01.09.2008.
Приехала из Руссы. Читаю «Преступление и наказание». Хохмили с Любой:
-Жаль, это не я написала. Хотя, наоборот, слава Богу, что Федор Михайлович написал это за меня. Облегчил жизнь…
-Пиши «Наказание и преступление»…
-Нет, «Наказание и просветление»…
Фактически, так оно и есть.
Смеялись: всю Руссу наводнила своими мыслеформами. И вот эти мыслеформы сейчас вместе с мыслеформами Федора Михайловича там жизни радуются…
Очень родственны. Надеюсь, им интересно.
. . .
…тот же Раскольников… про него можно сказать: «Я почла бы за честь быть таким человеком». Да, я другой человек, но это все мне очень нравится.
-И убила бы старуху?
-Так, как он – возможно, да. Будучи им, в его ситуации. Но я не смогла бы убить Лизавету. Тут бы мой инстинкт самосохранения не сработал…
(Да нет, старуху я бы точно не убила, я на нее и внимания бы не обратила, не то что убивать. Она просто не вошла бы в мое поле зрения. У меня другой подход к таким вещам. В моих глазах человек еще должен заслужить, чтобы я его убила, так или иначе... хотя ситуации, конечно, бывают разные).
…Смотрю что-то на Порфирия, когда он там «лекцию» ему читает… Вот назло бы ему, Порфирию, плюнула: «ты предсказуемым меня считаешь? Ну так фиг тебе, иначе сделаю». И успокоилась бы. Всё. Хватит. Намучились. Достаточно, в конце концов. Этого уже достаточно. И отпустила бы все и жила бы спокойно нормальной жизнью, будто ничего не было. – Если бы не Лизавета и не Миколка… недопустимо, когда невиновные страдают…
В том-то и дело, что есть какая-то мера. Мера благодеяния и мера искупления. И это равновесие иногда начинаешь чувствовать. И никому не благо, если наказание чрезмерно, равно как и благодеяние, ибо нарушение равновесия ведет к последствиям, которые приходится уравновешивать в дальнейшем… и так без конца.
Я знаю другое, про убийство человека. Давнее представление, что если ты убил кого-то, даже вынужденно, в бою или еще как-то, то ты отвечаешь за его грехи, за то, что он в жизни не сделал, за всё, за него, за его душу пред Богом там… и тогда тот, кто убил, допустим, врага, проводит его душу через все планы, куда она попала, и всячески помогает подняться этой душе, до ее возможного предела… И оттуда можно и не вернуться, очень легко можно не вернуться. Ты жизнью и смертью за него отвечаешь…
Потом прочитала почти в Библии, что именно это пришлось сделать Моисею, когда он убил египтянина. Моисей был египетским посвященным… Вот такая память.
Иногда смотришь на людей, вернее духов молодых, только начинающих свои воплощения, и видишь: они достойнее проходят свои уроки, чем мы… Тот же Раскольников – человек без древнего опыта. А достоин многого…
Порой опыт просто мешает, даже позитивный.
Достоевский мастер. Он прав. Можно писать менее отвлеченно. Нужно… Дурная привычка написать что-то и потом понять, что это все требует разъяснений. Форма должна выявлять содержание сразу, иначе какой смысл.
А Раскольников у него очень трогательный человек, к таким проникаешься. И ведь ни разу душевно не сфальшивил, был как есть.
Но в свое время я и Ставрогина воспринимала чисто. Интересно, как сейчас? Да у Федора Михайловича каждого можно воспринимать чисто. Кроме тех, у кого по идее ничего нет и не должно быть за душой. Еще дети у него хорошие…
(Мои по сравнению с его, может быть, иногда будто более «сильные», слишком, и испытания переносят стоически… По отношению к таким возникает несколько иное чувство. Не жалость и даже не сочувствие, но понимание, что этот человек воин. Герой. Что иного быть не может и не должно. Хоть он способен очень многое испытывать… Снисхождения тут нет).
И вправду, всю жизнь так жить…
А по поводу убийства человека у меня еще был один сюжетик, очень давно, фактически, еще с детства. Когда человеку предлагают выбор: убить другого человека, незнакомого, просто человека как такового, ни за что и ни почему, или убить себя. Просто выбор между жизнью своей и чужой. И он выбирает второе.
Естественно, это только проверка… но он не знает того.
Ронин
«Есть много самоотверженных душ в человечестве, но я не из их числа. На иные вещи можно пойти только тогда, когда не знаешь, на что идешь».
…Помнится, была такая фантастика – «Атланты держат небо» - в детстве читала. Там хранители некой планеты попросили человека им помочь, а он стал задаваться вопросами: «а почему именно я?» и т. д., но в конце концов согласился. Так вот, я бы сначала туда сунулась, и только потом стала бы задавать вопрос: «а почему я?» и пищать. И ведь сунулась, и теперь пищу. – Ронин.
Конечно, это уже глупости. Ничего особо трудного уже нет. И ведь хочется все это сделать…
Хочется и отдыха. Пройдет…
Но боюсь, что еще не раз и не два и не десять буду ронином… хоть плох тот самурай, который им не был.
(Ронин – самурай в немилости; проштрафившийся).
На самом деле я не могу представить бесстрашия, даже почувствовав его. Ничего не бояться обычно может тот, кто просто не знает, что такое страх, но когда узнает, он испугается. Но, видимо, у страха существует предел, и бесстрашие – за этим пределом.
