22 декабря – четверг
Свобода! За моей спиной выросли крылья, и я мчусь на них в свою новую жизнь! Прощай, глухая Рябиновка! Красавица Вологда, салют! Встречай обновленную Маруську Кузнецову! Эге-геюшки!
Мама, мамочка, мамуля! Спасибо, что уговорила теть Люсю взять меня к себе в кулинарный магазин. Пусть она и недовольна, что «понаехала тут, из деревни я, да еще и комнату вторую в квартире заняла», но пироги мои с картошкой и грибами оценила. Теперь на продажу выпекаем. Так что вот оно как – бизнес-вумен я теперь!
Но тоска по тебе, мамулечка, все равно душит, изводит меня. Все снишься мне ты в своем цветастом платье, с оранжевой гребенкой в седых, по плечи, волосах. Вроде улыбнешься своей сердечной улыбкой, от которой у тебя по всему лицу морщинки - добрые лучики, а глаза твои все равно печалятся. И так мне грустно, так в сердце щемит, что хоть волком вой во сне. Душа моя о тебе болит… Но обратно я не вернусь, мам, прости… Ни в жизнь не вернусь! Лучше умру, чем опять с Васькой жить! Пусть теперь свою Клаву на тракторе по полю катает, да под гармошку частушки матерные для нее орет. И при свете звезд рассказывает про премудрости самогоноварения. Прости, Господи, как я могла так жить!
Другая я стала и по-иному теперь у меня все будет. Мне ведь всего 25, да и собой не плоха. Пусть слегка мягонькая да пухленькая на пирогах-то да молочке парном, коровьем отъелась, так ведь это все впрок. Не всем мужикам кости-то и нравятся. Да и не глупа я, ведь теть Люся меня вчера повысила! Я теперь не просто стряпуха, а еще и на кассе стою, выручку собираю. Материально ответственная теперь – вот! Значит, доверяет мне тетка Люся, да и работать будет еще интереснее, с людьми всякими можно разговаривать, которые к нам в кулинарию-то захаживают. Пусть простовата я, зато искренняя, да и за словом в карман не полезу, коли обижать начнут. Ты меня, мам, знаешь!
Ой, уморилась я уже сегодня чего-то. Столько пирогов испекла, сколько в жизни разом и не видывала. Спать пойду. А завтра сразу в кулинарию за кассу! Мам, приснись мне сегодня. Так хочу улыбку твою опять разглядеть… Только глазами не печалься. Не снесу я…
23 декабря – пятница
День сегодня какой-то тревожный. Душа моя не на месте. Пока с утра освоилась, такую очередину за кассой создала – аж до самых дверей стояли. Некоторые так и уходили, не дождавшись моего разумения. Тетка Люся так ругалась, слюной брызжа, грозилась опять в стряпухи перевести. «Деревенщиной безмозглой» при всех кликала. Еле стерпела я, внутри – как в печи жар, полыхало все. А вечером уж, как тетка Люся ушла, не выдержала я, взвыла как кошка пришибленная, а потом кулаком рот зажала да за прилавком спряталась, чтоб не видел никто позорища моего.
А тут Он зашел. Я даже и не слышала – так тихо к прилавку подоспел. «Есть, - говорит, - кто?». Я слезы–то вместе с краскою на глазах, что для красоты, по всему лицу руками и размазала, да такая из-за прилавка-то и вылезла, будто черт из табакерки. Вздрогнул Он. Всем телом своим узеньким затрясся. Да портфель из рук выронил. Стоит, длинный такой, тощий, ровно жердь-стожар в стогу, в черном пальто в катышках и очочках кругленьких на остреньком носу. На голове кудри пышные, русые, снегом припорошенные. А глаза… Ну такие синие, будто васильки у нас у дома в палисаде. И чистые, как у дитя малого. Он мне: «Здравствуйте! Вы что, плачете?». А у меня нижняя губа трясется вместе с подбородком, внутри опять жар, только сильнее прежнего – лишь кивать ему и могу, как дурочка.
- Меня, - говорит, - Павел зовут. А Вас?
Я ему:
- М-м-маруся я…
А он:
- Какое имя красивое. Доброе…
И так мне тепло от его слов стало, что заулыбалась я, и слезы высохли. А он два с капустой взял да с брусникой один и ушел, как-то неловко до двери спиной пятясь. Смешной такой… У нас в Рябиновке таких и не видывала я никогда. Только алкаши одни, вроде Васьки моего бывшего. А он другой совсем. Красивый… Нет, ни с лица. Как будто изнутри у него свет какой-то исходит невидимый. Мягкий и теплый. Уютно так и спокойно от него. Почти как с тобою рядом, мам…
26 декабря – понедельник
Я сегодня при параде. Не знаю, что со мной, но хочу быть красивой. Да такой, чтобы глаза у всех слепли. Тетка Люся в выходные сводила меня по магазинам. «Надо, - говорит, - тебя приодеть, чтоб не стыдно людям было показывать» И чего ей мое платье желтое в зеленых горохах не нравится. Оно ведь на мне как влитое. Я к нему как наплету кос толстых да длинных, да выпущу их, черные, крепкие, по плечам с двух сторон – красивее меня и нет вокруг. Ты, мам, всегда мне так говорила. А тетка Люся смотреть на меня в этом платье не может, смеется все, аж заходится.
Ходили с ней по магазинам большим – торговые центры называются. Чего там только нет: и еда, и одежда. А людей вокруг – ну как муравьев в муравейнике кишит. Слов всяких новых наслушалась: ботильоны, ровно ботинки, стринги – белье такое бесстыдное сзади с полосочкой, платья с принтами всякими, ну то есть с расцветками разными. Я себе леопардовое прикупила с вырезом на груди. Продавец сказала, что достоинства надо подчеркивать.
