ГЕНИАЛЬНЫЕ АФФЕКТЫ БУЛГАКОВА. ЧЕХОВ И БУЛГАКОВ
Родился в г. Киеве в 1891 году. Учился в Киеве и в 1916 году окончил университет по медицинскому факультету, получив звание лекаря с отличием. Судьба сложилась так, что ни званием, ни отличием не пришлось пользоваться долго. Как-то ночью, в 1919 году, глухой осенью, едучи в расхлябанном поезде, при свете свечечки, вставленной в бутылку из-под керосина, написал первый маленький рассказ… Его напечатали. Потом напечатали несколько фельетонов. В начале 1920 года бросил звание с отличием и писал.
М.А. Булгаков. Автобиография. Москва, октябрь 1924 г.[1]
ПРОФЕССИИ – ВРАЧ И ПИСАТЕЛЬ. Что будет с героями дальше? – закономерный интерес иногда даже наперёд заглядывающего в конец читателя. Как «сделан» текст? – проблема для филолога не менее интересная! Какие приёмы автора вызывают многолетний читательский интерес?
Так многолетнее чтение и близко к тексту знание любимейших мною произведений Михаила Афанасьевича Булгакова привело к неожиданной мысли, что то ли я чего-то в этих текстах недопонимаю?! То ли литературоведческие методы работы с текстом в данном случае недостаточны?! Кто Булгаков по образованию? Врач.
Чем выделялись врачи дореволюционного образования? В сравнении с современным нам временем, работающие в земских (определённый участок, от центров часто удалённый) больницах земские врачи вынуждены были быть универсалами: простуды и воспаления, переломы, раны и ампутации, роды, рваньё зубов, венерические болезни, – всё это нередко «пользовал», как тогда выражались, единственный на удалённую от центра больницу дипломированный лекарь - врач. Что ярко и отражено Булгаковым в «Записках юного врача» (1926 г.)
Подобно доктору Чехову доктор Булгаков становится известнейшим писателем. Повлияла ли на это первая профессия и как повлияла? Кто активно ищет собеседника, тот его найдёт! Нашего времени немолодой заслуженный врач – психиатр [2] не отказалась высказать своё мнение о относительно творчества двух врачей: Чехова и Булгакова
В Воспоминаниях о писателе неоднократно отражено: как врач Чехов был гениальный диагност! Верности им поставленных без присутствия пациента, по пересказу внешних симптомов диагнозам удивлялись потом в лучших клиниках мира. Сам же лечить, — постоянно и целенаправленно — Чехов не мог.
Когда не веришь в исцеление, – как лечить? Для чего? По произведениям Чехова выходит: у человека волею природы или какой-то другой неизвестной нам волею неисправимо неуравновешенная психическая организация: то розовая иллюзия, то уже депрессия. Между ними здоровая середина достижима не на долго. От этой врождённой неуравновешенности все несчастья… И кто исцелит такую болезнь? Только Господь-Создатель! Оставил Чехов медицину, — и правильно сделал: ему лучше. Медицина, может быть, и потеряла. Литература точно выиграла: какой драматург появился!
Теперь Булгаков. Неизвестно, как он лечил от сифилиса или принимал роды, — здесь помогла бы только отсутствующая статистика, которой нет у нас. Неизвестно, как он в полевом госпитале резал руки и ноги: чтобы оценить, нужно рядом стоять! Потому что хороший врач может блестящую ампутацию может плохо не красочно, не убедительно описать. А так себе врач, но литературно одарённый – хорошо изобразит.
Медицинские факты в «Записках молодого врача» [3] Булгаковым поданы более эмоционально, чем профессионально: и правильно, — зачем морочить читателя страницами медицинских учебников! Но вот иногда вдруг мелькнет что-то так изумительно на практике подмеченное, — ведь какой врач Булгаков был наблюдательный! Это уже природное: не выдумаешь – не отнимешь!
Булгаков уже в ранних в «Записках юного врача» наравне с больными занимается уяснением своей собственной психической организации, своих мотивов, настроения и его причин. Для этого, знаете ли, смелость нужна. Можно сказать с уверенностью: потенциально Булгаков был гениальный психиатр: как говорится, — от бога! Но гражданская война и революция не позволяли только начинающему как психиатру состояться.
Необходима была практика, желательно, под незаурядным руководством, учиться дальше в хорошей клинике… А писательству учиться: читай Достоевского, Толстого – и учись хоть бы и при свечке! Психиатрия в лице Булгакова потеряла; литература — много приобрела!
Посмотрите, как Булгаков описывает бред и галлюцинации: не каждый врач опишет так красиво и художественно! И это до определённого момента описание классического бреда, — из учебника: до определённого момента, потому что цель литературы ведь не изображение патологических душевных состояний или снов самих по себе. Сны и бред в романе, в рассказе как-то влияют на их форму и совершенно точно влияют на восприятие читателя. Как влияют?! Это уже дело — филолога.
Психиатр подкинул интересную идею. Филолог взял карандаш и составил табличку снов и бреда в «Белой гвардии» Булгакова. Результат изумителен! Весь роман – сны, бред в болезни и якобы по бредовому типу события! Заглядывать для прояснения в конец в данном случае бесполезно: вначале романа спали… и в конце тоже все видят сны!.. Что же это, а?! Каждый сон объяснять – весь роман переписать!..
Не менее интересная ситуация в «Мастере и Маргарите»: наряду с явно душевно больными Мастером и поэтом Бездомного, практически все прочие персонажи находятся в подчёркнутом автором состоянии уже сильного аффекта: т.е. в состоянии пограничном уже с болезненными галлюцинациями. В обоих случаях зачем такие странные формы? Сновидческо - бредово - галлюцинативная форма, оставляющая после чтения ощущение ясности! С какого конца подступится к ответу?!
Доктор Чехов – писатель… За ним доктор Булгаков - писатель. Оба изображали душевное расстройство, безумие. В изображении безумия посмотрим на схожесть-несхожесть методов Чехова и Булгакова.
* * * *
Должно полагать, что выбор медицинского факультета вытекает нередко у чуткого юноши из стремления разобраться в человеческих страданиях и что, подойдя раз к медицине, уже он естественно углубляется в изучение человека и жизни, потребность расширить и углубить область познаний выводит из круга узкой специальности.
……………………………………………………………………………
Г.И. Россолимо. (Один из учителей Чехова – студента Медицинского факультета Московского университета. Воспоминания о А.П. Чехове. [5]
* * * *
А.П. Чехов – И.И. Ясинскому: Никогда не следует делиться нам друг с другом своими замыслами; положим, у вас был не замысел, а факт в запасе, но, видите, я из такого факта сочинил целое произведение. Я подложил под этот факт медицинскую теорию. Вообще меня крайне интересуют всякие уклоны так называемой души. Если бы я не сделался писателем, вероятно, из меня вышел бы психиатр, но, должно быть, второстепенный, а я психиатром предпочел бы стать первостепенным.
– Вы, Антон Павлович, – возразил присутствующий …критик "Московских ведомостей"… – вы ведь первоклассный писатель
– Не очень-то меня считают первоклассным, а происходит это оттого, что этот первоклассный писатель, о котором вы свидетельствуете с такой самоотверженностью, весьма и весьма сомневается в своих силах.
.............................................
