Часть 1 Супер-день и супер-вечер
Над маленьким, лесным поселком Ольховка медленно сгущались весенние сумерки. Кое-где на улицах зажглись первые фонари, разбавляя подступающую темноту вялым и мутным светом. Снег уже везде сошел. После него осталась лишь грязная жижа, обильно затопившая все улицы в поселке. Исключением была лишь центральная, вымощенная бетонными плитами. Она носила название Железнодорожной, так как вдоль нее, всего в паре десятков метров, проходила железная дорога, делившая поселок на две большие части.
Олька шла по бетонке, шустро перебирая кроссовками. В ушах – музыка из наушников, в кудрявых, каштановых волосах – бойкий, весенний ветер. Длинные ножки-палочки в светлых джинсах особенно подчеркивали хрупкость ее девичьей фигурки. Руки Олька прятала в карманах синей, болоньевой курточки, не забывая при этом прижимать к себе школьную сумку.
Вдалеке показались огоньки подходящего поезда. «Воркутинский», - с грустью подумала Оля, расстроено шмыгнув курносым, веснушчатым носом. Ее кругленькое, обычно смешливое лицо, как-то сразу вытянулось и поникло, растеряв свой природный, нежно- розовый румянец. «Значит уже десять, и я опять опоздала. Этот, наверно, уже пришел с работы, орать будет», - Олька недовольно сверкнула своими по-кошачьи зелеными глазищами и прибавила шаг. Ей надо было быстрее в конец Железнодорожной, где вокзал, а за ним – те самые, деревянные, покосившиеся «шестерки». В одной из них Оля и жила вместе с матерью и отцом.
Наверно, только эта старая «шестерка» и объединяла их маленькую семью. Мать с отцом терпеть друг друга не могли. Наверно даже ненавидели. Мать работала билетным кассиром на вокзале и не гнушалась случайными заработками – кому воды натаскает, кому грядки вскопает и дров наколет. Любой работе рада была. А отец все пропивал. До копейки. Мать ходила, просила за него, коньяк дорогой уносила, так его и взяли в поселковую пожарную часть. Люди говорили: «Алкаша?! В пожарку?! Да как так можно-то?!» Хоть там только такие и работали. Что уж говорить, пили в Ольховке сильно и все – от мала до велика.
Вбежав на крыльцо своего дома, Олька осторожно приоткрыла старую, рассохшуюся, входную дверь. Та предательски скрипнула. «Вот облом, по-любому, спалилась, сейчас начнется…», - Оля со страху зажмурила глаза. В коридор, качаясь из стороны в сторону, вышел лысый, худой мужик средних лет в полосатой майке-морячке и спортивках с сильно вытянутыми коленками. От него несло перегаром и куревом.
- Опять шлялась где-то допоздна со своим ушастым? – прохрипел он, опершись боком на стенку коридора, и пристально посмотрел на Олю красными и узкими с перепоя глазами.
- Пап, я у подруги была, у Таньки, - можешь позвонить ей, спросить, - голос Ольки дрожал.
- Воспитал гулящую девку на свою голову. Пятнадцать лет, а уже с парнями шатается, оторва, - отец достал из кармана спортивок сигареты и закурил, - пороть тебя больше надо было, а мать все жалела, дура.
Олька, наконец, осмелилась зайти в коридор и медленно стянула кроссовки. Отец продолжал, глядя на нее, хрипеть ругательства. Оля собралась с духом и что есть мочи рванула по коридору, стараясь по-быстрому проскочить мимо папы в свою комнату. Но не успела… Он схватил ее за копну кудрявых волос и со всей дури отвесил звонкого леща прямо по голове Ольки.
- Пап, отстань! Где мама? – пытаясь высвободиться, закричала Оля.
- На смене, где еще. Билетерша позорная, - нервно переминая сигарету во рту, он продолжал тянуть Ольку за волосы, - А тебя никто в дом не пускал, оторвам здесь не рады! - отец расхохотался хриплым смехом.
Оля в отчаянии вырвалась из его рук и быстро вбежала к себе в комнату, захлопнув за собой дверь и закрыв ее на шпингалет.
- Уроки делай, раз пролезла, и не мельтеши здесь больше, ко мне друзья придут, - проорал ей в след отец из коридора.
- Ты бы лучше проспался, пап! Тебе же завтра на смену, - Олька прижималась спиной к двери, пытаясь унять нервную дрожь во всем теле.
