*Метить лоб ребёнка - обряд «пала хасхалирга» (букв. метить лоб ребенка). Повитуха молозивом проводила на лбу младенца три черты, под названием «хасха» и читала благословение.
*Хонгорай - старое название Хакасии. В 1822 г., в результате реформы М.М. Сперанского, территория Хонгорая была включена в состав новообразованной Енисейской губернии. Разбитые до этого по разным уездам хакасские землицы объединились в составе одной губернии, где образовались четыре степные думы: Качинская, Койбальская, Сагайская и Кызыльская. Они стали подчиняться окружному управлению.
……………………………………………………
Эпилог
Долго ли, коротко, но однажды мимо войлочных юрт и берестяных чумов удивлённых инородцев, по краю глухого лога да по охотничьей таёжной тропе, под охраной сорока солдат, гремя кандалами, пробрела в Ирбинское ущелье первая партия измождённых каторжников. Туда, где никогда не селились хонгораи, потому как место это считали нечистым, гиблым. Здесь, у подножья Железной горы, тяжёлая болотная вонь задурманивала головы охотникам, что забредали сюда в погоне за непуганой дичью и пропадали в топи. А в укромных скальных пещерках злобные духи крали беззащитные сонные души ночёвщиков. Птицы сюда не летели, змеи скользили прочь в потаённые таёжные впадинки, даже клюква и та не росла на ржавых кочках.
Сюда и гнали солдаты первых двести каторжан. Убивцы-варнаки, беглые монахи-расстриги, лихоимцы и должники, бывшие рекруты, намеренно калечившие руки, упорствующие упрямцы-бородачи, крепостные, попавшие в немилость к помещику - все они по царскому указу отправлялись в Сибирь, на вечную каторгу.
Полуденное знойное солнце беспощадно палило понурые макушки, едучий пот заливал слезящиеся глаза, кровососущий гнус роился тучами, забивая рот и нос, разъедая до неузнаваемости измученные лица. Шли где толпой, где вразброд, раскачиваясь из стороны в сторону и хрипло, протяжно выли-стонали, выворачивая наизнанку души таких же недавних крепостных и подневольных солдатиков:
- За-ко-ова-аны ру-ки-и и но-оги-и-и. На-агре-ели-ися це-е-епи от жарки-их лу-уче-ей, и в те-ло-о впили-ся змея-ми-и, и льё-ёт-ся-я по капле-е го-оряча-ая кро-о-вь ….
А по ночам из болот к таёжной тропе приходили не упокоенные души утопленников и манили - манили колодников бесплотными руками в вязкую топь забвения и освобождения от страданий. Солдаты всю ночь крестились с перепугу, без толку палили в туманных воньких призраков и жгли спасительные костры. И чуть утро гнали, гнали без роздыха дармовую силу строить плотину для будущего Ирбинского железоделательного завода.
Так нечаянно черкануло по истории острое лезвие стального ножа Кураги.
Позднее обнесли эти земли глухим забором со сторожевыми башнями и вышками. Казаки и местный замордованный люд стали рвать пупы и наживать килу на строительстве дороги до Курагина. Застонали под топорами вековые ели у отрогов Восточных Саян, натужно заскрипели подводы приписных крестьян, доверху гружённые землёй для «каторжанской плотины». Здесь же, на болотных кочках, слегка присыпанных привезённой почвой, и возникло сельцо Малая Ирба - каторжанская околица Сибири. И поселились там по царской воле колоднички, злыдари клеймённые, «рваные ноздри». А среди них гремела цепями «подлая чернь» -сообщники Емельки Пугачёва. И были они для каторжан - народца буйного, лихого, и без того к побегу и бунтарству склонного, как тлеющий пепел в ворохе гнилой соломы, готовой вспыхнуть в любой момент. Но это уже другая история…