Ему вчера исполнилось 42 года

Ему вчера исполнилось 42 года. Не тот возраст, чтобы думать о старости и подводить итоги. Возраст вообще был ни при чем. Иногда он чувствовал себя на 15, иногда на полные 30, чаще, чем хотелось бы на все семьдесят. Усталость накапливалась сама по себе, и не зависела, как ему казалось, ни от темпа жизни, ни от образа ее, ни от самой жизни. С поры счастливой мальчишеской жизни он сам выдумывал свои имена, чаще брал их у героев фильмов, книг, рассказов. Последовательно он становился то Чапаем (в этот день ему подарили саблю, хотя и бутафорскую, но в металлических ножнах), то Фантомасом , то Капитаном Бладом, то Штирлицем. Все герои обязательно отличались боевым нравом, хитростью и безбашенной отвагой. Сейчас он сам звал себя Кэпом, так и закрепилось с московских времен - Кэп+ Капитан, понимаете ли. За этим именем слышались гудки пароходов, плеск волн, где-то даже палили пушки и лезли на абордаж корсары. Девушкам нравилось. Вообще, девушкам нравилось всё. Чтобы достичь этой наро
 читой небрежности в обольщении, ему на самом деле пришлось приложить немало сил и порой наступать на горло собственной робости и нерешительности. Нужно признать, девушки в его жизни занимали все места, отпущенные на успехи в учебе, карьерный рост, захват жизненных благ. И получалось так. Что всё, чем он увлекался, а увлекался он многим, одновременно или последовательно, все это было направлено только на одну единственную цель. Поразить женщину оказалось труднее. Тут нужен был образ. Природа щедро наделила Кэпа - рост! самое главное в мужчине - рост! Так вот. Рост был под два метра, комплекция набралась внушительная, то есть из толпы он выделялся сразу. Покончив с муками возврата растительности, он обрил голову, засияв на солнце, отпустил дивные гуцульские усы, а с бородой экспериментировал - согласно моде и настроению. Оказалось, это интереснее, чем смена прически - пробор слева или справа, какая разница? Наметившееся брюшко говорило о страсти к чревоугодию, за страстью пред
 полагалось и умение самого Кэпа угождать себе во всем, а уж добавленный к этому снисходительный прищур окончательно убеждал даму в том, что она не устоит ни в коем случае. Добавленная по случаю еще в России привычка курить сигару, обволакивая густым едким дымом собеседника, убеждала заодно и мужчин в необыкновенно устойчивой жизненной позиции Кэпа. Короче, он и сам нравился себе. Но вчерашняя попойка, в которую превратилось чинное празднование дня рождения, когда наконец-то отвалили нудные родственники жены, давала о себе знать общим раздражением, тупой ноющей болью в правом боку, кислой отрыжкой и желанием задушить какого-нибудь грязного мексиканца, утюжившего пляжный песок своими граблями. Кэп смотрел на океан. Единственное, ради чего стоило переть в эту чертовую страну, это был океан. Необъятность и величие мира, так заметные и в менее масштабных проектах, вроде озер и морей, здесь представили просто в космическом, первозданном виде. Здесь слышалось дыхание Господа, соз
 давшего в таких трудах этот прекрасный мир. Не исповедуя ни одной из мировых религий всерьез, Кэп считал себя буддистом. Все остальное было ему тесно, здесь же предполагалась некая свобода понимания мира вне определенных рамок, и к тому же все располагало к созерцанию, внутренней свободе и не было всякой обязательной догмы по поводу разводов, раздела имущества, необходимости труда, не было вбиваемых в голову заповедей, которые нарушались каждым и, тем не менее, на которых стояла вся эта, естественно, гнилая, западная цивилизация. Кэп любил свободу. Свободу и движение. Даже полёт, если быть точным. Первый опыт полета он получил в детстве, когда раскачав качели, он преодолел силу земного притяжения и, описав в воздухе замысловатую траекторию, радостно оторвался от деревянной дощечки. Падение было болезненным, но полет прекрасным. Далее избавиться от тяготения земли он старался всеми доступными способами - прыжки с грозно нависших бетонных плит на стройке, прыжки с занесенных
  снегом гаражей в сугробы, прыжки с деревьев, более случайные, чем намеренные - но это все не было полетом. Трамплины и вышки в бассейне, также и парашютный спорт столь явно рисовали ему больничную койку и собственное тело, намертво укутанное в гипс, что не вызывали в нем ничего, кроме страха. Но оставалась еще и техника! С самокатом было покончено почти моментально, велосипеды всех марок были освоены и сломаны, но они не давали скорости полета. А душа хотела воли, свободы и скорости. Машины, бывшие при советской власти, уделом избранных или достоянием честных тружеников, отказывавших себе во всем, замыкали Кэпа в себе, не давая искомой радости. Чего он только не пытался делать! Он высовывался в окно, рулил полу-движением правой руки, пытался даже на ходу высунуть левую ногу, чтобы, отпустив педали, чувствовать скорость всем телом. Молодое, страстное желание самоуничтожения толкало его на дикие выходки - он мог перелезть с балкона на балкон на высоте 12 этажа, мог сидеть и
 курить на парапете или на подоконнике, свесив ноги вниз. Но всегда это делалось в тех случаях, если кто-то мог оценить красоту риска. Визжащие пенсионерки не подходили, нужны были тонкие и ранимые девушки, которые тут же начинали принимать горячее участие в его спасении. И он, позволивший себя втащить и внести, радостно отдавал себя заботливым рукам, которые протирали взмокший лоб, и приближали к губам заранее заботливо прикуренную сигаретку. Позднее надоело и это, и, когда, казалось бы, на поисках можно было поставить точку, появился Он. Это был мотоцикл. Его первый мотоцикл. Соседский Урал, тысячу раз ломаный и переделанный, дополняемый каждым новым владельцем, изуродованный почти до неузнаваемости, он-то и дал новое движение его жизни, задал направление и определил стиль. Машина диктует владельцу модус вивенди, вы не согласны? Из Бентли не вылезешь в кирзовых сапогах, Ламборджини не припаркуешь в спальном районе, а появление из Жигулей на великосветской вечеринке равнос
 ильно банкротству. Так и байк потребовал изменить все. Когда, наконец-то появилась своя Ява, пришлось отпустить длинные волосы, напрячься с покупкой джинсов Леви Стросс, а темную бабушкину косынку раскрасить черепами через трафарет белой нитрокраской. Советская власть, жить которой оставалось уже так недолго, тем не менее не хотела терпеть в своем стаде поганое козлище, которым и являлся Кэп на своем мотоцикле. Слово "байк" еще не означало ничего, и Кэпа просто называли волосатым хиппи, отщепенцем, ругали на всех комсомольских собраниях, ставили на вид, писали письма родителям. Ничего не помогало. Даже периодические приводы в различный районные отделения внутренних дел, откуда Кэп, отсидев в обезьяннике с милыми и интеллигентными бомжами и мелкими воришками, выходил утром, помятый, набравшийся блатных анекдотов, которыми потом так элегантно завоевывал дамские сердца. Вообще же общение с загадочным слоем каторжан, сидельцев, залихватские манеры которых -особое сплевывания чер
 ез губу, тюремные приметы и словечко "западло", утонченно выстроенный мат, пренебрежение ко всему, кроме слова "мама" и "общак", вросло в поведение и манеры Кэпа, придало им налёт бывалого, все повидавшего и все познавшего. Вообще же, примерка чужих личностей на себя всегда занимала Кэпа. Не потому, что он так мало ценил себя, просто ему страшно было интересно вживаться в новые роли, перенимать привычки, речь, манеру одеваться, даже пользоваться столовыми приборами - он полностью растворялся в выбранном герое. Он чувствовал, что это даст возможность ему прожить не одну, а много жизней, и выбирать самому себе героев, в отличие, скажем от актерам, зависящего от режиссерской воли. Потому он так жадно и беспорядочно читал, охотно прислушивался к разговорам знакомых, ловил обрывки фраз в толпе, смотрел все зарубежное кино, которое появлялось в отечественных кинотеатрах в урезанном виде. Настоящим праздником были кинофестивали, билеты на просмотры доставались через знакомых и незн
 акомых, отстаивались очереди, билеты перекупались за немыслимые деньги. И наградой была другая, волшебная. Свободная жизнь, возникающая. Как по мановению волшебной палочки, вслед за перекрещенными лучами логотипа 20 век ФОКС+ Но настоящее потрясение он получил, когда увидел на очередной тусовке знаменитый фильм Беспечный ездок. Вышедший за 5 лет до рождения нашего героя, фильм, как ему представлялось, еще в утробном и доутробном периоде сформировал его, Кэпа, отношение к жизни. Харлей Девидсон стал не символом, ни божеством, он стал самой жизнью. Казалось. Что обладая им, Кэп получит весь мир к своим ногам, а, получив, поддаст газу, эффектно развернется, так, что у присутствующих заложит уши от визга тормозов, и умчится вдаль, оставив толпу в восхищении и недоумении. Что будет тогда, когда развеется выхлоп, он не думал. Как, собственно, не думал о том, куда он умчится. Да это ли было важно? Добавивший очарования к выбранному образу Крамеровский "Дикий". Только укрепил его в
 правильности выбора. Совсем не позорно быть нарушителем закона, закона для байкера нет! Остро ненавидящий советскую власть, как и все советские свободолюбивые личности, Кэп просто видел себя несущимся по просторам России на Харлее , нажимающим босой, непременно босой - в этом тоже была свобода, с татуированным большим пальцем ногой на педаль газа, и стреляющим по сторонам в невидимых врагов из кольта, или из смита и вессона.(?) Но климатические условия России были весьма далеки от теплых прерий, а шляться по заснеженным дорогам в ватнике и в валенках значило бы безнадежно опошлить идею. Вот так, в невинном, казалось бы, увлечении мотоциклетной техникой, Кэп пошел не по пути Гайдаровского Тимура, который воспользовался отцовским мотоциклом для благой цели помощи любимой девушки, нет, он взрастил в своей душе желание немедленного прощания со страной, в которой нет хороших дорог и дорогих мотоциклов. Впрочем, вообще ничего не было достойного внимания Кэпа. Свалить во что бы то