Маленькая комната Оли была ее единственным прибежищем. Только тут, среди старых, покосившихся, стен с полопавшими обоями, Олька чувствовала себя легко и спокойно. Пусть здесь все дышало бедностью, и из каждого угла сквозило холодом и неблагополучием, но это было ее укрытие. И что важно - с дверью на шпингалете. Дырки на обоях Олька заклеивала постерами рэп-звезд из модных журналов. Она покупала их на почте, спуская все свои карманные деньги. А рваный линолеум на полу Олю вообще не беспокоил. Из мебели здесь был письменный стол со стулом у окна да небольшой шкаф для одежды, стоявший справа от двери. Но главным раритетом была кровать. Ее металлическая пружинная сетка провисала чуть ли не до самого пола. Олька качалась в ней, как в колыбели.
Наконец, взяв себя в руки, Оля быстренько переоделась в теплую хлопковую ночнушку и залезла греться под одеяло. Из-под подушки Олька вытащила блокнот с потрепанными синими корочками и раскрыла его в месте, где была заложена ручка. Закинув в уши наушники, Олька аккуратным, округлым почерком вывела на чистой странице:
«07.05.08
Сегодня был супер-день и супер-вечер! Если, конечно, не считать опять пьяного папку… Сегодня днюха Андрея! Моего ушастого голубоглазика… Люблю! – в курносом носу Ольки защипало, и в уголках глаз выступили маленькие капельки слез, - Вручила моему четкому рэперу его любимую Касту! Новый альбом, как он и хотел - «Быль в глаза» - очень круто! Сама хочу себе. «Вокруг шум» - это мега песня, это спасение от всех головняков! Вот же она, простая и понятная истина: «Вокруг шум. Пусть так. Ни кипешуй. Всё ништяк», - Олька подчеркнула строчку из песни жирной чертой и улыбнулась, на ее щечках заиграли милые ямочки, - Да, Андрюша был счастлив, а я – еще больше. Отмечали, как всегда, на площадке за клубом. Были все: Тимоха, Крюк, Иваныч и хуторские. А потом еще и Громова приперлась со своими подругами-подпевалами. Захотелось ей, видите ли, бывшего поздравить. Никак не может смириться. Андрюха прогнал ее. Чудо мое… А сам потом напился, дурак, приставал. Даже пришлось домой вести. Не люблю его такого… Но прощу. Звонить не буду, спит уже, наверно»
Захлопнув блокнот и спрятав его под подушку, Олька устроилась поудобнее в своей «колыбели», натянув одеяло до самых ушей, еще немного с улыбкой помечтала под музыку из наушников и, наконец, незаметно для себя уснула.
Часть 2 Журавушка, белый, не грусти…
Пронзительный школьный звонок настойчиво и громко провозгласил начало большой перемены. Шумные потоки учащихся, то и дело появлявшиеся из-за дверей классных кабинетов, резво устремились в столовую, так и манившую вкусными запахами булочек, котлет и крепкого кофе.
Я сидела за маленьким столиком у окна и довольно улыбалась, доедая пончик и запивая его горячим чаем, наблюдая за тем, как большая толпа школьников штурмует раздаточную в очереди за едой. Физичка заболела, поэтому урок у нашего 10а отменили, и мы всей дружной толпой, не долго думая, рванули в столовку. Ну как толпой - все двенадцать человек. В Ольховке мало кто из ребят доучивался до одиннадцатого. Обычно девять классов закончили и «привет». Можно же уже ехать в район, в речное поступать ну или в педколледж, или в медучилище. Ну а вообще и на нижнем складе, на пилораме местной неплохо – там же всех берут. Зачем еще два года в школе париться?
Но те, кто учился в нашем 10а, а это десять мальчиков и две девочки, думали, видимо, иначе. Ну или их родители. Моя одноклассница Надька уже пообедала и побежала списывать алгебру у нашего отличника Макса. Я, конечно, тоже хорошо училась, но помочь ей не могла – варианты разные, поэтому и осталась сидеть в гордом одиночестве, дожевывая пончик.
- Привет, можно к тебе? – донеслось до меня откуда-то из-за спины.
Обернувшись, я увидела Олю Кудрявцеву из 9а. Мы с ней вместе ходили на танцевальный при нашем сельском Доме Культуры.
- О, привет, Олька! Садись, конечно.
Оля села напротив, поставив на стол тарелочку с пончиком и чай, и улыбнулась мне, хвастая своими милыми ямочками на щечках:
- Ань, ты покрасилась? Тебе хорошо, светло-русый идет к твоим голубым глазам.
- Спасибо, - засмущалась я, - Это к нашему концерту в СДК. Вчера как пришла со дня рождения Андрея, так сразу и занялась – полночи провозилась. Как ты-то дошла, успела до прихода отца?
