«ГОРНЯК ЗАПОЛЯРЬЯ» 26 сентября 1992 г.
Нижний лагерь в строящемся поселке Иультин размещался у подножия большой сопки в стороне от дороги. Чуть поодаль на террасе строилась обогатительная фабрика. Внизу закладывались два каменных дома будущего жилого района. Вольные жители, в том числе лагерная администрация, проживали в землянках внизу, там же, где строились дома. Таким выглядел Иультин в конце 1950 года.
В лагере были построены и заселены два барака. Кругом забор из колючей проволоки, по углам вышки на расстоянии прицельного выстрела. Карцер стоял у вышки под надзором вахтенных надзирателей.
В этот карцер в декабре 1950 года меня посадил младший лейтенант Карташов, оперуполномоченный лагеря, на языке заключенных – «кум».
Какой-то «интеллигент» спроектировал это здание явно для погибели его обитателей. Стены толщиной не более полутора метра были сложены из дикого камня. Пола не было, под ногами мерзлая земля. Потолок из досок. Помещение делилось на две части – левую и правую. В левой было только окно с разбитым стеклом. В правой – деревянные нары. Какой-то милосердный человек бросил на них чукотский кукуль. Здесь спали посаженные в карцер заключенные. От дыхания и тепла обитателей карцера на стенах и потолке намерзал лед. В среднем помещении, между левой и правой частями здания, стояла печь-времянка, сделанная из разрезанной бочки. Для отопления приносили два ведра угля на сутки.
Надзиратель втолкнул меня в полутемное помещение и захлопнул дверь. Из левого отделения слышался крик: «Замерзаю! Сволочи! Гады!» и далее непечатно. Глаза постепенно привыкли к полумраку, и я узнал Шурика и Атанаса. Это были двое молодых (лет по 18-19) заключенных, которые взяли на себя дело по убийству Малехина. Дело в том, что Малехин сколотил группу для захвата власти внутри зоны, но этого не потерпела другая группа, правившая в лагере. Он был приговорен...
Убивали Малехина в бараке коллективно, смертельный удар был нанесен железным совком, Шурик и Атанас после этого в коридоре истыкали его тело ножами и объявились на вахте. Так всегда практиковалось. Эти юноши уже имели срок по 25 лет, им нечего было терять. «Довесок» предполагался не более года.
Не успели разговориться – пришел надзиратель, Открыл двери в левое отделение и забрал на допрос замерзавшего. Через noлчаса его привели к нам. Он не успел еще согреться и дрожал всем телом, зубы его стучали, руки не разгибались. Отходил он долго. Мы заставляли его двигаться, давали пить. Парень, наконец, пришел в себя, заявил: «Пошел на признанку». Всё, что Карташов мне клеит, подпишу. Доказывать невиновность бесполезно. Заморозят «заживо».
Это был «Лялька» (Лялин), очень меленького роста. В заключении давно, посажен еще малолеткой. Один из моих сокамерников, опытный в таких делах, ему сказал; «Ты и должен был пойти на признание, хотя и дураку понятно, что ты, Лялька, этого осилить не мог. Но Карташову нужен человек, чтобы закрыть дело».
В тюрьмах было правило: о деле не расспрашивать.
Мне мои новые знакомые разъяснили, что Карташов, хотя и очень молодой, но зверь, садист. Вину на следствии доказывает просто: садит в левое отделение, доводит человека до замерзания, затем вызывает и дает подписать предъявленное обвинение. У него осечки нет. Ночь я провёл в среднем помещении, сидя подремал. Утром принесли два
ведра угля, кипяток, хлеб, жидкую кашу. Кухонные посылали нам каши много, надзиратели не возражали. Позавтракали, согрелись едой и от печки. Разговорились. Кто недоспал – задремал. Кому подходила очередь, тот залезал в кукуль. Но в кукуле долго спать было невозможно. Там был миллион голодных вшей, и они не щадили. Человек выскакивал, раздевался и начинал их бить. Вшей били бутылкой, катая ее по белью на твердой доске. Шел треск. Производительность была хорошая, но оставались гниды, и цикл повторялся снова.
Я предполагал, какое обвинение мне предъявит Карташов, и стал обдумывать «признание», а вернее, как выйти из этого положения и не попасть в левое отделение. Доверять мысли нельзя было никому. В голове созрел план.
