В тот промозглый, особенно холодный и угрюмый осенний вечер, Павел заснул рано.
Глубокой ночью его пробудил резкий и сильный толчок в груди. Возникло ощущение необъяснимого беспокойства и смутной тревоги. Он открыл глаза и в кромешной полуночной тьме вдруг явственно увидел перед собой вырезку из газеты с фотографией Татьяны, бывшей жены. С небольшой заметкой об открытии в городе ее персональной художественной выставки. Ту самую фотографию, которая когда-то так поразила его. Уже пять лет он бережно хранил ее за обложкой своего паспорта.
А тогда, безмерно удивленный, он поначалу не поверил своим глазам. Жадно, с пересохшим от волнения ртом, прочел эту заметку. Перечитал снова. Никак не ожидал узнать такое – никогда ведь не замечал у Татьяны особых талантов.
А здесь ее хвалили за самобытность и тонкую живописность творчества, писали, что две картины с выставки уже проданы. С газетной фотографии на него смотрело ее строгое, спокойное лицо. Знакомое - и одновременно совсем ему незнакомое. Без привычных, еще девичьих локонов и украшений. Лицо уверенной в себе женщины, нашедшей себя. «Как она изменилась после развода, стала совсем другой», - подумал тогда он. Испытал чувство гордости за ее успех.
Сейчас ему нестерпимо захотелось снова взглянуть на ту фотографию. Он поднялся, отыскал свой паспорт. Вытащил уже пожелтевший газетный листок. Долго всматривался в потертое изображение. С грустью вспоминал то уже далекое время, когда она любила его, когда они оба были так счастливы. Теперь Татьяна потеряна для него навсегда.
А память не давала покоя, напоминала и напоминала о прошлом. Воспоминания крутились в голове Павла. Рвали душу.
* * *
Жизнь, казалось, улыбалась ему во всем. Служба давалась легко, с карьерой везло. Дома всегда ждала Татьяна, сын. Ее любящие серые глаза струились особым светом. Они озорно вспыхивали, когда он обнимал ее. Нежные, дурманящие ласки влекли к опьяняющей близости.
Их сердца бились в унисон, в согласии. С ней ему было спокойно и надежно.
Вспомнился сын, в котором не чаял души. Он рос славным и забавным парнишкой. У него рано проявился живой интерес в военному делу. Старался узнать все про армейскую жизнь, известных военачальников. Играл в солдатики. Очень хотел походить на отца, мечтал стать, как и он, военным. Павел всячески поддерживал в нем этот его интерес.
Теперь сына с ним нет, и где он – Павел не знает. Смахнул набежавшую слезу. Сам виноват.
Печально вздохнул.
* * *
Он тогда потерял голову из-за Эвелины.
Яркая, молодая, с полными ногами, необъятными бедрами, носившая туфли на высоком каблуке, Эвелина словно околдовала его. Короткая юбка плотно обтягивала бедра. Высокую грудь подчеркивало глубокое декольте. Всегда накрашенные губы пылали, полуоткрытый рот выглядел чувственно и призывно. Своим видом она и раздражала, и одновременно влекла к себе. Ее нельзя было не заметить.
Встретив ее, он сразу потерял голову.
Как и его отец, который много лет назад ушел из семьи, увлекшись красивой казачкой. Так и сгинул, неизвестно где и когда, оставив сына на руках у матери. Она и воспитывала Павла, по-своему, по-женски. А ему так недоставало отца. Считал, что потому и вырос излишне мягким, добрым и эмоциональным.
Вот и теперь не может простить себе, что не справился с влечением к этой молодой, красивой и такой манящей женщине. Влечением, ставшим для него роковым.
Оно накатило на него с такой силой, что после первой же ночи, проведенной с Эвелиной, твердо решил уйти от жены. Тянуть с этим и мучить Татьяну и себя не стал. Считал, что должна понять его. Ничего страшного. Она еще молода, успеет устроить свою личную жизнь.
Как решил – так и сделал.
В памяти всплыла картина развода. Осунувшаяся, вмиг постаревшая Татьяна, ее застывший, ничего не понимающий взгляд. Она все еще на что-то надеялась, просила на суде вернуться к ней.
- Подумай хотя бы о ребенке, ты ведь так любишь его.
Но Павел не видел и не слышал ее. Глаза его застила Эвелина. Как же он был жесток тогда! Коротко сказал судье, что любит другую, что обманывать жену не будет, и продолжать семейную жизнь с ней уже не сможет.
Не посчитался даже с тем, что развод перекрыл путь его успешной до того военной карьере.
А сына определил в Суворовское училище - там ему безотцовщина не грозит. Помогут стать настоящим мужчиной. Военным.