Оля нахмурилась:
- Нет. Опять получила по полной программе.
Я постаралась сменить тему:
- Погуляли вчера отлично. Андрюха, правда, сегодня на уроки не пришел. У нас физ-ра с 11 была, так я его не видела. Зато Громова весь урок брюзжала, что еще поквитается с ним за вчерашнее. Не может успокоиться, что он ее выгнал.
- Да, Андрюша вчера перебрал. Звонила утром – трубку не берет. Как увижу, получит у меня за все, - Олька погрозила кулаком.
Мы дружно рассмеялись.
- А Громова сама заслужила, пусть не обижается теперь, - Олька откусила маленький кусочек пончика и запила чаем.
- Ты как, готова завтра выступать? Не боишься? – поинтересовалась я у Оли, - Говорят, все билеты на завтрашний концерт в СДК продали, даже ветераны придут сразу после митинга в центре.
- Переживаю, конечно. Андрюхе все уши прожужжала про наш журавлиный танец. Он все смеется над нашими нарядами из белых простыней. Говорит, мы в них не на птиц похожи, а на каких-то жутких приведений, - Олька опять нахмурилась.
- Ой, да много он понимает, - отмахнулась я, не бери в голову.
- Не могу, обижаюсь на его слова, ведь он смеется над тем, что мне важно. Конечно, потом извиняется, смешит меня. «Журавушка, - говорит, - ты мой белый, не грусти…».
Мы опять рассмеялись. Вдруг лицо Оли помрачнело: «Ань, к нам Громова идет со своими прихвостнями». Мы напряженно замерли.
- Я смотрю девочкам весело? – Громова остановилась у нашего стола и по-деловому скрестила руки на груди. Подруги последовали ее примеру. Настроена она была по-боевому, ей явно хотелось отмстить за вчерашнее.
- И тебе «здравствуй» Настя, - ответила я, глядя на ее ярко-накрашенную, наглую физиономию.
- Тебя вообще не спрашивают, - тут же нагрубила мне Громова, гордо задрав свой остренький подбородок, - Меня интересует вот эта бесстыжая, серая мышь, которая позарилась на чужой сыр! - Настя кивнула в сторону Ольки.
- Андрей сам ушел от тебя, не придумывай! – вступилась я за Олю.
- Да это она крутила перед ним своей рыжей гривой! – заорала Настя, вцепившись Оле в волосы. Олька вырвалась, выбежав из-за стола, и оттолкнула Громову так, что та долетела до следующего и с грохотом врезалась в него.
Вокруг нас стала собираться толпа любопытных. Я попыталась найти глазами учителей, но как назло никого не было, а у раздаточной все шумела очередь. Поварам было явно не до нас…
- Ты совсем страх потеряла? На кого руку поднимаешь? – Громова в ярости опять приблизилась к нашему столу, на ходу поправляя свой растрепавшийся жиденький хвостик на голове, - Да я тебе сейчас все космы повыдергаю, будешь завтра лысая в своей белой простыне на своем концерте скакать!
- Да пошла ты! – Олька сверкнула зелеными глазищами.
Толпа вокруг засвистела и заулюлюкала. Все жаждали продолжения.
- Девочки, успокойтесь, эта ссора бессмысленна! – попыталась вразумить я их.
- Бессмысленно существование этой серой мыши! – Громова указала пальцем на Олю, - Она же никому не нужна! Никому! - Настя вплотную подошла к Ольке, - Вот где твой Андрей сейчас? Видимо, не до тебя ему! А родители у тебя вообще есть? Отец - алкаш, мать - кто-нибудь когда-нибудь в школе видел? Может у них хотя бы хватит совести завтра к тебе на концерт прийти? Хотя нет, папашу не бери – увидит тебя в белой простыне, решит, что у него белочка случилась! – Громова расхохоталась, - А мать итак не придет, ей же все время не до тебя!
- Ты откуда знаешь? Не много ли на себя берешь, Настя? – я вступалась, как могла, мое сердце сжималось, видя стеклянные глаза Ольки. Она еле держалась, чтобы не расплакаться.
- Да весь поселок знает! Здесь все все про друг друга знают! И Кудрявцева – не исключение! – наконец, Громова выдохлась и замолчала, видимо, устав от собственного крика.
Олька медленно развернулась и пошла прочь из столовой. Толпа разочаровано загудела. Драки не будет.
- Оля, да это она все от обиды говорит! Не обращай внимания! – я не хотела, чтобы Олька верила во весь этот бред.
