— Тебе никогда этого не понять, — произнес пожилой трим обращаясь к молодому, — это пережить надо. А на словах, — он задумался, — на словах этого не объяснишь.
— Почему не объяснишь, — усомнился молодой трим, с аппетитом уплетая куриный суп, — то, что думает один, всегда сможет понять и другой. Так ведь? — он повернул голову, обращаясь теперь уже к хозяйке дома.
Однако та ничего ему не сказала. А только как-то странно улыбнулась и пожала плечами. Это была довольно красивая еще женщина, хотя уже и не молодая. Частые морщинки на ее лице вполне красноречиво говорили о ее возрасте. Но лицо это не было ни грустным, ни уставшим, а скорее просто уверенным и сдержанно сильным. Словно бы некий искусный скульптор изрядно поработал над ним, убрав все наносное и лишнее. Молодой трим невольно ею залюбовался.
— Грета, — обратился пожилой трим к жене, — неси второе. А то, видишь, наш гость совсем уже заскучал. Да и подкрепиться ему после долгой дороги тоже, наверное, нужно. Так как же вас все-таки к нам занесло? — обратился он теперь уже к своему гостю. — Ведь это же надо умудриться еще, забрести ночью в такую глушь.
— Да я и не забредал, в общем, — ответил ему молодой трим, переключившись на картошку с грибами. — Просто я заблудился. Ну, то есть пошел не туда. В такую пургу, знаете, это ведь совсем немудрено. Поскольку там, — он указал на окно дома, — мало того, что темно уже, так еще и снег идет такой, что хоть глаз выколи. Я в поселок у реки сначала шел, да вот сам не заметил, как в лес забрел, а затем уж и в поле. А потом на ваш дом наткнулся. И то совершенно случайно. Потому что свет в окне увидал. А то даже не знаю, что бы со мной самим уже было.
— Да-а, в такую погоду выходить из дома опасно, — весомо подтвердил ему пожилой трим. — Тут уж никакие просьбы ни к ветру, ни к снегу не помогают. Силы природы в такое время абсолютно глухи и разговаривать с ними бессмысленно. Да здесь и вообще, — он пошерудил кочергой в камине, — почти всегда так. Оттого я и живу в этом доме. А Грета, — он глянул на жену, — всегда со мной, конечно. И все по доброй воле. Не оставлю тебя здесь одного, сказала она мне. Ну а мне-то вдвоем тоже значительно веселее.
— Но все-таки я не понимаю, — вновь задал свой прежний вопрос молодой трим, — что вы здесь делаете, как живете? И главное, зачем? Ведь в деревне-то с соседями намного спокойнее.
— Говорю, тебе не понять. Но если хочешь, то могу сейчас рассказать свою историю. Мне не жалко. Вот только все равно ты не поймешь ничего, сколько бы ни старался.
— А я попробую, — настоял на своем молодой трим.
— Ну так слушай же, — ответил ему хозяин дома.
После чего он наконец отошел от пышущего жаром камина и, усевшись в глубокое матерчатое кресло, приступил к рассказу.
— Было это довольно давно, много лет тому назад. Я тогда еще совсем молодым парнем был, хотя уже и семейным. Была у меня своя мельница, огород, хозяйство. В общем, обыкновенный, в меру зажиточный трим. И все у меня, вроде, как в порядке было, не на что жаловаться. Но случилась однажды беда. Ураган сильный. Так мало того, что ураган, так еще и прилив с моря речку нашу в обратную сторону повернул. И разлилась она очень широко. Поэтому не прошло и нескольких часов, как все мое хозяйство пропало. Мельницу ветром унесло, вот прямо так, словно лист опавший. Огород, живность и прочее утонуло. И даже от дома ничего не осталось. А я тогда даже и поделать ничего не мог. Пытался, правда, и к ветру обращаться, и к воде, и даже к земле, но все без толку. Когда стихия так бушует, то слова уже совсем не помогают. А все оттого, что силы природы в такие моменты свою истинную сущность показывают. А знаешь какая она, сущность ихняя?
— Какая? — спокойно спросил молодой трим.
— А такая, что им дела до нас нет. Понимаешь? Вот никакого. Я, признаться, и сам в это поверить сначала не мог. И все то ветер, то воду просил, чтобы они не слишком сильно у меня все ломали. Но потом вдруг понял. А как понял, так у меня сразу внутри будто что-то перевернулось и пелена спала с глаз. А тут еще и жена моя бывшая, как назло, в тот самый день тоже мне добавила: «Не нужен ты мне, — говорит, — бедный такой. Я себе другого мужа найду, побогаче». И ушла. И это меня уже совсем подкосило. «Да что же это, — сказал я себе, — где справедливость? Почему мне никто не помогает?» С отчаяния даже хотел было с жизнью покончить, но все-таки не решился. Побрел я тогда куда глаза глядят. И сам того не заметил, как в другую деревню пришел, на побережье. И уж что меня туда привело, сам не знаю. Прямо судьба какая-то. А в той деревне девушка одна жила, которую я с детства знал. И когда я об этом вспомнил, то меня так к ней потянуло, что просто сил нет. «Вот она, — сказал я себе, — моя Грета. Я ее только одну всегда и любил, а ту, с которой жил до сих пор, — так мне с ней просто удобно было». И зашел я тогда к Грете во двор. А она в ту пору одна жила. Муж ее несколько лет тому назад на охоте погиб. Так она зарок себе дала, никогда больше замуж без любви не выходить. А тут вдруг я. Говорю, что люблю, а она и не верит. «Докажи», — говорит, и смеется. Так я, прямо там на побережье на высокую скалу полез, в море чтоб спрыгнуть.