И. И. Ясинский. Роман моей жизни. Книга воспоминаний. [6]
ЧЕХОВ И БУЛГАКОВ: МЕДИЦИНА И ЛИТЕРАТУРА. В начале 20 века при обучении в медицинских институтах не было жёсткого разделения: хирург, терапевт, психиатр. Учили всему сразу: область приложения выбирали сами. Земские врачи дореволюционного времени поражали разносторонностью знаний: «…Нужно покорно учиться», – последние слова «Записок юного врача» (1926 г.). И не сомневаться в своих силах! Так мог ли мечтающий стать писателем врач не вглядываться в писательские приёмы своего знаменитого предшественника, врача по образованию, А.П. Чехова?!
Подражания юмору Антоши Чехонте заметны в ранеей прозе Булгакова даже в названиях : «Летающие острова. Соч. Жюля Верна. Пародия»; «Тысяча одна страсть, или Страшная ночь. Роман в одной части с эпилогом. Посвящаю Виктору Гюго» (А.Чехонте, 1983, 1880 г.) – «Багровый остров. Генеральная репетиция пьесы гражданина Жюля Верна в театре Геннадия Панфиловича с музыкой, извержением вулкана и английскими матросами»; «Похождения Чичикова. Поэма в 10-ти пунктах с прологом и эпилогом» (М.А. Булгаков, 1927 и 1922 гг.).
Не раз указывалось на созвучие двух рассказов: Булгаков «Красная корона. Hictoria morbi (История болезни)» (около 1922 г.) – Чехов «Чёрный монах» (1894 г.). «Это рассказ медицинский, historia morbi» (А.П. Чехов – М. О. Меньшикову 15 января 1894 г.) [7]
С чеховского времени по сей день врачи согласны, что служащий симптомом более глубокого заболевания «рецидивирующий галлюцинаторный синдром» героя чеховского рассказа дан «по всем правилам психиатрической науки» (Меве Е.Б.) [8], для чего Чехов специально приобрёл «Курс психиатрии» С.С. Корсакова (1893 г, изд.), - чтобы не ошибиться ненароком!
Сейчас медики строят даже научные диаграммы правильного развития бреда мании величия а потом депрессии героя «Чёрного монаха». Однако,когда бы кроме медицинских симптомов ничего другого рассказ в себе не нёс, был бы он так знаменит не только в среде врачей?! Чехову «пришла охота изобразит манию величия» [9] не вслед ли за Достоевским? Если и не было такой первоначальной цели, всё равно не избежать «вслед»: выгоднее сознательно обыграть эту ситуацию. Обыгрывание сюжетов Достоевского всегда волновало Булгакова!
В «ЧМ» нетрудно увидеть как бы беседу Ивана Карамазова с чёртом наоборот: чёрт - олицетворённая больная совесть уличает Ивана в мелочности, пошлости, в согласии с преступлением. Наложенные на сюжет Достоевского и подчинённые ему медицинские аспекты «ЧМ» служат калькой для проявления старого вопроса в новом времени.
Кроме того, медицинские аспекты и экспрессионизм описания (в отличие от Достоевского вывод сюжета за пределы довольно длинного интеллектуального обсуждения) позволяют «ужать» галлюцинации нового Карамазова раз в десять, что тоже не могло не заинтересовать Булгакова: заманчиво, но некогда было в после революционное время так много странично разбираться в героях, как Достоевский или подобно Льву Толстому писать о войне и мире эпопею в четырёх томах! Чехов же предельно краток и точен.
Итак, в «Чёрном монахе» магистр философии Коврин «утомился и расстроил себе нервы». Призрак монаха ласково уверяет, что подобные Коврину знающие и почти гениальные личности воплощают собой «благословление божие, которое почило на людях». От таких речей «с утра до ночи испытывающий только радость» герой добр, снисходителен и приятен в обществе.
Прогрессирующая болезнь обнаруживается, и больного в психиатрически медицинском смысле удачно лечат в клинике: после лечения здраво осознавая себя заурядной посредственностью магистр зол, раздражителен, издевается над женой, изводит тестя. С точки зрения медицины – в новом виде рецидив болезни. А с точки зрения поэзии?!
Теперь соответствующая общественным понятиям – без тени поэзии и фантазии – якобы здоровая жизнь Коврина сера и скучна. Не откровенный ли это горький смех автора рассказа и над медициной, и вообще над пониманием термина «норма»?! Если всё лучшее в жизни есть поэтический самообман, стоит ли лечить от радостных галлюцинаций?» «Не стоит», – казалось бы звучит ответ. Однако финальное перед смертью Коврина от чахотки чеховское описание вечера так возвышенно, так красиво:
«Бухта, как живая, глядела на него множеством голубых, синих, бирюзовых и огненных глаз и манила к себе. …В нижнем этаже под балконом заиграла скрипка, и запели два нежных женских голоса. …В романсе, который пели внизу, говорилось о какой-то девушке, больной воображением, которая слышала ночью в саду таинственные звуки и решила, что это гармония священная, нам, смертным, непонятная... У Коврина захватило дыхание, и сердце сжалось от грусти, и чудесная, сладкая радость, о которой он давно уже забыл, задрожала в его груди».
Так за мгновения до смерти к герою вместе с призраком монаха и ощущением себя гением возвращается радость жизни: «невыразимое, безграничное счастье наполняло всё его существо», и на мёртвом «лице его застыла блаженная улыбка». Коврин зовёт и жизнь, будучи частью которой, уже не в бреду, но в действительности он мог бы осуществить высокое призвание… Этого ему уже не дано.
Получается, что и неудачно проживший жизнь Коврин, и призрак коварного монаха, и фосфоресцирующее море вместе с романсом становятся частью искусства, всегда дарующего катарсис. Сколько процентов от медицины осталось в вознесении действия на такую высоту?!
Именно смена ракурса видения дарует читателю мощный импульс катарсиса – успокоения и прояснения чувств. «Чёрный монах» резко среди далеко не всегда несущих столь благостный импульс чеховских миниатюр. Не потому ли внимание Булгакова будет возвращаться именно к «Чёрному монаху»: без изменения сюжета в самом конце финальная - ударная смена угла видения совершенно меняет итоговое настроение, – это следующий за Чеховым с медицинским образованием писатель запомнит, опробует и применит позже!
* * * *
Занятия медицинскими науками имели серьезное влияние на мою литературную деятельность; они значительно раздвинули область моих наблюдений, обогатили меня знаниями, истинную цену которых для меня как для писателя может понять только тот, кто сам врач... Знакомство с естественными науками, научным методом всегда держало меня настороже, и я старался, где было возможно, соображаться с научными данными, а где невозможно – предпочитал не писать вовсе.
Замечу кстати, что условия художественного творчества не всегда допускают полное согласие с научными данными; нельзя изобразить на сцене смерть от яда так, как происходит на самом деле. Но согласие с научными данными должно чувствоваться и в этой условности, то есть нужно, чтобы для читателя или зрителя было ясно, что это только условность и что он имеет дело со сведущим писателем. ………………………………………………………………………………………………………………….
А.П. Чехов. Автобиография. 1899 г. [10]
ДВА ВРАЧА – ДВА РАССКАЗА – ДВЕ ПОЗИЦИИ. Из двух первый по времени рассказ – «Чёрный монах» – даёт богатую пищу как для медицинских, так и для литературных интерпретаций. Для уяснения разницы в подходе к теме подключим по образованию не врача Достоевского:неотъемлемой стороной человеческой психики безумие он не считал.