В глубине души, каким-то шестым чувством Павел понимал, что его избранница, Эвелина, и в подметки не годится Татьяне, но тяготение к красавице было неодолимым. Страсть и вожделение сделали свое дело.
Жизнь с Эвелиной была наполнена чувственным огнем, ранее неведомым ему. Невыразимым блаженством. И с ней он впервые испытал муки ревности.
Поводов для этого было достаточно. Эвелина любила мужское общество. Любила пофлиртовать, пококетничать. Павел так и не смог добиться, чтобы она хотя бы одевалась не так откровенно, броско и вызывающе. «Тогда это буду не я», - смеялась она в ответ.
Через год у них родилась прелестная девочка, Алина. Походила на мать, но Павел улавливал в ней и свои черты.
Он очень привязался к маленькой дочурке. Сам укладывал ее спать, рассказывал на ночь сказки, купал ее. Ходил с ней в детские магазины, выбирал игрушки, платья, туфельки. Эвелина всем этим заниматься не любила.
И Алина тянулась к нему. С радостью встречала, когда он приходил со службы, бежала к нему, раскинув ручонки. А потом ходила за ним по пятам,
Но через четыре года, Эвелина неожиданно покинула Павла. Сбежала, вместе с Алиной. Даже не оставила адреса.
Павел тяжело переживал ее уход, а в особенности – отсутствие дочери. Жизнь для него остановилась, утратила всякие краски, всякий смысл.
Начал выпивать, сразу запойно, едва не потерял службу.
Пришедшего к нему в гости сына, перед его отъездом на военную службу после училища, словно не заметил – был так пьян. Не накормил. Разговора с ним не получилось, делиться с ним своим горем - не захотел. Тот почувствовал себя лишним и ушел. И больше никогда не появлялся в его жизни.
Так он остался один. Потерял все – не только жену и сына, но и самого себя. Остался ни с чем.
Давно уж понял, что Эвелина была для него всего лишь болезненным наваждением, что по-настоящему он любил только Татьяну. Ощущал себя предателем. Только трусость, да еще не проходящее, пожирающее его чувство вины, не позволяли ему разыскать и ее, и сына, повиниться перед ними.
Раскаяние занозой сидело в сердце. Терзали мрачные мысли. Щемящее чувство бессмысленности своего одинокого существования никак не отпускало его.
«Сам, сам виноват во всем», - в который раз говорил себе Павел. Горло сжимали подступавшие рыдания. А сердце все ныло и ныло. - Один, во всем мире – один!
* * *
С каждым годом Павел все острее и острее ощущал себя озябшим, скулящим псом на цепи у своего одиночества. Надеялся привыкнуть к новому образу жизни, но – не получалось. Боль разлуки с семьей постепенно притупилась, но призраки прошлого не отпускали его. Накатывали воспоминания о прожитой жизни - о службе, о семье и Татьяне.
Жил по-холостяцки.
Завершив военную службу, Павел не захотел работать «на гражданке». Читал только газеты, попадающиеся на глаза - даже прошлогодние. Телевизор не включал, он его раздражал.
В своей полутемной, однокомнатной квартире, затененной кронами деревьев, с давно не мытыми зашторенными окнами, потускневшей от времени мебелью, купленной в комиссионном магазине сразу же после развода. Жизнь протекала однообразно и бесцельно. Без интереса.
Военной пенсии хватало. Пищу готовил себе сам, пользовался полуфабрикатами. Но чаще ограничивался горячим крепким чаем, привычным индийским, с тремя слонами.
Выбирался из своей норы изредка, чтобы купить необходимое. При этом, по военной привычке, старался следить за собой: тщательно, до синевы брился, надевал чистую рубашку, выглаживал брюки.
Но среди спешащих людей, мчащихся машин, особенно остро ощущал свою неприкаянность. Магазины отторгали его многолюдьем, очередями. Люди раздражали своим смехом, их разговоры казались пустыми. Женщины выглядели излишне шумливыми, непривлекательными, и даже уродливыми.
Сделав покупки, стремился домой, к своему уютному креслу у окна.
По вечерам любил, раздвинув шторы, подолгу смотреть на дома напротив. Сквозь ветки деревьев виднелось много разноцветных огней, там была чужая жизнь. Далекая от него.
В непогоду все становилось размытым, по стеклу сбегали ручейки дождя. «Как мои слезы», - думал Павел.
Когда огни гасли, продолжал сидеть в темноте. То проваливался в полудрему, то пробуждался. В стылом ночном мраке не раз спрашивал себя: «Что ждет впереди?». Понимал - одиночество, немощь, болезни. Будто и не стар еще, но как устало бьется сердце... В свои еще только шестьдесят, он ощущал себя немощным, одиноким, и никому не нужным.
