Распыляющиеся розовым огнем голубого зарева утреннего солнца предрассветные звезды шептали прощальные слова уходящей ночи, провожаемой веретеном дрозда, льющего волной росы свою одинокую песню.
Острым зигзагом яркой пропорции колдовства скользнула падающая звезда, словно светлячок, одиноко затерявшийся в глубинах чаши бездонности бриллиантового купола ночного неба, опадающего слезами неразделенного горения, осыпавшегося искрами одиночества.
Монолит китайской стены прямоугольными печатями этажей рассекал проспект звездного ветра, устанавливая верховенство над дроздами, потерявшимися в глубинах парка мегаполиса, предрассветно ворочающегося во сне, как муравьиное королевство, уснувшее на зиму.
Аэростаты летели в расцветающем небе стройными рядами колокольных башен церковного перезвона, предвещая взлёт кораблей, бороздящих просторы Вселенной.
Химия тела держала стальной хваткой подиум торжества инстинктов, изгибающихся тонким изяществом совершенства гармонии линий, торжествующе не желавшего ничего и никогда ощущать, кроме счастья эгоцентризма, божественного и непоколебимого как магия наваждения, которая всегда во вне того, что можно окончательно завершить, и поставить точку, свернув и положив в чулан совершенство незаконченности летящего чувства горения пламени безумия, которое всегда в тебе.
Острая рапира глаз пронзала насквозь, останавливая время и отключая разум.
Звездный блюз магии рисовал басовым ключом идеограмму органного пункта, проводя черту мелодии ночного джаза, танцующего длинными нотами хриплых обертонов страсти, влетающей в утро, которое всегда на подходе и всегда за горизонтом, тихо ожидая каденции оргии, остановившей время и целующей пространство звездными всполохами льющейся мелодии ночного оркестра любви, ожидающей окончательного падения туда, где нет дна.
"Мышеловка на Эвересте" (с)