 ни стало, думал он, разрабатывая планы возможной эмиграции. Далекий дядька, живущий в Израиле, совсем не привлекал его, этот выезд налагал слишком много обязательств и сильно ограничивал свободу. Остаться невозвращенцем, выехав с труппой Большого театра, тоже было сложно - для начала нужно было хотя бы попасть в эту труппу. Кэп был не лишен тяги к прекрасному и весьма одарен. Тут уж сказались гены совсем, казалось бы, безнадежно забытой тетки, певшей в варшавской опере партии меццо-сопрано. Когда маленький Кэп, не испытывая волнения к затаившей дыхание публике, пел, стоя на табуреточке в коммунальной кухне "Широка страна моя родная", он еще не знал, что своими вокальными данными будет пользоваться всю жизнь, но не для услаждения собственного слуха, а для завоевания аудитории, преимущественно женской. Обаяние его голоса было тем велико, что в нем никогда не угадывался оперный певец, даже за фортепиано трудно было представить этого долговязого подростка, который совершенно не
 обладал необходимой томностью взгляда, бледностью лица, или горящими глазами пианиста-виртуоза. Но пальцы, пальцы - руки его жили своей, отдельной жизнью. Удлиненная кисть, идеальная форма ногтей, и вся рука, сухая и неожиданно сильная, с хорошей растяжкой, давала ему возможность не только исполнять этюды на радость своей музыкальной даме-педагогу, но и предполагала дальнейшую уверенную карьеру исполнителя. Впрочем, вся музыкальная школа была вскоре заброшена, сольфеджио он ненавидел, от природы был неусидчив, быстро схваченное на лету так же быстро надоедало, ежедневные экзерсисы повергали в тоску. Бабушка, которая, собственно и билась в одиночку над превращением внука в неординарную творческую личность, не оставила своих надежд и отвела внука в секцию фигурного катания. Более нелепого занятия для будущего покорителя дорог трудно было представить. Стоять на коньках он научился мгновенно, благодаря врожденному, почти на уровне животного инстинкта, умению управлять своим тел
 ом, удерживая его в равновесии в невесомости, но выписывать пируэты , держась за пальчики маленькой манерной девочки, его партнерши по танцам, казалось ему унизительным. Если бы еще можно было стать таким неуправляемым и фантастическим, как Толер Крэнстон - этаким Паганини на коньках, исполняющим джаз-роковые композиции, это примирило бы его со льдом и фигурными коньками, но танцы под балалайку - увольте+. Впрочем, умение стоять на коньках пригодится ему еще не раз в жизни, и в составе хоккейной команды он даже выйдет на лёд знаменитого в те годы стадиона "Динамо". В своей же новой жизни, старые навыки выдавались им за высочайший профессионализм, и позволяли покрикивать на сынишку, делавшего свои первые шажочки на блестящем американском льду . В Штатах спорт был частью жизнью, столь же неотъемлемой, как гамбургеры и пиво, но, в отличие от них, весьма полезной. Итак, подростковая жизнь прошла в учении точному, необходимому и прекрасному. Из прекрасного было вынесено обмирающе
 е восхищение перед фигурами рыцарей в латах из Пушкинского музея, фигурой грозного кондотьера, и настоящим саркофагом с заключенным в неё египетской мумией. Живопись доводила его до обморока, чередующиеся в калейдоскопе большие и маленькие картины и картинки Третьяковки кружили голову и сливались в одно цветное пятно. Исключение, составляла, пожалуй. Лишь обнаженная натура, но перед нею бабушка почему-то не любила задерживаться. Театр занимал воображение действом, происходящим за сценой, как-то - различной машинерией, приводящей в движение декорации и поднимающей - опускающей кулисы, волнообразно вздыхающие в такт невидимым движениям рук. Нравилось смотреть в бинокль в обратную сторону, уменьшая и без того крошечных актеров и актрис, нравилось ронять фантики вниз, в партер, в сетку, покорно ловящую шуршащую фольгу. Все остальное казалось скучным. Он вертелся, получал замечания от бабушки, одетой по случаю посещения театра в лучшее свое платье с камеей у ворота. Бабушка старо
 режимно обмахивала себя веером, у которого не хватало уже нескольких пластинок и, безостановочно говорила о каком-то великом Качалове. Вынести это положительно не было сил. Куда как приятнее оказалось в цирке, туда можно было пойти с мамой или с классом, там гремел оркестр, летали под куполом живые Суок и Тибальд (Три Толстяка входили в обязательный просмотр!), рычали всамделишные львы и тигры, скакали, кланяясь султанами, кони, фокусники выпускали невесть откуда взявшихся голубей, у клоунов во рту появлялись яйца, отчего их глупые лица делались еще более дурашливыми, словом, в цирке была жизнь. Сам Кэп долго поочередно примерял на себя роли цирковых, пока не остановился на шпрехшталмейстере, справедливо рассудив, что он, должно быть, самый главный здесь, если по его сигналу и начиналось и заканчивалось всё действие. Потом уже, в пору перестроечных метаний, он попадет на работу в Московский цирк простым коверным и подивится чудовищно тяжелому труду, который превращал тело в
 гуттаперчевое и невесомое, непослушное и агрессивное животное в кроткое и послушное, а монотонное повторение трюка в изящную легкость. К тому же цирк был полон интриг, пьянства, доносов, подлых подножек и самого обычного, неприкрытого разврата. Кэп ушел оттуда с легкостью и теперь, глядя на афиши шапито, лишь презрительно произносил - балаган. Хотя ему нравились ярмарки, фестивали, маскарады, шествия, даже демонстрации протеста - неважно, главное, чтобы было многолюдно и весело. Он любил обращать на себя внимание громким голосом, и сам был напрочь повеселиться, особенно, если предполагалось пиво. Вернемся же, однако, к годам неизбежного студенчества. Учеба в школе давалась Кэпу легко, он относился к ней с легкой иронией - как к обязательной прививке от оспы- муторно, да и след остается на всю жизнь. Конечно же, самым муторным был русский язык со своими дурными правилами и разнообразием падежей и прочей мути, утомлять себя запоминанием всего этого Кэп не стал, полагая, что ес
 ли нужно, его поймут и так, книги и письма он писать не собирался, а на занудные бабкины слова, что не зная языка, он никогда не станет интеллигентным человеком отвечал, что станет бичом и уйдет в тундру, где по-русски вообще никто не говорит. Он верил себе в эти минуты, представляя себя одного, в зимовье, на заимке (это слово особенно ему нравилось), окруженного мрачной тайгой или тундрой, с последним патроном против огромного медведя-людоеда. Действительно, зачем же тут знание русского языка? К математике он относился с уважением, физика ассоциировалась только с яблоком, упавшим на голову Ньютона, биология ужаснула плотью несчастной, разрезанной лягушки, химия восхитила возможностью смешивать совсем ни в чем не заметные вещества, вызывая тем самым дым, а еще лучше, взрыв. История в части своего средневековья заинтересовала его настолько, что он даже выиграл районную Олимпиаду, убедительно изложив свою концепцию бесчинств инквизиции. Еще бы не инквизиция! Пытки, испанский б
 ашмачок, костры аутодафе - мрачное, кровожадное время, полное таинственного ужаса, мрачных, слезящихся водой подземелий, колдунов и ведьм. Эпоха Просвещения и абсолютизма не заинтересовала его, и лишь фаворитизм, как государственный строй, вызвал живейший интерес, но этот период едва освещался советской школой. Так что, к выпускным экзаменам Кэп подошел весьма серьезно, то есть был подвергнут весьма серьезно домашнему аресту, ибо к концу 10 класса прекрасно разбирался в сортах портвейна, попробовал выпить залпом стакан водки, закусив лишь пончиком из столовой, курил, надсадно покашливая, в школьном туалете, и сделал свою первую татуировку с именем любимой девушки. Девушку звали слишком длинно - Марианна, терпеть боль от накалывания всех 8 букв было страшно, потому он ограничился лишь инициалами М.А., которые, наколотые видавшим виды пэтэушником Серьгой, воспалились и болели немилосердно. Ребенок явно отбивался от дома, что требовало принятия специальных мер. Мать, как всегда, хваталась попеременно то за валокордин, то за сигареты, бабушка раскладывала пасьянс, отчим задумчиво листал записную книжку, словно разыскивая в ней телефон человека, которому можно было бы доверить судьбу нерадивого пасынка. //На семейный совет были званы все родственники, прилетел даже почти невидимый дядя Кока из Киева, к которому обращались лишь в случаях, заведомо безнадежных. За огромным семейным столом, лишившимся двух своих ножек еще в пору бесконечных переездов, и заменяемых при случае табуретками с наваленными на них книгами, сидело многочисленное и разрозненное во времени семейство Годзилевичей. Да-да, Кэп носил мамину фамилию Годзилевич, что являлось предметом постоянных издевательств со стороны неумных школьных и дворовых друзей. Кем
 он только не был благодаря фамилии! Самым противным прозвищем было Гад, самым приятным - Горыныч. Ну. А уж про Годзиллу он вспоминать не мог без дрожи. Кстати, на том же семейном совете было принято мудрое решение - сменить Годзилевича на Березовского, фамилия отчима, содержащая исконно русское дерево в основе, казалось родственникам совершенно безопасным в по пятому пункту. Стоит ли говорить, что с тех пор Кэп стал Березой, Рощиным, и даже Поленом. Разрозненное прошлым дележом наследства, доставшимся от дедушки Марка совсем не тем, которым хотелось бы этого больше всего, семейство переживало раскол. Возможность свести счеты , решая судьбу старшего из отпрысков, заранее приводила родственников в состояние трезвости ума, помноженного на знание жизни, богатый собственный опыт и некоторое коварство.// (этот отрывок под вопросом, для правки).