Достоевского безумие интересует скорее как символ - следствие попрания моральных норм и человечности. Безумен Иван Карамазов, одной ногой за гранью безумия Раскольников, но "Идиот" князь Мышкин совсем не безумен!
Позиция Чехова иная: от идейной иллюзии до галлюцинации и бреда один неуловимый для медицины шаг. Склонность к маниям и к безумию - есть печально неотъемлемая сторона человеческой психики: обратная сторона способности к идеям. Обыгрывая этот печальный факт, Чехов пытается диагностировать социально моральные причины этого явления в данном обществе.
Магистр Коврин нездоров, но не весьма здоровы и его близкие: худосочная, склонная к депрессии жена; тесть исхитряется писать наполненные злобой к инакомыслящим злобой статьи... по садоводству.Почему же себялюбие и злоба-то не считаются в обществе ненормальными?!
Булгаков частично совпадает с Достоевским, частично с Чеховым. Главным же образом сумасшествие интересует Булгакова как богато развитая в литературе тема, - каа литературный приём, позволяющий экспериментировать с формой произведения и его восприятием читателями. Ведь в художественной форме – якобы от душевнобольного выслушают то, обсуждение чего в здравом уме может напомнить приевшуюся пропаганду каких-либо громко общеизвестных и потому сознательно уже мало действенных моральных норм и лозунгов. («Возлюби ближнего своего!» - в каждодневной суете не сильнее трогает чем:«Мойте руки перед едой!»)
«Красная корона. Hictoria morbi» – в раннем булгаковском рассказе обкатываются возможности не просто бреда в тексте, но построенного по принципу душевнобольного бреда текста: «Старуха мать сказала мне: …Я вижу: безумие. Ты старший, и я знаю, что ты любишь его. Верни Колю. Верни. Ты старший…Ты умный и давно уже понимаешь, что все это — безумие», – безумием называется война. Мать требует клятвы, что герой приведёт ей младшего брата живым: «Как можно дать такую клятву? Но я, безумный человек (ещё не в смысле болезни), поклялся: “Клянусь!”»
По пути безымянный герой видит казнь: «Я ушел, чтоб не видеть, как человека вешают, но страх ушел вместе со мной в трясущихся ногах. Тогда я, конечно, не мог ничего поделать, но теперь я смело бы сказал: “Господин генерал, вы — зверь! Не смейте вешать людей! “»
Здоровый не сказал, а в безумии уже неподвластный внешним общественным нормам поведения мог бы сказать «человек — не убий!» Авторская позиция в «КК» предела активна: не страшнее ли обычной болезни моральное безумие мира? Безумие – терпеть это! Герой «КК» не успевает спасти служащего в эскадроне брата: половина черепа у него снесено снарядом и надо лбом «красная лохматая корона». К этой короне являющийся мёртвый прикладывает руку: «Брат, я не могу оставить эскадрон…»
И герой клянёт себя за то, что малодушно в мыслях подписавшись под «безумием» войны, погубил брата: «Господин генерал, …чтобы он хоть раз пришел к вам и руку к короне приложил. Уверяю вас, вы были бы кончены, так же как и я. В два счета. Впрочем, может быть, вы тоже не одиноки в часы ночи? Кто знает, не ходит ли к вам тот, грязный, в саже, с фонаря в Бердянске? Если так, по справедливости мы терпим. Помогать вам повесить я послал Колю, вешали же вы».
Один только раз безнадёжному больному в психиатрической клинике снится счастливый сон: «Я заснул и увидел гостиную со старенькой мебелью красного плюша. …Пианино раскрыто, и партитура «Фауста» на нем. В дверях стоял он, и буйная радость зажгла мое сердце. … Живые глаза лукаво смеялись…» В итоге бредовые видения и один мирный сон — первая попытка смены ракурсов — составляют весь текст мастерского двустраничного рассказика…
Есть, впрочем, в «КК» зачаток недостатка: ракурсами эффектно поиграли, но не только предельная сжатость «КК» спасает от эмоционально совершенного поставления читателя вровень с душевнобольным. Неизвестно ведь, что из этого может получиться?
Крайне пессимистическое настроение отдельных психически неустойчивых читателей, может получиться. Негативные примеры в истории литературы случались: после публикации молодым жизнелюбивым Гёте «Страданий молодого Вертера» (1774 г.), в подражание застрелившемуся герою прокатилась волна настоящих самоубийств. Гёте понял нечто, и хоть изобразил ещё не одну смерть, больше такого болезненного для психики читателя аффекта гётевские произведения не имели. Булгаков тоже примет меры поднятия читательского настроения.
Образно говоря, удачное писательское противодействие общественному безумию требует, чтобы книгу отложил здоровый и уже не малодушный — получивший от чтения в том числе психологическую поддержку человек. Для этой цели уже в «Белой гвардии» смена ракурсов видения наберёт силу: хорошие и плохие сны в будут тщательно уравновешены рукой не только даровитого писателя, но и даровитого психиатра.
* * * *
Булгаков любил Чехова, но не фанатичной любовью… а какой-то ласковой, как любят умного, старшего брата. Он особенно восторгался его записными книжками. Иногда цитировал – всегда неожиданно...
..................................................
Л.Е. Белозерская – Булгакова. Воспоминания [11]
ЧТО БУЛГАКОВ ПРИНЯЛ У ЧЕХОВА И ЧЕГО НЕ ПРИНЯЛ?Вставные значимые сны героев широко распространены в литературе: сон Петруши Гринёва, сон Татьяны, сон Пьера Безухова и т.д. Сам Чехов уверял, что ему раз приснился чёрный монах, из этого «факта» он и сделал свой рассказ. Но значимой для формы произведения существенной роли вставной литературный сон у Чехова не играет: можно сказать, с карандашом в руках искал и не нашёл конкретно этого Булгаков. Следы пристального внимания к приёмам зрелого Чехова находим уже в «Записках юного врача».
Из цикла «Записок» в рассказе «Полотенце с петухом» (1926 г.) молоденькому двадцати трёхлетнему доктору отравляет существование его юный вид: “Доктор такой-то.” – “Неужели? А я-то думал, вы ещё студент.” – ”Нет, я кончил,” – хмуро отвечал я. – “ Вы, доктор, так моложавы, так моложавы… Вы на студента похожи.“ – “Фу ты, чёрт, – подумал я…”».
Диалог о «моложавости» булгаковского автобиографического героя позаимствован у Чехова, чем Булгаков указывает на свою преемственность: пришёл новый писатель, по образованию как и Чехов тоже врач. Иначе подобное заимствование было бы несколько не этично и называлось плагиатом.
Диалог о моложавости «перелетел» прямёхонько из чеховского «Учителя словесности» (1889 г.): «Должно быть, доктор принял Никитина (герой рассказа) за студента, потому что спросил:
– Вы изволили на каникулы приехать?
– Нет, я здесь постоянно живу, – ответил Никитин. – Я служу преподавателем в гимназии.
– Неужели? – удивился доктор. – Так молоды и уже учительствуете?
– Где же молод? Мне 26 лет... Слава тебе господи.
– …На вид вам нельзя дать больше 22 – 23 лет. Как вы моложавы!
"Что за свинство! -- подумал Никитин. -- И этот считает меня молокососом!"»
