Девушка лежала на его плече, они вместе читали книгу. Он чувствовал, как ее тело, такое сильное и лукавое, каким оно показалось ему в первый раз - теперь вибрировало и содрогалось, тряслось в слабой судороге, вызванной нежностью и надуманными чувствами. Буквально слышал, как она хлопает глазами, пытаясь держать их открытыми, старается вцепиться в черные маленькие буквы, дабы совсем не растворится в своей неге, которую сама породила, а теперь хоть и не охотно, но из чувства гордости - пыталась скрыть, но тщетно.
Говорила сама себе: "Мол, ладно, сейчас в последний раз, но только в последний... После же, он будет виноват, ведь знал, что не могла перебороть своих чувств, и что это за чувства, которые не могут перебороть желания тела, может быть и не чувства вовсе?", и после этого, еще сильнее вдавливала свою маленькую мягкую головку, в которой знаний было ровно столько, что позволяло ей рассуждать о "любви" и винить себя во всем, ему в плечо, будто бы хотела соединится с его костью, врасти в нее, боялась, что он его плечо, скинет ее маленькую головку, ведь он имеет на это полное право... Она знала, что тело ее трясется, извивается как маленькая змейка, но не чувствовала этого, ибо это было ее самое нормальное состояние в данный момент, она не могла чувствовать себя иначе, не могла переубедить себя в том, что ее маленькая судорога - вызвана ложью, ибо тогда и в правду наврала себе.
Она была похожа на маленькую березу, что бросалась из стороны в сторону, из-за мановения ветра - ее черные длинные волосы качались, как касается листва маленького дерева, дерева слабого, но гибкого, способного к росту и любви к жизни.
Он же силился, пытался читать, но в его голове откладывались лишь отдельные слова: предлоги и глаголы сливались для него в одну кучу, приходилось перечитывать, но он все равно сбивался. Он чувствовал, как тело ее вибрирует, то вздрогнет нога, то шея, а вот теперь - и все тело сразу. Он ощущал мистику в судорогах ее тела, ждал того момента, когда она вздрогнет снова, злился на нее, когда она сидела ровно, злился на себя, за то что ждал от нее этого...
Он пах мужчиной, в этом не было ничего не обычного, но запах который исходил от нее, до головокружительной странности возвращал его в прошлое, заставляя снова и снова искать ту, что пахала также. Что это, духи или запах естественный, выдумка или явь? От ее тела, не от волос или груди, а именно от нее, всей, каждой части ее тела - пахло свежестью, которая была способна удушить, пахло морем, которое находилось от тебя в двух шагах, когда ты умирал от палящего солнца...
Ностальгия объяла его, и хоровод девушек, что взялись за руки, и зачем-то надели темных тонов одежду - смотрели на него, все это происходило у него в голове. Они смотрели на него: "Угадаешь ли, кто из нас пахнет тем самым морем, что способно удушить? Попробуй, вот мы тут стоим перед тобой, ждем. Ты расставил нас именно в той последовательности, в которой имел нас как свою вторую часть. Помнишь? Ведь ты сам так думал. Одна из нас была первой, следовательно та, что стоит с другого края - последней, так вспомнил ли ты, кто из нас имеет тот самый запах?"
Но он прогонял их, прятал девушек глубоко внутри себя, вновь сказав себе о том, что вопрос этот разрешить следует, но не сегодня, и не завтра, потом... И девушки уходили, уходили по одной, размыкая руки своих соседок, растворяясь в чужой голове... Холодное море, что должно удушить. Он чувствовал, что она пахнет именно так, но также не уходил от того, что знал и с той же силой любил этот запах уже прежде. Когда- то давно... Не помнил лишь момента точного, скорее даже не знал, но верил в этот запах, верил в прежнюю встречу с ним, ибо он был похож на призрака...
Этот запах преследовал его с детства, ему тогда было около семи лет, но где же впервые он ощутил боль странного аромата? Боль утраты, что намекает сама на себя, намекает на то, что все имеет конец, что вечно лишь начало. Ему хотелось расплакаться, но он держался, именно поэтому впивался в буквы, что было сил. Он знал, что запах этот будет преследовать его всю жизнь, но будет не постоянным, будет преследовать его именно в те моменты, когда он сочтет себя свободным. Но нет, о свободе не может быть и речи, как только мысль о ней закрадется, так сразу станет душно. Он не мог вспомнить, от кого еще исходил этот запах, чувствовал, как этот пряный, но жесткой аромат, сейчас исходил от нее и пытался наполнить собой всю комнату. Он ждал ее очередной судороги, знал, что сейчас на свете кроме нее ему не никто нужен, но это только сейчас, он знал, что не может ручаться за себя уже через час...
Он снова почувствовал ее судороги, сейчас они исходили от ее руки, что оказалась на его ноге, и в одно мгновение понял, что они есть - волны. Что только волны вечны, хотя и имеют разное свое составляющее, ибо воды в океане имеют привычку меняться между собой, делиться в самом себе и никогда не возвращаться к исходному положению. Перемена и вечность - вот есть догма океана, такого же соленого, но еще большего чем море. Когда она вздрогнула и открыла глаза, он уже целовал ее губы, она не стала ему противиться, впилась своими маленькими, напомаженными - в его грубые, потрескавшиеся. Запах, который исходил от него, казался для нее ароматом, что исходит от древесной коры, которое обыкновенно исходят от деревьев больших и сильных... Она знала, что дуб не вечен, но того времени, что проводит он в попытках достать до неба, должно определенно хватить для того, чтобы разочароваться в самом слове вечность, и теперь мечтать только о покое и забвение.
Он положил ее на кровать, затем утонул в ее волнах, морских и великих волнах, тех, что не еще не раз заставят его возвращаться в прошлое, а также ждать себя в будущем.
Он был для нее дубом, тем великим созданием, за которым можно было спрятаться, в чьей кроне можно было растворится, чей аромат мог бы внедрять ей чувство безопасности и равновесия. Она лгала себе, лгал и он, думая что она - есть последний поток морских волн, что вскоре будет штиль, что искоренит время и жажду, жажду, что не мучала его, но действовала самостоятельно, оставляя своего хозяина - быть пассивным к тому, что происходило у него в жизни. Он много думал об этом, пока целовал ее, и больше всего хотел в ту минуту, поймать себя на преступление и грехе, чтобы по праву отделить от себя часть того же моря, коей часть является, ибо тогда мог оправдать себя. Но он не мог, духота не давала ему признать свою не правоту. Она была - морем, волнами, которые скоро изменят свое настоящее состояние, но при этом не изменят своего первобытного начала. Он был стволом великого дерева, что качался на волнах соленого моря, но не впитывал в себя влагу, ровно также, как и море не наполняло его водой. Оба знали об этом, но как-будто бы боялись признать перед друг другом очевидное, сочли это секретом Полишенеля, обоюдно молчали и пытались совместить прошлое с будущем.