По лестнице застучали торопливые шаги, и в комнату
вбежала она.
— Дедушка ушёл, — выдохнула Хана и, встретив улыб-
ку, засияла ответной.
— Хороший у тебя дедушка, — продолжая счастливо
улыбаться, откликнулся Хумов.
— Ой, ты, наверно, безумно голоден, — спохватилась
девушка.
— Почти умираю.
— Пойдём вниз, я тебя накормлю. Да не бойся. Родите-
ли вернутся после пяти.
И Хумов послушно последовал за ней. Ему почему-то
начало казаться — и это не выглядело странным, — что
он с рождения живёт в этом уютном доме, настолько ему
было хорошо. Впервые в жизни по-настоящему хорошо.
Хана достала из холодильника сыр, масло, ветчину.
Тонкими ломтиками нарезала хлеб, быстро сделала сэнд-
вичи, переложила их на тарелочку из тонкого китайского
фарфора, засыпала кофе в кофеварку.
А Хумов в это время сидел рядом и с наслаждением
следил за её ловкими, быстрыми движениями. Он не знал,
сможет ли он съесть приготовляемую пищу. Ведь его же-
лудок привык к искусственной еде. Вернее, к еде, которую
обычно используют при полёте на Марс и проживании
там. И это вполне понятно. На чужой планете только та-
ким образом и возможно поддерживать свои силы. Но из
рук Ханы он был готов съесть всё. Даже гвозди прогло-
тить.
— Ешь, ешь. Не стесняйся. Может, тебе омлет соору-
дить? — улыбалась она, заглядывая в его глаза, стараясь
уловить одобрение.
Хумов осторожно взял ломтик сыра, понюхал и не-
сколько нерешительно отправил в рот. Покатал там, слов-
но прислушиваясь к вкусовому ощущению, помедлил и,
зажмурив глаза, проглотил.
Хана, наблюдавшая за ним, весело расхохоталась, да
так заразительно, что и он начал смеяться — сначала тихо,
а потом громче и громче. И вот они уже смеялись вмес-
те, хватаясь за животы, вытирая слёзы, сползая со стульев
на пол. И не было сил остановить этот захлёбывающийся
смех, смех молодости, взаимной влюблённости, объеди-
няющий их души, обещающий счастье понимания, узнава-
ния, радости встречи. Хана периодически восклицала:
— Ой, мамочки, ой, не могу! Пожалейте! Живот разры-
вается.
— Это ты, ты меня завела! Никогда… Никогда так не
смея… смеялся, — вторил он.
— Я же лопну. Помогите. Не могу больше.
— Ой, не могу. Не могу. Ты… ты… самая смешливая на
земле и на Марсе.
— Хочу на Марс. Животик мой. Надо же… Помогите!..
Услышав сигнальное слово «помогите», Хумов сразу
отреагировал. Поднявшись, он подошёл к раковине, от-
крыл кран и плеснул себе в лицо холодной воды. Хана,
продолжая смеяться, делала знаки левой рукой, призывая
его сделать то же самое и ей. И он, набрав воду в пригорш-
ни, подошёл к ней, опустился на колени, протянул ладони.
Вода вырывалась из его ладоней, стекая тонкой струйкой
на ковровое покрытие. Она же схватила его за запястья и
приложила ладони к своим пылающим щёчкам. Это было
неожиданно для Хумова. и он закостенело замер. Она сра-
зу перестала смеяться, отпустила его руки и, скрывая не-
ловкость, вскочила.
— Что это я… Ты же ничего не поел. Сейчас я тебе при-
готовлю моё любимое блюдо. Когда я чем-то увлечена и
у меня нет желания готовить, я использую простой, вкус-
ный, полезный метод насыщения.
Хумов взял чашку с кофе. «Попробую этот напиток», —
сказал он и отпил глоток.
— Кофе я не очень. Больше чай, — весело откликнулась
Хана, доставая бутылку с подсолнечным маслом и осто-
рожно наливая его в мелкую тарелочку.
— Горько. Неужели тебе нравится? — морщась, сказал
Хумов.
— Сахару добавь и сливок. Возьми в холодильнике.
— Спасибо. Так пойдёт.
