Наташка и её младший брат бродили среди высоких репьёв на задворках своего дома. Свой то свой, да жили они сейчас в сарае. В их добротной новой избе, которую отец долго и любовно строил, сейчас живут немцы. Уже год, как в селе повисло это страшное слово – война. Наташка не понимала его значения, но после того, как мама, рыдая, проводила колонну деревенских мужиков, в которой ушёл папа, поняла – случилось ужасное.
А на прошлой неделе в Вишнёвку въехала, дымя и воняя бензином, колонна серо-зелёных автомобилей, за ней, с хохотом и стрельбой, много людей в форме такого же цвета. «Немцы идут», - сказала соседка тётя Клава, и мама загнала их с Ванюшкой в дом. Ваня обиделся, что не дают посмотреть и разревелся. Потом, размазывая сопли по щекам, залез на лавку и с любопытством смотрел в окно, как идут по деревне, громко разговаривая на каком-то лающем языке чужие люди в военной форме.
Пришлые, выгнав хозяев, заняли лучшие, самые большие и добротные дома. Да и какие они хозяева теперь, главные сейчас вот эти люди, пахнущие дымом, одеколоном и ещё чем-то.
Сегодня мать вместе с другими взрослыми ушла копать траншеи за деревней. Уходя, настрого велела Наташке смотреть за братом и запретила им подходить к немцам близко.
- Наташенька, ты старшая, следи за Ванюшкой, он, бестолковый, залезет ещё, куда не следует.
Оставленный мамой кусок хлеба они с братом давно съели. В животе урчало от голода, дома (если сарай так можно назвать) ничего съестного не было. Всё забрали новые хозяева. Мама иногда приносила то, что успела спрятать. Вот бы найти!
Так они оказались среди зарослей репья и шиповника. Засохшие волосистые ягоды шиповника не утоляли голода, только волоски забивали нёбо. Приходилось постоянно отплёвываться. От дома шёл вкусный запах варёного мяса. Постояльцы утром застрелили подсвинка Борьку. Мать накануне с сожалением говорила:
- Зря ждала холода, надо было раньше зарезать. Коль сами не съели, хоть людям отдали бы!
Ноги сами понесли сестру с братом к дому. Встав недалеко от крыльца, они смотрели, как хлопочет над дымящимся котлом молодой солдат, которого товарищи называли Куртом. Он мешал похлёбку, что-то негромко напевая. Увидев детей, заулыбался, но улыбка была какая-то странная, злая. Наташка, почувствовав недоброе, попятилась и потянула за собой Ваньку. Но тот упёрся, недовольно выговаривая обрезки слов, которыми недавно начал говорить.
- О, Bub, komm zu Mir, Bub, - поманил к себе немец Ваню.
Потом положил черпак на табуретку и пошёл к нему. Достал из кармана леденец, развернул яркую блестящую обёртку и вручил ребёнку. Ваня сразу сунул его за щеку и заулыбался от удовольствия. Наташа раньше таких и не видывала, ей тоже очень захотелось конфету. Папа им приносил иногда слипшиеся леденцы-подушечки, очень вкусные и сладкие, но эта, наверное, была ещё лучше.
Солдат поднял мальчика за подмышки, и на вытянутых руках, с брезгливой гримасой понёс в дом. Сестра испугалась, что ей попадёт. Ведь предупреждала мама! Идти за ними побоялась, залезла на завалинку под окошком. Прижала лицо к стеклу, чтобы видеть происходящее.
Курт поставил Ваню на лавку, а сам зашёл за деревянную перегородку с другой стороны. Мальчик стоял, куда поставили, иногда доставал вкусную конфету изо рта, с сожалением разглядывал, как она быстро уменьшается в размерах и совал обратно.
Солдат за перегородкой взял винтовку, прицелился в стену и нажал на курок. От страха Наташка чуть не сверзилась с завалинки, зажала рот ладошкой, чтобы не закричать. Щепа полетела из дерева рядом с Ваниной головой, но тот, увлечённый поеданием леденца, не очень и обратил на это внимания, только вздрогнул от громкого звука.
Курт выглянул, посмотрел, где стоит ребёнок и вернулся за перегородку. Поднял винтовку и стал тщательно метиться. В это время в сени с криком влетел другой, высокий пожилой солдат. Он жил в доме в числе других пяти постояльцев.
Was machst du, verr;ckt? (Что ты делаешь, сумасшедший?) – схватив Курта за грудки, закричал он. -Weil Sie eine Tochter vor kurzem gehabt haben! (У тебя ведь самого недавно дочь родилась!) Narren, aus dem Krieg und gewinnt v;llig verr;ckt geworden! Глупцы, совсем одурели от войны!
С этими словами он вырвал винтовку из рук молодого солдата и ударил его ладонью по лицу. Курт отлетел в угол, вскочил, но, видимо поняв, что сила в этот раз не на его стороне, расставил ноги и закричал Карлу:
- Einfacher, weil ich den Feldwebel sagen, wer wir so nett zu Untermenschen (Полегче, Карл, я ведь могу рассказать фельдфебелю, кто у нас такой добрый к недочеловекам!)
Карл посмотрел на него, не найдя слов, ожесточенно плюнул, вышел в сени. Взял мальчика на руки и понёс к сараю. Увидев спешащую за ними Наташку, поманил её к себе, поставил брата на землю. Сунул ей липкую от сладости руку Ваньки и что-то сказал на своём языке, показывая на двери сарая. Уходя, нарочито строго насупился и погрозил пальцем.
Вечером, придя домой, мама спросила у Наташи:
- Клава говорила – стреляли у нас во дворе. Что случилось-то?
Наташа рассказала. Мать охнула, прижала к себе Ваню, заревела горько. Сквозь её рыдания иногда прорывалось: «Звери, не люди… что ж это… что будет-то… когда же наши придут…»
На следующий день мама, улучив минутку, когда Карл был один во дворе, украдкой подошла к нему и протянула оставшийся от деда портсигар (отец у них не курил):
- Спасибо вам, что сынка сберегли, спасибо…
- Матка, ком, ком. Данке шон, - хмуро сказал тот, но подарок, оглянувшись на окна избы, всё же взял. Похлопал её по плечу, потрепал по льняной голове путавшегося под ногами Ваньку. – Гут, гутер зон.
Поправив на плече короткоствольный автомат и надвинув пилотку на глаза, Карл вышел за ворота.