Временами в глубинах его сознания возникало понимание, что прозябать так, как он - не стоит. Уверял себя, что в любую минуту сможет найти силы и прекратит это никчемное существование.
Это успокаивало душу. Но сил – не хватало.
* * *
Неожиданно ощутил, как его сердце тяжело сдавило болью, оно словно перевернулось, и забилось как-то неровно, хаотично.
Превозмогая боль и тяжесть в груди, Павел прошел в кухню, чтобы налить себе остывший с вечера чай. Заскрипели старые, выщербленные, рассохшиеся половицы. Мельком бросил взгляд в помутневшее от времени зеркало платяного шкафа. И остановился. Как будто впервые увидел перед собой сгорбленного старика, с одышкой, седого, с отекшим, землистого цвета лицом. «Да, потерял себя. Сам виноват. Нельзя так. Жив ведь… пока. Запустил себя, - подумал он. Где прежняя военная выправка? Ведь был строен, плечист. При усах. Черные, играющие, блестящие глаза так привлекали женщин. Где все это?
Грудь опять сдавила неприятная тяжесть, словно навалилась на него огромная плита. Стало еще труднее дышать.
Посмотрел в окно. Безжалостно надвигалась глухая темная ночь.
Душевная боль неожиданно превратилась в боль физическую, и очень острую. Она словно ножом пронзила его сердце. В груди ощущал жаркий кол, отдающий в левую руку и под лопатку. Он едва удержался от крика. Дышать стало еще тяжелее. Возник страх близости смерти. Хотелось куда-то бежать, но не было сил. С трудом поднялся. В зеркале на него смотрело чужое, искаженное мукой, побелевшее бледное лицо. «Все, конец мне». Уже не помнил, как открыл дверь, упал без сознания.
Когда очнулся, увидел белые стены, людей в медицинских халатах. Капельница. Понял, что он в больнице.
К нему подошла женщина с фонендоскопом. «Как давление? – спросила она у кого-то, мягко и тихо. Ему показалось, что он слышит вкрадчивый голос Эвелины.
- Это же Эвелина! - он пытался приподняться, но чьи-то руки удержали его. Сквозь серую мглистость сознания пробилась мысль: «Опять мне грезится…».
Врач наклонилась к нему, стала прослушивать сердце, и тут его волной накрыл знакомый до боли запах терпких духов. «Нет, это не грезится. Это – явь».
Яркие губы. Знакомый взгляд черных блестящих глаз. Все смешалось, сместилось в его голове. Это не врач! Это - Эвелина. Но почему в белом халате?
- Эвелина, ты здесь, в больнице? - не удержавшись, прошептал он.
- Вы знаете мою мать? - с удивлением спросила врач. Заметив его волнение, сказала:
- Ее здесь нет. Я с ней не живу, уже давно.
В голове его стало проясняться.
- Скажи, ты - Алина?
В его напряженном охрипшем шепоте прозвучала надежда.
- Да, меня зовут Алина Павловна. Я ваш врач.
Вновь стало трудно дышать. Белые стены сдвинулись, сжали его грудь.
Собравшись с силами, Павел, тихо произнес:
- Это я дал тебе жизнь. Я, Павел, твой отец.
Стены вновь расступились. Через капельницу в его кровь размеренно вливалось целительное лекарство.
Павел ясно увидел, что после его слов Алина закрыла свое лицо руками. Услышал захлебнувшиеся радостью, удивительные слова:
- Так ты – мой папа?..
Вокруг звенела тишина.
- Я так искала тебя!… В ее черных, таких же, как у него, красивых глазах стояли слезы. Наклонилась к нему. Опять нахлынула волна запаха духов. Он ощутил нежное, ласковое прикосновение. Она прижалась к его руке. Бережно гладила его худые плечи. Теплые губы целовали его лицо. Радостно вздохнула.
- Наконец-то я нашла тебя! И уже не сдерживая себя, Алина заплакала.
Павел смотрел на прекрасное, залитое слезами лицо, и ему слышался детский голосок: «Папа, хочу куклу с глазками, как у тебя! Хочу целовать ее!»
Сердце Павла вновь дало сбой. Алина велела ввести дополнительное лекарство, которое скоро вернуло его из туманного полузабытья. Он точно знал, что теперь не умрет. Потому что от радости не умирают. Он обязательно поправится.
Поверил, что и ему, наконец, улыбнулась жизнь.
Пришла на память старая, слышанная еще в юности, поговорка (почему раньше она не приходила в голову?).
«Никому не дано изменить свое вчера, но мы можем изменить своё завтра».
Судьба подарила ему такую надежду. Надежду на счастье.
Ему ведь только шестьдесят…