. . .
Как-то оскорбилась на С.И. по одному поводу, мол, «не понял»… Но, может, он был и прав. Я человек совсем не скромный. Ну что ж. Не всем же пожинать, в конце концов, лавры скромности.
По-человечески это все выглядит, конечно, именно так. Он ошибся. Долго ты будешь принимать чужие ошибки за свои? - Знаешь, брат, он не ошибся, но тут долго можно пререкаться.
. . .
Яков Эммануилович Голосовкер
Яков Эммануилович Голосовкер. Античный филолог, примерно времен А.Ф. Лосева. Я ставлю его намного выше Лосева, хоть и у второго можно многому поучиться; но Лосев – систематизатор, а Голосовкер – поэт. Но научных его работ не читала (не смогла достать). Хотелось бы почитать «Происхождение мифа», да только времени нет: в такие вещи можно углубляться бесконечно. Суть в чем. Голосовкера причисляют к «мифологической школе», как и Мирча Элиаде, но упоминание о Голосовкере видела лишь в одной из культурологических книжек, даже в словаре «Культурология ХХ век» его нет. Книг его днем с огнем не сыщешь, хотя попадалось как-то что-то в букинисте, и может, еще что-нибудь вышло в ближайшее время. Но только «Сказания…» разошлись массовым тиражом. Также Голосовкер «энтузиаст Гёльдерлина», как выразился один из авторов предисловия к Гёльдерлину, и это действительно так. Он переводил «Эмпедокла» Гельдерлина и античную поэзию. Был бы жив – я бы с ним с большим интересом пообщалась бы… Интересный человек. Представляется маленьким, сухоньким, с курчавой седой шевелюрой и мудро-лукавой улыбкой. Но скорее даже лукавой, чем мудрой. Хоть умен и весьма мудр. Кажется легким по характеру человеком. Очень светлым. Ну очень мне он интересен…
Я не знаю, как на самом деле его имя-отчество, видела только инициалы Я.Э., потому называю его Яковом Эммануиловичем.
Так вот, Яков Эммануилович попал в точку относительно «титановой правды» и «клича титанов», по которому они узнают друг друга. Не знаю, откуда он это знал, то ли из античных источников, то ли дошел до этого своей интуицией, но это действительно так. Титан прямолинеен, неспособен на подлость и хитрость, и ему все нужно сверх всякой меры… об этом можно было бы долго распространяться, но лучше почитать Голосовкера. Там у него есть момент о предводителе лапитов Пейрифое, например, когда лапиты потребовали изгнать Хирона с Пелиона, а Пейрифой был другом Хирона и понимал несправедливость такого решения. Однако он был и вождем лапитов… «Сердце встало между дружбой и долгом – так надо убить это сердце…» Здесь не могло быть раздвоения, бескомпромиссность предельная. И он действительно едва себя не убил…
. . .
Венера Чоудхури
Это моя подруга-художница. Молодая и деятельная душа (я по сравнению с ней лентяйка и старуха, хоть у нас разница между днями рождения всего в несколько дней…) Рисует и радуется. Она чистый живописец, пользуется светлыми, радостными красками, но тяготеет к лиловой гамме, хоть и любит Ван Гога как художника, восхищается им. Плохой человек Ван Гога любить не будет. Также очень любит Врубеля (отсюда ее лиловый) и Н.К.Рериха. У нее муж индус, Чоудхури распространенная в Индии фамилия, и даже Н.К.Рерих в одной из своих заметок упоминал художника по фамилии Чоудхури (Чоодури). Но муж Венеры мусульманин, а не индуист, он из Бенгалии, сама же Венера из Душанбе, таджичка. (на самом деле татарка). Потому и Венера. Интересные у них имена. Жена ее брата, например, Генриетта, сокращенно Гера. Венера и Гера.
Они беженцы были. Когда у них там война шла, у Венеры первенец Майк на балконе лежал, и прямо на балкон пульки залетали. Слава Богу, не задели… Еще она там ходила по всем этажам их многоэтажки молока или чего-то еще для ребенка просить. Помогали как-то, держались… Бежали они, сначала, кажется, под Рязань, потом сюда. Ноябрь, холод, они в легкой одежде, без варежек, им перчатки хозяйственные еще дали… Венера еще говорила: «Голодные, еды нет, так все им, детям (у нее их двое) оставляешь, чтобы они поели…» У них сейчас все хорошо. Радостные и добрые, деятельные люди. Как будто и не было этой войны…
. . .
О титанах
«Для восполнения сил Света Планетарным Логосом – первой и величайшей монадой Шаданакара – был создан новый слой и положено начало новому человечеству (после ангелов. –примечания здесь и далее мои). Энроф был оставлен животному царству (видимо, ящерам), новый же слой населился титанами, обликом напоминавшими нас, но огромными и великолепными. В мире, напоминавщем Энроф, только пока еще сумрачном, их светящиеся фигуры двигались на фоне сине-свинцового неба, по склонам и выгибам пустынных гор, их совершенствуя. Человечество титанов исчислялось несколькими тысячами. Пола они были лишены, рождение новых не связывалось с союзом двух старших никак. Но Гагтунгр сумел вызвать их бунт против Промысла. Идея их заключалась в том, что они – семя и ядро мирового начала, третьего, противостоящего и Богу, и демонам. Они жаждали абсолютной свободы своих Я, но жестокость и злобу демонов ненавидели (вот то, что у меня получилось в «Замке…» - «никому не служу» и так далее, и «готов убить Сатану»). Бунт завершился тем, что силы Гагтунгра, пользуясь законом возмездия, вовлекли души титанов в глубокие мучилища. Там длилась их пытка свыше миллионов лет, пока, с помощью Провиденциальных сил, им не удалось вырваться из плена. Теперь большинство из них совершает свой путь среди человечества, выделяясь на общем фоне масштабом своей личности и особым сумрачным, хотя отнюдь не темным ее колоритом. Их творчество отмечено смутным воспоминанием богоборческого подвига, как бы опалено древним огнем и поражает своей мощью. От демонических монад их дух отличен порывом к Свету, презрением к низменному и жаждой Божественной Любви».
