15. Разгром на всех фронтах
В первой декаде апреля Гельмгольтц, предавшись коварству, начал усиленно запугивать Сапегина экзаменом. Он наводил страх бесчисленными грамматическими исключениями и мастерски запутывал врага в правилах написания «н» в отглагольных прилагательных, в «жи-ши» и «ча-ща». Стоит заметить, что в советское время Михаилу Анатольевичу посчастливилось проштудировать подпольно-опасный учебник по манипулированию сознанием и запомнить пару приемов воздействия на уязвимые точки противника. Сейчас с Сапегиным он пустил в ход свои теоретические знания, пылко убеждая самого себя в неизбежности запланированного результата.
До экзамена оставалось полторы недели, когда Гельмгольтц, поддерживаемый залпами артиллерийского сухого кашля, притворился тяжело и надолго больным. Он вручил Сапегину нечитаемую трехсот страничную методичку под редакцией Галины Григорьевны, и со словами «Здесь вы найдете все ответы», отправил ученика готовиться по методу helpyourself.
Небывалый азарт, завладевший Гельмгольтцем накануне эпохально события, не просто лишил его трепетания перед представителем государственной Думы, но и напрочь стер в памяти факт существования комиссии по делам депутатов и менеджера проекта. Единственное, о чем с тревогой вспоминал маэстро словесности, так это о пропущенных занятиях с Николаем Васильевичем по вине неизвестно куда пропавшего Лошарёва. Гельмгольтц не сомневался, что душа-человек испытывает точно такую же неловкость за их двухдневную попойку, что и он сам. Но всяческие розыски Василича заканчивались «Абонент временно недоступен».
И пока симулирующий Михаил Анатольевич избегал Сапегина, стыдливый Лошарёв сторонился Гельмгольтца. И так они бегали друг от друга до отъезда Бесова в Германию.
***
Стояло погожее апрельское утро. Повсюду в природе царил птичий брачный сезон. Вернувшиеся и никуда не улетавшие пернатые, по зову инстинкта принялись назначать свидания и вить гнезда над и под окнами Михаила Анатольевича. Гельмгольтц закрывал форточку, вставлял бируши, ничего не помогало. Если он прогонял с подоконника голубей, то они возвращались и обдавали стекло пометом. Если бросал в скворцов банками из-под пива, то непременно попадал в гуляющую у дерева собаку, и тогда уже хозяева пострадавшей собаки обдавали пометом Михаила Анатольевича. Поднимался температурный градус на улице, приближался день экзамена, становилось душно. А из открытых окон соседских квартир потянуло жареным луком.
Гельмгольтц, передвинув бегунок календаря в кабинете русского языка и литературы, с удивление осознал, что директор отбыл, а приказ о замещении на подпись Гельмгольтцу еще не приносили. Искать секретаршу было занятием бесполезным. Она скорее могла оказаться в самолете кампании ЛюфтГанза, нежели в здании лицея номер 1512. Поэтому Гельмгольтц потрусил к завучу старших классов — к пышногрудой Марине Владимировне. На лестнице он повстречал цветущую Леночку, отметив про себя, как благотворно действует на лаборантку весенняя погода. А неподалеку от кабинета завуча на него налетел Аркадий Николаевич. Принеся тысячу извинений, модно подстриженный и слегка помолодевший физик попытался обойти Гельмгольтца с фланга. Но бдительный Михаил Анатольевич выдвинул вперед руку и уцепил стремительного Будянского на фалды нового плаща.
- Аркадич, что происходит?
- Э-э-э...
- Только не надо мне впаривать эти ваши «сущие пустяки». Что происходит? Последнее время вы меня избегаете. Признавайтесь!
- Ну, что ты Миша! Как ты мог такое подумать, наоборот.
- Наоборот?!
- Да, я тебе очень признателен, нет, благодарен, даже больше, обязан...
- Ничего не понимаю. В долг я тебе не давал...
