Теплоход «Альметьевск» имел удлинённый корпус, две надстройки и был построен, как скоростной грузовик. Скорость 17 узлов. Не зря эту серию судов назвали рысаки. Эти теплоходы финской постройки ходили по всем морям и океанам. От северного морского пути до мыса Горн. Мне повезло. Я несколько лет проработал на «Альметьевске» судовым врачом. Экипаж был в основном постоянный. Капитан, Александр Петрович Коровников, знающий хороший моряк, и, самое главное, очень порядочный человек, начинал на «Альметьевске» четвёртым помощником и дослужился до капитана. Первый помощник вообще легендарная личность, Альберт Павлович Пирютко, бывший старпом на немагнитной парусной шхуне «Заря», экспедиционном судне академии наук, изучающее магнитное поле Земли. Об этой шхуне писали в моём любимом журнале «Вокруг света», там же упоминался и старпом Альберт Пирютко. Он был бы замечательным капитаном, если бы болезнь, токсоплазмоз глаз, не перечеркнула его морскую карьеру. Но в кадрах ему предложили работу первым помощником капитана на «Альметьевске» и Пирютко остался на флоте. Должность, прямо скажем, не морская, но Альберт Павлович был необыкновенным человеком. Опытный моряк и очень мудрый человек он сумел, занимая политическую должность, наполнить её здравым смыслом и очень нужным содержанием. Не бездумным хранителем идеологии, а умным опытным психологом, активным участником в той тяжелой и опасной работе, которой занимались моряки в условиях длительных рейсов. И как-то так получилось, что и экипаж подобрался под стать своим командирам. Опытные, знающие механики, великолепные мотористы. Мне приходилось бывать на иностранных судах, но такой чистоты и ухоженности машинного отделения я не видел даже у англичан, не говоря уже о немцах и «разных прочих шведах». Палубная команда под началом боцмана Егорова, здоровенного дядьки с могучими кулаками, содержала в идеальном порядке судно. Боцман тоже был личностью легендарной. В молодости, в начале своей боцманской службы, он иногда воспитывал молодых, излишне свободолюбивых моряков за кормовой надстройкой с применением общепонятного мата и физического воздействия для особенно непонятливых. Внушённые его методой правила поведения моряка на советском судне запоминались надолго. Правда однажды, когда Егоров уже был в возрасте и перенёс тяжелую травму, но не утратил стремления к «правильному» воспитанию молодёжи, эта самая молодежь пригласила его на корму и показала в действии свои, тоже не малые кулаки. Боцман шум поднимать не стал, всё понял, и свой воспитательный пыл поумерил.
Я пришёл на «Альметьевск» сразу после окончания института, совершив один рейс по Северному морскому пути на теплоходе «Салдус» и второй на Кубу на теплоходе «Новотроицк» в маленький городок Нуэвитас. Не совсем салага, но ещё совсем не моряк. Первое что меня поразило, это чрезвычайно ответственное отношение к своей работе. Не просто к работе, а к делу, за которое ты отвечаешь. От капитана до молодого уборщика. Довольно быстро я понял, что это было основой выживания корабля, и залогом взаимного уважения экипажа. Шли месяцы, я постепенно оморячивался. Пришло понимание, почему моряки всего мира называют капитана Мастером, а старшего механика Дедом, боцмана Драконом. Появились друзья и ответственность. И, конечно, постоянное восхищение этой свободной, полной сюрпризов жизни под названием дальнее плавание.
На нижней палубе, где расположены каюты мотористов меня, удивили цирковые афиши. Оказалось, что когда-то «Альметьевск» перевозил из Европы домой наш Цирк. Вторым помощником капитана в то время был Виктор Канецкий, будущий известный писатель-маринист. По его сценарию был поставлен фильм «Полосатый рейс». В кают-компании, в небольшом салоне после вечернего чая, я, развесив уши с восторгом, слушал рассказы и байки старых моряков. Одним из таких разказчиков был Борис Лесников, компанейский пьяница, великолепный рассказчик и один из лучших радистов Балтийского морского пароходства.