Даниил Андреев, Роза мира.
«Розу Мира» я читала лет в 20 – 21. Сейчас понимаю, что «Роза Мира» - это, конечно, сигнал тревоги… Но тогда, когда читала в первый раз, стали приходить воспоминания о ряде детских представлений. Лет в 12, когда в школе начали проходить античную мифологию, возник устойчивый образ: горный ландшафт. Сумрачный… Он обладал глубокой и вполне реальной, определенной атмосферой, и я тогда очень часто представляла эту картину и отдыхала на ней… И там действительно не было солнца, солнце всходило потом…
Сейчас уже не могу этого созерцать: тяжело.
Трудно сказать, что это за реальность. Думается, это реальность не физическая и не историческая, но метафизическая.
И тогда же, в детстве, выделяла и особо чувствовала примерно тот же ряд исторических личностей, что перечислены Д.Андреевым. Может, это определенный тип человечества?
Эсхил. – В детстве очень хотелось найти и почитать его тексты, вызывал подспудное уважение, хоть ничего о нем не знала.
Бетховен. – В детстве почти боготворила его. Хотелось разучить что-нибудь, принесла учительнице музыки 17 сонату, она обсмеяла: техники не хватало. Конечно, не хватало, и лапки маленькие. К Бетховену применимы слова Маяковского: «Пойду, любовищу мою волоча, в какой ночи, бредовой, недужной, какими Голиафами я зачат, - такой большой и такой ненужный???»
Микельанджело. – Отношение практически то же, как к Бетховену. Очень любила его за его сострадание. Вообще Микельанджело и Бетховен в чем-то видятся мне очень близкими историческими фигурами, хоть они, конечно, разные.
Леонардо. – Поначалу не вызывал подозрений в принадлежности к титанам: уж очень дисциплинированный. Но если присмотреться…
Данте. – «Божественную комедию» читала в старших классах школы, нравилось до соплей. «Лимб» Данте считаю проекцией того, доисторического мира.
Лермонтов. – Брат по духу. Взрослели с ним вместе. В детстве воспринимался таким же ребенком, подростком, ровесником, но когда выросла, стало понятно, что это очень опытный ребенок…
Гете. – Лет с 13 была традиция читать на летние каникулы «Фауста», известны мои разногласия с «Фаустом» (см. записки из Старой Руссы 2003 года)… Вертер тогда показался более душевным, запало. Также «Эгмонта» очень любила, благородная вещь, героическая.
Вагнер. – Странное дело: совершенно равнодушна к его музыке. «На его месте я бы относилась к себе взыскательнее…»
Лев Толстой. – Идиосинкразия. Его герои казались скучными и «одноклеточными», особенно в сравнении с героями Достоевского. Но и Толстого можно понять. У него есть прекрасный отрывок из записей, о смысле жизни. Если у Антаровой Левушка – это Лев Толстой, то беру назад все свои детские вопли против него.
Ибсен. – Читала в свое время, в юности. «Бранд» запомнился. Характер тот еще…
Н.К.Рерих. – Его считают воплощением Леонардо, во что раньше верилось с трудом: как художники они полные противоположности. Но теперь понимаю, как можно быть полной противоположностью себе в искусстве. Видимо, это одно и то же лицо.
Могу назвать одного из последних исторически воплощавшихся титанов: Владимир Высоцкий. Хоть, может, в это трудно поверить: уж больно безалаберный был человек…
Раньше я говорила, что в принадлежности к титанам ничего хорошего нет. Раньше называла их эпоху «переходным возрастом человечества», и этот пресловутый их «бунт» - только желание самостоятельности подростка… И еще: нет зрелища более жалкого, чем сломленный титан. Сломленный человек так не выглядит.
…
Титаны, конечно, духи древние. И тогда возникает резонный вопрос: «Что же ты делаешь до сих пор на Земле, глыба ты эдакая? Неужели за столько веков до Неба не доросла??» Но титан бывает очень привязан к Земле, хоть земля ему и тесна. Это земные духи, порой даже в самом высоком смысле слова земные. От Земли (Титы) и именование их.
Может, в том и состоит их предназначение, чтобы подсоединять эту Землю к космическим источникам.
Грубость – бич титанов. Стихийность – суть их проявлений. Им приходится обуздывать свою стихию и подчинять себе себя.
Их можно обвинять в «подростковом максимализме» - и они «максималисты» до конца дней своих – но тот же максимализм их может обрести мудрость и глубину. Он – следствие их масштаба. Они просто не привыкли мерить иными мерками.