- Помнишь, - начал Будянский, - помнишь… ты рекомендовал мне сводить Елену Станиславовну на фильм ужасов...
- Аркадий Николаевич, у меня через десять минут начнется урок, а я еще не вступил в должность директора. Какой там фильм ужасов?! Какая Елена Станиславовна?! Я понятия не имею, кто эта такая. Очередная училка Сапегина? Все, мне пора, расскажешь подробности на большой перемене.
И возмущенный Гельмгольтц скрылся в кабинете завуча старших классов.
- Марина Владимировна, что за бардак у нас в лицее!
- Здравствуйте, Михаил Анатольевич!
- Сегодня 28 апреля. Почему я до сих пор не директор! Где приказ?
- Я вас не понимаю, какой приказ?
- О моем назначении на должность директора лицея.
Приподнявшаяся было, Марина Владимировна с шумом опустилась в кресло:
- А кто вас назначил? Районное управление или, - завуч многозначительно подняла указательный палец, - или того этого... в министерстве?
- И вам весна ударила в голову, Марьяна Владимировна?! Бесов, отбывая по нужде всегда оставлял меня исполняющим обязанности. Я всегда подписывал декларацию, что не возражаю побыть вместо него директором. Сегодня он улетел в Баварию, и я вас спрашиваю, где приказ, который я должен подписать?
- А-а-а... А вы ничего не должны, - ошарашено заявила пышногрудая надсмотрщица за старшими классами.
- Как не должен?! Я что, уже подписал?! - Гельмгольтц взмок, подумав, что подмахнул бумагу между ресторанами и Египтом.
- Нет... Просто...
- Что «просто»! Марина Владимировна, я опаздываю на урок. Вы не могли бы выражаться яснее.
- Дело в том... Бесов на этот раз не оставил вас заместителем...
- Он что, забыл, склеротик!
- Он оставил вместо себя другого человека...
- Как другого? Какого другого? Из районного отделения?
- Нет. Будянского Аркадия Николаевича. И приказ был подписан в середине апреля...
- Будянского!!! Вы с дубу рухнули!
- Во-первых, прекратите меня оскорблять! А во-вторых, приказ лежит в канцелярии, и вы можете с ним ознакомиться. Все! Мне тоже некогда. Не у вас одного уроки!
И грудь Марины Владимировны проложила себе дорогу в коридор, попутно очистив кабинет от Гельмгольтца.
***
И Гельмгольтц ознакомился с приказом на радость 10 «А», которому было куда приятнее заниматься в кабинете литературы любовью, чем слушать о любви из уст Михаила Анатольевича.
И всласть ознакомившись, Гельмгольтц решил, что вызовет Будянского на дуэль, как только разделается с Сапегиным.
На большой перемене Гельмгольтца позвали в канцелярию, потому что звонил менеджер проекта. Без предисловий менеджер заявил Гельмгольтцу о персональной гражданской ответственности последнего за подготовку вверенных ему депутатов к экзамену. Также он упомянул о жалобе, поданной на Гельмгольтца Сапегиным. Терпению Михаила Анатольевича пришел конец.
Он ворвался в гельмгольтц-квартиру разве что не с пеной у рта. Коньячные пары тут же доложили припадочному о наличии господина Лошарёва. Не снимая ботинок, Михаил Анатольевич прошел вглубь квартиры и распахнул закрытую дверь на кухню, так как где еще можно было найти непутевого ученика — отчисленного студента. И Гельмгольтц его нашел. Он стоял вблизи стола, украшенного бутылкой Хеннеси, и сжимал в своих медвежьих объятьях хрупкую Раису Анатольевну.
***
- Ты не подумай ничего плохого, - шипел и свистел Лошарёв, - у меня по отношению к твоей сестре самые благие намерения. Правда, Миша... я давно один, дети выросли и каждый так занят, так занят, что и не помнит, что я еще живу на свете. Девки мне осточертели. Они, конечно, могут, но за какие деньги! Да, и потом, скотство все это! Ну, а наши в госдуме, это как твои в лицее: груди есть, а мять их неохота.