Оля обернулась и, глядя на меня, сказала:
- Все нормально. До завтра! Я приду.
В столовую, как нельзя «вовремя» вошла завуч. Все сразу притихли и стали расходиться по своим делам. Хрупкая Олина фигурка скрылась за дверями столовой. Я подхватила свою сумку и грустно побрела на алгебру. Мне было ужасно обидно за Ольку. Я ругала себя за то, что не смогла ее защитить, ведь я же старше…Но, как оказалось, ни чуть не сильнее…
Часть 3 Ради нее, своей Ольки…
Оля медленно шла знакомым до автоматизма маршрутом домой. Последний урок она прогуляла – не смогла пойти, не хотела, чтобы ее видели такой - зареванной и жалкой. Ее душила сильная обида, от которой по щекам то и дело текли слезы, как бы она не старалась их сдерживать. Она пробовала звонить Андрею, маме, но никто не отвечал. «Все наладится, - пыталась успокоить себя Олька, - за черной полосой наступит белая, переживу».
Подходя к дому, Оля увидела на крыльце отца с матерью. Они опять скандалили, судя по стоявшему на весь двор крику.
- Еще только 8 число, праздник завтра, а ты уже «на бровях», сволочь! – кричала мать, выталкивая отца из входной двери дома.
- Пусти, Людка, не нарывайся! Я только за заначкой! – отец еле стоял, держась за дверной косяк.
- Ни копейки тебе не дам! Проваливай туда, откуда пришел – пусть тебя, ирода, там и поят за свои! - тут мать заметила подходящую к крыльцу Ольку.
Усталое, морщинистое лицо Люды озарило что-то, похожее на слабую улыбку:
- Олюшка, ты чего сегодня рано? Отпустили с уроков?
- Да, отменили последний, - Олька соврала, виновато опустив глаза.
- Явилась, оторва, - прохрипел отец.
- Молчи, чудовище! – Люда сердито толкнула его худой рукой в бок.
Олька поднялась по ступенькам и подошла к родителям.
- А чего ты грустная? Случилось что? – Люда обеспокоено смотрела на Олю своими потухшими, зелеными, но такими же большими, как у Ольки глазами.
- Да ничего особенного, поругалась с одной девочкой в школе. Ты не переживай - итак устала со смены, - Оля погладила маму по рыжим с сединой волосам.
- Ну смотри, я же могу сходить, поговорить с этой хулиганкой и ее родителями, - Люда говорила как-то неуверенно.
И она, и Олька понимали, что этого не будет. Со своей работой и постоянными шабашками Люда не то, что до школы, даже до дома доходила невсегда.
- Ладно, мам, забудь, - Олька улыбнулась.
- Давай пробегай уже, - Люда постаралась пропустить дочь. Отец полез следом за Олькой, но тут же получил сильную затрещину в лысую голову. Люда вытолкала его с крыльца, а потом еще и выгнала за калитку. Он особо не сопротивлялся, так как был сильно пьян.
- Пока не протрезвеешь, не возвращайся! – прокричала Люда вслед качающейся фигуре мужа, одиноко бредущей по дороге. Он лишь смог промычать что-то нечленораздельное в ответ.
Люда вернулась в дом, при этом предусмотрительно закрыв входную дверь на задвижку:
- Олюшка, иди, покушаем. Я борщ наварила, - окликнула она Ольку, накладывая в две тарелки суп.
Олька на зов вбежала на кухню и довольная уселась за стол:
- Мам, как хорошо, что ты сегодня дома! Я соскучилась!
- Оль, да я сама рада. Светку попросила сегодня меня подменить, а то сил совсем нет, - ответила Люда, поставив тарелку с борщом перед Олей и перед собой, а затем присела за стол напротив Ольки.
- Мама, а я завтра выступаю в СДК. Ты придешь? – Оля с надеждой посмотрела на мать.
Люда как-то замялась:
- Оль, я завтра к соседям на целый день колымить – дрова буду укладывать. Деньги хорошие обещали…
- Мам, да наплевать на них, я хочу, чтобы ты пришла. И папа, если протрезвеет…
- На отца, сама знаешь, надежды мало. А деньги нам всегда нужны, грех отказываться от такой возможности.
- Грех все время забывать о своем ребенке! - в Ольке опять заговорила обида, да и слова Громовой буравчиком сверлили голову изнутри.
- Оля, не капризничай, ты же уже не малое дите, все понимаешь, - Люда начинала заводиться.