Великая любовь к человечеству Бетховена, великое сострадание Микельанджело… Такие люди просто взвиваются, когда видят хоть что-то идущим против Высшей Любви. Поэтому Микельанджело не понял Леонардо: тот показался ему слишком холодным и равнодушным.
А вот с Н.К. Рерихом я долгое время была не согласна как с художником. Про себя как-то говорила: «Как волка не учи, он все в лес глядит…» - Так вот и Н.К. тоже человек необучаемый. Потому и боялся в свое время «вылететь» из Академии художеств, что все делал по-своему. Но потом я стала его очень хорошо понимать, и понимать, что он иначе не может. И не хочет, между прочим. А я, может, и хотела бы что-то иначе сделать, да не могу, и даже не по недостатку техники…
Мне часто помогали его картины.
Титаны порой носятся со своей «миссией» как последние пуписты. Увлеченность – это одно, но когда человек перестает замечать окружающее… Так Вагнер разошелся с Ницше, так Гете проглядел Гельдерлина, и гораздо более правы были Гельдерлин и Ницше, чем Гете и Вагнер. Никому не идет на пользу такая слепота… Люди обычного человечества иногда бывают лучше и благороднее титанов. Но, видимо, это редкие люди, такие, как, например, Врубель или Достоевский, последний особенно интересен, в нем столько намешано… Откуда они могут проникнуться «титаническими» (а иногда и ангельскими, как Врубель) идеями? – не знаю. Это их дело.
Надеюсь, что этот вопрос наконец закрыт.
. . .
. . .
Ночью
… это лермонтовское «забыться и заснуть»… и «о любви чтоб сладкий голос пел»… такая хорошая медитация. Понимаю, конечно, раньше понимала, что это… а только подумалось: не смогла бы. Даже так. Потому что стала бы задаваться вопросами: кто рядом? что происходит? – и проснулась бы.
(…пишу сейчас потому, что бессонницы совершенно замучили…)
Конец июля, 2003. Старая Русса.
Досужие записи
. . .
Зрелое чувство, развившееся, осознанное до конца, пусть даже и не всегда верное, имеет свой канон и глубину. Тем оно имеет ценность. Это законченная форма души, через которую душа способна познавать себя и проявляться в мире. То же самое – произведение искусства, исполненное мастером, до конца осознанное и прочувствованное. Конечно, есть вещи высшие. Есть вещи вечные. Это – еще не вечность. Но это урок.
. . .
...Раньше я считала в значительной мере своей работой работу оправдания. Но на самом деле в мире самые грубые и противные Высшему вещи – самые наглые и громкие. И именно их человечество принимает как должное.
Почему излагаю практически все в «закрытых письмах»? почему не желаю публикаций? – честно говоря, это обычная боязнь насмешки, ибо мир глумится буквально над всем. В сегодняшнем состоянии мир без этого не может. И не хочется стать причиной анекдота.
Но так или иначе на это придется идти...
. . .
(...попалось на глаза бахтинское понятие «карнавализации»...) – В том же культурологическом мире человек цепляется за частность и раздувает эту частность до размеров Вселенной так, что частность затмевает Вселенную. И кричит: Я это придумал, Я... – Через мою жизнь проходило достаточно частностей. Я их старалась фиксировать, тем более такие, до которых редко кто додумывается. Но они именно проходили, часто обозначенные одним словом. Так складывалась картина разнообразия, во многом непредсказуемости мира. И все же, все это, данная картина, данное субъективное представление мира – только частность... (и бедность).
. . .
...раз уж зашла об этом речь... – Давно, еще готовя реферат по музееведению, мельком прочитала ряд главок Николая Федорова о Ницше (из «Философии общего дела»). Не буду повторяться, что Федоров любое явление рассматривает с точки зрения собственной концепции, основных своих положений. Не буду приводить здесь все слова, которыми он на Ницше откровенно ругается ( некоторые говорят в таком случае: «Юпитер, ты сердишься, значит, ты не прав», но я все же признаю за бедным Юпитером право сердиться...) – Меня заинтересовали некоторые моменты. Первое: выражение «балаганные остроты», употребленное по отношению к афористическому стилю Ницше. Я думала, что против такого стиля невозможно, по крайней мере очень трудно идти. Оказывается – можно. Второе: выражение «многословные афоризмы». Мне казалось, что в многословии тут тоже не упрекнешь, хотя стиль Ницше порой достаточно подробен. Эта подробность исходит из попытки объяснить мысль или чувство не столько как собственно мысль и чувство (конструкт), а так, как сам человек их осознает и переживает, именно неповторимость индивидуального ракурса... Но: оказывается, можно идти против стиля!.. Но лично я никогда не пойду против человека...
Крайняя сжатость стиля исходит или от безответственной поверхностности, или от большой глубины и осознанности мысли, - такой мысли, которая очень долго зреет. Но формально то и другое порой выглядит очень похожим, поэтому «не верить» можно чему угодно.
. . .
Поговорили... Оказывается, я закатывала истерики, когда меня после школы пытались направить в какой-нибудь институт, а я уже этого и не помню... и вовсе не в безалаберности родных была причина того, что «не выучилась»... И вот сейчас снова собираюсь бросать институт... странные кармические возвраты, «заколдованность»... это давит... Вот такая непонятная у меня социальная судьба. А в отношении семьи я вообще есть домашний деспот и изверг рода человеческого ( это не чья-то ругань, это моя собственная характеристика). Семейная карма для меня в этой жизни трудный вопрос. Везде долги и долги...