Он таким и оказывается! В сладких грёзах вроде удачной любви Никитину всё в жизни кажется без недостатков прекрасным: «Белая акация и сирень пахнут так сильно, что кажется, воздух и сами деревья стынут от своего запаха», – вот майским вечером влюблённые Он и Она катаются верхом. «Превосходную» лошадь всадника зовут Граф Нулин… Внимание! Героя и читателя автор о чём-то предупреждает!
«Пушкин как психолог» – тема выпускного сочинения в гимназии, и там учительствующий герой не может в споре доказать, что Пушкин – психолог. Собственные представления учителя русской словесности о счастье довольно наивны, если не пошлы. Женившись как в сказке – юная жена красавица, солидное приданое, собственный дом – около года Никитин не сомневается в счастье.
Но что такое счастье, как не убеждение, что ты счастлив? Стоит только усомнится... Своими руками «проложившему путь к счастью» бывшему сироте и бедняку жизнь некоторое время представляется «пастушеской идиллией»: пока эта иллюзия подпитывается само внушающими речами героя о достижении предела мечтаний.
Зато автор рассказа Чехов жизнь Никитина отнюдь не видит пределом мечтаний мыслящего человека! Суррогат духовности –застилающее духовность мнимое веселье – в разрастающейся перспективе подобно заразе захватывает весь губернский город: «Не у одних только Шелестовых жилось весело. Не прошел Никитин и двухсот шагов, как и из другого дома послышались звуки рояля. Прошел он еще немного и увидел у ворот мужика, играющего на балалайке. В саду оркестр грянул попурри из русских песен...» – мастерски краткое снижение темы: увод её от личностного в толпу. И в конце рассказа прозревшему Никитину уже будет казаться, что все, обманывая себя и других, только делают вид, что у них «слава богу, всё идет хорошо»!
Мастерски рисует Чехов срывающие ослепление «мелочи»: герой вдруг понимает, что он плохой, не любящий работу педагог. Его равнодушный к чужим страданиям, уютный мирок пошл, жена – жадная мещанка: «Ему (Никитину) захотелось чего-нибудь такого, что захватило бы его до забвения самого себя, до равнодушия к личному счастью…».
Такое захватывающее дело – служение людям у героя «Записок врача» есть: «…Сладкий сон после трудной ночи охватил меня. …Будто бы я… не то с мечом, не то со стетоскопом. Иду… борюсь… В глуши. Но не один. А идёт моя рать» («Тьма египетская»)– вознося героя над трудностями, сон, тем самым заставляет переосмыслть прозаический сюжет в лирическом ключе.
Противоположно этому, у Чехова сон – то же самое, что мешающая видеть жизнь ясно пелена самообмана. Да, Никитин до свадьбы видит коротко сумбурный сон, намекающий на внутренний разлад. Если всё состояние учителя словесности Никитина назвать сном самообмана, то пробуждение от такого сна не только не несёт катарсис, но ввергает героя с медицинской точки зрения в новую, более опасную стадию аффекта уже со злобой, с сердцебиением.
«Бежать отсюда, бежать сегодня же, иначе я сойду с ума!» – конец «Учителя словесности» (1889 – 1894 г.) есть как бы середина «Чёрного монаха» (1894 г.), вместе с которым и дописывался на пять лет ранее начатый «Учитель…». Чехов экспериментирует с концовками.
Нет переводящий на другой ракурс и примиряющей концовки «ЧМ»: и острота и неразрешённость требуют от читателя максимального «подключения» – на своем уровне решения заданных вопросов. Читатель вроде совсем бы не должен вместе с героем впадать в медицински неблагоприятный с сердцебиением аффект. Однако, это возможно. Верно изображённые медицинские симптомы в том числе вроде бы создают иллюзию барьера между героем и читателем: мы, дескать, до такой степени не докатились, но вопросик задан верно… Так верно, однако, что кошки на душе скребут совсем не жизнеутверждающе! А выход автором разве предложен?!
«Вся жизнь представлялась ему такою же тёмной, как эта вода, в которой перепутались водоросли. И казалось ему, что этого нельзя поправить», – конец чеховских «Соседей» (1894 г.). Вот именно с таким настроением конец оказался неприемлем для пришедшего в литературу вслед за Чеховым нового врача – писателя: если жизнь не предлагает утешительных ответов, значит конец произведения должен быть хотя бы лирически смягчён и возвышен как в «Чёрном монахе», как в «Тьме египетской»! Возможного психически неуравновешенного читателя нужно и заинтересовать, и оставить ему возможность отстраниться: прилагать к себе «проклятый» вопрос в меру личных возможностей!
Будучи страстно жизнеутверждающей, с психотерапевтичесческой точки зрения позиция писателя Булгакова по самой сути природного дарования «врачебнее» чеховской. Но кроме отставленной излишней доли пессимизма, есть ли ещё какая-нибудь особенность чеховской прозы, его последователем критически переосмысленная?
* * * *
ЛАРИОСИК. Душевно вам... Ах, извините, Елена Васильевна, я не могу идти в ванну.
АЛЕКСЕЙ. Почему вы не можете идти в ванну?
ЛАРИОСИК. Извините меня, пожалуйста. Какие-то злодеи украли у меня в санитарном поезде чемодан с бельем. Чемодан с книгами и рукописями оставили, а белье все пропало. … (интимно, Николке). Рубашка, впрочем, у меня здесь, кажется, есть одна. Я в нее собрание сочинений Чехова завернул.
...........................................................
М.А. Булгаков. Дни Турбиных
ЧЕХОВСКОЕ ЗЕРКАЛО. Одна из особенностей чеховской прозы – по настроению зеркально перевёрнутое отражение известных литературных сюжетов. Не только «Чёрный монах» звучит эхом бреда Ивана Карамазова.
Тень тургеневская «Песнь торжествующей любви» ложится на чеховский «Страх. Рассказ моего приятеля» (1892 г.): новой торжествующей любви хватает на одну лунную ночь. «Рассказ неизвестного человека» (1893 г.) покрыт сразу многослойною тенью «Белых ночей» и «Записок из подполья» Достоевского, «Войны и мира» Л.Н. Толстого и «Дневника лишнего человека» И.С. Тургенева.
У Достоевского в «Белых ночах» одинокому, безответно влюблённому на пустом месте фантазёру одну фантазию удаётся воплотить в жизнь: он устраивает счастье любимой им Настеньки с тем, кого она любит. У Чехова герой с самыми чистыми намерениями увозит опозоренную другим (измельчавшим «лишним человеком») женщину в Венецию. Но средств, житья в хорошей гостинице и прекрасной природы оказывается мало.
Чтобы начать жизнь сызнова, нужно в жизни видеть смысл: «Если вы ошиблись, изуверились в одном, то можно отыскать другое. Мир идей широк и неисчерпаем», — «Мир идей! — проговорила она насмешливо… Мир идей! — и лицо её приняло негодующее брезгливое выражение».
Банкнот по части головных идей, больной чахоткой герой неудачно пытается перелить в героиню свои новые открытые жизни чувства: «Мне жить хочется! Я хочу мира, тишины, хочу тепла… О, как бы я хотел внушить и вам эту страстную жажду жизни!» Если мир в душе, жизнь сама по себе прекрасна!