- В том-то и дело, мама, что еще дите! Я хочу внимания, заботы! Я хочу, чтобы вы с папой ходили на мои выступления и гордились мной! Я хочу жить в нормальной семье, где родители любят друг друга и своего ребенка, а не как у нас…
- Ты хочешь сказать, что я не люблю тебя? И не забочусь о тебе? – у Люды потемнело в глазах, - Да я только ради тебя и живу, ради тебя надрываюсь, чтобы заработать хоть сколько-нибудь денег! – закричала она, - А ты… Ты совсем как твой отец – неблагодарная и эгоистичная!
Олька, с грохотом отодвинув табуретку, выбежала из-за стола и скрылась у себя в комнате.
- Вот-вот, иди, посиди там и подумай над своим поведением! – крикнула ей вслед Люда.
Оля пыталась успокоиться, раскачиваясь в своей «колыбели». Плакать она уже не могла, да и смысла не было – этим все равно ничего не изменишь. Олька достала свой дневник и начала писать быстрым, неровным почерком:
«08.05.08
Так больше не может продолжаться. Надо что-то делать. Закончу 9й и уеду! Поступлю в колледж, устроюсь на работу, увезу родителей из этой ужасной дыры. У нас все наладится! Обязательно! Папка бросит пить, деньги появятся, мама больше не будет так уставать. Все в моих руках! Я смогу!»
Спустя час Люда тихонько постучала в дверь комнаты Оли. Ей никто не ответил. Она тихонько вошла. Олька спала, на груди у нее лежал раскрытый блокнот. Люда подошла к дочери и погладила ее по волосам, прошептав:
- Олюшка, милая, прости!
Олька тихонько сопела курносым носом. Люда взяла блокнот с ее груди и бегло прочитала последнюю запись. Она решила, что обязательно придет завтра на выступление, чего бы ей это не стоило. Ради нее, своей Ольки, так по-детски сейчас сопящей носиком в ее «колыбели».
Часть 4 Летим с нами, Оля…
Вокруг было темно. Непроглядный, глухой мрак. «Где это я?» – удивилась, оглядываясь по сторонам Олька, но глаза лишь слепли от черной тьмы, густым облаком укутавшей все вокруг. Оля медленно пошла вперед, осторожно трогая темноту кончиками пальцев. В полной тишине она слышала лишь свое дыхание и легкий шорох шагов. Ступни ощущали неприятный холод. «Я что, босая?» - Олька медленно наклонилась, пытаясь дотянуться до пальцев на ногах. Руки уперлись во что то твердое и шершавое. «Это же плиты! Бетонные плиты! Я на Железнодорожной!» - Олька обрадовалась – теперь понятно, где она!
Глухую тишину пробил пронзительный гудок поезда. Олька вздрогнула и резко выпрямилась. Поезд яркой, светлой стрелой пронесся мимо, прорезав на мгновение темноту. «Воркутинский, - промелькнуло в Олиной голове, - надо домой, уже поздно, отец будет ругаться». Олька попробовала пойти быстрее. Но темнота пугала, проглатывая ее неуверенные шаги. «Я иду или стою на месте? Мне надо быстрее домой! Отец убьет меня! – Оля в панике заметалась из стороны в сторону, - Свет! Здесь же должны быть фонари! Пожалуйста!»
Дорога впереди нее озарилась мягким, молочным светом. Фонари горели на старых, покосившихся столбах, в причудливой пляске застыв по двум сторонам улицы. Олька замерла в удивлении: «Вот я чудо! Мне же надо совсем в другую сторону!» Оля обернулась, но за спиной была все та же непроглядная тьма и никаких фонарей. «Что за бред?!» – Олька в недоумении схватилась руками за голову. Ее взгляд упал на белые широкие рукава, легкими волнами струящиеся от самых ее запястий до бетонной, серой глади дороги. «В чем это я?» – Оля удивленно оглядела длинное, широкое, белое платье, за подолом которого было невидно даже ее босых ног. Ольке стало смешно. Ее заливистый, звонкий смех гулким эхом разлетелся по улице.
Откуда-то сверху, из черной темноты, полетели крупные, белые хлопья. «Это что, снег? В мае?» – Олька попыталась словить «снежинки» ладошками. Хлопья кружили, бесшумно и плавно танцуя в молочном свете фонарей, а потом падали, понемногу устилая кружевным ковром всю освещенную часть дороги. Олька поймала белое чудо на ладошку: «Это не снег! Это белые перышки! Птичий пух! Откуда он здесь?»