Как хочется не иметь совершенно никаких потребностей и жить как птица.
. . .
Я так чувствую, что меня на долгую жизнь не хватит (?) накапливается усталость. И потом, от слишком многого надо освободиться, очиститься...
Я не боялась смерти раньше, когда не знала, что это такое. Потом очень хорошо узнала страх смертный. Но сейчас я ее опять не боюсь, потому что тут бояться нечего, надо только иметь готовность.
. . .
…И при наступлении катаклизмов благословляешь судьбу: «И это всё? – ведь с этим можно жить!» – потому что на самом деле ожидаешь гораздо худшего…
. . .
Душевная усталость возникает в раннем возрасте – от незнания, в более позднем – от неблагодарности, и только в самом конце жизни это может быть действительно обоснованной и оправданной вещью.
. . .
Душевное состояние Фауста странно, крайне странно для человека знающего. До какой степени неблагодарности и сердечной черствости нужно дойти, чтобы не видеть в мире Вечного, при том, что человек, вроде бы, всю жизнь стремится найти смысл. Видимо, эти искания – от ума. Какой внутренней жестокостью нужно обладать, чтобы отрицать все подряд. Потому не случайно к нему приходит именно дьявол: они родственны. Созидание Фауста во второй книге – попытка преодолеть свою духовную нищету через себя же, но не через слияние с Вечным. В книге это ему удается, но какую же жалкую малость он достигает! Он наконец благословляет мгновение, но как поздно он научается его видеть! И... его счастье, что в этот момент для него наступает смерть. Потому что, видимо, по логике Гете это – высший пик человеческого существования, который не может длиться на земле. Пусть этой установкой Гете дает понять, что произошло нечто действительно потрясающее и невыразимое, и предлагает рисовать это нечто в самом возвышенном виде, на который только способно человеческое сознание, но, на мой взгляд, реально это – бедность. Даже учитывая все созидающие усилия, может быть, действительно колоссальные, которые приложила душа Фауста, чтобы себя пересоздать. Это усилия человека, возможно титана, но не Бога в человеке. Хотя, может быть, можно идти и таким путем. Но все же это слишком похоже на «путь без сердца»...
Но ведь даже дьявол говорил: «Как бы я хотел быть созданным прекраснейшим, а не добиваться какой-то высоты только лишь своими жалкими тварными усилиями, лишенными как благословения Свыше, так и благодати...»
Возможно, я не права во всем этом, просто потому, что очень давно не перечитывала саму книгу и могла все забыть.
Но факт то, что реальная духовная высота, благословение каждого мгновения, а не только того, которое сам считаешь прекрасным, действенное слияние с Жизнью – естественное состояние даже на этой земле, которым живут просветленные души и которым по сути призвано жить все человечество.
. . .
Я не говорю много о благодати, может быть, и напрасно. Сама знаю, что такое воля. Что такое сила титана. Знаю. Но безблагодатное состояние – духовная обесточенность – становится невыносимым и невозможным для человека, идущего путем самоотречения. Просто потому, что такой человек никакой «услады» в собственном «я» уже не имеет. Хотя, конечно, и этот ад можно перетерпеть. И, может быть, именно тогда зажигаются самостоятельные, внутренние огни. И начинаешь понимать: на самом деле даже тогда нить благодати не прерывалась.
. . .
Не говорю также, упоминая путь самоотречения, конкретно о себе, потому что «с собой ношусь». Мне до этого далеко. Но наиболее чистая и наглядная, несмотря на явную сказочность, картина такого пути – «Жизнь Викрамы». И «Джатаки» Будды. Потому что человек, чьим призванием становится такой путь, действительно способен на невероятные вещи, невозможные для других путей, и это вещи на грани чуда. И закон этого пути таков, что человек, до конца сознательно отдающий всё, не только ничего не теряет, но обретает нечто большее. И, как тот же Викрама, отдает и то, что обрел.
. . .
Да, Он очень много человечеству открывал, даже слишком много для человечества в целом. Потому что говорил в таких выражениях... Он не на человеческом языке говорил (не на обыденном...)
Жаль.
. . .
. . .
Закрытое письмо
«С той стороны»:
-На тебя легла в значительной мере карма твоего отца. И ты еще долго будешь связан с этим духом. Но тебе не надо в этой жизни об этом думать.
(...)
-Ты любишь его? – спросила она ( о готовности принять эту связь).
-Да.
(...)
-Он желал утверждать, но состояние Земли настолько причиняло ему боль, что он отрицал против воли. Земля – это ад. И человек в этом аду должен научиться благословлять. Ты смог научиться этому.
(...)
-Человек обрел глубину. Теперь ему надо обрести гармонию. Через себя ты понял, как это достигается, и потому сможешь ему помочь.
. . .
Мне кажется уже почти очевидным, что мы однажды встретимся, и соотношение между нами будет известным. Может быть, чертами своего исторического характера он доставит мне множество хлопот, но, судя по всему, примерно такие же проблемы я доставила в этой жизни моим сегодняшним родным, особенно в переходном возрасте. И это легко впоследствии отпадает, очень легко (если человек сознателен). Тем не менее, я подозреваю за собой многое. Наверняка я была и палачом, и жертвой, и черным магом, и святым, контрасты явно были очень резкими, до крайности... А он, по-человечески, мне кажется, до таких падений не дошел. Что у него было? – только прорыв в метафизику. Всё происходило на уровне сознания... Определенный ментальный слой, полный соответствующих мыслей. Естественно, что сознание не выдержало. А так – это бесконечно благодарный человек.