Михаил Анатольевич выпил.
- Миша, - Лошарёв двинул в коридор и вернулся с Фраппеном, - твоя... наша Раиса Анатольевна редкой красоты женщина: умна, образована, со вкусом, я бы даже сказал, элегантна, а как превосходно готовит! Выпьем? Я, прям, сейчас забрал бы ее в свой замок, - послышался свистящий смех, - но... замка у меня пока нету. А Раису Анатольевну с твоего благословения я заберу на следующий же день после оглашения результатов экзамена. Не грусти, Миша! Будешь приезжать к нам в гости, в башню «Федерация», у меня там апартаменты. Летом поедем ко мне на дачу в Тульскую область, там домина под тыщу квадратов, научу тебя рыбу ловить, на квадроцикле гонять, а в сентябре — в Кисловодск, непременно, а на новый год — в Швейцарию.
«Как же я буду жить один дальше?!» - подумал Гельмгольтц и смахнул набежавшую слезу.
16. Трое
Нет, он не спал, пьяный Гельмгольтц. Он только притворялся, что спит. И притворялся, что лошарёвский коньяк смягчил его сердце. Он притворялся, что всю жизнь мечтал побывать в Швейцарии. И счастлив, что не родная сестра, а специально обученная дама средних лет будет отглаживать его костюмы и пылесосить кабинет-библиотеку.
Он был предан всеми, отравлен дружеским ядом и оставлен на произвол судьбы. Где уж тут смежить очи!
Часы пробили двенадцать, потом дрынькнули четверть первого, а потом... Кто-то прокрался мимо его двери, шмыгнул в холл, пошебуршился там, щелкнул замком и хлопнул парадной дверью.
«Рая! - Гельмгольтц вскочил, не в силах совладать с бешенобьющимся сердцем, - Рая! Ушла! Убежала!».
Он бросился к вешалке, плаща сеньориты не было. Не было демисезонных туфель на коврике, сумочки на зеркале... «О, горе мне!» - шевеля пальцами остатки волос на голове, Гельмгольтц припустился на балкон, и, свесившись, уставился в освещенную фонарем темноту.
Хлопнула дверь подъезда, едва уловимо застучали каблучки по асфальту. Мелькнула светлая полоска плаща. Затем Гельмгольтц увидел всю фрекен Гельмгольтц на середине проезжей части. Раиса Анатольевна дошла до угла дома и остановилась, озираясь по сторонам. «Такси ждет» - подумал бедный Михаил Анатольевич. Но вместо такси, навстречу мадемуазель Раисе из тени вышла женщина. Гельмгольтц протер глаза. Даже близорукость не могла его обмануть. Это была высокая плотная женщина в платке и коротком пальто. Дамы встретились, и незнакомка передала Раисе Анатольевне свернутые в дуду белые листы формата А4. В свою очередь госпожа Гельмгольтц что-то сунула в протянутую руку, похожее на почтовый конверт. Женщина развернулась и заспешила туда, откуда пришла. Раиса Анатольевна тоже развернулась, но осталась стоять на месте. Так она, переминаясь с ноги на ногу, простояла еще секунд сорок. Гельмгольтц замерз и покрылся гусиной кожей. Он уже хотел крикнуть: «Рая возвращайся!», как вдруг кусты зашевелились, и над Раисой Анатольевной нависла мощная темная плечистая фигура.
Они разговаривали минут десять. Гельмгольтц окоченел и перестал чувствовать руки-ноги. Фроляйн Гельмгольтц эмоционально, Сапегин сдержано и односложно. Она явно о чем-то просила, воздевая руки к ночному небу, он, уставив взор на белые листы, делал вид, будто скучает. Потом они поменялись ролями: Сапегин взволновано трубил, впрочем, Гельмгольтцу показалось, что не взволновано, а раздраженно, Раиса Анатольевна зевала и показывала, что не прочь отправиться домой. Затем они расстались. Дуду забрал Сапегин. Раиса Анатольевна постучала к подъезду и без бумаг, и без конверта.