Белый, хлопьевый ковер кружевным вихрем взвился с дороги. Перья были повсюду. Олька отмахивалась от них, но они назойливо лезли в нос, в рот, в уши. «Все! Хватит! Прекратите! Я хочу уйти отсюда! Мне страшно!», - Олька закрыла лицо руками. Все стихло. Оля осторожно убрала ладони от лица. Недалеко от нее в свете фонарей кружились странные фигуры людей в белом. Только вместо рук у них были большие крылья. Они как будто скользили по дороге, навстречу к ней, к Оле, выстраиваясь то узким клином, то широким кругом. Олька не могла пошевелиться. Ей казалось, что происходит что-то необыкновенное, особенное, неземное. Крылатые фигуры были уже совсем близко. Они выстроились клином, устремленным куда-то туда, в молочную, светлую даль улицы, и застыли. Самая крайняя из них повернулась к Оле. Это была женщина с очень светлой кожей. Холодные, голубые глаза смотрели спокойно и недвижно из-под снежных густых бровей. У нее совсем не было волос. Только белые длинные перья, гладко покрывавшие голову ото лба и до самой шеи. Она загадочно улыбнулась и прошептала:
- Летим с нами, Оля…
- Вы умеете летать? – Олька не могла отвести взгляд от ее холодных, голубых глаз.
- И ты умеешь. Просто захоти, - шелестел тихий, вкрадчивый голос женщины.
- Мне надо домой, меня там ждут! – Олька обернулась, указав рукой в черную темноту.
- Ты в этом уверена, Оля?
По щекам Ольки потекли слезы. Она знала ответ, но не хотела произносить его вслух. Олька медленно шагнула навстречу крылатой стае. Ее руки взметнулись вверх, широкие белые рукава превратились в крылья. Белый клин дружно оторвался от дороги. Олька летела. Она больше не чувствовала ничего: ни страха, ни тревоги. Лишь на дороге, на стыке тьмы и света, осталось белое перышко, выпавшее из внезапно выросших больших крыльев…
Оля проснулась от сильной дрожи во всем теле на подушке мокрой от слез. За окном уже было совсем темно. Оля долго лежала недвижно, глядя в черный потолок, пока сон снова не поглотил ее.
Утром, перед тем, как идти на выступление, Олька достала дневник из-под подушки и, раскрыв его на новой странице, неуверенной, дрожащей рукой написала:
«09.05.08.
Какой жуткий сон. Я больше, наверно, никогда не смогу заснуть. Страшно. Как будто кто-то во сне дал мне выбор… И не между идти или не идти домой. Нет. Скорее, жить дальше в этой жуткой тьме, или улететь туда, где будет уже все равно. И я полетела… Слабачка! Неужели я умру? Это же полный бред! Надо меньше думать о плохом! Да и вообще, все, забыли! Это просто сон, просто игра моего воображения».
Часть 5 Все было как во сне…
Холодный свет софитов ярко освещал небольшую сцену СДК. Зал гудел, словно большой рой пчел. Люди толпились повсюду: в проходах, у сцены – все были заняты поиском своих мест. Многие были с цветами и радостными улыбками – конечно, такой праздник случается не каждый день! В первом ряду сидели доблестные ветераны Великой Отечественной Войны. Их осталось немного, но все они пришли на концерт, не смотря на возраст и давно уже не молодецкое здоровье.
Мы стояли ровной колонной на самом краю сцены, прячась за краем уже приоткрытого занавеса. Девять взволнованных, босоногих девушек в белоснежных, свободных платьях в пол с широкими длинными рукавами. Мы сшили их сами, из обычных простыней. На головах у нас были надеты бумажные венки, с наклеенными на них белыми перышками.
-Девочки, постараемся сделать все чисто, без ошибок! – наш хореограф, приятная женщина лет тридцати пяти, Юлия Геннадьевна, очень переживала и старалась настроить нас на нужный лад, - Давайте порадуем ветеранов хорошим выступлением! Поддерживаете меня, журавлики мои?
- Да! – хором прогудели мы.
- Как ты себя чувствуешь? – повернулась я к стоящей следом за мной Ольке, - Ты какая-то бледная.
- Не выспалась немного, да и с мамой вчера поругались. А извиниться не получилось, я когда проснулась, ее уже дома не было, - Олька слабо улыбнулась мне.
- Не расстраивайся, помиритесь еще! – я ей подмигнула.
- Оля не забывай, на словах «летит, летит по небу клин усталый», ты выходишь вперед всех. Мы поменяли тебя и Вику местами, помнишь? – Юлия Геннадьевна еще раз все перепроверяла.