Давно замечено: у меня так почти всегда было с людьми: при длительных отношениях вначале кажусь себе будто «опытнее» них, но постепенно, понимая их со временем, все больше и больше смотрю на них «снизу вверх»... Они совершеннее нас, те, кого мы якобы «ведем»...
Потому что так складывается в этой жизни, что я общаюсь (длительно) с теми, кто во мне нуждается, а не наоборот. Если я вижу человека, у которого я могу что-то «взять», то он по судьбе от меня далек. И я могу только издали любоваться его совершенством... Я общаюсь в основном с равными, а не с высшими меня. И часто даже те, кто мог бы мне быть «братом по духу», то есть опять же равным, родственной душой, остаются от меня на расстоянии. И потому раскрываешь (видишь) Высшее в совершенно разных людях...
Это эгоизм, конечно, так говорить, но существует тоска по прекрасному, тяга к нему. И когда встречаешь прекрасное ярко выраженным в человеке, то очень радуешься. Все-таки оно проявлено в людях в разной мере...
Что же касается взаимоотношений (...) и М., то тут... он для нее прекрасная душа, но он исторически «младше», стало быть, просто менее «опытен». И это как то творение, которое желаешь создать выше себя самого. Между ними однажды произошел один «разговор», потом, гораздо позднее, на уровне сознания, а не слов...
. . .
-Я всем «обязан» тебе, а ты признаёшь меня чем-то... едва ли не высшим... В этом твое великодушие.
-Неправда. Ты всегда был для меня великим даром. И этого никто не мог создать.
(Ты знаешь, что такое дар. Это то, чего мы не знаем.)
Я не могу тебя «создать», потому что ты уже есть. Я могу только тебя постичь, и этим через себя помочь тебе самому себя постичь и раскрыть. И на все твоя воля и твой выбор. И путь твой целиком определяется именно тобой.
(...)
. . .
М. все-таки не он, а его «сын», и то не совсем, то есть другой человек, и многое в себе преодолевший, у него сущность другая. И (...) вовсе не я, об этом, мне кажется, и упоминать излишне. Параллельное течение... Однако иногда задумываешься о том, какая создается легенда жизни... и все же это, видимо, не имеет большого объективного значения ни для кого и не должно быть выносимым вовне.
Какая между нами может быть связь... просто я чувствую, что этот человек нуждается. Нуждается больше, чем кто бы то ни было. Каким бы он ни был. А значит, связь существует. Я не имею права на высших меня, на далеких, на отдельных, но на тех, кто так нуждается, я имею право...
(Но, может быть, всё и не так. Конечно, это все продиктовано доверием к человеку... иначе разговор будет коротким.)
. . .
М. тоже способен на крайнее самоотречение. Они оба (с ней) идут путем самоотвержения.
. . .
К слову обо всем этом. Побывала в доме-музее Достоевского в Старой Руссе. Это историческое место, связанное с Достоевским, этот город, и Достоевский там жил после всех своих мытарств вместе с семьей. Почитала некоторые статьи из сборников проходящих там регулярно достоевских чтений. В том числе и две статьи (вернее, полторы), построенных на сопоставлении Достоевского и Ницше. Одна статья – вернее, ее половина – вещь чисто «от ума» и не стоит особого внимания. Другая лучше. Но вообще мне такие вещи читать больно. Равно как и большинство вещей Ницше. Просто больно. Не знаю, чем и в каком виде найду эту душу. Если чем-то подобным «Клингзору», то разговор будет коротким. Но возможно, дело тут лишь в сложившемся историческом клише.
Также статьи о Ставрогине. Большинство написано с точки зрения христианской метафизики, причем достаточно глубокой. Но это всё то же противопоставление «Бог – дьявол».
Интересно все же, почему, затрагивая проблему дьявола и антихриста, мысль прорывается в очень глубокую инфернальную «скважину» с определенными положениями и законами, именно в глубины тла человеческого и метафизического, и это несомненно есть в каком-то виде, только насколько его существование реально, а насколько обусловлено человечески и исторически? – наверняка тут намешано и надумано множество человеческих страхов... но, может быть, страх и есть та реальность, или стоящая за этими символами.
Главная особенность «Клингзора» – страсть к обладанию и разрушению обладаемого...
Это лишь крупица в бесконечности.
. . .
(О том, что общаюсь не с теми, с кем хотелось бы). - Павел Домбровский в свое время многому научил и очень порадовал, также Марина, ученица И.С., но, может быть, мне вообще не стоит вмешиваться в музыкальную среду. Когда-то считала, что наоборот, но сейчас думаю, что, может, и не стоит.
Уже налицо некоторые факты:
Когда-то думала, что могу что-то «дать» Олегу (Ш.), просто потому, что он младше, но получилось иначе, и мы с ним фактически не общаемся. «Ребенок» пошла по другой дорожке, Тимофей – еще раньше – тоже... «Чорт» прекрасное существо. Но с ней мы общались всего пару раз, не больше. Однако вот за нее я совершенно спокойна. Все же результат в общем скорее отрицательный.
«Каждый человек тебе великий учитель...» – и вот, здесь, в Старой Руссе, для меня тоже стал одним из таких «учителей» ребенок лет одиннадцати...
