по реальным событиям из жизни одной девушки
«Мир – пустыня», – говорила она, когда я ложился рядом, и гладила мою голову так, будто я единственный человек, которого она встретила в этой пустыне. Так и звала меня «Человек». Я поднимал хвост и смотрел ей в глаза: что ж, раз тебе плохо, буду для тебя человеком. Как зовут её, неизвестно, потому что никто к ней не приходил, чтобы называть по имени. Иногда она подпирала голову рукой и хмурилась: «Избегнув одной неприятности, попадаешь в другую. Я прям Макиавелли…»
Мой кошачий разум решил, что так и есть, но однажды в дом пришёл высокий человек. Она кормила его и называла «милый», а он её – «солнцемоё». Потом что-то случилось. Злая и растрёпанная, она выгнала его: «Я несолнцетвоё!» «Несолнцетвоё» – слишком длинное имя, и я решил обойтись без него.
«Пустыня» иссушала её сердце. Котам легко быть одинокими, но у меня была она – большая гладкая «кошка». Садилась в кресло, устало откинув руки, и объясняла что-то про свои никчемность и уродство. Для меня она была самой лучшей, других я не видел. За одиннадцать лет никто, кроме высокого человека, в наш дом не наведывался. Когда она говорила о себе, я чувствовал, что ей нужна помощь. Подходил, смотрел внимательно, может, попросит о чём-то, но она не просила, только протягивала руку, а я подставлял голову, хотя не любил полирования по затылку, но терпел и ждал, когда она в миллионный раз признается мне в любви. Я не тщеславен. Мог бы жить без слов, но они зачем-то нужны ей. И я слушал… Ложился на её тапки и слушал… А когда она уходила, я скучал.
Она не позволяла мне одного – спать в шкафу. Кошачья логика объяснить это не в силах, ведь именно в шкафу спится лучше всего. Но я не хотел её злить, и спал с ней на диване. Утром топтался по одеялу и ждал, когда она откроет глаза. Иногда боялся, что её глаза не откроются, и я останусь совсем один. Но звенел будильник, и я убеждался, что нас опять двое: я и она, пусть для кого-то никчемная и уродливая, но только не для меня. При всей своей категоричности я должен признать, что она необычайно добрая и обаятельная.
– Человек! Идём завтракать!
О, ну как тут не поддаться этому приятнейшему приглашению побыть для неё человеком?
Или:
– Иди ко мне, Человек, посидим, подумаем…
Она видела во мне собеседника, и я говорил с ней, как мог, а она теребила мне уши и бормотала:
– Мой Человек… мой умный Человек…
У неё два книжных шкафа. «Это мои друзья», – говорила она. Прижималась к шкафам и плакала, что-то шепча в цветные книжные корешки. А потом выбирала книгу и читала вслух, заставляя меня лежать рядом. Так я узнал о древнегреческих гетерах и царицах Египта, о старухе процентщице и Настасье Филипповне, о трансёрфинге реальности и шаманском учении дона Хуана, дважды прослушал опыты Мишеля Монтеня и неполный курс Ницше. Макиавелли слушать не стал. Скучно.
Но я не сбегал, когда она рассказывала о себе. Хотя мало что понимал, кроме одного: человеку нужен человек, а если человека нет, тогда человеку нужен хотя бы кот.
У неё нет фотоальбомов. Наверное, потому что нет родных, которые высылали бы свои фотографии, и нет друзей, с которыми она могла бы фотографироваться. На её письменном столе стоит в рамке единственный портрет: мой. Приятно, но считаю, это слишком. У неё и чашка одна. Так было всегда. Все одиннадцать лет. Однажды я задел чашку хвостом и она разбилась.
Я шмыгнул под диван, но большая кошка достала меня (это было ужасно) и обняла. Тогда я понял, что дороже меня для неё никого и ничего нет. Чтобы убедиться, помочился на свитер, который она оставила на диване. Я не спрятался. Ждал возмездия, кары, а может, и кастрации, но… она стирала свитер молча, без единого упрёка, и я тогда чуть не заболел.
Когда мне исполнилось десять (она испекла мясной торт), я почувствовал себя плохо.
С каждым днём становилось всё хуже, и она потащила меня в клинику. Ей сказали, что я безнадёжен и лучше меня усыпить. Мучиться я не хотел и молил её почти человеческим взглядом: усыпи, будь другом. Но она сражалась за мою жизнь, как сумасшедшая. Делала мне уколы, ставила капельницы, а мне хотелось уползти в нору, где можно было тихо, незаметно умереть. Она целовала меня, и я чувствовал, как на мои уши капают тёплые слёзы. Тянулся к ней из последних сил, она тыкалась губами в мою морду, и в эти мгновения нам обоим казалось, что я тоже умею плакать.
Однажды она взяла меня на руки, открыла шкаф и положила на махровые полотенца.
Я был ей благодарен! Она отделяла рыбу от косточек и кормила меня с рук.
Но я уже не мог есть. И когда из меня пошла кровь, она… сделала укол. Сама.
Она не вытирала лицо привычным движением ладони, и её слезы падали на меня, как прозрачные бусины.
Я умер, и мне стало легче. Взлетел и увидел на её макушке несколько седых волос, которых раньше не замечал.
Она упала лицом в диван и завыла, как зверь. Я не мог этого слышать, хотел вылететь в окно, но оглянулся и понял: ей нужна моя помощь, ведь я её единственный человек, один на всю пустыню. Потом она резко замолчала и пролежала несколько часов,
а когда очнулась, пошла на кухню. Я за ней следом. Она встала на колени перед моей тарелкой, взяла её и отпила воду.
А потом подозрительно твёрдой походкой пошла в сарай. Я побежал, полетел за ней. Смотрел, как она роется в ящике с инструментами и не понимал, что происходит.
Она вытащила верёвку, несколько раз обмотала вокруг шеи, а второй конец забросила на балку. Я испугался! Стал кидаться на её руки, как бешеный, но она не чувствовала моих когтей и зубов. И уже не плакала. Лицо её было спокойным.
Я прыгнул ей на голову, вцепился в шею, но она продолжала вязать узел на балке с ледяным безразличием.
А потом вдруг упала. И я стал ждать, что она сейчас прилетит ко мне, и мы вместе уйдём далеко, очень далеко от этой пустыни, где у неё за всю жизнь не было ни одного человека, кроме меня, кота. Она будет идти своими тяжёлыми шагами, а я – за ней, гордо задрав хвост: вот, смотрите, нас двое. У неё есть я, а у меня – она, и мы никогда не расстанемся. Мы… мы…
Вдруг она зашевелилась, потрогала верёвку на шее и чертыхнулась. Встала, кряхтя, как старуха, и пошла в дом. А я остался. Буду жить в сарае, на ящике с верёвками. Даст бог, она заведёт себе нового человека.
И тогда я уйду из пустыни туда, куда уходят все коты и их люди….