В вопросах воспитания никогда нет единого мнения, потому буквально был воспринят совет из журнала "Советская педагогика" и подросток, переживающий бурный пубертатный период, под угрозой обучения в ПТУ или становления в дальнейшем дворником, солдатом, а то и безродной личностью, умершей под забором, был благополучно направлен на подготовительные курсы в самый престижный ВУЗ. Подготовительные курсы Кэп честно посетил в первый раз, для того, чтобы посмотреть на симпатичных будущих сокурсниц, после чего убедив себя в том, что он и так достаточно знает, с толком тратил деньги, щедро выдаваемые родителями на приобретение знаний. В это же время удачно уехали на работу в одну из африканских стран родители одноклассника Мишки Фейгина, освободилась шикарная хата, не обремененная бабушками и дедушками, и жизнь пошла в правильном направлении. Пил он теперь умно, то есть пьяным домой не являлся, отлеживался на шикарном, песочного цвета диване Мишкиных предков, не звонил домой заплетающим
 ся голосом, а просил трезвых подружек сообщить, что он застрял в институтской библиотеке и просто не может оттуда выйти, пока не узнает всё, что задали. Время шло, диван поменял свой песочный цвет на цвет загаженного асфальта, потому что подростковый организм, как правило, не справлялся с алкогольным отравлением именно на нем. Пятна выводили, но безуспешно. Дорогая мебель покрывалась размытыми кружочками от рюмок, бычки оставлялись, где придется, количество посуды стремительно убывало, но все равно этот "флэт" Кэп вспоминал с тоской и нежностью. Здесь же он впал в бурную связь с восьмиклассницей Наташкой, которую называли "специалистом горизонтального профиля", но, несмотря на обидную кличку, любили всё, попадавшие под обаяние её смешливой и беззаботной натуры. Наташка была склонна к авантюрам, курила, как мужик , выпить могла в три раза больше самого Кэпа, ругалась витиевато и волшебно сексуально, была изобретательна во всем, но требовала денег, потому, что скучному домашне
 му застолью предпочитала дорогие кабаки. Кэп, лишившийся невинности совершенно случайно, гораздо раньше, едва ли не в четырнадцатилетнем возрасте, упивался своей первой взрослой любовью, забыв о недоступной Марианне, которая готовилась поступать в Иняз и потому забросила холостяцкие вечеринки. Прекрасная жизнь сопровождалась музыкой, которая, соединившись впоследствии со скоростью, будет составлять одно из главных наслаждений жизни Кэпа. Аппаратура была, что надо! Отчим Кэпа, сам еще, впрочем, молодой мужик, вез из загранки не шмотки, к огромному неудовольствию жены, а новую и новейшую технику. Телевизоры и магнитофоны, плееры, менялись с калейдоскопической быстротой, продавались или обменивались. Отчим, и сам в недалеком прошлом увлекавшийся джазом, перешел к джаз-року, оставив в классическом золотом фонде Битлз, Элвиса Пресли, Дюка Эллингтона. Вместе с пасынком, покуривая, пока бабушка уходила на ветеранский совет, а мама мучилась в своем НИИ, они врубали на полную Лэдзе
 ппелин, а уж Дарк сайд оф зе мун и весь Пинк Флойд гремели над Кунцево победным космическим гимном. Слэйд,Блэк сабат, тяжелый рок сливались с пением выхлопной трубы Харлея Дэвидсона и наш бесстрашный ездок уносил себя вдаль - от самого себя. Стоит ли говорить, что вступительные экзамены были провалены, обман с подготовительными курсами вскрыт, меры по отмазке чада от службы в рядах Советской Армии не дали положительного результата. Грозила весьма сомнительная в своей прелести муштра, дедовщина, ранние подъемы, грубость и хамство, скудная еда и ленинская комната. Был, правда, только один момент, который мог бы сделать службу приемлемым делом - это автоматы, пистолеты, ракеты и танки. Стрельба! Густой запахоружейной смазки, тяжелые патроны, небрежные разговоры о сравнительных траекториях полета и убойной силы, разбор автомата с закрытыми глазами, споры о том, клинит ли боек у УЗИ, или нет - вот это было волшебно! Но лезть ради этого в тесную темноту грохочущего танка ему не
 хотелось. Результатом борьбы за право существовать в качестве пацифиста была палата в Институте Сербского, где он провалялся почти полгода, бездарно симулируя расстройство нервной системы вместе с шестью другими такими же мнимыми психами. Здесь он быстро научился играть в преферанс, вести по ночам философские беседы о гибельной сущности советского строя, мужественно переносить уколы в самые неподходящие части своего длинного тела и врать, сохраняя девственно ясный взгляд и не моргая ресницами. Таблетки прятались за щекой и выплевывались в унитаз, не успев раствориться, а для того, чтобы их благотворное действие было учтено, научился корректировать свое поведение и спать в любое время суток. Сбереженные бабушкой на старость деньги и комиссия сделали свое дело, Кэп был освобожден от почетной обязанности, но стал лишенцем в части получения водительского удостоверения и допуска к работам на высоте. Впрочем, он мало был расстроен этим, свобода - это было главное. Заразившийся в п
 сихушке от кандидата наук , защитившего диссертацию на тему становления социализма в Южной Америке, Кэп увлекся Фиделем, достал пластинку с записью речей пламенного кубинского лидера, и теперь беспрерывно слушал зажигательный испанский, покуривая гаванскую сигару. Горячая любовь между советским и кубинским лидером дала обильные плоды - Кубе - военные советские базы и мощное крыло сильного друга, а СССР получил в изобилии тростниковый сахар, который рубили на сафре загорелые мачетеро, и драгоценный кубинский табак в виде сигар, сигариллос, и сигарет со сладким вкусом сахарной тростниковой бумаги. Сигареты имели волшебные имена Лихерос, Три мушкетера, ++.., население же, за их невероятный аромат и с ног валящую крепость называло их противозачаточными. Следом за табаком советские магазины наполнились сладчайшими ликерами - банановым, тростниковым, и ромом , бутылки которого клеймились изображением негра с индейскими перьями в прическе. Все это, вместе взятое, давало повод к рас
 слабленной мысли о штурме казарм Монкады, реве революционной настроенных, обнаженных по пояс масс, в которых мулатки занимали совсем не партийное место и не вязались с лозунгами "Патриа о Муэрте! Венсеремос! Эль пуэбло, унида, хама сера венсида!" Но речь Фиделя зажигала воображение, Кэп в это время считал себя последователем Че Геварры, трагическая участь которого занимала его все больше и даже повесил на стену портрет товарища Че в десантном берете, прикрепив к нему снизу черную ленту, символизирующую скорбь и надежду в победе революции. В том, что революция, в свое время победившая в России, оставила бабушку и дедушку Годзилевич без четырех доходных домов в Витебске, двухэтажной гостиницы и крупного вклада в Петербургском банке, а также бессчетных золотых браслетов и, колец и колье, Кэп как-то не задумывался. Потери предков на фоне всеобщего мирового пожара казались ему столь незначительными+
Театральные отсеялись сразу, тягу к публичным выступлениям Кэп еще не приобрел, и, позорно не пройдя первый тур в Щуку, навсегда отказался от соисканий в этом виде искусства. Рисовать гипсы было скучно, да и перспектива поиска себя в Соцарте тоже особо не вдохновляла. Кэп был неплохим графиком, начинал, как и все мальчишки, исчиркивая тетрадные листы воображаемыми боями , самолетами, танками и взрывами. Позднее появились и черепа, сначала деталью пиратских флагов, потом уже ,занимая все больше места, рисунок их становился все изощреннее, тщательно вырисовывались лобные и теменные кости, все глубже и зловещее падали в вечность глазницы, и непременно добавлялась зияющая рана, пролом. Это не был символ воскрешения, как у христиан, это была победа над коварным врагом, победа над жалостью ,над слезливой сентиментальностью, попирая череп врага, он входил в жестокий мужской мир. Когда же Кэп был настроен благодушно - а это случалось часто, он любил мир, друзей, себя в мире и в друзь
 ях, рисовал презабавные шаржи на них, и даже свои автопортреты, которые, при всей самоиронии, все же выдавали главное и сердечное желание автора - быть если не конфетно-сладким красавцем, то уж сильным и героическим мужчиной с интересной внешностью, из тех, "что так нравятся женщинам". Конечно же, женские головки, да и не только головки, по мере взросления Кэпа появлялись все чаще и на одно время даже вовсе заменили собой обильно выдыхающие огонь танки и фашистские каски с рогами и свастикой. Женский идеал имел банальные прелести - огромные глаза, полуприкрытые веками с длинными ресницами, точеный носик, капризно изогнутые пухлые губки, длинную шею. И далее, последовательно - пышную грудь, тонкую талию, длинные ноги и изящные ступни. Анжелика, став маркизой ангелов, надолго вытеснила бледные прелести Наташи Ростовой. Знала бы Мишель Мерсье, сколь часто она являлась в сладких грезах нашим не избалованным "сексапилом" мальчикам, юношам, мужчинам и дедушкам, была искренне пора
 жена. В своих мечтах Кэп спасал прекрасную даму от пиратов (тут как раз и пригодились череп и пушки), дрался за нее на дуэлях, но, утомленный слабым эффектом от махания шпагой, все же убивал врагов единым выстрелом из танковой пушки и увозил Анжелику на мотоцикле Харлей Дэвидсон. Так было надежнее. Учитывая подобную тягу юноши к прекрасному, решено было отдать его в Полиграфический институт, в сокращенном виде - Полиграф. Мысленно проверяя эффект от ответа на вопрос:"Ты где учишься"- "В Полиграфе", Кэп остался доволен. В конце концов, кто будет спрашивать, на каком отделении? Экономический факультет был единственным, куда Кэпа брали точно и бесповоротно - супруг одной из бесчисленных теток по маминой линии был там деканом. Студенческие годы пронеслись совершенно незаметно, ибо были насыщены всем, кроме основного - учебы. Поступал Кэп незадолго до начала перестройки, когда еще строй был незыблем, обучение бесплатным, деньги водились, за фарцовку уже не сажали, "Березки" испр
 авно обменивали чеки на товары, горы ввозимых кассет давали возможность пересмотреть буквально все, что снималось, снялось и будет снято, девушки еще не перешли к продажной любви и любили даром, за обаяние, дурашливость и галантное обхождение. Тут же, на втором курсе, Кэп вынужденно женился. Неизбежным следствием поездки на летнюю практику в город Н-ск на местный полиграфический комбинат, стал бурный роман с сокурсницей Викой, сочетавшей в себе почти все прелести Анжелики, за исключением, пожалуй что, пышной груди с авантюрной натурой. Авантюристки с давних пор были слабым местом Кэпа. Женщина всегда виделась ему отважной подругой, способной, если надо, рисковать своей жизнью ради него, выдумывать головокружительные аферы, ну и стрелять, грабить банки, убегать от погони, как само собой разумеющееся. К сожалению, в будущей семейной жизни, которая продлилась всего лишь год с лишним после рождения первенца, торжественного названного Иваном, все эти качества оказались излишними.
  От жены требовалось вставать к орущему благим матом младенцу, менять пеленки, бежать на молочную кухню, дрожать от страха перед намечающейся младенческой хворью, да еще и готовить лопатообразные непрожаренные бифштексы для Кэпа. Вместо этого она до глубокой ночи сидела перед видаком, просматривая полученные кассеты, дымила, как выхлопная труба, орала матом на голодного Кэпа и совершенно не желала стирать пеленки. Разрыв был безболезненным со стороны Кэпа, и напоминал, скорее бегство из плена. Без вещей, с подбитым глазом, но живой и невредимый, он вновь обрел свободу. Своего сына он встретит через 20 лет, в Нью-Йорке, около музея Метрополитен. Узнает Кэпа бывшая жена, утратившая к этому времени свой авантюрный пыл и анжелико-подобную внешность. Полная крашеная блондинка кинется к нему с таким пылом, будто бы расстались они только вчера и милыми друзьями, Словно не было этих многих лет взаимных упреков, ночных пьяных истерик по телефону, унизительного вымогания алиментов и
  еще более унизительного отказа их выплатить. Мстя за отсутствие денег, она не давала ему видеть сына, а выслеживать малыша у детского садика, школы или дома, у Кэпа тогда не было никакого желания. Иван вырос совершенной копией отца, такой же длинный и нескладный, с тем же изумительным прищуром, и пофигистским выражением породистого лица. Сын носил серьги в левом ухе и уже был покрыт затейливой вязью татуировок. Они даже нашли общий узор, что и подтвердило незыблемость генетической теории передачи доминантных признаков. Из биологии в мозгу Кэпа осталась одна лишь фраза, мощная в своей научной значительности, он любил повторять ее обольщаемым девушкам - "когда рецессивная аллель влияет на фенотип+", пока не наткнулся на студентку биофака, потребовавшую продолжения цитаты+ После той встречи он будет созваниваться с сыном, следить за его успехами по мылу, изредка высылаемому женой, но на все просьбы "папа, дай денег" будет отвечать таким гордым молчанием, что вскоре просьбы исс
 якнут сами собой. В свои редкие наезды в Нью Йорк они будут встречаться в милом пивном ресторанчике, говорить ни о чем, и старательно избегать темы детства без отца. Они так и не станут родными друг другу.