Однажды на Кубе местные моряки выловили из моря
американскую ракету. Совершенно целую. В посольстве переполох, связались с Москвой. Московские начальники приказали грузить её на советский пароход. Названия судна я уже не помню, но радистом там был Боря. Ракету закопали в тростниковый сахар в трюме, и вышли в море. Но американские шпионы как-то пронюхали, и наперехват советского корабля из Гуантанамо вышли два эсминца. Началась гонка. Теперь самым главным стал Лесников. В Москву полетели весьма нервные радиограммы. Надо сказать, что радиосигналы из Карибского моря проходят очень плохо и Борису приходилось буквально выворачиваться наизнанку, чтобы не потерять связь. Москва ответила: «Идите своим курсом». Американцы уже близко, орут по радиотелефону и уже даже кричат с крыльев мостиков в обычный мегафон, требуют остановиться. На нашем мостике напряжение зашкаливает. Два эсминца против безоружного грузовика это перебор. Борис на ключе докладывает обстановку. Первый помощник стоит за спиной, дыша в затылок, и уже почти чувствует себя узником американской тюрьмы, в лучшем случае, а в худшем покойником, ведь эсминцы могут стрельнуть и на поражение. Борька матерится, но каким-то чудом сохраняет связь. Москва, наконец, ответила: «Курс не менять, не останавливаться ни в коем случае, продержитесь ещё немного». Первый помощник убежал с радиограммой на мостик к капитану. Машина на пределе, вибрация сотрясает корпус, звенит графин в настенном подвесе. Эсминцы начали стрелять пока по курсу судна. Уже слышен визг работающих турбин приближающихся с двух сторон боевых кораблей. И вдруг американцев будто отнесло в разные стороны. Параллельным курсом из ярко синей воды выползла огромная рубка атомного советского ракетоносца. Боря получил последнюю радиограмму из Москвы: «Благодарим за работу. Следуйте своим курсом». И они пошли, а подводный крейсер снова погрузился в ультрамариновые волны Атлантики. Ракету они доставили. Капитан и первый помощник получили по ордену Ленина. А Борису Лесникову простили его прошлые прегрешения и дали небольшой аванс на будущее.
В конце октября 1972 года «Альметьевск» вышел на Кубу с
генеральным грузом, то есть трюма и палуба забиты всякой всячиной, в том числе и автомобильными шасси в виде рамы на колёсах с мотором, но без кабины и кузова. Их погрузили в твиндеки, закрепив толстой восьмимиллиметровой проволокой за специально приваренные к палубе кольца - рымы. Концы проволоки, естественно, торчали из скруток во все стороны. Во второй трюм, вдоль бортов погрузили ящики с тракторами «Беларусь», разобранные металлические ёмкости в виде связанных проволокой пачки толстых листов металла, мешки с цементом, строительные материалы, арматура, трубы. В носовом и кормовом трюмах были контейнеры с оборудованием. Вдоль бортов между надстройками стояли двадцатитомные контейнеры, по одному с каждого борта. На крышках трюмов были закреплены автомобили. Вот в таком навьюченном виде наш бравый рысак под холодным осенним дождём в ночь прошёл по морскому каналу в Финский залив, миновал Кронштадт. За Готландом нас слегка раскачала балтийская волна.