«Надо жить, надо любить, надо верить, — говорил Пьер (разочарованному Андрею Болконскому), — что живем не нынче только на этом клочке земли, а жили и будем жить вечно там во всем (он указал на небо)». Эта благостная тень от «Войны и мира» многократно как бы перевёрнутая Чеховым, в «Рассказе неизвестного...» отражается смертельно трагической: «Вы любите жизнь, а я её ненавижу», — как Лиза Болконская героиня «Рассказа неизвестного человека» мучается от родов (текстуальное сходство описаний), и после родов умирает от принятого яда.
И этот и другие чеховские рассказы пересыпаны реминисценциями и косвенными сравнениями: героиня погибла потому что, начитавшись романов Тургенева, после разочаровалась. И всё действие «Рассказа неизвестного...» проходит как бы под аккомпанемент арии Ленского «Что день грядущий мне готовит?» Образ напевающего эту арию превосходного, но всё «давно бросившего» пианиста — словно перевод в будничную прозу пушкинской возможности судьбы Ленского: «Пил, ел, скучал, толстел, хирел...».
И вдруг опустившийся пианист «с чудесным выражением сыграл две пьесы Чайковского так тепло, так умно!», сыграл и «Лебединую песню» Сен-Санса: «высокий подъём чувств» толкает героев на короткую добрую искренность, но не может ничего изменить в их судьбе. Чехов здесь солидарно традиционен с западными реалистами: например, у Мопассана в публичном доме танцуют под вальсы Шопена и т.п.
Чтение чеховскими героями Пушкина, Гончарова, Достоевского, Толстого, прекрасная музыка — почти ничего позитивного не даёт ни чеховским героям, ни в смысле развёртывания сюжета далее в сознании читателя в жизнеутверждающем ключе. Вот с этим-то последним Булгаков категорически и не согласен! Хотя именно Чехов продемонстрировал новому врачу-писателю заманчивую возможность расширения смысла с помощью и прямых цитат, и различных «теней» и «отблесков»: это Булгаков примет и разовьёт в высшей степени.
В «Чёрном монахе» уже в нездорово приподнятой эйфории Коврин напевает арию Гремина: «Онегин, я скрывать не стану, Безумно я люблю Татьяну…», — любовь оказывается выдуманной, и в злой, с ненавистью к прошлому депрессии герой об арии уже не вспоминает.
Автор «Мастера и Маргариты» чеховское перевёрнутое зеркало возвращает в нужное положение: под арию Гремина будет физически сходить с ума, но духовно освобождаться от материалистической наглости и безверия гонящийся за Воландом Иван Бездомный.
У Булгакова даже непонятые героями знаковые произведения русской литературы с уровня авторской позиции вносят в текст нечто положительное. Великое имя Пушкина — наложение цитаты из «Капитанской дочки» на «Белую гвардию» выведет её героев из тупика.
Чехов помог Булгакову состояться и остался одним из его великих учителей. Но нами заявляемое в молодости далеко не всегда состоятельно: как «я — за Чеховым» своё положение в литературе заявивший врач и писатель Булгаков пойдёт совершенно иным - только своим путём. Совсем не похожа на чеховскую драматургию будет и драматургия уже уяснившего для себя свои приёмы и цели Булгакова.
* * * *
…Пошли к доктору Цейтлину за одной книгой по психиатрии, которую он обещал дать М. А. (Михаилу Афанасьевичу Булгакову). У них состоялся очень интересный разговор. А когда М. А. вышел из комнаты, доктор мне сказал:
– Я поражаюсь интуиции М. А. Он так изумительно разбирается в психологии больных, как ни один доктор-психиатр не мог бы разобраться.
Вечером М. А. работал над романом о Мастере и Маргарите.
...........................................................
Дневник Е.С. Булгаковой от 12 ноября 1937 г.
* * * *
АФФЕКТ (от лат. affectus - «душевное волнение, страсть») – очень сильное чувство: эмоциональный пик или взрыв чувств (ярость, отчаяние, экстаз). Аффект есть жизненно закономерное, необходимое проявление человеческой натуры; отсутствие аффектов в той же мере свидетельствует о нежизнеспособности. Опасно как полное подчинение воли аффектам, так и их полное подавление.
Патологический аффект – состояние, когда сила эмоциональной реакции больше вызвавшего её незначительного повода или неадекватна поводу.(Например, не в силах отомстить сопернику, некто в ярости бьётся своей головой о стену.)
Патологический аффект может сопровождаться помрачением сознания по типу сумеречного состояния с последующей амнезией. Больные в таком состоянии опасны, ка для себя, так и в особенности для окружающих: в состоянии сильного гнева, ярости они способны напасть на окружающих и убить их либо себя. [12]
В аффективном состоянии совершившие преступление, освобождаются от уголовной ответственности, но подлежат принудительному помещению в психиатрическую лечебницу. В практике присяжного суда 19 века одно время считалось прогрессивным и модно человеколюбивым оправдание за совершённые якобы в аффекте преступления. Этим нередко пользовались адвокаты преступников. Достоевский всегда выступал категорически против подобных оправданий! Чехова и Булгакова внешние судебные аспекты аффектов так сильно не волновали.
…………………………………………………………………………………………………………….
АФФЕКТ, МОРАЛЬ И ЛИТЕРАТУРА. Аффект и безумие – его якобы родственность гениальности – модные и широко дискутируемые в начале 20 века темы. В наше время учёные признали, что без аффектов не возможна никакая творческая деятельность. Следует, однако, помнить, что любой, даже и положительный аффект может быть неблагоприятен для здоровья: опасен для сердца и нервной системы.
Имеет аффект отношение к литературе?! Самое прямое! В состояние аффекта, как и при гипнозе снижается порог внушаемости: именно потому художественные произведения помнятся ярче и дольше, чем страница справочника! Талантливый роман, рассказ, драма, стихотворение, поход на концерт или в театр – всё есть с определённой целью некий извне внушаемый читателю аффект или сумма их.
Можно сказать, что вся культура, как метод воздействия, авторы играют аффектами в нашем сознании: получили мы от чтения удовольствие с хорошим настроением, значит переживания были в том числе и для здоровья благоприятным аффектом.
Когда не соглашаясь с книгой и нервничая, всё-таки читали, оставшись в итоге с резко поставленными «проклятыми вопросами» при волнительном настроении, – надо полагать, именно этот медицинский сей момент не полезный, но морально необходимый аффект и был задачей автора. Как наши герои – Чехов и Булгаков – управляется и используют литературные аффекты?! Оба, мастерски управляются, но с разной целью и с разным от аффектов эффектом.
Чеховские концовки задают хотя и «проклятые», но нужные вопросы: и прощай покой! Но с точки зрения психологии среднего человека, поскребут кошки на душе, поскребут, да и ухитрится читающий всё-таки проглотить рассказик или романчик как простое развлечение:«Все хлопает. Онегин входит, Идет меж кресел по ногам... потом на сцену В большом рассеянье взглянул, Отворотился - и зевнул, И молвил: "Всех пора на смену;Балеты долго я терпел, Но и Дидло мне надоел"» (Гл. 1.Стр. XXI).
Именно такое, как в хрестоматийном посещении Онегиным театра, рассеяние совсем не сложно: активное сопереживание много труднее. С точки зрения психологии внушением в наше сознание аффекта сопереживания – нужного ракурса видения и заняты все творцы.