     После развода, повлекшего за собой едва ли не угрозу вылета из института, Кэп пустился во все тяжкие, как бы догоняя и наверстывая упущенное за время семейной жизни. Типы женщин становились гораздо многообразнее, он перестал отдавать предпочтение блондинкам, заметил брюнеток и шатенок, а однажды, после дискотеки в институте дружбы народов, носящем в народе обиходное имя "обезьянник" обнаружил себя в постели со студенткой из маленькой африканской страны. Её имя состояло почти из одних согласных, потому Кэп ласково прозвал её Баги, сократив до четырех букв киплинговскую Багиру. Но как раз в это время самая читаемая газета "Московский комсомолец", поместила очередной ужастик о гипотезе возникновения СПИДа именно на Африканском континенте, и Кэп опять позорно бежал. Неделями он не подходил к телефону и, мрачно глядя в потолок, отыскивал у себя все новые и новые признаки иммунодефицита. С весенней сессией страхи бесследно исчезли, уступив место веселым набегам на пивную Пл
 ьзень в Парке Горького. Кэп небрежно листал конспекты, разложив их на подстеленной для пущей сохранности, на газету Financial Times Его долговязая фигура с неизменной сигарой, приклеенной к губе, с кружкой пива в правой, и сушкой в левой руке, всегда привлекала взгляды завсегдатаев любых питейных заведений. Самой любимой был ивняк на Киевской, там Кэп знал по имени всех официантов и вышибал, проходил мимо толпы с оравой друзей без очереди, пиво ему несли свежайшее сколь было возможно, с ближайшего Бадаевского, а креветки вызывали восхищенную зависть своим размером и теплой телесной розовостью. В этой же пивной и случилась история, повлиявшая на дальнейшую жизнь Кэпа и круто изменившая его отношение к самому себе. Обычный пьяный треп за столиками, щелчок пальцев официанту, громкое обсуждение сравнительных преимуществ Кавасаки перед Судзуки, ничто не предвещало последовавшего за невинным замечанием с соседнего столика орать потише. И не было в этом ничего мощно оскорбительног
 о, даже обошлись без привычной связи слов русским матом, но то ли Кэп был особо взвинчен потерей значительной маржи при перепродаже партии джинсовых курток, то ли болела голова от предстоящего нытья предков, неизвестно. Драка завязалась мгновенно, Кэп только помнил, что он начал первым, ловко съездив в скулу предложившему снизить градус беседы. Тут же подключились друзья Кэпа и соседи говорившего, и, пока привычные к подобному официанты вяло вызывали милицию, Кэп уже помнил себя стоящим над орущим от боли мужиком, но не помнил, как бил его с носка в живот, ощущая только мягкую, податливую плоть и сладостную радость от своей силы. Когда его оттащили, у него дрожали ноги от возбуждения и кружилась голова. Несчастного увезли на "скорой", Кэп был эпатирован в ближайшее отделение милиции, где уже сами менты быстро показали ему, каково бывает человеку, когда его бьют, беспомощно лежащего. Кэп только хватался за живот, инстинктивно прикрывая руками самое главное, и беззвучно охал.
 Последнее, что он помнил, это были тупые носки черных форменных ботинок. Из милиции его вытаскивали два дня, подняв на ноги всех, кто имел отношение к власти. Адвокаты тогда не имели никакой силы и потому в деле спасения не участвовали. Дело решилось при помощи весьма крупной суммы, отложенной матерью и отчимом для покупки дачи. Не стоит описывать посещений в больнице избитого в пивной гражданина, унизительных и слезных просьб простить неразумное и буйное дитя, взяток врачам и медсестрам. Мужик пошел на поправку и оказался нормальным мужиком, то есть забрал свое заявление и даже пожал на прощание руку Кэпу, сказав однако, "ну ты и зверюга, парень+" Прошли и забылись семейные советы, полные явного драматизма, забылись слезы матери, забылся и собственный страх перед грозящим заключением. Не забылось лишь чувство победительной силы и злобы, и, возвращаясь мыслями к той драке, он все так же с остервенением бил уже побежденного врага. С тех пор он сознается себе в том, что больше
  всего ему нравятся фильмы, наполненные кровавыми разборками и драками. Глядя на происходящее на экране, он сам будет участвовать в этом, его клаки будут сжиматься и учащенно будет биться сердце. Решением проблемы отныне станет сила, грубая и мужская. Если в юности, читая Хемингуэя, он пропускал описания корриды, жалея более быка, чем матадора, сейчас он мысленно вернулся в Испанию и запоем читал все о корриде. Теперь он видел себя стройным тореро в короткой куртке с галунами, бесил своим красным плащом кроваво-глазого быка, ловко увертываясь от его рогов, и в конце, всадив по рукоятку клинок , ставил ногу на издыхающее животное, и, победным жестом отсекая ухо быку бросал его прекрасной даме. Ну, и толпа несла на руках героя, далее всё было ясно - почет и слава, красное вино и бык, зажаренный на вертеле. Предполагаемые шрамы не уродовали, а, понятное дело, украшали его.
В период увлечения корридой, которая в Москве почему-то не привилась, он зачастил на Беговую, на ипподром, и стал на короткое время завсегдатаем скачек. Более, чем выигрыш, его привлекало азартное желание победы "своего" жокея. Повинуясь общему волнению на трибунах, он также вскакивал, закрывал в ужасе лицо руками, подсматривая из-за растопыренных пальцев за бегом лошади, и плюхался на свое место с выражением досады и брезгливой покорности судьбе. Ему нравилось брести, поднимая ногами ворохи проигравших билетиков, и обсуждать с "барышниками" шансы на будущий большой куш в тотализаторе. Один раз он крупно выиграл и тут же спустил деньги в ресторане Дома журналистов, напоив компанию студентов Лит.института. Здесь же, пленяя дам рассказами о вымышленных похождениях (репертуар был составлен из обрывков сюжетов из американских фильмов, рассказов золотой молодежи, анекдотов, и даже передовиц газеты "Известия", правда, в несколько искаженном виде), исполнение которых всегда вызы
 вало живейший интерес, хохот, восторг слушательниц и давало возможность увести с собой особо живо хохотавшую даму, он заметил ту, на которую его обаяние распространиться не успело, не накрыло еще волной его артистизма, и Кэп удвоил усилия. Он даже запел, аккомпанируя себе на невидимой гитаре. Романсы выжимали слезу даже из камня, а русские народные, со слезой, с пьяной удалью, пелись с таким размахом, что даже милиция, вызванная бдительным метрдотелем, сначала выслушивала все и только потом уже вежливо просила прекратить пение в общественном месте. Не помогло, дама оставалась холодна. Но терла переносицу, поправляя очки, что было воспринято Кэпом как поощрение к дальнейшему обольщению. Компания постепенно разваливалась, кто-то выпил чересчур много и уже не мог двигаться, кто-то спешил домой в далекий спальный район, уже составились парочки, которым не терпелось уединиться - собрать всех воедино и продолжить банкет Кэп не смог. Исчезла и Царевна Несмеяна, причем исчезла так
 , будто бы растворилась в сигаретном дыму и обрывках пьяных разговоров. Снегурочка, подумал он с нежностью, все равно найду! Найти ее было делом несложным, она обучалась искусству перевода иностранной литературы, что предполагало эрудицию, девичью неуверенность в себе, чтение беллетристики, цитаты из всего, от Гейне до Кафки, прекрасный английский и художественно воспринятый французский, короче, тип понятный, трудно поддающийся физическому соблазну, будучи давно уже соблазненной духовно, Духовность в женщинах Кэпу всегда мешала, с девушками тонкими и интеллигентными мороки было предостаточно, но результат в виде разбуженной страсти анемичного на первый взгляд создания, превосходил все мыслимые ожидания и каждый раз оказывалось, что ничего в этих тихонях он не смыслит. В Соню Кэп влюбился весь. Обольщение юной интеллектуалки требовало времени и денег. Институт был брошен за год до защиты диплома, брошен за ненадобностью, так как армия уже не грозила, да и страна, призывавшая
 его выполнить священный долг, перестала существовать к этому времени. Любовь бунтаря, а точнее, раздолбая (он сам гордо считал себя таковым и притворно-горестно вздыхал на все упреки - да, такой я раздолбай, что уж тут поделаешь?) перепахала и перекроила. Куда девалось его отвращение к партикулярному платью? Он ненавидел пиджаки, выглаженные в стрелку брюки, рубашки, которые давили его шею своими воротничками на пуговках, галстуки, душившие его своими узлами, которые непременно нужно было поправлять со значительным видом. Когда матери удавалось упаковать его для торжественного похода в театр или в гости, он потел и сопел, мучил себя и ёё, краснел лицом и даже начинал почесываться. Также остро он ненавидел носки. В эластичных нестерпимо потели ноги, а хлопчатобумажные вытягивались, теряли свой цвет при стирке и однажды обнаружили свою зловредную сущность, когда пропустили наружу желтоватый ноготь большого пальца. Конечно же. Это случилось в гостях, где, вместе с просьбой сня
 ть уличную обувь забыли выдать домашние тапочки. Глупее он не чувствовал себя давно, был унижен и бросил на полпути свой удачно начинавшийся тогда роман. С Соней все было иначе. Он не мог, не смел появиться рядом с ней в вытянутой на животе майке с полупохабной надписью, да еще и на английском! Усердно протертые до необходимой кондиции джинсы были брошены дома и забыты. Купленные серые фланелевые брюки отглаживались через реквизированную у бабушки льняную салфетку, рубашка, пока единственная, крахмалилась им собственноручно, ремень с солдатской пряжкой Кэп сменил на тонкое кожаное чудо. Единственное, чего он не смог, это преодолеть отвращение к пиджаку и успешно заменил его бежевой замшевой курткой, реквизированной уже у отчима. Впрочем, родители, подавшие в это смутное время документы на выезд, вряд ли бы заметили отсутствие куртки и разительные перемены, произошедшие с Кэпом. Когда только появился новый партийный лидер со своей Раисой Максимовной, многие, увидев в очерт
 аниях пятна на его голове однозначный географический намек на американский континент, начали лихорадочно собирать документы и готовиться к отъезду. Знак давал понять, что хорошего ждать не приходится и срочно нужно валить! В общей суматохе, когда вокруг рушились миры, только Кэп пребывал в состоянии опьяняющей влюбленности и сам себе напоминал пса, ошалевшего от любовных игр. Соня являла собой женский тип, который никогда не привлекал внимания Кэпа. Она была небольшого роста, что вдруг умилило его, ценившего в женщине, если так можно выразиться, именно длину. Ему вдруг понравилась именно ее "карманность", рядом с ней он ощущал себя огромным, сильным и надежным, она смотрела на него буквально снизу вверх. Она была темноволоса и, когда поднимала вверх и закалывала свои вьющиеся волосы, он находил, что завитки волос на шее отсылают его прямо таки к Анне Карениной, о чем он сообщал ей с умильной улыбкой троечника, выучившего урок на отлично. Она снисходительно улыбалась всем его