Хумов не хотел признаваться в том, что он первый раз
в жизни пьёт кофе. Их сознательно ограждали от подоб-
ных продуктов, чтобы впоследствии не возникала потреб-
ность. И ещё, после их безумного хохота, он по-новому
посмотрел на Хану: не как на подростка, а как на умную,
красивую девушку. Это сделало его стеснительным, если
не застенчивым, добавив к его чувству элемент обожания.
Хана поставила перед ним тарелочку с маслом, солон-
ку и хлеб. Масло живо напомнило ему обычную еду, и он
благодарно улыбнулся, однако попросил сначала налить
немного для пробы. Хана, смешно тараща глаза и при этом
надувая щеки, приговаривая; «Ну надо же, надо же! Мас-
лица захотел», налила в ложку масло, поднесла к его губам.
Хумов глотнул и тоже вытаращил глаза. Ничего про-
тивнее ему не приходилось пить. Даже когда он был ма-
леньким и врач в белом халате вливал в него микстуру от
простуды. «Стоит ли ей объяснить мои проблемы, в час-
тности — проблему с едой?» Во всяком случае, не сейчас.
А когда? Не может же он пользоваться гостеприимством
столь долго... а сколь долго? Он должен скрываться. В этом
доме нельзя оставаться. Не может он подвергать опаснос-
ти Хану и её семью. Вчера он оказался здесь по одной при-
чине, и эта причина стала для него вполне прозрачной: он
хотел увидеть эту девушку. Лучше бы он после той случай-
ной встречи в метро никогда больше её не видел. Никогда!
А так — у него появилась проблема. Справиться с ней
невозможно. Проблема заключается в том, что теперь он
должен защищать эту девушку от всех непредвиденных
опасностей. Он за неё боится больше, чем за себя, она
стала для него дороже всего на свете, дороже жизни. Пре-
лестное, доверчивое создание, совсем ребёнок. Каждый
её может обидеть. И тогда душа её обледенеет, закроется,
свет в глазах померкнет, и она престанет радоваться жиз-
ни, звонко смеяться и так открыто, доверчиво улыбаться.
Он привык к улыбкам, так как улыбались друг другу
все без исключения. Это началось после того, как учёные
доказали огромную врачующую силу улыбки, охраняю-
щую организм от множества заболеваний, продлевающую
жизнь, равно как и благожелательность, доброе отноше-
ние, участие, милосердие и подобные добрые чувства.
Противоположные же чувства обладали силой разрушать
организм, делать его больным, значительно укорачивали
жизнь. Улыбались все, но не так здорово, как Хана. Она вся
светилась. Рассказать ей сейчас?
Хана, словно угадав его мысли, посерьёзнела и, пос-
мотрев ему в глаза, сказала:
— Иди наверх и жди меня. Там изложишь, кто ты и что
собираешься делать.
И он пошёл наверх и стал ждать её, немного волнуясь,
а когда она появилась, как можно внятнее, не вдаваясь в
детали (он чётко знал, что можно говорить, а что нельзя),
рассказал свою историю и о том, что не знает ничего о ро-
дителях и никогда их не видел.
Хана прониклась, и глаза её затуманились слезами. Со-
чини он ей самую невероятную легенду, чуть ли не с пират-
скими приключениями, она и этому бы поверила, настоль-
ко у неё была чистая и добрая душа, а сердобольное сердце
уже было готово утешать, жалеть, опекать. Посмотрев сво-
ими ясными глазами и каким-то неуверенным, потухшим
голосом она спросила:
— Что ты собираешься делать?
— Пока не знаю. А ты что скажешь? Мне не с кем по-
советоваться.
— Правда? — с придыханием переспросила она, явно
польщённая и желающая ещё раз услышать подтвержде-
ние высказывания, разрушающее её сомнения в своей не-
обходимости и своей значимости для него.
— Да. Больше не с кем. У меня никого нет. Только ты.
Спасибо тебе.
Почему-то ему хотелось выглядеть в глазах Ханы более
беспомощным. Впервые он почувствовал участие. И это
участие было не поддельным, а самым что ни на есть ис-
кренним, и ему хотелось продлить удовольствие от осоз-
нания её заботы, страха за его будущее, волнения за его
жизнь…