и, когда-нибудь,
опять проснувшись в насквозь прогнившем, простуженном городе,
кто-то из этих двоих обязательно вспомнит о проруби,
что зияет своей распахнутой пастью ониксово-кобальтовой,
выдыхающей паром и ледяными брызгами прямо Ночи в лицо
(позволь мне, позволь же, я стану тебе и матерью и отцом,
преданной любовницей и заклятым врагом, молоком и свинцом,
загляни внутрь, нырни вглубь меня, не страшись мертвецов,
эти воды затаили в себе столько тайн и подводных дворцов,
что тебе и не снилось на суше)
куда ни глянь, каждый другого норовит целиком скушать,
с потрохами, с костями и кожей,
высосать мозг, истребить, изничтожить;
только вода остается честна.
под коркой льда ты сможешь отыскать каждый взгляд, каждую строчку,
каждый сон и телефонный звонок, замороженные столь надежно и прочно,
не ставшие от времени тусклее и глуше, этот нож не нуждается в заточке,
он готов вновь и вновь распарывать кожу, обнажая всё то, что ты прячешь внутри.
и, снова проснувшись в насквозь простуженном городе,
где мостовые покрылись кровью и ржавчиной, где потухли на улицах все фонари,
я смогу достать этот клинок из-подо льда, из промозглого плена проруби,
и поселить его у себя (тебя?) в груди.
И ладно тебе уже, хватит, пожалуйста.
Не надо. Не благодари.
19-20.11.2016