(…Я пыталась молиться за него, за этого ребенка. Сейчас ему, видимо, лет уже пятнадцать-шестнадать. Нерегулярно молилась, слишком мало, в этом моя вина…) Дай Бог, чтобы рос прекрасным человеком…
. . .
Забавно все же выглядит: найти «нуждающегося» в прошлом веке... И если это так, то наверняка придется иметь дело с исторической кармой (не единичной, но человеческой, той же мировой войной... вот эта тема, честно говоря, мне противна. Ужо Володарский обрадуется...)
Потому что почти очевидно, что я воплощалась скорее всего в Германии времен Третьего рейха. Жил там когда-то мальчишка, которого в пятнадцать лет в конце войны призвали на фронт и который нашел там свою смерть. Если только не было худшего... но в любом случае смерть была ранней. Задачи воплощения были примерно те же, что и сейчас (с учетом исторического времени, конечно, но разница небольшая), условия жизни тоже, и воплощение через столь короткий промежуток времени стало следствием того, что эти жизненные задачи тогда не были исполнены. И добрую половину своего детства я жила именно воспоминаниями Второй мировой войны...
В пользу тогдашней ранней смерти говорит еще то, что именно в возрасте примерно пятнадцати лет нормальная «социализированная» жизнь для меня кончилась. Осталась какая-то «дезориентация в пространстве», и в итоге это потянуло уже в более глубокие прошлые воспоминания. Там, где «нормальный» «социально обусловленный» человек в период взросления поступает в институт, хочет «занять свое место в жизни», имеет, грубо говоря, «здоровые сексуальные влечения» (или не совсем здоровые), женится (выходит замуж) и плодит детей, там у меня всего этого не было, был полный вакуум. И в характере долгое время оставались чисто юношеские черты, такие, как «возрастной максимализм» и «эмоциональная незрелость»...
И тема Второй мировой мне сейчас столь противна именно потому, что для меня это недавнее прошлое. С некоторых пор я стараюсь не иметь дела с недавним прошлым, чтобы оно не замыкало на себе.
P.S.: Л. говорит, что я идеализирую известную историческую личность, но я не идеализирую, но боюсь задеть эту пресловутую “личность”, ибо о таких людях надо говорить так, будто они очень хорошие, иначе им будет плохо, и другим способом их не раскроешь.
Старая Русса, 2003 г.
Послесловие
Что касается «известной исторической личности». В юности я говорила, что он «научил меня мыслить», хотя потом наложилось и множество других влияний. Первую попавшуюся мне его книгу – «По ту сторону добра и зла» – я читала в 1989, кажется, году, и это был непроизвольный спор. Это был спор на языке данной книги, в таком же стиле, и подобный стиль стал для меня естественным. Может, этот спор можно было бы назвать даже диалогом, до такой степени ярко осознавалась мысль. Фактически тогда это был первый человек, которого, исходя из написанного им, я заглазно настолько глубоко узнала и поняла. В дневниках моих достаточно материала на тему этого «понимания» и прочего сострадания, но скорее всего я этот материал уничтожу. Было ли это влиянием? – это было родство, во многом при формальном несогласии. Я предугадывала многие его мысли, до того, как прочитывала их, и даже не удивлялась. Биографию, написанную Галеви, считаю наиболее объективной. Но есть и еще хорошие вещи на эту тему: Хайнингер, кажется, фамилия этого автора, но точно не помню. Из меня получалась такая хорошая Сонечка Мармеладова, «вечная Сонечка»: «- Что вы над собой сделали?..» - а человек просто решил исторически стать разрушительной силой...
Кроме шуток. Видимо, действительно было какое-то сообщение. Снился два раза, и оба раза в каком-то карикатурном виде, будто сам над собой смеялся, а мне было от этого бесконечно грустно, и в обоих снах смысл был примерно одинаков: «и ты от меня откажешься...» Не раз – однажды особенно явно – как последствие непроизвольного погружения во «внутренний диалог» начинались срывы и «огненная болезнь», будто по извне приходящим причинам. В тот «явный» раз – после разговора о музыке. Может, и это было зачем-то нужно... Когда в свое время узнала о том, что он называл «медитациями Манфреда», внутренне долго смеялась, потому что «Замок...» был уже написан или почти написан. Вообще, как я тогда называла М., это был «ребенок от трех с половиной отцов и двух матерей». Странно, однако же, что я сама сейчас перехожу на этот шутовской тон... видимо, не хочется, чтобы в душу лезли.
Человек сознательно избрал своей исторической миссией разрушение. Совершенно сознательно. При том, что внутренне всегда хотел утверждать. Было ли это падением? – если было, то, опять же, сознательным и из благих намерений. История, по его мнению, подошла к тому моменту, когда требовалась катастрофа. И вместе с тем это желание созидания... Да, тут было личное: полное непонимание окружающими. Неизвестно, почему и за что. Потому что, может быть, хватило бы только одного своевременного доброго совета со стороны... И это, «безумное»: «острие мировых событий сейчас сосредоточено в одной точке в Европе...» – я знаю это ощущение... Миссия разрушения разрушила самого разрушителя, ибо для человеческого сознания, к тому же на том историческом уровне, такой образ мыслей, особенно при физической болезненности, даром не проходит.