  попыткам приблизиться к её недосягаемой эрудированности, но не только запоминала все его комплименты, а даже тщательно заносила их дома в специальный блокнотик, как доказательство её оцененной наконец-то женской прелести. Характера она была стойкого, даже несгибаемого, умела всегда добиваться поставленной цели и мало колебалась в выборе средств. Вообще же никто не мог заподозрить в брюнетке небольшого росточка, не обладавшей привлекательной выпуклостью, с грустным взглядом великолепного разреза глазами такой силы духа и умения держать удар. Эти качества и удержат на плаву их семейную жизнь и не дадут больше Кэпу даже возможности помыслить о побеге. Соня очень разумно подошла к процессу очеловечивания Кэпа, быстро разгадав все его тайные страсти, страхи и капризы. Она научилась предупреждать ссоры, смотреть сквозь пальцы на легкие флирты, терпела его мальчишеские увлечения железными игрушками для взрослых мальчиков; закрыв от ужаса глаза, она держалась, обнимая его грудь сц
 епленными в замок руками, когда он закладывал очередной вираж на одолженной у приятеля "Яве". Её цель была ясна ей самой - она хотела владеть им всегда, и никому и ни за что не уступила бы своего места в его жизни. Можно сказать, что Кэп был обречен. Соня продолжала свою учебу, хотя было ясно, что переводить ей в недалеком прошлом придется лишь инструкции к импортной технике, но она верила, что в строящемся капиталистическом мире и ей найдется место под солнцем. Пока же жизнь шла скудная, обесценивались сбережения, деньги превращались в бумагу, годную лишь для будущих коллекционеров, а есть хотелось и одеваться было необходимо, и все усложнялось невероятно. Острее всего Кэп почувствовал исчезновение кубинских сигар и сигарет. Кубинский табак еще существовал в виде трубочного, и Кэп обзавелся трубкой. Делал он все основательно, и одной только трубкой не обошелся, собрав неплохую коллекцию, добавив к ней кисеты, ершики для чистки и специальные зажигалки. Трубка ему шла не мен
 ьше сигары. С работой становилось труднее, то есть она была, но вся какого-то сомнительного качества. Кэп попробовал себя в качестве администратора у известной сладкоголосой певички, певшей пошлейший ресторанный репертуар со сцен и арен Дворцов спорта, но, замеченный в бдительном внимании к подтанцовке, был переведен уверенной Сониной рукой на более спокойную работу, в фирму по продаже сантехники. Бывший советский народ так яростно желал эту сантехнику, будто всю свою советскую жизнь провел в дощатых сортирах с прогибающимися досками а руки мыл исключительно над корытами, позвякивая язычком рукомойника. Кэпу было противно, но он начал немного присваивать себе излишней, как он считал, выручки. Будучи уличенным в этом, не повинился, устроив скандал и был буквально выброшен без выходного пособия. Соня справедливо рассудила на тот момент, что муж далек от коммерции и принялась последовательно устраивать его в места, которые могли обеспечить семье хотя бы какое-нибудь существова
 ние - это была и стрижка собак, и работа в бригаде шабашников, в срочном порядке вставляющим испуганным гражданам железные двери, как в фашистском бункере. Кэп ездил с челноками в Польшу, перегонял тачки через Белоруссию, ставшую суверенной страной с вполне суверенными бандитами, даже шил женские джинсовые юбки. Но все затеи проваливались, предприятия прогорали. Один лишь сытый период удался благодаря дружбе с азербайджанцем Ильчином, торговавшим на обочине шоссе во Внуково шашлыками. Упрощенный для русского уха в Илью, Ильчин быстро научил своего русского отличать баранину, годную на плов, от шашлычной мякоти, показал виртуозную рубку туши, неуловимым глазом движением рассекая мягкую плоть барана и поделился секретным рецептом своего фамильного маринада. И вот Кэп, укрывший ставшее весомом пузцо, белоснежным фартуком с логотипом известной фирмы торгующей маргарином, занял место у дымившего невероятным ароматом мангала. Лениво помахивая фанеркой, он поддерживал в мангале жи
 вое дыхание огня в тлеющим угольях, с прищуром оценивал финансовые возможности людей, в проезжавших мимо машинах и думал о том, что жизнь сложилась пусть и не романтично, но счастливо. Мало того, что он зарабатывал вполне прилично, обеспечивал семью мясом, травами и овощами, так еще и состоял при мужской профессии. Махать фанеркой было занятием однообразным, а вот рубка туш вызывала в нем первобытную радость. Он настолько поднаторел в этом деле, что без опаски пошел в помощники обвалочника на Микояновский комбинат, где ловко орудовал острейшим ножом с виртуозностью скульптора и с быстротой рапириста. Там же он завел привычку выпивать перед работой стакан свежей бычьей крови, искренне веря, что она продлевает жизнь и придает ему еще большую мужскую силу. Пил он об эту пору, всё, что содержало градус или предполагало оный, ни разу не отравился и даже не разбавлял спирт Рояль, ставший в то время национальным напитком. Духи им были испробованы гораздо раньше, еще в 7 классе, к
 огда мама его одноклассницы опрометчиво оставила их в ванной комнате, спешно собираясь в театр. От него несло Фиджи так, что придирчивая классная шевелила тонко вырезанными ноздрями, чувствуя знакомый и дорогой запах. К парфюмерным опытам добавились последовательно пару марок одеколона и лак для волос Прелесть, искусно добытый из аэрозоли все тем же приятелем-пэтэушником. В своей зрелой, американской жизни, такого безобразия не было, изобилие всего и на разные вкусы просто свалило его с ног в первое время. Позднее он пообвыкся, начал разбираться в дорогих винах, делал вид, что ни один сомелье не сравнится с ним в тонкой оценке аромата и запаха, производил впечатление человека, чуть ли не выросшего на собственных виноградниках. Но в глубине душе он так и остался приверженцем пива, на котором росло и продолжает расти все лучшее в России. Со временем Киевский Сайгон, и даже Абельмановская, и уж совсем непонятно почему знаменитая Яма, Таганский, Кузьминский и Коломенский пивные
  оазисы забылись, подернулись грустной дымкой наслоившихся позднее удовольствий и впечатлений, но его любимейшая шашлычная на ВДНХ, куда очередь занималась заранее, даже если поход был спонтанным, откуда непременно отправлялся гонец за портвейном в длинный гастроном напротив станции метро ВДНХ, где шашлык был прекрасен, как прекрасно мясо, вино и женщины молодости, где столики вечно были измазаны соусом, а очередь в туалет растягивалась на десятки метров, где звучали Битлз из портативного кассетника Весна(?), где отмечалось все - и победы и поражения, она одна осталась в его сердце.
    Пока Кэп переворачивал шампуры, сам, как и мясо, покрываясь стойким загаром, Соня, успешно сдавшая госы и защитившаяся по теме "Особенности перевода++..", справедливо рассудила, что к зиме торговать шашлыками станет тяжело для чувствительного к холоду Кэповского тела, он затоскует и начнет искать новое применение своим силам. К тому же Соня, тщательно скрывавшая свое желание стать женой Кэпа, давно уже намечала пути осуществления задуманного. Стать женой можно было лишь в том случае, если Кэп будет убежден, что предложением своей руки и сердца он окажет ей, Соне, неоценимую услугу. Он легко попадался в эти ловушки и сам наивно полагал, что легко манипулирует Соней. Кэп был наделен острыми аналитическими возможностями, значит, ему нужно было предоставить материал для анализа, и только. И тут все как-то разом сошлось - родители все-таки эмигрировали, не без труда, но уже обосновались в Чикаго, где матери даже предложено место в Университете. Отчим, химик по образованию, ус
 троился на работу в крупном концерне под Чикаго, на должность небольшую, но перспективную, жилье было снято, короче, жизнь налажена. Не пережила всего этого только любимая бабушка, наотрез отказавшаяся уезжать из Москвы, под предлогом того, что не на кого оставить родные могилы на Лефортовском кладбище, древнего, вылинявшего кота и подругу, пережившую Варшавское гетто. Она боялась перемен и все повторяла - "дайте мне умереть спокойно!", хотя плакала уже и днем, не стыдясь, переживая разлуку с любимой дочерью. Та плакала в трубку, когда звонила ей из Чикаго, и они, путая времена суток на разных континентах, казалось, рыдали сутки напролёт. Бабушка ушла из жизни внезапно. Одевшись для прогулки, она зачем-то полезла искать свою пенсионную книжку, и так и уснула у письменного стола с выдвинутым ящиком. Для Кэпа смерть её стала разрывом последней нитки, державшей его в России, и вопрос с отъездом был решен. А для этого необходимо было жениться, дабы убедить принимающую сторону в
  своей благонамеренности и устойчивости, и Соня как раз счастливо забеременела, и нашелся покупатель на их трехкомнатную квартиру в сталинском доме на проспекте Мира, и, хотя и жаль было родные Палестины, впереди маячила жизнь, сказочная, стремительная, полная приключений.
Кэп был уверен, что уж в Штатах-то он развернется. Он был снобом, в чем не сознался бы себе под пытками, и в его представление о достойной жизни, помимо обязательной виллы с видом на океан, отличного машинного парка, удобств быта, получаемых за очень большие деньги, работы, дающей эти большие и другие деньги, входило и непременное признание его личности. И еще Кэп очень любил деньги, в этом он сам себе признавался, хотя и с оговоркой, что деньги нужны не для власти над миром, а всего лишь для того, чтобы ему было хорошо, комфортно и сытно. Его маленькие слабости требовали больших затрат. Сборы были лихорадочными, в спешке он никак не мог понять, стоит ли брать с собой прошлое в виде конвертика, в котором бабушка хранила его клеенчатую бирочку из роддома, непременный светлый локончик тонких волос, и записку отца, поздравлявшего с рождением первенца. Документы, сопровождавшие жизнь каждого советского человека, хранились в деревянной шкатулке, расписанной под Палех - Иван Царев
 ич держал за хвост Жар-птицу, размером с хорошую рождественскую индейку. Вся эта ненужная в будущей жизни дребедень была свезена на дачу, которую решили пока не продавать - мало ли что? а для сохранности на дачу запустили какую-то двоюродную тетку с детьми, спешно покинувшую Баку и лишившуюся разом всего нажитого. Соня оставляла все сестре, наотрез отказавшейся ехать неизвестно куда и неизвестно зачем. Торопливые прощания с друзьями детства и отрочества грозили перерасти в бесконечную пьянку, когда похмелье плавно перетекает в застолье, и Соня твердой рукой, вытащившая мужа буквально за шкирку с очередного слезливого братания и обещания пригласить всех к себе, ускорила отъезд. В день отлета Кэп все же успел набраться, но на ногах стоял уверенно, а таможенник, учуяв чутким носом запах знакомого выхлопа, даже дружески подмигнул ему, ставя печать в паспорт. В самолете Кэп добавил, провалился в чуткий сон, а когда выпал из него, начал с восторгом наблюдать облака под пузом самол
 ета, по-детски восхищаться разноцветной толпой, непринужденно живущей в самолетном чреве, громогласно требовать коньяка и даже ущипнул стюардессу, пока бдительная Соня отлучилась в туалет. Далее всей волокитой в получении багажа, прохождении таможни, поиском встречавших друзей занималась Соня, Кэп же с удовольствие вдыхал воздух свободы, расправлял грудь и только тот, кто близко знал его, мог уверенно сказать, что Кэп испуган и растерян.