* * * *
СПЛОШНЫЕ АФФЕКТЫ. Время после Чехова прошло: попривык читатель и к печалям реализма, и к чеховскому и после чеховскому скрытому диалогу. Чтобы читатель, проглотивши «мораль», того на первом этапе и не заметил, как бы добиться? А вот если автору взять, да и многократно и поиграть ракурсами: метафоричной фантастики добавить, да литературного безумия?
И в древности, и у Булгаковым боготворимого Пушкина пророк – всегда в высоком смысле безумец! «Безумие» как медицинский факт и пророческое безумие: между ними необъятный простор игры ракурсами! Например: в материалистическом обществе доносчиков просто верующий в бога и в совесть уже выглядит безумцем...
Начало игры этими ракурсами – ранняя «Красная корона» скорописью вмещает зачатки половины будущих произведений: Белая гвардия», «Бег». В «Мастере и Маргарите» смена ракурсов видения и разница в понимании «безумия» с медицинской и моральных точек зрения будут положены в основу формы романа: кроме явно названных сумасшедшими Мастера и Ивана Бездомного, практически все значимые герои «МиМ» действуют в состоянии грамотно описанного аффекта, значимая причина для которого, безусловно есть!
Как в случае с Бездомным, крушение основанного на материализме мировоззрения без помощи Воланда может вызвать и в реальности неоднократно вызывало душевную болезнь. Мастер доведён до безумия газетной травлей и тюрьмой, где его «хорошо отделали». После исчезновения Мастера бесконечные тоска, слёзы и вещий сон Маргариты вполне согласуются с началом нервной болезни, вызвавшей все последующие фантастические видения (возможно, опиумные).
Левий Матфей действует в отчаянии нервного срыва от казни и мучений Иешуа. В ослеплении красотой женщины (страстное вожделение — аффект!) забывший осторожность убит Иуда из Кириафа. Даже Марк Крысобой, так сказать, в перешедшем в окаменелое состояние аффекте, что весьма грамотно и "диагностирует" Иешуа: "он (Крысобой)... несчастливый человек. С тех пор как добрые люди изуродовали его, он стал жесток и черств".
Всякая толпа - и иершалаимская, и московская в Варьете - всегда в аффекте. Не говоря уже о совокупно значимых для сюжета тех московских гражданах, кто «сильно напуганный этими негодяями» из шайки Воланда попадает в психиатрическую клинику!
Иершалаимскую часть романа начинает герой уже в сильном аффекте! Прокуратор с адской головной болью вынужден заниматься делами: глаз его «подёрнут дымкой страдания», на лице «выражается ужас», он неоднократно «скалится», говорит «придушенным злым голосом», вместе с накатившей «багровой гущей» гнева его руки холодны и влажны. От боли аффективное состояние, близкое к удару и к суициду:«И мысль об яде вдруг соблазнительно мелькнула в больной голове прокуратора».
Параллельно мысль о яде мелькает и у автора-рассказчика под воздействием окружающей его в ресторане Грибоедова пошлости:«…И видны за соседним столиком налитые кровью чьи-то бычьи глаза, и страшно, страшно… О боги, боги мои, яду мне, яду!..» – мысли о суициде в красивой лирической форме.
Тёмная, прилившая к лицу и стучащая в висках прокуратора кровь вызывает видение: вместо головы Иешуа мерещится голова императора Тиверия. После отказа первосвященника Каиафы помиловать Иешуа, Пилат на время совершенно «выпадает» из рамок социальной адекватности (как и герой «Красной Короны» и вестовой Крапилин, и после него Хлудов в «Беге»).
Пилат с «мёртвыми глазами» от гнева вне себя: «Не будет, тебе, первосвященник отныне покоя! Ни тебе, ни народу твоему…» — по стилю библейское пророчество в состоянии злого экстаза! В ответ «лицо первосвященника покрылось пятнами…» — в обратном отражении он тоже в гневе зло пророчествует.
В главе «Как прокуратор пытался спасти Иуду…» Пилат «с воспалёнными от бессонницы глазами» пьёт много вина, на сообщение Афрания о казни говорит «глухо», «треснувшим голосом». Ему мерещится, «что кто-то сидит в пустом кресле» (Погребение), — классическая галлюцинация. Вот звучит косвенный приказ убить Иуду: «…Его зарежут сегодня, упрямо повторил Пилат, — У меня предчувствие, говорю я вам! Не было случая, чтобы оно меня обмануло, тут судорога прошла по лицу прокуратора и он коротко потёр руки».
У Чехова Чёрный монах хитро говорит: “Истинное наслаждение в познании, а вечная жизнь представит бесчисленные и неисчерпаемые источники для познания… “— Если бы ты знал, как приятно слушать тебя! — сказал Коврин, потирая от удовольствия руки”».
Повторяющиеся действия – потирание рук, дерганье щекой, нервное топтание и т.п. нередко являются признаком уже не кратковременного аффекта, но устойчивой душевной болезни. Таким образом Пилат находится в состоянии галлюцинирующего Коврина, что и доказывают последующие пилатовы прогулки по лунному лучу (среднее между сном и галлюцинацией состояние).
В проекции на ранние произведения Булгакова, морально Пилат в роли генерала, к кому обращался герой «Красной короны». Из этого рассказа безымянный генерал в «Беге» преобразовался Хлудова, значит Пилат и «в роли» Хлудова. А исполняющий скрытое пожелание прокуратора сам без признаков аффекта Афраний — «в роли» призрака чёрного монаха и чёрта Карамазова. (Впадают ли призраки в аффект? — ни Чеховым, ни Булгаковым этот мотив не использован.)
У Чехова магистр Коврин осознаёт, что галлюцинации признак безумия. На беспокойство Коврина своей душевной болезнью монах: «Что смущаться? Ты болен, потому что …свое здоровье ты принес в жертву идее и близко время, когда ты отдашь ей и самую жизнь. Чего лучше? Это — то, к чему стремятся все вообще одаренные свыше благородные натуры. …А почему ты знаешь, что гениальные люди, которым верит весь свет, тоже не видели призраков? Говорят же теперь ученые, что гений сродни умопомешательству. Друг мой, здоровы и нормальны только заурядные, стадные люди».
Монах — бывший карамазовский чёрт — хитро иезуитствует. Как Чехов решил проблему, уже показано. Как обходится с иезуитствованиями своих героев Булгаков? В «МиМ» источник безумия указан ясно: у Воланда глаз «левый, зелёный, …совершенно безумен, а правый – пуст, черен и мёртв».
Безумие – моральное зло, жестокость! – от Достоевского Булгаковым унаследованная позиция Булгакова: медицинское в его произведениях, чем дальше, тем больше играет второстепенную роль.
В «МиМ» из не относящихся к разрядам заурядных предателей, сыщиков, наёмных убийц, солдат или толпы (людское сборище уже не отъемлимо от аффекта!) никто не свободен от морально социального безумия.А кто из положительных героев свободен?
Иешуа Га Ноцри не совершил ошибки героя "Красной короны". Находясь во внешнем от смертельной опасности аффекте, Иешуа Га Ноцри свободен от аффекта внутреннего: «Правду говорить легко и приятно», - его совесть не в противоречии с поступками. «Боже Мой, Боже Мой! для чего Ты Меня оставил?» (Матф. Гл. 27: 46) — в отличие от Евангелия Булгаков отставляет даже это единственное сомнение: «Бог один, ; ответил Иешуа, ; в него я верю».