17. Развязка
29 апреля в семь тридцать утра с кухни гельмгольтц-квартиры доносилось шипение жареных на масле оладушек. При оладушках неусыпно бодрствовала ближайшая родственница преподавателя русского языка и литературы Михаила Анатольевича Гельмгольтца — родная старшая сестра Раиса Анатольевна. Сам Михаил Анатольевич в это время рылся в ящиках финской стенки, понимая, что отступать ему уже некуда. Наконец, в одном из ящиков он обнаружил предмет, похожий на сапегинский диктофон. Это был диктофон. Положившись на интуицию, Михаил Анатольевич давил на все выпуклости и крутил все колесики. Делал он это до тех пор, пока диктофон не покорился воле захватчика и не заговорил измененным до неузнаваемости голосом Сапегина:
«За одну ночь она сделала то, что ваш <неразборчиво> не смог сделать за шестьдесят тысяч».
- Масик, завтракать!
Судорожно понажимав на все выпуклости и покрутив все колесики, Гельмгольтц заставил диктофон замолчать и швырнул его в первый подвернувшийся под руку ящик.
Михаил Анатольевич объяснял 7 классу, что такое обособленные предложения, когда у небожителей началась проверка на знание языка избравшего их народа. На перемене Гельмгольтц зашел в кабинет информатики и, встряхнув зависшего студента-практиканта, попросил его распечатать из яндекса определение гражданской ответственности. В следующий перерыв Гельмгольтц наведался в столовую и внимательно изучил обеденное меню. Там значились котлеты, и, мысленно сравнив домашние со столовскими, Михаил Анатольевич загрустил по-черному. Оставшись один после четвертого урока, Гельмгольтц выудил из книжного шкафа путеводитель по Израилю. И поедая принесенный из дома поёк, ознакомился с погодой и нравами Тель-Авива, придя к заключению, что в городе, помешанном на пробежках и веселье, ему явно нет места. В половине второго, когда небожители сдали экзаменационные листы, Гельмгольтц открыл окно и высунул голову на улицу. «Как быстро пролетел учебный год», - подумал он, глядя на выпускниц, покуривающих на ступенях лицея.
30 апреля ровно в четыре часа по полудню судьба депутатов была решена. Лошарёв получил «отлично», Сапегин экзамена не сдал. Михаил Анатольевич Гельмгольтц побарабанил пальцами по столу лицейской канцелярии, повесил трубку, которую уже давным-давно положил на рычаг менеджер проекта, и... задумался. Он мог бы отправиться домой, но там паковала вещи Рая, мог бы заглянуть к Будянскому, но было не с руки болтать с обладателем директорской зарплаты в присутствие молодой смазливой лабошлюшки. Пить не хотелось даже по случаю провала Сапегина. И Гельмгольтц отправился в кино. Он сидел в полупустом зале и смотрел дребедень. По окончанию взял поп-корн, кока-колу и пересел в другое кресло другого кинозала. Потом побродил по мегацентру, маясь животом и доминированием материального мира, потом взял билет на последний сеанс. Никто не целовался в последнем ряду. Ряд вообще пустовал, все разъехались по дачам и Европам. Но боевик оказался увлекательным, и Михаил Анатольевич даже стал сопереживать происходящему на экране. Потом он выполз в весеннюю ночь, зашел в МакДональдс на заправке, выпил кофе, сожрал мороженое, посмотрел на группу байкеров, жующих бургеркинги. Купил пачку сигарет и зажигалку. Чиркал-чиркал ею у бензоколонки, пока бдительный работник заправки не отогнал его за периметр заправочной станции. Хлопнул дверью подъезда, походил по квартире в ботинках, попил воды, разделся, лег спать. И уснул.