     Первым домом стал Чикаго, оглушивший Кэпа, вовлекший его в кипучий американский водоворот. Если бы не помощь матери и отчима, получившего к этому времени работу в Иллинойском центре космический исследований, Кэп бросился бы бежать назад, под спасительную сень неторопливой московской жизни. Разместились на первое время у предков, растерянного Кэпа буквально силком отвели на работу в ресторанчик под названием Старый Львов, где хозяин не подпустил его к плите, но предоставил раковину, средство для мытья посуды и оранжевые резиновые перчатки. Морщась от отвращения, брезгливый по природе, Кэп вдыхал удушливый хлор горячей воды и, наступив себе на горло, с остервенением мыл прибывающие монбланы грязной посуды. Вечером он вознаграждал себя тем, что, утянув из-под бдительного носа пару-тройку банок пива, выпивал их на заднем крыльце, с тоской глядя в сторону озера Мичиган. Первый год было особенно трудно. В клинике Чикагского университета Соня благополучно разрешилась от бре
 мени здоровым и крикливым мальчуганом, Кэп почувствовал законную гордую причастность, быстро научился менять памперсы и набирать в супермаркете молочные смеси для грудничка. Все это так разительно отличалось от тягот совковой жизни в первом браке, что Кэпу казались нереальными мокрые пеленки, кипяченые соски и надрывный плач первого сына. Второго сына назвали Майком, но дома он был Микой, Мишкой, Михаськой, и даже Махно. К тому времени, когда Майк уже уверенно встал на ноги и таскал за хвост любимца семьи, лабрадоршу Феню, Соня нашла работу в русскоязычной газете "Шалом", Кэп устроился вышибалой в казино Гранд Виктория, появились небольшие, но деньги, они сняли себе отдельное от родителей жилье. Далее жизнь шла уже по американским законом, Кэп оброс связями, наших и бывших наших оказалось предостаточно, не меньше, чем в Витебске или в Киеве, все были заняты тем, что давали возможность друг другу заработать на соотечественниках. Открывались магазины и конторы по торговле не
 движимостью, ресторанчики, кабинеты психологической помощи, опять магазинчики, множились и распадались редакции газет, имелась даже синагога и Православный храм со службами на русском языке. Женились, болели, разводились, рожали детей, умирали, покупали и продавали - вся жизнь теперь шла здесь. Конечно же, Кэп опять ухитрился попасть в дурную кампанию, пристрастился к травке, которая здесь не считалась чем-то дурным, потребности в деньгах выросли, он влез в сомнительную аферу, чуть было не поплатившись за это не просто высылкой, а тюрьмой, успокоился, понял, что шутки с налоговой в Штатах страшнее конфликта с органами безопасности в СССР, и успокоился. Возможности Чикаго были им исчерпаны, друзья советовали перебираться поближе к Л.А., и правда, запад давал больше в плане перспективной работы. Путь этот занял не один день и даже год, они перемещались своеобразными зигзагами, и к тому времени, когда Кэп добрался с семьей до города своей мечты, Майк уверенно болтал по-английск
 и, а Соня была так же счастливо беременна вторым ребенком. Второй их сын, Дэвид, родился уже в Лос-Анджелесе, в госпитале, но был, не в пример Майку, болезненным и слабым. Мечту сниматься в голливудских боевиках пришлось отложить почти сразу, Кэпу опять пришлось менять одну профессию за другой, прежде чем он займет место в скромной конторе фабрике по производству собачьих консервов. Сначала он воспринял предложение работать там едва ли не как оскорбление, потом, поразмыслив, пришел к выводу, что такая работа для законопослушного американского гражданина есть гарант стабильности и благонадежности. К тому же работа давала возможность проявить и некоторую фантазию в финансовой деятельности, и высвободить кое-какие ресурсы для собственных нужд. Родив второго мальчишку, Соня вдруг из все понимающей и прощающей советской жены стала превращаться в американскую требовательную миссис, потребовала заключить брачный контракт, связавший Кэпа долгами и обязательствами перед семьей и Соне
 й лично , в случаях, предусмотренных параграфами и далее и далее. Кэп заскучал. Он был обречен. Пришлось даже отстаивать право на свои невинные мальчишеские слабости, которые здесь, в Америке, удовлетворялись мгновенно и разнообразно. Соня пилила его за каждую новую татуировку, а Кэп с любовью продолжал украшать свою не поддающуюся калифорнийскому загару кожу новыми замысловатыми изображениями. Ветвящиеся китайские драконы и вообще псевдо-индейская вязь его не привлекали, он вдумчиво располагал длинноногие контурно-синие тела красоток с тем расчетом, чтобы с годами их ноги только удлинялись, а советская символика подкреплялась непременно лозунгом, правда емким, но кратким. Хотелось отобразить все, что было любимо сердцем - гордый Харлей, винтовочку с хорошей оптикой, и даже друга Севку, тоскующего в холодной Москве. Соня попросила её в татуировку не включать. Обычно утром, после оздоровительной пробежки вдоль океана в боксерских трусах и солнечных очках, Кэп приступал к по
 ложенному омовению буквально благоговея перед собственным телом. Он страшился приближающейся старости, которая отберет упругую натянутость его нежной кожи в едва заметных веснушках, ослабит мышцы, позволит венам прорасти некрасивыми буграми на длинных икрах. Для отдаления этих неприятных последствий у него имелся целый арсенал средств, подобранный вдумчиво им самим. В этих вопросах он не доверял никому - ни рекламе, ни друзьям. Обладая тонким обонянием, Кэп сторонился средств с резкими запахами, и всю жизнь пользовался одной маркой французского одеколона, подаренного ему одной из старых московских подружек. Любовно оглаживая мягкой губкой свое тело он смотрел, как из под пены появлялись сначала туфельки на запястье, потом лодыжки и, наконец, головка на сгибе локтя. Эта тату была его любимицей, он звал её Машкой и иногда, ёрничая, почесывал ёё, приводя в восторг подвыпившую компанию. Смыв пену, натирал тело кремом, воображая себя в руках прелестной тайской массажистки. Ступив
  босой ступней на прохладную мозаику ванной комнаты, долго и придирчиво оглядывал себя в запотевшем зеркале, потом тщательно брился, подпирая языком щеку, расчесывал на пряди бороду и усы. Собой он оставался доволен. Почти всегда. особенно любил принимать душ, намахавшись ракеткой на теннисном корте, но клубный душ не любил, с брезгливостью дотрагивался до крана и вытирался всегда только своим полотенцем. Спортом до Америки он не увлекался особо, разве что обязательным теннисом, но в этом было больше понтов, чем реальной пользы телу. Ходил по записи на закрытый корт в Битце, выезжал на сборы в яхт-клуб на Пироговское водохранилище, и даже удержался на горных лыжах на Домбае. Здесь спорт был возведен в культ и Кэп с удовольствием следовал за всеми, играл в бейсбол, баскетбол, плавал и чувствовал себя мальчишкой. Соня располнела, работала в какой-то конторе по торговле недвижимостью, стала крикливой и властной, тщательно планировала семейный бюджет, чем приводила Кэпа в бешенс
 тво. Он сам был прижимист в том, что касалось трат на семью, себе же не отказывал ни в малейшей слабости, и между супругами то и дело вспыхивали споры, кончавшиеся криком Кэпа, злыми слезами Сони, и подозрительной тишиной в мальчишечьей спальне на втором этаже. Освободив душу от негативных эмоций, Кэп выкатывал мотоцикл из гаража, долго полировал его специальной тряпочкой, при чем для хромированных частей любимого Харлея была своя паста и тряпочка, для пластиковых частей - другая, а для кожаного сидения - и вовсе специальное чистящее средство. Педант во всем, здесь он доходил буквально до помешательства. Столько же заботы полагалось и новенькому внедорожнику, а иногда, не выдержав, он драил и Сонину спортивную машину.