Датские проливы встретили россыпью огней и вечной толчеей кораблей и паромов. Но вот и проливы остались за кормой. Жёсткая короткая волна Северного моря ударила из-под форштевня, фонтанами пробежалась по шпигатам и скатилась вниз с полезшего на очередную волну теплохода. Началась неторопливая килевая качка. Впереди северная Атлантика. В семидесятые годы только отрабатывалась проводка судов по спутниковым данным из метеоцентра пароходства. Нас собирались вести именно этим манером, оптимальным курсом, уводя от штормов, по самой коротко дуге. Следуя этим рекомендациям штурмана, проложили курс сначала на север, а затем уже в западном полушарии нам надо спуститься к югу и по спокойному океану под южным солнышком притопать на Кубу. Но пароходство предполагает, а погода располагает. Волнение и ветер усилились. Обогнув Норд Кап, самый северный мыс Великобритании, мы уткнулись в десятибалльный шторм. И куда бы нас ни посылало пароходство, выйти из зоны штормов мы не смогли. В конце концов, Боб Лесников принял радиограмму: «Ничем помочь не можем, выбирайтесь сами». Коровников решил идти на юг. Новая методика была скомпрометирована и дружно осмеяна всем офицерским составом кают- компании. Я скромно подхихикивал, и не имел ничего против «продолжения банкета». Мне очень нравился шторм. Буйство природной стихии внушало не страх, а восторг. Моя щенячья радость очень раздражала капитана. Он-то понимал, что может сделать океан с тяжелогружёным судном.
Качка усилилась. Кроме килевой присоединилась бортовая. В машинном отделении вылетел из креплений запасной патрон токарного станка. Брызги воды стали долетать до лобовых иллюминаторов ходового мостика. Палубная команда наглухо задраила металлические наружные входные люки и броняшки иллюминаторов. Спать невозможно. Мало того, что постоянно скрепят ползающие по направляющим зажимы занавесок, сам скользишь по койке, то и дело ударяясь головой о спинку кровати, или норовишь при очередном крене вылететь на холодный линолеум палубы. Наконец посветлело. Чёрная штормовая ночь сменилась серой туманной хмарью. По-прежнему тяжелые удары волн в правый борт. Полосатая от пены кипящая океанская вода заливает наружную палубу. Ко мне в каюту заглянул Роман Черногубовский, второй штурман, отвечающий за груз. «Док, хочешь прогуляться? Надо проверить груз в трюмах, держат ли крепления». По скобтрапу спустились в темноту твиндека первого трюма. Фонарик только у Романа. Обычно при работе трюма освещаются переносными люстрами. На ходу их, конечно, убирают. Перебираясь по автомобильным шасси, осмотрели груз. Всё держится прочно. Поскрипывают проволочные скрутки креплений. Качка сильная ползаем, как обезьяны, на четвереньках. Вдруг фонарик вылетел из руки Романа и покатился куда-то под колёса, я что-то заорал, и в этот момент фонарь погас. А затем резкий крен сорвал меня с металлической рамы, и в полной темноте я куда-то полетел. В мозгу вспыхнули растопыренные шипы проволоки, и я грохнулся на металл палубы, счастливо миновав не только скрутки креплений, но и приваренные к палубе рымы. Заклинившись между колёс, я избежал дальнейшего перемещения. Заорали мы с Романом одновременно и одно и то же, абсолютно непечатное. Зато сразу поняли, что живы и практически не вредимы. А судно стало заваливаться на другой борт и, везение продолжалось. Погасший фонарь покатился обратно под тело Романа, и вспыхнул свет. Рожи наши были заметно побледневшие. Осторожно, фиксируя каждый шаг, мы выбрались из трюма и, решив никому не рассказывать о происшествии, двинулись в кают-компанию. Приближался обед.
На столах подняты бортики, внутри уложены мокрые скатерти, чтобы не скользили столовые приборы. Стулья закреплены специальными крючками к палубе. Супницы наполнены на - половину. В тарелки наливаем по половинке поварешки, чтобы не упустить суп на брюки. В кают-компании непривычная тишина. Все заняты манёврами с посудой. Коровников мрачен. Идём строго на юг, но шторм не стихает. Уже выбиты два стекла в кабинах машин на палубе. Крен временами достигает тридцати градусов. Качка беспорядочная и очень утомительная.