Вот сегодня и надела я его. Волосы распустила, чуть над ушами заколола, да тени коричневые над глазами карими навела. Вдруг Павел опять зайдет. А я не чучело чумазое, как в прошлую пятницу, а красавица в леопардовом платье…
Никак не могу глаза его синие позабыть. А ночью снилось мне, что кудри я его пшеничные руками перебираю и на пальчики накручиваю. И такие они мягкие, ровно пух… Ну и сны у меня, стыдоба-то какая… Работать пойду, уже вон и первый покупатель пожаловал…
Смотрю, писала я в четверг, что другая теперь. Так вот, неправда это. Все та же я – глупая, необразованная баба деревенская. Думала платье леопардовое надела, так сразу и изменилась, особенная стала. Дурында… Меня сегодня в нем только Василич, грузчик наш, и оценил, да еще пара таких же алкашей. Противно-то как было их сальные шуточки слушать… А Павел… С ним все по-другому вышло.
Сегодня на улице вечером дождь со снегом вместе пошел. Противный такой, частый. Как раз около семи, когда Павел к нам в кулинарию зашел. Я перед ним в своем платье кручусь и так, и сяк, улыбаюсь, шутки всякие про погоду шучу, а он – глаза в пол, на меня даже и не смотрит. «Здравствуйте, Маруся, - говорит, - мне один с творогом, да дождь у Вас пережду». Сел в уголок, книжку из портфеля достал, очки протер и все, совсем отключился. Так два часа до самого закрытия и просидел, не шелохаясь, а потом, как услышал, что закрываемся, заизвинялся, книгу в портфель и с глаз долой. Не интересна я ему, видимо, совсем. Сосуд я ярко-раскрашенный, но пустой внутри, без содержания. Ему даже поговорить со мной не о чем. Он же умный вон какой – книжки читает. А я в кулинарии за кассой стою. Продавщица. Учиться мне надо пойти. А то такой безграммотной и помру в платье своем леопардовом.
27 декабря – вторник
Реву – уже второй час как пошел. Остановиться сил нет. Тетка Люся в комнату ломится, боится, что я с собой что-нибудь сделаю. Не хочу открывать – стыдно мне, ой как стыдно за сегодняшнее…
Вчера долго перед сном думала, как Павлу понравиться, решила книжки начать читать. Нашла у тети Люси в серванте сборник стихов Марины Цветаевой. Понравился из-за имени. Оно же точно, как твое, мамулечка. Решила, прочитаю, с собой принесу. Да на видное место у кассы положу, чтобы Павел заметил и понял, что я тоже образованная и не только пироги могу продавать. Вот только сморило меня за ними. Иль устала я, иль до стихов еще не доросла, но прочитать так и не сумела, а на работу с собой взяла – главное, чтоб он увидел. Оделась в синюю кофту да юбочку тобой, мам, связанные, косы корзинкой уложила, краску на лицо не мазала. Подготовилась, одним словом.
В семь, как обычно, Он пришел. Мой синеглазый. В этот раз заулыбался сразу. «Маруся, - говорит, - какая Вы сегодня красивая!» А потом взгляд на книжку уронил. Очки поправил, да давай спрашивать:
- Маруся, Вы любите стихи?
А я ему так уверенно:
- Да, кто ж их не любит!
А он:
- И какие они Вам показались у Цветаевой?
Тут-то я и попалась. Глаза забегали, мысли запутались.
- Ну, художественные, - говорю я.
А у него в глазах такое ожидание… И я как ляпну:
- А давайте я Вам лучше спою. У меня голос такой звонкий, да сильный, на деревне самая горластая была.
И, не дожидаясь ответа его, как запою: «Из-за острова на стрежень, на простор речной волны, выплывают расписные, острогрудые челны…» Тут на мои вопли тетка Люся-то из нашей заприлавочной подсобки-то и выбежала, да так меня пропесочила, и в конце «деревенщиной безмозглой» опять назвала. А Он… К двери попятился, даже пирогов не купил и поминай, как звали…Позорище я безмозглое. Права тетка Люся. Во всем. Надо мне в Рябиновку возвращаться. Там мне и место. Чужая я здесь и никому не нужная, неинтересная. Вот только перед Павлом завтра извинюсь да до Нового Года доработаю…
29 декабря – четверг
Он не заходит уже второй день. Пусто внутри, как в пересохшем колодце, совсем ничего не радует. Да еще сегодня с обеда чего-то захворала я. Тетка Люся домой отправила отлежаться. От безысходности сижу, читаю Цветаеву. Мне даже понравился стих. Он такой…Правильный, для меня. Перепишу строчки, чтобы запомнить:
— Все перемелется, будет мукой!
Люди утешены этой наукой.
Станет мукою, что было тоской?
Нет, лучше мукой!
Люди, поверьте: мы живы тоской!
Только в тоске мы победны над скукой.
Все перемелется? Будет мукой?
Нет, лучше мукой!
Да, все перемелется, забудется. Хоть и тоска по моему синеглазому еще долго не отпустит мое сердце. Ну и пусть! Ведь если бы не эта наша встреча, я бы и не знала, что не живу, а бесцельно существую, что пустой я сосуд без содержания. Пусть мне сейчас плохо, и мука одолела мое сердце и душу. Зато теперь, я ясно чувствую, что живу, потому что скоро все изменится. Да-да! В следующем году я твердо решила – пойду учиться на филологический. Тетка Люся обещала найти репетитора. Мамочка, ты еще будешь гордиться своей Маруськой! И глаза твои больше не будут печалиться.
О, тетя Люся с работы пришла. Завалилась ко мне в комнату с букетом васильков, кричит, что сюрприз у нее какой-то для меня…От Павла…