Кэп заскучал. Он был обречен. Пришлось даже отстаивать право на свои невинные мальчишеские слабости, которые здесь, в Америке, удовлетворялись мгновенно и разнообразно. Соня пилила его за каждую новую татуировку, а Кэп с любовью продолжал украшать свою не поддающуюся калифорнийскому загару кожу новыми замысловатыми изображениями. Китайский дракон, символ силы, красоты и свирепой злости, давно уже пленил его, он и был основой композиции, рядом был нанесен иероглиф "Мечты души обезьяны" .Он вдумчиво располагал длинноногие контурно-синие тела красоток с тем расчетом, чтобы с годами их ноги только удлинялись, а советская символика подкреплялась непременно лозунгом, правда емким, но кратким. Хотелось отобразить все, что было любимо сердцем - гордый Харлей, винтовочку с хорошей оптикой, и даже друга Севку, тоскующего в холодной Москве. Соня попросила её в татуировку не включать. Обычно утром, после оздоровительной пробежки вдоль оке
 ана в боксерских трусах и солнечных очках, Кэп приступал к положенному омовению буквально благоговея перед собственным телом. Он страшился приближающейся старости, которая отберет упругую натянутость его нежной кожи в едва заметных веснушках, ослабит мышцы, позволит венам прорасти некрасивыми буграми на длинных икрах. Для отдаления этих неприятных последствий у него имелся целый арсенал средств, подобранный вдумчиво им самим. В этих вопросах он не доверял никому - ни рекламе, ни друзьям. Обладая тонким обонянием, Кэп сторонился средств с незнакомыми запахами, и, сделав выбор однажды, пользовался одной маркой итальянского одеколона "Constrictor". Аромат одеколона содержал древесные и травяные оттенки, а сердцем его был кипарис, смешанный с бурбонскими ветивером. Иссиня-голубая коробка напоминала сброшенную змеей кожу. Любовно оглаживая мягкой губкой свое тело он смотрел, как из под пены появлялись сначала туфельки на запястье, потом лодыжки и, наконец, головка на сгибе л
 октя. Эта тату была его любимицей, ей присваивались имена новых фавориток и иногда, ёрничая, почесывал ёё, приводя в восторг подвыпившую компанию. Смыв пену, натирал тело кремом, воображая себя в руках прелестной тайской массажистки. Ступив босой ступней на прохладную мозаику ванной комнаты, долго и придирчиво оглядывал себя в запотевшем зеркале, потом тщательно брился, подпирая языком щеку, расчесывал на пряди бороду и усы. Собой он оставался доволен. Почти всегда, особенно любил принимать душ, намахавшись ракеткой на теннисном корте, но клубный душ не любил, с брезгливостью дотрагивался до крана и вытирался всегда только своим полотенцем. Спортом до Америки он не увлекался особо, разве что обязательным теннисом, но в этом было больше понтов, чем реальной пользы телу. Ходил по записи на закрытый корт в Битце, выезжал на сборы в яхт-клуб на Пироговское водохранилище, и даже удержался на горных лыжах на Домбае. Здесь же спорт был возведен в культ и Кэп с удовольствием следов
 ал за всеми, играл в бейсбол, баскетбол, плавал и чувствовал себя мальчишкой. Соня располнела, работала в какой-то конторе по торговле недвижимостью, стала крикливой и властной, тщательно планировала семейный бюджет, чем приводила Кэпа в бешенство. Он сам был прижимист в том, что касалось трат на семью, себе же не отказывал ни в малейшей слабости, и между супругами то и дело вспыхивали споры, кончавшиеся криком Кэпа, злыми слезами Сони, и подозрительной тишиной в мальчишечьей спальне на втором этаже. Освободив душу от негативных эмоций, Кэп выкатывал мотоцикл из гаража, долго полировал его специальной тряпочкой, при чем для хромированных частей любимого Харлея была своя паста и тряпочка, для пластиковых частей - другая, а для кожаного сидения - и вовсе специальное чистящее средство. Педант во всем, здесь он доходил буквально до помешательства. Столько же заботы полагалось и новенькому внедорожнику, а иногда, не выдержав, он драил и Сонину Ауди ТТ. У Сони вечно не было врем
 ени, хотя семья почти не требовала её забот. Кэп же, привыкший к её нежной опеке, первое время ныл и даже находил у себя симптомы опасных болезней, так ему нужно было, чтобы его жалели, холили и лелеяли. Оставалось искать сочувствия на стороне, чем он и не преминул заняться. Опасливо посматривая на связи с американками, зная, что те могут из-за страсти к сутяжничеству, затаскать по судам даже за невинный намек, Кэп нашел буквально оазис в виде неприхотливых и смешливых девушек-украинок приезжавших на заработки. Дивчины все были, как на подбор, молодые, здоровые, не обремененные ненужной стыдливостью, готовые разделить радости мужского похода налево буквально задаром! А если еще выкатывался Хаммер с его хромированной решеткой, мощным движком, да врубались фары на всю, да музыка из сабвуффера сотрясала воздух и вызывала восторженный ужас, все это, плюс небольшое количество текилы, помноженное на Кэповское обаяние делало девиц расслабленными и покорными его мужской воли. Правда
 , не сам процесс был главным для Кэпа, главным был бунт, ему нравилось изменять жене. Иногда он даже думал, что, останься он холостяком, перестал бы тратить на девок столько времени и занялся бы чем-нибудь, чтобы оставить свой след в вечности. Молодые подружки были средством Макропулоса, они продлевали жизнь и возвращали молодость, он искренне влюблялся в некоторых, крутил хвостом, включал обаяние на все сто, быстро добивался взаимности, после чего исчезал с экранов радаров, постыдно прятался, стирал полученные смс-ки, не отвечал на телефонные звонки. При всех мерах самой серьезной предусмотрительности, иногда случались проколы, начинался шантаж угрозой появления мадемуазель с дитем в подоле на пороге дома Кэпа, угрозами рассказать все его жене, истериками и полным нарушением покоя. В таких случаях Кэп действовал решительно - сначала пытался ласково образумить, потом обещал жениться непременно, как только тяжко больная жена перестанет нуждаться в его помощи, а дети встанут н
 а ноги. Если это не помогало, предлагались маленькие деньги, достаточные для совершения операции, который Кэп считал просто гигиенической процедурой, нимало не задумываясь о том, что было бы с ним самим, если бы мама его в свое время послушала свою маму и сделала бы то же самое. Если бы его отец не уговорил тогда юную испуганную маму оставить все, как есть, не было бы сейчас Кэпа с его чудной и ранимой душой, такого милого, такого компанейского, такого всеми любимого, такого... да что там говорить, не было бы его и точка. А сожалений по поводу разумного ограничения своего рода он не испытывал. Так вот, за этапом малых денег шли деньги побольше, а если уж и это не помогало,
происходил такой серьезный разговор, во время которого изрядно напуганная соискательница явственно видела волчьи клыки и покрытую чешуей драконью голову, слышала запах серы и завороженно утыкалась в череп, украшавший длинный палец Кэпа. После этого он тихо исчезала, хотя и пыталась нагадить, сообщая подружкам о подлости всеобщего любимца. Расставаться с женой он не собирался ни при каких обстоятельствах. Помимо общих долговых обязательств, брачного контракта, сыновей, общего прошлого, будущего и настоящего, Кэп любил Соню. По-своему, конечно. В нередких ссорах из-за его измен взбешенная Соня кричала - а я вот тоже возьму, и изменю тебе, а ? Что ты тогда на это скажешь? Кэп с таким спокойствием говорил - убью сразу, что Соня замолкала, захлебнувшись обидой. Пойми, дурында, - ласково втолковывал Кэп жене, притянув её голову к иероглифу "верность господину", - когда я-, это мы, а когда - тебя, это нас. Грубая логика доминирующего самца почему-то действовала успокоительно.
    Но случаются встречи, разом меняющие всю спокойную размеренность жизни, идущие от них импульсы покрывают трещинами здание и , в конце концов, разрушают его. В феврале Кэп отправился по своим делам в Москву, разобраться с просроченными платежами и, так и не уладив дела полностью, собрал старых друзей на отвальную попить пивка, закусить и пообщаться "за жизнь". Ожидался непременно Севка с женой, жена приятеля без приятеля и еще пара-тройка знакомых. Отодвинув от себя первую кружку, выпитую залпом, переведя дух, Кэп закурил и только открыл рот, чтобы рассказать, как они с Кинчевым оторвались накануне после концерта Алисы, в зал буквально вплыло небесное создание. На первый взгляд, ничего вызывающего в ней не было, но головы мужиков невольно повернулись в её сторону. Нужно добавить, что Кэп был чрезвычайно честолюбив в том плане, что девушками своими всегда гордился сам и хвастался ими, как новым мотоциклом. "Ты не представляешь, какую я вчера снял тёлку..." - этой фразой он
  начинал рассказ на любую тему. Эта же фея, как мысленно окрестил её Кэп, даже не взглянув на него, спокойно уселась напротив, выпила пива и заговорила негромко, с явным прибалтийским акцентом. Говоря, она не глядела ему в глаза, вообще же напускала на себя вид холодной и недоступный. Тоже мне, Снежная королева, понимаешь ли, думал про себя Кэп. Обычно явно напускное равнодушие быстро таяло, когда он включал свое мастерство обольщения, но тут, как он ни старался, девица только дергала уголком рта и обдавала его таким ледяным взглядом, что Кэп уже начал волноваться. Впрочем, вызвать интерес к себе все же удалось и он, почувствовав скорую победу, пустился во все тяжкие. Он был в ударе. Под финал, справедливо рассудив, что Фея интеллектуалка, хотя и принадлежит к богеме, Кэп решил исполнить что-нибудь из репертуара Паваротти, и спел из "Травиаты". тут он и поймал потеплевший от восторга взгляд, впился буквально в её зрачок и начал обольщать по полной. Продолжить не успел, позво
 нила его внеочередная подружка из Харькова и принялась отчитывать его с малороссийской пылкостью. Кэп тут же возмечтал о борще с пампушками, о темно-вишневых глазах, пышных округлостях и о детской непосредственности своей подружки. С его визави упасть в перины удалось бы не раньше предполагаемого конца света. Расходясь, курили на улице, сыпал редкий снежок, подвыпивший Севка зазывал к себе на дачу в мрачную Карелию, предлагая какие-то сомнительные для теплолюбивого Кэпа радости, как-то баню и прорубь зимой, грибы и ягоды осенью. Через день самолет перекинет Кэпа в блаженное тепло Западного побережья, грязная заснеженная Москва останется в прошлом, голова будет занята только общемировой финансовой катастрофой, грозящей раздавить такой надежный бизнес Кэпа. Оставаясь в душе русским, Кэп впадет в меланхолию и вдруг найдет радость в переписке с Феей. Ни к чему не обязывающее общение в одной из социальных сетей, мгновенно, как миллионами ниточек, связавших тех, кто уехал, с теми,
  кто остался, вырастет в ежедневную, а потом буквально ежечасную переписку. Кэп попадал под обаяние личности Феи постепенно, каждый раз поражаясь, как она берет над ним власть словом, и только словом. Он не заметил, как начал рассказывать ей то, что не говорил никому и никогда, он посылал ей свои детские стихи, свои рассказы и рисунки. Он скучал без неё, как будто бы она уже давно стала явью, а не меняющейся фотографией на мониторе. Вскоре им стало мало набранных строчек, ему захотелось слышать её голос, и разговоры вдруг заняли его целиком - когда она вешала трубку, а он вспоминал, что не дорассказал ей о том-то и не спросил, что она думает относительно того или этого. Любовь пускала свои корни, разговоры и переписка сближали их больше, чем самое страстное свидание. Иногда она обижалась и умолкала. Он пугался, писал длиннее и подробнее, посылал смешные картинки, добиваясь прощения. Правда, он умышленно мучил её, прекрасно поняв, что душа её нежна и ранима, и посылал какую
 -нибудь заведомо пошлую вещь, внимательно наблюдая за её реакцией, но она честно старалась не показать, что пошлость его ей противна, и принимала правила игры. Они оба довели себя до того, что самым разумным было бы немедленно лететь в любую точку земного шара, где нет знакомых, и там уже переводить вербальную форму в, скажем мягко, тактильную. Вскользь скажем, что Кэп, рожденный под Девой, не любил объятий, даже дружеские похлопывания заставляли его морщиться. Все эти поглаживания, вообще сюсюканье, непременная прелюдия - нет, этого он не любил. Но до объятий никак не доходило, и, чем жарче разгоралась Фея, тем более пугался Кэп. Вообще ему начинала надоедать эта переписка, дела земные все более занимали его, бизнес просто трещал, старший сын, повторяя ошибки Кэпа, ввязался в дурную компанию, а тут еще Соня, сквозь пальцы смотревшая на его переписку иллюстрируемую фотографиями мужа в различных мальчишеских шалостях, вдруг проявила интерес к корреспонденции. Пришлось даже
 обзавестись вторым сотовым и по ночам разговаривать с Феей, отъехав от дома на безопасное расстояние. Все это утомляло, требовало постоянного интеллектуального напряжения и не давало разрядки. Но отказаться от этого Кэп не мог. Она стала частью его самого, вобрав в себя непостижимым образом все его страхи и радости. Он сознавался ей, что любит её, он даже искренне собирался жениться на ней, правда, не разводясь с Соней, он настолько утратил бдительность, что высказал пожелание иметь девочку, похожую на Фею, с ясными прохладными глазами матери и с рыжеватыми кудряшками отца. Покажите мне женщину, которая устояла бы при таком соблазне! Он даже делал попытки вызвать Фею на встречу в Европу, в нейтральное, так сказать, государство, но она твердо и упорно собиралась ждать осени, когда визит Кэпа в Москву должен был состояться во что бы то ни стало, и по делам бизнеса. Он называл её железной леди, арктической ледышкой, напускал всю свою неловкую нежность, держал её у монитора цел
 ыми ночами, цепляя фразами, заключая в объятия. Она таяла, но опять обрастала ледяной коркой. Он знал о ней только то, что она сама сочла нужным сказать и то, что узнал от общих знакомых. С восторгом он понимал, что ему досталась мадам деТурвель, натура цельная и страстная. Её верность мужу заставляла его сердце биться сильнее, чем гонки вдоль побережья, когда, казалось, душа уже отделилась от тела и несется в рай.