Грета все еще смеялась сперва. А когда увидала, что я со всех ног побежал к обрыву, кричать мне что-то стала. Но я уже совсем ничего не слышал. Во мне тогда словно бы огонь какой-то невидимый зажегся. И так он пек меня изнутри, что мне было уже все равно. Словно птица я взмыл с этого обрыва в воздух и, расставив руки, стал буквально планировать. Падал я долго, очень долго. Так то, наверное, секунд десять, не больше, но мне тогда показалось, что целую вечность. И пламя в моей груди разгоралось все сильнее. Словно встречный ветер, пока я летел вниз, его раздувал. И вот вода. Вытянувшись в струну, я вонзился в нее как гвоздь, ногами вперед. А руки прямо над головой вверх поднял. И это, конечно, спасло меня тогда. Потому что отклонись я в сторону хоть ненамного, то разбился бы, наверное. Но и внизу меня подстерегала опасность. На глубине, где я мгновенно очутился, было так тяжело и холодно, что я чуть было опять не погиб. Но тот огонь, что в груди у меня горел теперь ярким пламенем, дал мне силы. Хотя и потерпеть мне пришлось и дыхание надолго задержать. Но все же выгреб я, хотя дыхания едва-едва хватило. А как вынырнул на поверхность, так сразу и увидал свою Грету. И другая она была теперь уже совсем, по-другому смотрела. Она даже не говорила мне больше ничего, а только прижалась к груди, когда я вылез на берег и замерла. А потом подняла свою руку. Я заметил, что в руке у нее что-то было. Разжав пальцы, я увидел маленький серебряный браслет, который показался мне почему-то очень знакомым. Я попытался было вспомнить, но Грета опередила меня. «Это твой подарок мне, — сказала она тихо, — помнишь, ты подарил мне его, когда мы совсем маленькими еще были». И вспомнил я тогда, и понял все, что Грета меня тоже очень сильно любила, раз такую безделицу столько лет берегла.
Молодой трим перевел взгляд на женщину, которая все так и стояла в дальнем углу тускло освещенной комнаты. По ее напряженному лицу было заметно, что она очень внимательно слушала мужа. Но когда тот наконец замолчал, вновь ничего не сказала, а спокойно вернулась к своим домашним делам.
— Скажите, — проговорил молодой трим, — а чего же такого необычного в этом вашем рассказе. Ведь ваша история хотя и удивительная очень, но вполне понятная. И знаете, так ведь не только у вас случалось. Что какое-нибудь несчастье помогало вспомнить о своих истинных чувствах.
— Ты почти правильно угадал на счет несчастья, — ответил ему хозяин дома. — Вот только не оно повлияло на меня тогда и заставило перемениться.
— А что?
— А то, что природе до нас дела нет, понимаешь? Мне ведь прежде отчего-то всегда казалось, что при желании можно легко со всем договориться. А вышло что? Да самое простое. Что и ветер, и вода, и земля даже — неживые и абсолютно равнодушные. Что их совершенно не волнуют ни наши горести, ни печали. Что мы одни на этом свете. И другие тримы тоже одни. И что совсем ничего не изменится, и мир не рухнет, даже если все мы и погибнем. Это, конечно, и так, вроде, как все знают, но мало кто понимает. Ведь понять, значит испытать на себе. А кто же будет такое добровольно испытывать. А оттого и живут все в сладких грезах и мечтах. А настоящая жизнь начинается лишь там, где кончаются иллюзии и ты видишь суть природы. И суть у нее холодная. Она холодна как лед, как вечный лед. Она холоднее даже чем тот снег, что идет сейчас за окном. Но в этом-то как раз и состоит ее ужас и величие. И именно поэтому она способна иногда разжечь пламя настоящей жизни. Как если бы ты вышел на мороз, а сам почувствовал жар изнутри. И знаешь, я ведь в тот день не только лишь внутренне ожил, но и внешне. Вот сколько мне сейчас лет, как ты думаешь.
— Сорок-пятьдесят, примерно, — ответил ему молодой трим с сомнением.
— Восемьдесят, — сказал ему хозяин дома. — И моей жене примерно столько же. Но, — он хлопнул рукой по столу, — думаю, что тебе пора уже спать. А то засиделись мы сильно за разговорами.
— Нет, — произнес молодой трим, — я домой пойду, а то мои волноваться станут. Я теперь уже понял примерно куда надо идти, так что спасибо вам за ужин и за рассказ, но мне пора.
— Как угодно, — спокойно ответил ему хозяин дома.
После чего они дружески попрощались и молодой трим пошел назад в свою деревню. Он теперь уже знал правильный путь, — чуть левее темнеющего леса вдалеке, и напрямик через бескрайние поля. В глаза ему летел крупными хлопьями мокрый снег, а встречный ветер холодил лицо. Ноги его проваливались в глубокие сугробы и руки начинали уже замерзать. Но он вовсе не думал об этом. Не думал он и о странном рассказе, который услышал только что. А думал лишь о том, как же сейчас ему будет хорошо дома. В тепле и уюте, спокойствии и комфорте. Безо всех этих метелей, холодов и прочих неприятных и таких равнодушно-холодных сил неживой природы.