Вишневый сад
Вишневый сад
Однажды Ирина пригласила меня посмотреть старый алекаевский дом, в котором, по-прежнему, жил ее отец. У дома этого интересная история, но, к сожалению, она - тема другого рассказа. Родители Ирины разошлись, причем разошлись очень давно, когда ей не было и девяти лет. Поэтому почти все школьные годы она провела в новом. Но в старом оставалось ее, самое раннее, самое счастливое время, когда не надо было ходить в школу, учить уроки, а можно было ни о чем не заботиться и играть весь день.
Отец Ирины, которого она называла не иначе как «Дядя Толя» пил и пил крепко, порою, от этого, теряя разум. Российское пьянство и, связанная с ним, неустроенность быта - причина почти всех разводов в этой стране.
По пути я заметил, что Ирина сильно взволнована, но совсем не тем радостным волнением, которое часто возникает при посещении мест связанных со своим детством, а каким-то нехорошим болезненным волнением, какое бывает, когда идешь в больницу навещать знакомого человека. Подойдя к калитке, Ирина неожиданно начала довольно сбивчиво объяснять, что не любит здесь бывать и что, вообще, она здесь сто лет не была и прочая и прочая. По всему чувствовалось, что ей действительно больно здесь бывать.
Я не понимал - отчего? И, конечно, не мог понять, поскольку о пьянстве имел лишь поверхностное впечатление. Да, я видел пьющих людей, знал пьющие семьи - в школе со мною учились дети из таких семей, но все это наблюдалось только издалека. С таким детьми я почти не дружил, в квартиры к ним никогда не заходил. И что там творится, о чем там говорится никогда не знал. Если честно, то мои знания о российском пьянстве ограничивались фильмами с Никулиным и Вициным, да и карикатурами в журнале «Крокодил». То есть, в юмористическо-сатирическом ключе.
Мы поднялись на крыльцо и я распахнул дверь. Дом, достаточно большой, снаружи, изнутри казался огромным из-за полного отсутствия мебели и совершенно голых стен. Окна, неприкрытые занавесками, казались просто проломами в стене. Пол был грязный, усыпанный каким-то мелким мусором, песком ли, штукатуркой ли - кто знает. И, насмотря на то, что в дальнем углу стояла застеленная кровать, казался нежилым и давно покинутым.
Ирина подвела меня к окну и стала рассказывать, где стояла ее кроватка, что перед окном был ее столик, на котором она любила играть, потому что он хорошо освещался. В ее голосе начали появляться слезы. Что вот там, где темное пятно, висели ходики, которые так громко тикали, что она слышала их на улице. Потом она обвела взглядом ободранные стены с остатками обоев и, сказав: «здесь было так уютно», залилась слезами.
Я взял ее за плечи, прижал к себе, хоть и понимал, что ничем не могу ей помочь...
Немного уняв слезы, Ирина продолжила рассказывать, что на столике был настольная лампа, которую она зажигала по утрам, собираясь в школу. На лампе был плотный абажур и она освещала только стол, рисуя на нем яркий световой круг. А зимой на ту сторону улицы приходил волк. Собаки в доме не было, поэтому, кроме нее об этом никто не знал. Волк смотрел на нее, а она на него. Его глаза блестели зеленоватым огнем с красноватыми искрами. Она не боялась его, а, наоборот, прижималась лицом к холодному стеклу, чтобы получше разглядеть его. Волк тоже несколько раз делал попытку подойти поближе, но не решался.
Отдельную комнату в их доме снимал гинеколог, работающий в больнице. Он был не из местных, приехавший по распределению, поэтому своего дома у него не было. В комнате он поставил смотровое кресло и Иринка с подругами постоянно на него залезали, играя во врачей. А он их гонял и, разозлившись, даже стал запирать дверь.
На этих словах, Ирина залилась горькими слезами и я понял, что утренник воспоминаний закончен. И, если мне все-таки, хоть чуть-чуть жаль любимую женщину, то отсюда надо бежать как можно скорее.
Что мы и сделали...
Но, спустившись с крыльца, напоролись на Дядю Толю, пребывавшего в отменном настроении духа, вызванного возвращением с рынка, где он удачно продал, гонимый1 им, самогон. Увидев нас он стал настойчиво зазывать, особенно меня, осмотреть его самогонный завод, «маленький Кристалл», как он его называл. Я видел гримасу отвращения на лице Ирины, но мне, лично, очень хотелось посмотреть как все это дело происходит. Ведь может быть (так оно и получилось) первый и последний раз предоставляется такая возможность.
Мы прошли сквозь рядок небольших деревцев в глубь участка, где раскинулся огромный огород. «Буряк!» - гордо произнес Дядя Толя. Самогон растет! Дойдя до здания, похожего на нужник, от которого пахло именно «тем», он с гордостью распахнул дверь, а сам, с демонстративным поклоном, отошел в сторону. «Глядите» - с деланой скромностью сказал он.