После обеда вдвоём с Романом продолжили осмотр трюмов. В твиндеках всё в порядке. Неприятность притаилась в самом большом втором трюме. Именно в трюме, на самом дне грузового помещения. От качки и резких ударов волн порвалась проволока скрепляющая листы разобранных ёмкостей. И началась подвижка груза. На наших глазах поползла выпуклая, толщиной в тридцать миллиметров стальная плита к борту, ударилась в ящик с трактором и как ножом срезала переднее колесо «Беларуси». Мы ломанулись наверх докладывать капитану. Самое страшное, что может быть в шторм - это подвижка груза. Ожившее железо может запросто пробить борт, а нарушение центровки может перевернуть судно. Паники не было. Коровников объявил аврал, и палубная команда, захватив инструменты, сыпанулась в трюм. Меня хотели не пустить, я представил, что будет, если кого-нибудь прижмёт железяка, и устроил такую истерику, что капитан сдался, и я на законном основании с медицинской сумкой полез вниз по скобтрапу. Внизу электрики уже подключили люстры, и они, мотаясь под подволоком, осветили очень неприятную картину. Листы емкостей медленно расползались по трюму, круша все на своём пути. С левого борта изуродованный трактор своим телом прикрывал борт от острого угла детали емкости, весившей почти тонну. Справа в щепки перемолоты ящики с запчастями. Причём всё это месиво живет, двигается и уже норовит попробовать человеченки. В этот бой боцман Егоров меня, конечно, не пустил.
Я сидел на мешках с цементом и молил бога, чтобы ребята не пострадали. В центре трюма прямо навалом были сложены рулоны колючей проволоки похожие на крупных ежёй. Естественно, что они не лежали на месте, а очень активно раскатывались по ожившему грузу. Даже долетали до меня. Обстановка, прямо скажем, нервная. Чтобы остановить скольжение освободившихся листов, ребята накинули на торчащие элементы крепления верёвки и, используя энергию качки, смогли собрать листы в пачку. Затем забили между листами клинья и стянули всю конструкцию крепёжной проволокой. Весь процесс был нескор, сопровождался прыжками, криками и матерным рёвом Егорова. Закрепив детали емкости, мы навели порядок среди разбитых ящиков, усилили крепления. Собрали в кучу мотки колючки, и без потерь вылезли из трюма. Хотя моё участие было минимальным, я основательно, до дрожи в коленках, перенервничал. Но всё обошлось, моя медицинская помощь не потребовалась.
Шторм продолжался весь день. Мы давно уже миновали Северное море. Но низкое полное влаги небо по-прежнему прижималось к тяжелым, покрытым седыми прядями пены гороподобным океанским волнам. Заметно потеплело. Ночью я вышел из душной каюты. Торцовые двери между надстройками, сделанные из толстых дубовых досок, как правило, не закрывались металлическими люками даже в самый сильный шторм. Дверь в первую надстройку была открыта, закреплена на специальном упоре. Противоположная дверь на второй надстройке, была закрыта. Я стоял, расклинившись в дверном проёме, и вдруг большущая волна ударила через борт в двадцатитонный контейнер, оборвав тросы крепления, и развернув контейнер поперёк палубы, прошла водоворотами между надстройками и высадила закрытую дверь вместе с коробкой внутрь второй надстройки. Вслед за обломками двери водопад океанской воды хлынул по трапу вниз к каютам мотористов. Я отделался только мокрыми до колен брюками. Вскоре на палубе появились Боцман, плотник, и матросы палубной команды. Загудела лебедка, и пока устанавливали на место контейнер, плотник притащил из боцманской кладовки новую дверную раму с дверью и, не торопясь, ловко и основательно всё восстановил.
Утро нас встретило солнцем, чистым безоблачным небом и яркой синевой всё ещё не успокоенного моря. Палубу уже не заливало. Я прошёл на бак. Покачивало ещё довольно изрядно, оглянувшись на надстройку, я увидел, как медленно взбирается на огромную водяную гору накренившийся «Альметьевск». Но днём и под солнцем всё выглядит не страшно и даже красиво.
1972год т/х «Альметьевск» Атлантический Океан.