- Да-да, не переживайте! - Олька показала ей большой палец.
- Ну и отлично! Через минуту начинаем! – поправив пышное каштановое каре и припудрив худенькое с высокими скулами лицо, Юлия Геннадьевна изящной походкой пошла на сцену, демонстрируя великолепную осанку и подтянутую, спортивную фигуру.
Выйдя на середину и подойдя к микрофону под звонкие аплодисменты зала, она громко проговорила:
- Дорогие друзья! Мы рады видеть вас в такой замечательный и необыкновенный день на нашем концерте, посвященном Дню Победы в Великой Отечественной Войне! Давайте от души поприветствуем доблестных ветеранов, которые присутствуют здесь сегодня! – зал разразился аплодисментами, - Открывает наш концерт танец «Журавли» в исполнении учениц старших классов Ольховской средней школы. Давайте поддержим их дружными аплодисментами! – зал зашумел.
Зазвучали первые знакомые аккорды. Медленно и плавно мы одна за другой «вылетали» на сцену под лирическое пение Марка Бернеса: «Мне кажется порою, что солдаты,
с кровавых не пришедшие полей, не в землю нашу полегли когда-то,
а превратились в белых журавлей...» В бесконечном потоке кружений под печальную музыку журавлиной песни наша стая выстраивалась то кругом, то клином, то сближалась в центре сцены, то стремительно разлеталась по всей ее ширине… Завораживающий голос Бернеса проникновенно запел первые строчки третьего куплета: «Летит, летит по небу клин усталый…» Олька плавно вышла вперед и заняла место вожака нашей стаи. В такт музыке мы делали легкие взмахи «крыльями» и медленно раскачивались. Наш клин как будто парил над сценой, залом – не существовало никого кроме нас - печальных белых журавлей. Бернес продолжал: «И в том строю есть промежуток малый - быть может это место для меня…» Я заметила, что Оля как-то странно и медленно начала оседать все ниже и ниже, пока совсем не опустилась на сцену, как-то неловко завалившись на бок. Олькины кудрявые каштановые волосы упали на ее лицо. Мы в недоумении застыли, на сцену выбежала Юлия Геннадьевна и попыталась привести Олю в чувство. В зале никто ничего не понимал. Музыка остановилась.
- Оля, очнись! – Юлия Геннадьевна трясла Ольку за плечи.
Зал зашумел. Кто-то крикнул:
-Надо скорую вызывать!
Олька понемногу начала приходить в себя, у нее даже получилось встать и пойти, держась за Юлию Геннадьевну. На сцену забежала тетя Люда - Олина мама. Вместе с Юлией Геннадьевной они увели Ольку за кулисы. Все девочки, включая меня, последовали за ними. На сцене начался следующий номер.
- Олюшка, тебе полегче? – тетя Люда гладила сидящую в кресле Ольку по волосам, стоя возле нее.
- Да, мам, просто голова закружилась. Можно воды?
Я принесла Оле попить. Юлия Геннадьевна пошла звонить в скорую.
Олька как-то странно посмотрела на меня, свою маму и прошептала:
- Все было как во сне…
- Ты про что, Оль? – спросила тетя Люда.
- Я сегодня во сне улетела со стаей белых журавлей…
- Это ты просто переволновалась перед выступлением, думала наверно о нем, вот тебе и приснилось, - я улыбнулась Оле.
- Да, Олечка. Да и не поела вчера ничего и утром, небось, не позавтракала, вот тебе и поплохело.
Олька молчала. По-моему, она нам совсем не верила. Юлия Геннадьевна подбежала к нам:
- Скорая уже едет, - кто-то еще до меня позвонил, - сейчас она будет здесь. Олька, ну напугала ты нас всех! У меня чуть сердце из груди не выпрыгнуло!
- Простите меня! Я сорвала номер! – Олька совсем погрустнела.
- Ерунда какая, - Юлия Геннадьевна отмахнулась, - главное поправляйся, ты нам нужна! Как мы без такой гибкой и пластичной танцовщицы? – Юлия Геннадьевна подмигнула Ольке.
К нам подошли остальные девочки. Все старались подбодрить Олю, она, наконец, начала улыбаться и на ее щечках даже зарозовел румянец.
Скорая подъехала к запасному выходу, со стороны сцены. Олька попросила увезти ее домой, в больницу она не захотела. На прощание Оля с улыбкой помахала из окошка отъезжающей машины всем, кто ее вышел проводить. И вроде бы опять все наладилось, но что-то тревожное так и осталось витать в весеннем, уже по-майски теплом воздухе…
Часть 6 Как дика трава…
Дорога от моего дома до нашей поселковой пекарни занимала совсем немного времени – десять минут и я уже открывала тяжелую металлическую дверь, вдыхая аппетитные, дурманящие ароматы свежей выпечки.
