Год ещё не прошёл. Не прошло и полгода. Даже двух месяцев не прошло. А его мысли уже направляются туда, на север, к разрисованному разноцветными линиями городу. Да что там мысли. Он сам туда направляется. Прямо сейчас, да. У него есть рюкзак со сменным бельём, тремя книгами, тетрадью, едой и даже парой футболок.
Он в упор смотрит на сосредоточенное лицо пограничника, пока тот беспристрастно копошится правой рукой в недрах его сумки. Рука в перчатке. Возникает ощущение медицинской процедуры, а с ним и рефлекторное поёживание. Когда пограничник уходит, он чувствует себя оплёванным. Это кажется порнографией.
Автобус стоит и центральные лампы салона не зажжены. Уже два часа ночи.
Он, конечно, не уснёт. Он включит жидкий свет на панели над головой и будет читать. И ему наплевать на соседей, неловко застывших в различных позах, отдалённо напоминающих сон. Да, ему наплевать.
Он идёт делать кофе и машина гудит как турбины боинга, но и на это ему наплевать. В темноте он поставил стакан не туда, и теперь сопровождаемая натужным скрежетом аппарата жижа льётся прямо в держатель. Тщета. Он делает второй заход, возвращается на место, пьёт кофе, а потом решает убрать за собой. Он же приличный человек.
Помимо кофе машины здесь есть туалет, Wi-Fi, двести двадцать под сидением, кондиционер, лампа, опускающаяся спинка и прочие совершенно ненужные для жизни вещи.
В Р. он полшестого. Утра, разумеется. Здесь столько снега, что в середине ноября складывается ощущение, будто уже середина ноября. В это трудно поверить. Трудно — не верь. Ничего не изменится, если ты не поверишь.
Он не будет сидеть три часа до своего рейса в зале ожидания, а пойдёт в пустующий город навстречу сомнительным приключениям и хорошему кофе. Он не был бы собой, если бы не пошёл. Так оправдываются все дураки.
Так оправдываются все, кто остался. Р. пуста, как список контактов в новом телефоне. Как список контактов, даже если там тысяча номеров. Это прекрасно. Спускаясь в переход, он начинает дышать и пинать ледышки.
Таксисты спят, запрокинув плохо различимые гримасы к небесам, как древнегреческие трагики. Они вопрошают. Не трагики. Таксисты. Ну и трагики тоже. У всех с небесами свои счёты. У таксистов.
Он бредёт, куда попало. Куда попало, туда и бредёт. Ноги выстывают. Кофе нет. Дворник скребёт асфальт. Забравшись на стремянку, человек вешает л-ий флаг. Местами Р. (до смешного доходит) напоминает город, в который он едет. Настолько, что так не бывает. А впрочем каждая столица Европы скучна, как яйца импотента. И не столица тоже. Но это не отменяет того факта, что здесь хорошо. Особенно в шесть утра. Он идёт, и ему прекрасно. Где бы он ни шёл, ему везде прекрасно. Все пространства изоморфны.
Сверху сыпется стеклянная пыль. Он наворачивает улицы как пасту на вилку, вправо, снова вправо, а потом налево. Хочется пойти вдоль гряды фонарей, а потом отправиться к храму в конце улицы, обойти его, подняться к закрытому порталу. Его одинокие шаги тревожат небо.
Можно сказать ещё тысячу слов, но так или иначе через два с лишним часа он выходит к центральному парку, уже знакомому. Да, конечно, в этом городе он не в первый раз. Постояв у ручья, вяло разрезающего парк по всей длине, он вдруг замечает, чтоб под вокзальными часами давно кипит жизнь. Сказать по правде, он замечает это гораздо раньше, но только сейчас вдруг становится понятно, что сегодня пятница, и тысячи людей разлетаются по своим привычным местам как вчера и третьего дня.
Он добывает в Макдоналдсе кофе, переходит главную улицу и заходит в супермаркет по правой стороне от железнодорожного вокзала.
На кофе и дорожный провиант он потратил 4.80. Ровно 4.80.
Ещё сорок минут до автобуса. Зал ожидания наполовину полон.
Стюардесса двухэтажного мерина встречает пассажиров у бокового входа. Она проверяет визы и билеты.
Он поднимается на второй этаж. Через три ряда вперёд — лобовое. Это создаёт ощущение света и наличия будущего. Он снимает ботинки и меняет отпотевшие носки. Ноги согреваются быстро.