Иешуа Га Ноцри на «фоне» и Пилата, и беснующейся иершалаимской толпы наиболее нормален: «Истина прежде всего в том, что у тебя болит голова, и болит так сильно, что ты малодушно помышляешь о смерти», — на больную голову, в бреду и сумасшествии вопрос об истине — или о «вечной правде» как в «ЧМ» — не решают.
Зато Автор «МиМ» бредом и сумасшествием как художественными приёмами пользуется виртуозно!Грамотно и художественно описанными аффектами ввергнутый в состояние нужной восприимчивости читатель сопереживает «на все сто»!
* * * *
Искусство дает крылья и уносит далеко-далеко! Кому надоела грязь, мелкие грошовые интересы, кто возмущен, оскорблен и негодует, тот может найти покой и удовлетворение только в прекрасном.
……………………………………………………………………………………………………………...........
А.П. Чехов. «Моя жизнь. Рассказ провинциала», 1896 г.
КРАСОТА, ПОЛЕЗНЫЙ АФФЕКТ И СМЕРТЬ ИУДЫ ИЗ КИРИАФА. Очень интересно обставлено в «Мастере…» убийство Иуды. Традиционно Иуду изображали немолодым, не красивым, алчным, хитрым. Смерть Иуды изображали отвратительной. Всё совсем не так у Булгакова!
«Человек в белом чистом кефи, …в новом …таллифе, …и в новеньких скрипящих сандалиях» – взгляд со стороны. «Грязный предатель Иуда» – гневная характеристика Пилата, – единственное, что сказано о персонаже открыто плохого. Зачем автору нужен внешне красивый предатель?
Отвратительная картинка некоего порока может нечто правильно объяснить сей момент. Вместе с тем отвратительное болезненно отпечатается - сфотографируется подсознанием, поэтому может в будущем служить причиной депрессии. Тогда как изображать предательство: и доходчиво, и не ввергая во искушение?
И зачем, входя в открытое противоречие с Евангелиями, автор «убивает» Иуду не раскаявшимся? Даже и дня не дал на раскаяние! Каким образом – на что опираясь можно раскаяться в обществе доносчиков и убийц, где самая вера служит власти? – часть ответа. Но ведь не на все же сто общество виновато! И в этом случае получается многостраничный, как в «Преступлении и наказании» разбор мотивов. А Булгакову нужно было коротко – ударным аффектом.
Иуда из Кириафа – очень красивый молодой человек – предаёт странника на смерть и добивается чужой жены как-то бездумно: как ничего не ведающее о морали великовозрастное дитя хватает приглянувшееся. Убийство такого Иуды – как в корне пресечение самого изображения психологии предательства! Посмотрим, как «работает» картинка смерти Иуды!
Совершенно не сожалея о загубленной им жизни человека Иуда видит красавицу Низу: он «задыхался», «мысли его помутились, он забыл про всё на свете…» Конечно, женщина легко обманывает его. Якобы вслед за обманщицей Низой дорога в Гефсиманский сад выписана просто дивно:
«После душного города Иуду поразил одуряющий запах весенней ночи. Из сада через ограду выливалась волна запахов миртов и акаций... Иуда уже бежал под таинственной тенью развесистых громадных маслин. Дорога вела в гору, Иуда подымался, тяжело дыша, по временам попадая из тьмы в узорчатые лунные ковры… Над Иудой гремели и заливались хоры соловьев. Цель Иуды была близка», – вся эта красота ради Иуды? Избавление мира от предательства заслуживает самого блестящего описания! И на фоне весенней природы натуралистичные подробности убийства ярко врезаются в память!
«И в тот же миг за спиной у Иуды взлетел нож, как молния, и ударил влюбленного под лопатку. Иуду швырнуло вперед, и руки со скрюченными пальцами он выбросил в воздух. …Человек поймал Иуду на свой нож и по рукоять всадил его в сердце Иуды.
"Ни… за…" – не своим, высоким и чистым молодым голосом, а голосом низким и укоризненным проговорил Иуда и больше не издал ни одного звука», ; в таком небольшом отрезке текста десять раз ритмично повторяется имя «Иуда»! Точно запомнишь кого и как убили!
«…Оба убийцы бросились с дороги в стороны, и тьма их съела между маслинами. Третий же присел на корточки возле убитого и заглянул ему в лицо. В тени оно представилось смотрящему белым, как мел, и каким-то одухотворенно красивым. …Весь Гефсиманский сад в это время гремел соловьиным пением»,- одухотворённости при жизни дано не было. И только уже мёртвое тело предателя становится как бы частью торжествующей природы.
Смерть Иуды из Кириафа - вариант приподнятой концовки чеховского «Чёрного монаха». «Предательство – жизненно противоестественно. Здесь нет никакого «проклятого» вопроса: предательство – просто моральное вырождение…» – как на ухо шепнули. Очень памятно шепнули: разве такую торжественно приподнятую картину забудешь?! И моральный урок налицо. И аффект для читателя вышел красивый и приятный.
ЧЕХОВСКИЙ ПЕЙЗАЖ И СМЕРТЬ ИУДЫ. Смерть Иуды из Кириафа – некоторый спор с использованием пейзажа Чеховым: «…Под нами были ступени залитые лунным светом. Через цветочные клумбы и по жёлтому песку аллей тянулись длинные тени деревьев. …Уже поднимался туман, и около деревьев и кустов, обнимая их, бродили… высокие и узкие привидения… В необыкновенно прозрачном воздухе отчётливо выделялись каждый листок, каждая росинка – всё это улыбалось мне спросонок… Я вспомнил слова из какой-то шекспировской пьесы: как сладко спит сияние луны здесь на скамье!» (Страх)
Неестественные условности цивилизованного общества мнимы в такую чудную ночь!Герой «Страха» изменяет другу с его женой и после, чтобы не испортить романтическое впечатление, оставляет рассчитывающую на какую-то длительную настоящую привязанность женщину. Его стремительный отъезд даже разумно совестлив…
Нет, Булгаков никогда не отрицал ни сложностей человеческой психологии, ни закономерностей их изображения. Видимо, после Чехова пришедший врач-писатель был против объединения этих сложностей с художественной красотой так, что это походило на оправдание: или можно было принять за оправдание нерадивому читателю.
Умелая игра разной степени напряжения аффектами героев, не только веселее печальных «проклятых» вопросов, но и в определённой мере целительна! Почти все, кому суждено было прочитать «Мастера…» читали его с неослабевающим интересом восторга. Бесконечные аффекты «МИМ» приводят читающего в сходное по отражённому подобию, и поэтому безопасное состояние, так сказать, полезного литературного аффекта.
А если автору совокупно с игрой разными ракурсами видения и аффектами ракурсами добавит снов?! Почему бы не использовать перерастающие в события сны и бред героев в рамке «снов» автора, с апелляцией к «снам» Пушкина, Гоголя, Достоевского, Толстого?! В этом случае для начала получилась «Белая гвардия»!
В «Белой гвардии» форма повествования – сон или бред героя, плавно переходящий в сон автора – скрытый или явный – станет одной из ведущих. К этому параллельно со штудированием Чехова самостоятельно Булгаков, тяготеющий к символичности художественного выражения – ролями, амплуа и снами.