В середине дня надзиратель повел меня на допрос. После полумрака слезились глаза. «Резиденция» Карташова находилась в тесной землянке с жарко натопленной печкой-времянкой. Был он очень высокого роста и тонкий, за что заключенные дали ему кличку «Два-пятнадцать», После формальностей, анкетных данных следователь стал записывать с моих слов: «Признаю себя виновным в возникновение пожара в конторке филиала автобазы. Топил печку соляркой, наливая ее в консервную банку. А нужно было смешивать ее с песком или мочить в ней кирпичи. Вот и нарушил правила пожарной безопасности». Коротко и четко, Карташову понравился мой ответ. Он для порядка продержал меня полчаса. За это время я согрелся. Затем опер достал записную книжку и что-то записал, говоря: «Подследственный – четвертый в моей практике. Дадут пять лет». На этом следствие и закончилось.
Вечером получили пополнение. Привели двух вольных, ранее отбывавших срок. Они с собой принесли продукты, угостили и нас. Народу больше – теплей и веселей.
Власть Карташова допускала полный произвол. Он мог арестовать без санкции прокурора любого вольного жителя, посадить его в лагерный карцер и даже в левую его часть. В этот карцер начальник лагеря старшина Гутенко запретил в зимнее время сажать заключенных за нарушение режима, а «Два-пятнадцать» им пользовался как следователь.
На следующий день обитателями карцера стали еще двое: авторитетный вор из ссученных, нарядчик Санька Усов, и заведующий лагерным складом Изя Кантарь. Усов объявил, что на него пришел союзный розыск за какие-то старые дела, Кантарь сказал, что сам не знает, за что посадили.
С появлением Усова наше общество разделилось на две части. Это было заметно при питании. Изя, Усов и двое вольных на обед получали хорошие передачи и дополнительно мешок угля (о них позаботились). Эта четверка стала отдельно питаться и заняла места возле печки. Также с появлением в карцере Усова к нам зачастил старший надзиратель Пырсенко. Он приносил махорку и папиросы, спички, продукты. Делал послабление нашему режиму. Заметно было его расположение к нашим привилегированным сокамерникам.
Шурик и Атанас гордились своим поступком. Они стали на виду у воров. Поступок их (или преступление, на языке юристов) был объясним. Мужики также их не осуждали, так как стань у власти Малехин, им было бы хуже.
А Карташов? Как объяснить его зверства по отношению к людям, даже если эти люди – заключенные? Откуда у него в характере такая жестокость? Ему не более двадцати лет. Я – четвертый подследственный в его практике. Он только что окончил училище МВД в Ленинграде, но уже способен заморозить человека, а если не заморозить, то отнять у него здоровье. Да над ним еще, как над Шуриком и Атанасом, стоят старшие, которые повелевают.
В таких невыносимых условиях я пробыл в карцере неделю. С очередным санным этапом меня Карташов отправил на первый километр, т. е. в Эгвекинот, в тюрьму, которая мне показалась раем. Там было тепло, чисто, а главное, в прожарке я освободился от вшей. Через десять дней прокурор прекратил следствие по моему делу за отсутствием состава преступления.
Дальнейшая судьба остальных такова.
«Ляльке» суд добавил два года к его двадцати. Из карцера он вышел сильно простуженным, вскоре заболел и через год-полтора умер в лагерной больнице.
Шурик и Атанас «подновили» свои 25, но в авторитетные воры не были произведены. Их подняли в верхний лагерь и загнали в штольни. Жизнь их закончилась силикозом легких и преждевременной смертью.
Усова Карташов выпустил в зону.
Старший надзиратель Пырсенко вскоре был арестован и отправлен самолетом на материк. Лагерная молва гласила: совершил какое-то тяжкое преступление, скрывался, найден союзным розыском.
«Два-пятнадцать» в 1952 году спровоцировал вылазку содержавшихся в ЗУРе (зоне усиленного режима) заключенных и с помощью охраны из засады их расстрелял. От начальства этого факта скрыть не смогли и Карташова отдали под суд. По слухам, дали ему 15 лет, в колымских лагерях был убит.
Все эти люди были не первыми и не последними жертвами в той жизни на далекой окраине великого государства.
Н. Дмитриев,
г. Череповец, Вологодская обл.
Примечание:
Рассказ Н.П.Дмитриева предоставлен его внучкой, Купрене Еленой Викторовной (Череповец).