Внутри было полутемно, горел огонь в газовой горелке, стоял какой-то бак на трех ножках, немыслимое сплетение трубочек, пыли и в углу - огромная стеклянная бутыль, в которую каждую секунду капала мутная капля. «Пока на рынок ходил - во сколько накапало!» - похвалился он, постучав ладонью по боковушке бутылки.
- Не желаете? - обратился он ко мне с показным «Вы».
Я промолчал. Он расценил мое молчание, как знак несогласия.
- А я желаю - продолжил он и я заметил, что в его руке, как в руке фокусника, невесть откуда появилась старая солдатская алюминиевая кружка, которую он подставил под падающие капли.
В этот момент я почувствовал, что меня тянут за рубашку...
Надо было ретироваться, тем паче, что ему, пока не накапает ощутимое количество спиртного, до нас никакого дела нет.
Мы вышли на свежий воздух и Ирина торопливым шагом направилась к выходу. Но на середине пути она вдруг приостановилась и изменила направление. Мы прошли немного влево.
- Ты не представляешь себе какой здесь был прекрасный вишневый сад. Вот это, это и вот здесь - она водила рукой направо и налево - это все были вишни. Как они цвели! Заглядение! Белым-бело!
Мы прошли чуть дальше.
- А здесь были яблони и груши. Обалденные груши. - Она махнула рукой в пустоту - Вот с этого дерева я особенно любила. А как назывался этот сорт не знаю!
Она засмеялась, но было видно, что в ее глазах блеснули слезы.
- Все вырубил, гад! Все! На свой буряк, будь он проклят!
Я так и не понял, кто должен быть проклят - Дядя Толя или буряк, или все они вместе, потому что у Иринки опять хлынули слезы.
Я попытался их осушить своими губами, но она завертелась, будто бы хотела убежать от меня. На рыхлой почве я поскользнулся, она вырвалась и побежала к выходу.
Я догнал ее, когда она стояла у огромного железного бака для воды и задумчиво глядела на него.
- А ты знаешь, что это такое? - спросила она у меня - слышалось, что в ее голосе пропали слезы.
- Бак для сбора дождевой воды. - ответил я.
- Нет, это моя тетрадка, моя школьная доска.
Пошарив в траве около бака , она вытащила, нет не белый мел, а кусочек желтоватого ракушечника-гравия. И стала писать задачу на стенке.
Хотя она стала писать не школьную задачу, а настоящую, жизненную задачу, которую можно увидеть на фото. Задачу всей нашей жизни, за неправильное решение которой я поплатился прожитыми впустую годами. Хотя жизнь такая сложная штука - впустую ли?
- Вот как удобно - сказала она мне. - Ошибся - можно стереть.
И тут же какой-то тряпочкой, обмакнув ее в бак, она стерла написанное.
- А в жизни так не сотрешь... - грустно добавила она.
- Потом, когда задача сходилась с ответом, я переписывала ее в тетрадку - поэтому у меня никогда не было помарок.
- А как же зимой - спросил я.
- Зимою, конечно нет, хотя пока мороз не очень сильный, в рукавичках можно было писать и ладошкою стирать. Заодно и погулять вокруг дома.
- Как здорово было... - мечтательно прикрыв глаза, произнесла Ирина и я заметил, что ее глаза снова наполняются влагой. Но теперь, и это было хорошо заметно, слезами радости.
Я обнял ее и потащил к калитке.
Мы прошли немного вниз по улице, когда она обернулась на мгновение, чтобы еще раз увидеть свой родной дом, потом отвернулась, обеими ладонями вытерла от слез глаза и произнесла «все это было... было... было...»
- А ты знаешь, вот по этой самой улице мы бежали с мамой, несущей на руках грудную Светку, от взбесившегося о... (здесь она явно хотела сказать отца, но, передернувшись, произнесла: Дяди Толи. Что на него нашло - ревность, безумие - не знаю. Что у них вышло, не знаю... Мы целый месяц жили по родственникам, потом мама купила тот дом... Там уже все было по-другому.
С этого дня я, довольно лояльно относившийся к пьющим личностям, поскольку чувствовал над ними свое моральное, да и физическое превосходство, снисходительно считая их, посмешищем и клоунадой, всеми фибрами души, возненавидел их. Возненавидел крепко, до отвращения, до омерзения, с такой же силою, как я ненавижу армию и войну. Причем с годами эта ненависть не только не прошла и не смягчилась, а лишь усилилась.
Ненавижу!
1 Не знаю точно, как правильно сказать «гонимый» - чаще всего говорят о человеке, то есть об одушевленном предмете, но самогон, как и человека «гонят», значит все-таки «гонимый». Вероятнее всего в русском языке «самогон», как и «водка» одушевленные существительные. Каков народ - таков язык.