Лил снилось, как она с друзьями сидела на берегу реки и ела устрицы. С реки холодный ветер пробирал насквозь, а от несвежих устриц свело живот. Но было хорошо. Журчание реки ласкало слух, они болтали ни о чем, шутили и смеялись. Просыпаться не хотелось, но сон прервался вопреки желанию. Ее разбудил скрип открывающейся двери. Она с трудом разомкнула опухшие веки. В маленькой сырой камере зажегся свет. Зрительный нерв, уже привыкший к темноте, среагировал на яркое освещение пронзительной болью.
Три дня назад ей вздумалось объявить голодовку. Стола в камере не было. Еду пропихивали на подносе в маленькое окошко на уровне пола. Лил выпинывала его обратно, выкрикивая: "Я не собака, чтобы с пола жрать." Главное было успеть пнуть, до того когда запрут окошко, иначе поднос ударится об дверцу и миски с едой со звоном разлетятся по камере. В результате голодовки она получила не прекращаемое чувство голода, несколько внеплановых побоев за бунтарство и маленькую капельку достоинства от чувства борьбы с ненавистным режимом.
Присев на койку, Лил почувствовала сталь, пронзающую брюшную полость. "Может от голода" - промелькнуло в голове. Приподняв серую робу, обнаружила на животе синяк, размером с блюдце.
Сколько она уже находится здесь? Неделю, месяц, год? За чередой однообразных событий, в камере без окон время текло своим особым образом. Мир скукожился до размера двух комнат и коридора между ними длиной в сто сорок семь шагов.
На пороге тучный охранник с лицом неполноценного образования жестом велел ей выходить. Лил надела огромные для маленьких ног ботинки и, шаркая по бетонному полу, шаткой походкой подошла к двери.
Из всех людей в стенах этого здания охранник казался ей наиболее приятным, или, вернее сказать, наименее пугающим. Лил пыталась поговорить с ним несколько раз, но он отвечал лишь угрюмым молчанием, она убедила себя в его немоте, и бросила эти попытки. Да и о чем они могли разговаривать?
- Как ты сегодня провел день? - спросила бы она.
- Ел борщ.
- Ммм, вкуснотища! А я сегодня подписала дарственную на состояние своей семьи. Все то, что мои предки собирали на протяжении веков, теперь принадлежит Империи. И твой приятель был так благодарен, что выбил мне последний зуб. Как хорошо, что в этом заведении кормежка состоит из жиденькой бурды. Давали б сухари, давно бы померла от голодухи, поскольку грызть их не чем. Хотя уже не важно, пусть будут сухари, у меня же голодовка, я третий день не ем совсем, ну ты наверно в курсе. Как сам то?
- Нормально. Борщ ел. С гренками.
Лил вышла в безликий коридор и принялась считать шаги. Первый шаг, второй третий... Считать старалась как можно медленнее. Она не торопилась, наоборот, старалась растянуть прогулку. Всего сто сорок семь шагов и сто стальных дверей по обе стороны от коридора. И тишина. Казалось, что за этими дверьми нет никого, но Лил знала, что камеры битком набиты. Хорошая звукоизоляция поглощает звуковые волны. В камере можно кричать, биться об стены, швырять предметы, но за ее дверьми всегда царила тишина. Досчитав до ста сорока трех, Лил остановилась. Последние четыре шага тяжелее всех, на них сложней всего решиться. Охранник, шедший следом, остановился тоже. Стояли долго, она успела пересчитать раз десять все двери в коридоре. Затем услышала, впервые за все время, голос охранника.
- Пора идти.
Лил сделала последние шаги и зашла в комнату, предназначенную для допросов. Ее усадили на кресло стоящее посреди комнаты. В браслетах, которые она постоянно носила на запястьях, включилась фиксация рук на подлокотниках, как будто у нее была возможность сопротивляться или бежать. За три метра перед ней на деревянной табуретке, сидел мужчина с короткой стрижкой, волевым подбородком и армейской выправкой, одетый в черную военную форму без опознавательных знаков. Он никогда не подходил к ней, просто задавал вопросы, главным образом об отце, его планах и окружении. Именно он заправлял крохотным мирком в этих стенах, руководил этим спектаклем без правил. Царек с неограниченной властью, где все происходит по его воле.
Второй допрашивающий, насвистывая вирусную мелодию попсовой песенки, бил ее со скучающим лицом. Такое лицо подошло бы клерку, выполняющему рутину повседневных обязанностей.
Лил думала, что она не человек, она животное. Это у человека есть наука, культура, мораль. У человека есть конституция, которая гарантирует ему свободу, защиту прав, защиту физического и психического здоровья. У животных нет прав. Их едят, из их шкур шьют одежду, над ними проводят опыты. Она просто животное. От этой мысли все становилось на свои места, и было немного легче.