Осень в городе — это как ужин в уютном кафе. Он кончится, но тепло останется. Ты смотришь на падающие за окном листья, на синеющее небо, на раскачивающиеся на ветру фонари и понимаешь, что еще чуть-чуть, и ты доберешься до дома, где тебя будут согревать горячий шоколад и мохнатый плед.
В тот год осень старалась произвести по себе самое лучшее впечатление. Она была тепла, нежна и ласкова, не злилась колючими дождями, не возмущалась холодными ветрами. Мягко бросала она оранжевые листья на серый асфальт, словно спрашивая: «Красиво? Если нет, то добавлю еще». Словно завидуя своей младшей сестренке-весне, старалась она из сварливой старухи стать волнующей и желанной девушкой, наряженной в бархатное вечернее платье. И у нее это получилось.
Я шел по засыпанной листьями дорожке, спускавшейся к воротам университетского городка, завороженный красотой и хрустальной прохладой. Последний год учебы! Солнце, устав от собственной ярости, мягко играло теплыми красками, смешивая в моей душе волнение с восторгом.
Да, будут еще промозглые темные утренние часы, наполненные колючими ветрами и ледяными крупинками. И новогодние мягкие хлопья, кружащие в такт рождественским мелодиям. И неистовая весна еще будет, напряженная, как трансформаторная будка, с искрами и молниями, да много что еще... Но сейчас эта заботливая и трепетная осень словно гладила меня по голове, напевая тихую песенку.
Тихо скрипнула створка ворот, когда я проходил мимо, и я подумал, что сколько раз я слышал этот легкий скрежет, а родным он стал мне только сейчас.
Проходя мимо колонн в холле корпуса, я снова задержал взгляд на некрологе профессора Ишутова. «Заслуженный-презаслуженный, почетный-перечетный», тьфу, ёлки-моталки. Нет, не то, чтобы я рад был его смерти, отнюдь. Просто по характеру, да и по жизни, Ишутов был конченым гадом, не считавшимся ни с кем, кроме себя. Этакий мажорный энциклопедический эгоцентрист. Впрочем, Бог бы с ним. О покойниках ведь как — или ничего, или хорошо. Так он умер? Ничего, хорошо!
Странная меланхолия, наполнявшая мое сердце, очевидно, отразилась как-то в выражении моей физиономии. Ибо как еще объяснить то, что ассистентка кафедры биофизики воззрилась на меня будто на привидение, ну, или как минимум, на кузена Итта из «Семейки Адамс».
- Привет, Игорь, - странно растягивая слоги, произнесла она. - Куликов в лекционном зале, если ты к нему.
- Привет, Инночка. Получается, я не вовремя?
- Нет, вовремя. У него не лекция. Он ваши проекты как раз вычитывает. Кстати, твой привел его просто в неописуемую ярость. Не знаю уж, что ты там такого натворил, но орал он так, как никогда до этого. Так что... Думайте сами, решайте сами.
- О, это даже лучше, чем я предполагал, - улыбнулся я в ответ. - Вы, Инночка, как всегда, обворожительны, кстати. До скорой встречи!
И, оставив молодую исследовательницу розоветь и недоумевать, я отправился в лекционный зал. Мой научный руководитель сидел на жидконогом стульчике, направив свою клиновидную бородку вверх и выпуская в атмосферу клубы сизого табачного дыма из своей неизменной трубки. По всему было видно, что он крайне озадачен.
- А, господин Жестков, - скрипуче произнес профессор, завидев мою фигуру в дверном проеме. - Извольте. Не спрашиваю, как прошло ваше лето. Сам уже начитался.
- Здравствуйте, Евгений Альбертович, - слегка смущенно ответил я.
- Сначала я хотел поставить вам незыблемый «не зачет» и выгнать вас к чертовой тетушке из университета, и современная наука наверняка была бы мне крайне за это благодарна. Но чем больше я вникал в ваши тексты, тем больше они мне нравились. Не как сотруднику кафедры и преподавателю, нет. Но как ученому, исследователю, человеку без оград в башке — это да! Я увидел в этой работе ту самую свободу, которая из книжного червя делает дитя истинной науки. Вы, Игорь, плюнули в глаз современным устоям, и сделали это настолько изящно, что у вас однозначный, бронированный, всепогодный зачет. Поздравляю!
- Спасибо! Огромное...
- Погоди восторгаться. Твоя сестра.
- Второй курс, Евгений Альбертович!
- Ходят упорные слухи.
- Второй курс! Да у нее еще приключения Блум из школы волшебниц Винкс из головы не совсем выветрились. Девчонка, платьице-юбчонка...
- Игорь! Ходят упорные слухи. И не папусаничай тут. Ишутов погиб при самых необычных обстоятельствах, если не сказать — необъяснимых. Ксения была последней, в чьей компании видели покойного, пока он не был еще покойным. Все чаще в университете я слышу голоса о «ведьминых знаках» и потусторонних влияниях. И тут мой дипломник пишет работу, которая, мать твою, посвящена разбору древних легенд о призраках, ламиях и прочей аномальщине а-ля Брахма-Дайтья! Да так разбирает их, что винтик к винтику, ни сантиметра вкривь, ни градуса вкось!
- Послушайте, Евгений Альбертович, - тихо сказал я, присаживаясь на краешек одной из парт амфитеатра. - Я не верю, что Ксения была близка с Ишутовым. Я много раз спрашивал ее, и она знала, что я не одобряю поведения Валерия Александровича по отношению к студенткам младших курсов. Но ведь вы не знаете Ксюху! Это еще совсем ребенок. Она глупа, как тыква на Хэллоуин!
- Вот это и плохо. Все мы не без греха, да и знаете ли, есть даже поговорка такая: «жены стареют, а студентки третьего курса — никогда». Ну сложно, поверьте мне, оставаться камнем перед напором молодости и энергии! И Ишутов лишь чуть больше давал волю этой слабости. Поэтому, Игорь, давайте осторожнее.
Я в ответ только тихо вздохнул. Мне-то чего быть осторожнее? Я, что ли, покойный профессор? Или я Ксюха, которая своими большими глупыми глазами свела с ума половину университета? Нет! Я — тот, кто я есть. У меня в руке перо, которое вывело формулу, известную теперь не только мне, но еще и Куликову. И прохладный ветер качает вертикальные жалюзи на окнах лекционного зала, от которых только и слышно «тук-тук... тук-тук», а мы с уважаемым профессором сидим друг напротив друга и думаем всяческую ересь, каждый свою.
Несколько минут мы так и провели в тишине. Наконец профессор Куликов как-то очень уж страстно втянул в себя дым трубки и сказал:
- Идите, Игорь, не мешайте работать. Но напоследок я вам скажу, что я там сделал кое-какие комментарии в вашей, с позволения сказать, курсовой. И дело не в том, что я не верю. К сожалению, я не верю, а знаю. Поэтому, повторюсь, у вас зачет.