На самом деле тут можно сказать гораздо больше, но я просто подвожу итог. Возможно, написанное сейчас не вполне отвечает моим внутренним чувствам и достаточно схематично, и кроме того, мне действительно не хочется, чтобы лезли в душу... Довольно, я думаю, об этом. Пусть остальное остается между нами и Богом. Во всяком случае, от помощи этой душе я не отказываюсь.
. . .
«Приносящий жертву лучше всех знает, что не жертву приносил он». – В этом высшее благородство духа. Да, эти же слова могут быть расценены и как прагматизм, и как «разумный эгоизм», и даже как ложь, но в своем идеальном – и наиболее полном – смысле это проявление высшего благородства духа…
P.S.: Слова и фразы выделены компьютером, не мной. Так получилось при переносе файла «Старая Русса» в данные дневники. Я не стала ничего менять.
По мотивам одного сна
Лес был пронизан солнцем, теплые пятна ложились на траву, на деревья, на его лицо, заставляя жмуриться от света, в кронах деревьев шумел ветер. Он никогда еще не был в этой части леса и не знал, что встретит здесь. Между деревьями обозначился просвет, и скоро впереди показалась поляна. И на этой поляне что-то нестерпимо сверкало радужным переливом.
Когда глаза привыкли к этому явлению, ему стало ясно, что на поляне стоит небольшое здание. Форма здания сначала показалась ему неправильной, но потом он понял, что в основе его лежит ровный шести- или восьмиугольник. Здание казалось построенным из хрусталя, и потому оно так светилось под солнечными лучами. Он подошел ближе и вошел в проход между двумя колоннами. Внутри здания всё светилось так же, как и снаружи, и к свету солнца добавлялись языки живого огня в ритуальных светильниках, днем почему-то показавшиеся ему похожими на играющих детей. Это был храм, и в нем явно шла служба, только того, кто служил, еще не было видно, и слышался лишь негромкий голос из помещения алтаря. И пришедший присоединился к священнодействию и замер, погрузившись в молитву.
Священнослужитель коснулся ладонью его волос, и только тогда он очнулся от сосредоточения и, почувствовав в этом прикосновении благословение, поднял на него взгляд. Перед ним стоял человек в одежде друида, с венком из листьев дуба на седеющей голове.
-Здравствуй, Брат, - сказал жрец. – Ты пришел очень вовремя. Пойдем.
Так же, как в передней грани многоугольного здания был вход, так в грани напротив открывалось помещение алтаря. Алтарь тоже был наполнен светом солнца, так, что невозможно было различить его стен. Посреди него лежала теплая плита белого мрамора с четырьмя светильниками по углам.
Жрец велел ему снять верхнюю одежду и отошел поправить светильники. Он что-то негромко напевал. Потом вернулся обратно к нему, при взгляде на его шрамы глаза жреца потемнели, но в лице ничего не дрогнуло, жрец показал на мраморную плиту и жестом дал понять, что ему надо лечь на нее. Он знал, что это жертвоприношение, и в Храме, где он служил, тоже проводились подобные жертвоприношения, но самому ему этого делать еще не приходилось.
Он исполнил приказание жреца. Лежа на плите алтаря, следовало или сосредоточиться на голосе ведущего, или же раствориться в полном безмолвии. Судя по всему, предстояло второе, ибо вокруг была полная тишина. Это значило, что приношение не будет затрагивать какой-то одной области или частного события, что оно совершается в мировом масштабе, и памяти о происходившем не останется.
. . .
Первое физическое чувство, которое дошло до его сознания, было ощущение тепла. До этого все находилось в невесомом, подвешенном состоянии, которое наполнял неосознаваемый свет, в обычном состоянии перехода к физическому бытию оттуда, и было неизвестно, как долго это длится. Может, это была всего лишь доля мига. И из-за того, что сознание наполнял внутренний свет, солнечного света он не воспринял, воспринял только тепло. С этим чувством возвратилось ощущение тела и пришло понимание невозможности пошевелиться из-за полной обесточенности, внутренней и физической.
Сознание после возвращения оттуда почти всегда необыкновенно ясно, и он лежал и наслаждался этой ясностью. Бывает так, что в душе остаются обрывки пережитых чувств, грусть, или даже легко болит сердце, но это скоро проходит. Ясность же сознания можно сохранить до полного восстановления физических сил, потом, после возвращения к обычной жизни, она заслоняется текущими событиями, но все равно память о ней остается в подсознании.
Солнце по-прежнему наполняло помещение и согревало плиту алтаря, но жреца рядом не было, и не было заметно ни единого знака его присутствия в храме. И он не знал, сколько времени провел здесь, и видел только всё тот же солнечный день, создававший иллюзию, что время остановилось.
Лучи солнца окрасились в алый цвет и будто наполнили алтарь жидким огнем, когда он почувствовал, что может встать. Через какое-то время он пересек помещение храма и вышел наружу, и у одной из колонн входа увидел жреца. Он опустился рядом на ступени, и обоих соединяло чувство глубокой благодарности в сердце, - благодарности друг к другу, к миру, к Бытию, той благодарности, которая равна благословению.
. . .
Храм в закатных лучах казался рубиновым. Они со жрецом медленно обходили храм по ходу солнца, и теперь уже было совершенно очевидно, что храм представляет собой правильный восьмигранник. И тут его поразила мгновенная мысль. Ведь восьмигранная форма нигде не нарушалась, ни единой пристройки не было, где же тогда помещался алтарь?.. Он поднял на жреца вопросительный взгляд. Жрец только улыбнулся.