* * * *
Кабинет — царство Михаила Афанасьевича. Письменный стол (бессменный „боевой товарищ“ в течение восьми с половиной лет) повернут торцом к окну. За ним, у стены, книжные полки, выкрашенные темно-коричневой краской. И книги: собрания русских классиков — Пушкин, Лермонтов, Некрасов, обожаемый Гоголь, Лев Толстой, Алексей Константинович Толстой, Достоевский, Салтыков-Щедрин, Тургенев, Лесков, Гончаров, Чехов. Были, конечно, и другие русские писатели, но просто сейчас не припомню всех.
…Книги — его слабость. На одной из полок — предупреждение: „Просьба книг не брать“… Мольер, Анатоль Франс, Золя, Стендаль, Гёте, Шиллер… …На нижних полках — журналы, газетные вырезки, альбомы с многочисленными ругательными отзывами, Библия.
……………………………………………………………………………………………………...................
Л. Е. Белозерская – Булгакова. Воспоминания
ЧЕХОВСКОЕ В «БЕЛОЙ ГВАРДИИ». Торжественным стилем апокалиптического речитатива Автор вспоминает былые мирные годы: счастливое предрождественское время. И вот всё это разбилось: «Мать сказала детям: “Живите.” А им придётся мучится и умирать». Обстановка в Городе характеризуется: «…Пошлая оперетка. …Вышла действительно оперетка, но не простая, а с большим кровопролитием».
Из убийственных мороза и метели к Турбиным является с помороженными на рубеже ногами поручик Мышлаевский: «Кабак!» – так он объясняет военное положение…
Между возвышенно библейским и «кабаком» и будет бешено «метаться» действие: библейское в снах; «кабак» – в рваных диалогах ,в нелепых суждениях,в диких с точки морали поступках и событиях. И вот этот «кабак» не только на фронте, но и в головах с подлинно чеховским искусством демонстрируется. Несмотря на «жгучую вьюгу» на улицах, в квартире Турбиных дружеское сборище:
«Знамена синего дыма. … Водка, водка и туман. Ар-ра-та-там! Гитара». А пьяные разговоры сродни бреду: «”…Вот Петлюру тогда поймать да повесить!” – ”Своими руками застрелю.” – ”Еще по глотку. Ваше здоровье, господа офицеры!” Раз - и окончательный туман! Туман, господа». Пьют за легенду, что государь император (Николай II) жив: «Ур-ра! Ур-ра! Ур-ра-а!!».
«На Руси возможно только одно: вера православная, власть самодержавная!» - «Я …крикнул: "Верр-но!" …Кругом зааплодировали. И только какая-то сволочь в ярусе крикнула: "Идиот!" …Туман. Туман. Туман.». Здесь начальное развёртывание темы Достоевского в ювелирной форме внешне нелепого чеховского диалога из «Учителя словесности:
«"Это хамство! – доносилось с другого конца стола. – Я так и губернатору сказал: это, ваше превосходительство, хамство!" – "Ррр... нга-нга-нга"... – послышалось из-под стула. – "Сознайтесь, что вы не правы! …Сознайтесь! "»
В пьесе «Дни Турбиных» кузен из Житомира Лариосик из вещей сумеет довезти до Города только завёрнутое в рубашку собрание сочинений Чехова. Смешной и милый Лариосик чеховской цитатой выразит общие чаяния: «…Не стоит говорить о печалях. Время повернулось. Мы отдохнем, мы отдохнем!» – этого-то как раз и не предвидится!
В предшествующем пьесе романе «Белой гвардии» нет привезённых с собой Лариосиком томов Чехова, и нет из него открытой цитаты. Наивностью подчёркивающий, и комичность смягчающий трагизм положения Лариосик герой не авторский (авторский – Алексей Турбин): скорее, воспитанный на произведениях Чехова герой, что и «выскочит» позже романа в пьесе.
На сцене Московского Художественного театра «Дни Турбиных» шли после чеховских пьес: летящая на занавесе чеховская «Чайка» стала символом театра. И чеховская цитата в этом контексте звучит также, как и диалог о моложавости героя: учтивый поклон предшественнику. Обозначение своего положения вслед за ним. И претензия на не меньшую значимость собственной драматургии. (Ложной скромностью Булгаков не страдал.)
Чеховское искусство диалога и чеховская ирония продолжали блистать в «Белой гвардии», в «Днях Турбиных» – и во всем, вышедшем из под пера нашего героя. В остальном – в форме, в приёмах работы с текстом, в осознании его определённого воздействия – уже далеко от «старшего брата» ушёл Булгаков. У каждого гения свой особенный путь. И почтение, и любовь к текстам предшественников новому гению никогда не мешало искать свои методы. На то они и гении.
ЛАРИОСИК. Ты, гений, Витенька!
МЫШЛАЕВСКИЙ. "Я гений - Игорь Северянин". Туши свет, зажигай елку и сыграй какой-нибудь марш….
[1] Булгаков М.А. Полное собрание сочинений в 8 томах. М. 204. Т.1. С.6.
[2] Коркина Мария Васильевна (1926—2012), — заслуженный деятель науки Российской Федерации, доктор медицинских наук, профессор кафедры психиатрии и медицинской психологии медицинского факультета. К. начинала работать под руководством таких крупнейших психиатров, как В.А. Гиляровский и О.В. Кербиков.
В 1987 году М.В. Коркина была награждена званием «Заслуженный деятель науки РСФСР», орден «Знак почета» и др. наградами. М.В. Коркина – организовала и до 1996 г. руководила кафедрой Психиатрии и медицинской психологии в Российском университете Дружбы Народов, - ныне почетный профессор РУДН; входила в состав редколлегии «Журнала неврологии и психиатрии им. С.С. Корсакова», была членом Фармкомитета при МЗ СССР экспертного совета ВАК СССР и членом президиума правления Всесоюзного научного общества психиатров.
[3] «Записки молодого врача» М.А. Булгакова — на биографическом материале сборник рассказов до 1926 г.
[4] Указание источника – Апокалипсис – цитаты грозило Булгакову не прохождением романа через цензуру. Теперь уже можно указывать источник, однако он отчего-то до сих пор не указывается?!
[5] Серия литературных мемуаров. А.П. Чехов в воспоминаниях совеменников. М., 1986 г. С. 661 – 673.
[6] Иероним Иеронимович Ясинский (1850 — 1930) — русский писатель, журналист, поэт, литературный критик, переводчик, драматург, издатель и мемуарист. // Ясинский И.И. Роман моей жизни. Книга воспоминаний: А.П. Чехов. ГИЗ, М. - Л. 1926 г.
[7] Чехов А.П. Полн. собр. соч. и писем. Письма. Т. 5. М., 1977. С. 262.
[8] Меве Е.Б. Медицина в творчестве и жизни Чехова. Киев, 1861 г. С.287.
[9] Гейзер И.М. Чехов и медицина. М. 1960. С. 134.
[10] Чехов А. П. Автобиография // Чехов А. П. Полное собрание сочинений и писем: В 30 т. М.: Наука, 1974--1982. Т. 16. С. 271--272.
[11] Булгакова – Белозерская Л.Е. Воспоминания. М. 1990. С. 142; 138.
[12] Определение составлено по источникам: Практикум по психиатрии. Учебное пособие. Под ред. профессора М.В. Коркиной.М. 2009; Философский энциклопедический словарь. 2010.
[13]"Мы отдохнем, мы отдохнем!" - слова Сони из пьесы А. П. Чехова "Дядя Ваня".