- Здравствуйте, тетя Тамара! – улыбнулась я миловидной, пухленькой, с голубыми глазами женщине в белом халате и косынке за прилавком, - Батоны сегодня есть?
- Привет, Анечка! Пока нет, но если подождешь минут двадцать, то будут, как раз сейчас печем.
- Договорились! – я терпеливо уселась на скамейку, стоявшую возле окна недалеко от прилавка.
Двери пекарни вновь распахнулись и в магазин, кряхтя и шаркая резиновыми галошами, надетыми поверх теплых носков и колготок, зашла старенькая бабушка в беленьком платочке и в шерстяной серой кофте поверх цветастого платья.
- Тома, здравствуй!
- Здравствуй, Любовь Никитишна! Как здоровье у тебя? – тетя Тамара говорила громко, видимо, зная, что бабушка не очень хорошо слышит.
- Жива, слава Господу! – бабуля перекрестилась, - Давече так спину прихватило, думала, помру, ан нет, видишь, пришла я! – бабушка заулыбалась.
- Даст Боже, еще поживете, Любовь Никитишна! – тетя Тамара заулыбалась.
- Да, Томка, сколь даст – столь и поживу, благослови Господи! Господи благослови! - бабушка опять перекрестилась и прошаркала к лавочке, на которой сидела я.
- Здравствуйте! – кивнула я ей.
- Здравствуй, внучка! – бабуля улыбнулась мне беззубым ртом, присаживаясь рядом, - По хлеб?
- Ага, - закивала я.
- Ты чья будешь-то? Не Политовых? - бабушка с любопытством разглядывала меня, щуря мутно-зеленые глаза.
- Угадали, - улыбнулась я ей.
- То и вижу, на Валерку-то, отца, вон как похожа, хороший он мужик, работящий, - бабуля с минуту о чем-то задумалась.
- Вот Томка, Валерка-то Политов, хороший мужик говорю, - бабушка повернулась к тете Тамаре.
- Наверно, Любовь Никитишна! – Тома разгружала только что привезенную тележку со свежим черным хлебом.
- Да, - бабуля сидела, опершись руками на свои коленки, - А энтот Кудрявцев из пожарки, слышь, Тома?
- Что Любовь Никитишна?
- Алкаш и убивец он, вон что! – бабуля плюнула куда-то в пол, - Прости Господи! – бабушка перекрестилась.
Я напряглась.
- Ты что такое говоришь-то, Никитишна? – тетя Тамара застыла за прилавком, держа в руках буханки черного.
- Ак а все уж говорят, Тома. Беда-то ведь кака…, - Любовь Никитишна покачала головой, - Вчерася, вечерне, апосля концерта-то энтого, Людка-билетчица, жинка его, к соседям дрова пошла покласть. А к нему попойки-то из пожарки и приперлися.
- Ну, говори быстрее-то, Никитишна! – тетя Тамара разнервничалась, положив хлеб прямо на прилавок.
- Ак я и говорю, свара у них там кака вышла иль чо, а девку-то ейну загубили, аспиды. Царство ей небесное! – бабуля опять перекрестилась, - Така хороша девка была. А как вчерася танцевала она на энтом концерте-то… Крылами белыми взмахивала. А кака худенька да бледненька была – аж просвечиват. Белым журавликом-то и улетела от нас, сердешная, - бабушка завытирала слезы, ручьем побежавшие по ее щекам.
У меня внутри похолодело. Я не верила, что Олька умерла.
- Чья девка-то, Никитишна? Всю душу ты мне сейчас вымотаешь! – тетя Тамара ничего не понимала.
- Так Людки-билетчицы. Она на крики-то воротилась, да уж не поспела, горемычная. Лежит девка-то ее на крыльце, ровно дремлет, только головушку больно расшибла. Толкнул ее кто, али че. А они пьют в доме, ироды.
- Так а Кудрявцев-то чего? – глаза тети Тамары были полны слез.
- Ак пьяный был, не помнит ниче, аспид. Говорит, и не приметил, что упала она. Темно дело, Томка. Ой, темно…, - Никитишна замолчала, грустно качая головой, - Как дика трава росла девка-то. Ни папке, ни мамке не до робенка. А она тепла родительского искала. Простого, человечьего. Не сберегли девку. А теперь ровно сами без нее как мертвые.