Посреди бревенчатой, срубленной позапрошлым месяцем и потому еще дышащей еловой смолой, избы, широко расставив тощие, шишковатые в коленях, ноги, стоял старик. Вокруг него, попутно сбрасывая с себя одежду, кружились бабы. Время от времени старик высоко подымал руки, выкрикивая: "Бог, бог с нами! Сам бог над богами! Дух святой с нами! Сам дух над духами!" Молодая девка с длинными русыми косами, скинув просторную рубаху, тотчас схватила старика за вялый, поникший член, долго терлась лицом, будто в каком-то зверином неистовстве, о его жидкие, покрытые седоватой порослью ляжки, целовала пятки, шлепая тяжелой грудью о земляной пол, густо выстеленный, от особо докучавших по осени блох, полынью.
"Уж вы, девушки, девицы, духовны сестрицы, и вы богу назвалися, служить ему отдалися, вы служите не робейте, живу воду пейте, внутреннего змея вы в себе убейте", - мелодично пропела тоненьким голоском небольшая бабенка, что сидела прямо под образами, облаченная в белое, украшенное разноцветными лентами, платье. Розовое лицо ее сияло от счастья. "Богродица, спаси нас", - кто-то еле слышно прошептал в толпе. "А кого даешь за себя порукой?" - хитренько прищурив глазки спросила бабенка. "Самого Христа, Царя небесного", - подалась вперед Акулина.
Девки в одном исподнем, а то и совсем без него, выбегали на улицу, завлекая за собой парней. Таким образом обращая их в новую веру, соблазнив собственным телом. Дело это шло удачно и некоторые хлопцы уже которую неделю приходили сами. Совсем скоро дом наполнился стонами, свистом ивовых прутьев и глухими ударами плоти о плоть.
Характерной чертой христововерия являлся строжайший аскетизм в быту и пище, отказ от церковного и государственного брака. Однако поощрялись все формы внебрачных отношений мужчин и женщин, в том числе и свальный грех. Хлыстовские богослужения "радения" проходили по ночам, суть их заключалась в самобичевании и кружении, при котором люди впадали в состояние экстаза. Во главе хлыстовской общины, "корабля", стоял "кормчий", пользовавшийся неограниченной властью и огромным уважением. Была и своя "богородица" или "пророчица", "матушка". Плотские связи "духовного мужа" и его "духовных жен" не составляли греха, согласно учению хлыстов, так как здесь проявлялась уже не плоть, а "христова любовь". Детей же рожденных от церковного брака не признавали, считая их утехой сатаны и грешками.
За оврагом рыжим, лисьим ухом показался краешек солнца, когда Акулина, чуть прихрамывая, отправилась домой. На хлыстовских радениях она была впервые. Поразили ее и неистовые кружения, доводившие людей до беспамятства и земная женщина, прежде хорошо знакомая ей и даже приходившаяся дальней родственницей, в образе Богородицы. Голос Кормчего был по-отечески сладок и будто убаюкивал, усмирял сознание. Казалось, тело больше не принадлежит тебе и только мешает жизни духа, хотелось скорее избавиться от него, выпорхнуть на волю подобно легкой бабочке. Акулина потеряла саму себя. За ночь несколько мужиков по очереди принимались за нее, как хорьки запуская свое длинное тело в узкую нору. Вертели со спины на живот и обратно. Распаленная кожа без разбору впитывала свой и чужой пот.
Опершись спиной о частокол возле дома, она почти не чувствовала ног. Выдранные волосы клочьями свисали из косы, соски больно саднили, насквозь пропитывая сукровицей грубую, льняную ткань рубахи. Словно широкими, полноводными руслами рек была исполосована розгами спина. Акулина со стоном сползла вниз по забору, долго лежала раскинув ножницами ноги, прислушиваясь, как легкий ветерок задувает ей под измятую, грязную юбку, принося с собой пусть недолгое, но облегчение.
"Наша матушка родная в полку пребывала. В полку она перебывала, чудеса творила. С нами говорила: "Уж вы, девушки, девицы, духовны сестрицы, и вы богу назвалися, служить ему отдалися."