несется в рай. Когда до достижения цели осталось совсем мало, он вдруг элементарно струсил перед открывающимися перспективами. Ну вот, думал Кэп, все случится волшебно и празднично, поутру они проснуться и - и о том, что будет дальше, он старался не думать. Одно дело переписка, напоминающая игру в теннис - подача, отбил, сет окончен, снимай майку, мокрую от пота и уходи с корта, другое дело реальный поступок, шаг, который повлечет за собой такие перемены в жизни, от которых даже грозный дракон подожмет свой хвост. Но Кэп, хотя и носил тату в виде изрыгающего пламя дракона, был зодиакальной Обезьяной, существом хитрым, мудрым. (вставка). его задачей было плавно свети все к невинной переписке, к поединку между компьютерными клавиатурами, в игру ума, отточенного взаимной приязнью. Совсем не так воспринимала это Фея. Действительно, подобно мадам де Турвиль, она не была искушена в любовных играх, осознанно храня верность мужу, которого не просто искренне любила, но даже и почитал
 а, как властителя дум, человека, разбудившего её мозг, но не сумевшего разбудить её чувственность. Она была буквально- холодное пламя. Так горит, не обжигая руки, сухой спирт. Никому прежде не удавалось заинтересовать её настолько, чтобы она хотя бы на время потеряла голову. Она увлекалась интеллектуалами, благоговела перед гением и талантом, оставаясь при этом внутри счастливо умиротворенной. Она также, как и Кэп, прекрасно знала, что умеет произвести впечатление, и свои женские чары использовала просто так, чтобы не утратить навыка. Ей доставляло удовольствие видеть, как мужчина терял голову и, понижая тембр голоса до истомной мягкости, застенчиво опускала глаза, теребила тонкой кистью руки выбившуюся прядь и завоевывала любое сердце. Натура художественная, тонко и остро чувствующая фальшь, обладающая отменным вкусом ко всему прекрасному, она поддалась на обаяние Кэпа так легко, будто именно этого ждала всю свою жизнь. Она встраивала его в свою жизнь так же искусно, как эт
 о делает женщина, мысленно находя место для нового шкафа в своей гостиной. С этим он явно монтироваться не будет, а здесь, при удачном освещении, почему бы и нет? Она примеряла его к подругам, заранее борясь между желанием похвастаться и опасением потери, она ревновала его то к одной, то к другой, то к работе, то к бывшей жене, то к друзьям.... Иногда разум брал верх над чувствами и она понимала, что не будет ей с ним покоя, что она не смирится с тем-то и тем-то, а это будет раздражать её до зубовного скрежета. Нет-нет-нет, он милый, и я люблю его, убеждала она себя. В эти дни она действительно искрилась и пузырилась шампанским, летала, как на крыльях, улыбалась всем встречным и незнакомым, под её обаяние попадали все, от таинственного богатого мецената, скупившего все её последние работы просто по баснословно высокой цене, до мальчишек из автосервиса, возвращавшего жизнь её старенькому железному итало-советскому другу. Пьянило всё - и машина растворялась в глубине весеннег
 о неба, и она, хохоча, фотографировала ее для посылки Кэпу - вот видишь, на чем приходится ездить? Радость пружиной разворачивала её, она почти перестала спать ночами, творила, как никогда прежде, вдохновенно и, выстраивая в уме цепочку дней, разделявшую их до встречи, мысленно кричала каждый день "вычеркиваю"! Маргаритой, летящей над арбатскими переулками, чувствовала она себя в ту весну. Увы, Кэп не был Мастером, он был простым мужиком, тем более, зодиакальной Девой. Разговоры и переписка теряли конкретные очертания, все размывалось, Кэп начал тоскливенько подвывать, ссылаться на кризис и плохо идущие дела, дескать, хочу предстать перед тобой на коне, в латах и шлеме, во всем великолепии, но так случилось, что вассалы не платят дань, время разрушило крепостную стену, отсырел порох, чума скосила целую деревню, падеж скота и жена, беременная пятнадцатым наследником, довершали горестную картину. Она не понимала его страхов, была готова разделить трудности, помочь всем, прода
 ть и снять с себя последнее, готова была стать плечом и стеной, поддерживать его и раздувать огонь в очаге. Он все тянул с приездом, а она ждала. "Тебе я милой не была, ты мне постыл, а пытка длилась. И, как преступница, томилась любовь, исполненная зла". Кэп не был романтиком, хотя и имел душу нежную и трепетную. О его визите в Москву она узнала случайно, проболталась Севкина жена. Фея не могла и не хотела верить, что он уже давно здесь и не звонит ей. Лихорадочно стала придумывать причины, полностью оправдывающие его молчание, находила их и сама не сомневалась в том, что он действительно так занят, что не имеет минуты позвонить ей. Свой сотовый носила за собой, как кошка таскает за шкирку новорожденного котенка, каждый раз проверяя, не разрядился ли аккумулятор. как и водится, он позвонил тогда, когда она меньше всего ждала этого, и на его бормотание, что он был так занят, так занят, и дела идут просто ужасно, но он обязательно позвонит ей, и они еще успеют повидаться пер
 ед его отлетом, отвечала, собрав в кулак волю и придав голосу кристально-холодную мягкость, отвечала, что ничего страшно и жизнь на этом не кончается. Он улетел, так и не повидавшись с ней, вздохнув с облегчением, что вот, умная баба, обошлась без сцен и упреков и даже задремал, надвинув на глаза козырек бейсболки. Просыпаясь, вспомнил, как блаженно провел последние два дня у своей новой пассии, на этот раз уроженки славного Витебска, и потянулся в истоме. Царапающую вину он отодвинул подальше. В конце концов, он же ничего ей не был обязан? ну, писал, ну звонила, ну обещал, так это же все эмоции, сотрясение воздуха, не более. Жизнь стремительно вернула его в свое привычное лоно, заботы поглотили с головой, времени на сожаление не было. Она же, скорее нежно встревоженная его самочувствием, чем тем, как теперь сложится её жизнь, продолжила жить в режиме ожидания. Дождалась она одного - он возобновил переписку, потому что не хотел терять её, дружба с ней льстила ему, он ведь бы
 л снобом, а Фея в действительности оказалась девушкой из высшего общества, да еще признанная художница, заказать портрет у которой новая русская и старая европейская знать выстраивалась буквально в очередь. Аристократка до мозга костей, голубая кровь, великолепно воспитанная, благополучная до той высшей степени свободы, когда деньги не решают ничего, она буквально держала его на кончике тоненькой ниточки. Он же, радостно раздутым воздушным шариком, взмывал в небо, радовался солнцу, зная при этом, что её рука крепко держит его. Иногда он писал ей чаще, иногда реже, она отвечала с неизменной благожелательностью, звонки, правда прекратились. Он знал, что она бросила свою любимую Италию переселилась в Москву, как бы ожидая его и боясь пропустить.
     Кэп вернулся с утренней пробежки раньше обычного, и, не дойдя до ванной комнаты, услышал обрывок разговора, который Соня вела, лежа в постели, с кем-то невидимым. Кэп привычно замер и тут услышал такое, о чем даже не догадывался. Соня говорила о том, кем считает его на самом деле, выражения были такими сильными, а оценки такими безжалостными, что у Кэпа навернулись слезы от жалости к себе. Он почувствовал себя сначала маленьким и беспомощным, потом разъяренным, потом опять потерянным и жалким. Уже не прячась он сбежал на первый этаж, судорожно натянул на себя джинсы, схватил на бегу кожаную куртку и побежал к гаражу. Не мог открыть замок, пальцы тряслись от волнения. Он еще не знал, что сделает в следующую минуту, но точно знал одно - что он больше не останется с ней в одном доме, не простит ей многолетнего предательства. И еще одна мысль вдруг победно взорвалась в его мозгу - он свободен! Вот теперь-то он свободен, и Фея, получив его буквально завтра в свои объятия, зак
 роет глаза от счастья, погладит его по голове и будет говорить - мой милый, единственный, драгоценный, долгожданный, "самой любви младой военнопленный, рукой Челлини ваянная чаша" - ну, а что говорят в таких случаях девушки, получившие образование в школе изящных искусств? А дальше? дальше все образуется само собой. Дорога до аэропорта, билеты, взлет, полет, посадка, таможня - все было незамечено им, все мчалось мимо со скоростью пролетавшего пейзажа. Её адрес он уже давно (на всякий случай) выведал у Севки, который покрывал их почтовый роман с видом профессионального конспиратора. Новый Старый Арбат, уродливый туристический рай, в котором уже давно не было никаких туристов, он проскочил дважды, потеряв от волнения нужный номер дома. Тяжко дышавший лифт поднял его до пятого этажа, к её квартире вели три ступеньки, на преодоление которых ушла вечность. Собравшись с духом он позвонил, сообразил, что без цветов, но было поздно - она открыла. Фея собиралась куда-то, была уже о
 дета - в джинсах и белом пуховике Россиньоль с крохотным красным петушком на кармашке. Вьющиеся в кажущемся беспорядке волосы сохраняли упругость кудряшек, от неё веяло умопомрачительной свежестью, вся она просто светилась предвкушением чего-то радостного. При виде Кэпа улыбка погасла, вся она как-то напряглась в ожидании неизбежно неприятного известия. она даже сделала шаг назад. Он, окончательно обескураженный таким приемом, начал бормотать о том, что вот, он решил и прилетел, и он думал, она обрадуется, а она... А она вдруг неожиданно отрывисто сказала - я вас слишком долго желала, я к вам никогда не приду, и захлопнула дверь. Он развернулся, спустился на одну ступеньку вниз и вдруг, разом уставший за эти дни, уснул. И снилась ему обезьяна, сидящая на фоне ярко расписанного татуировками театрального занавеса. Обезьяна корчила рожи, и лишь подойдя ближе, он понял, что это не гримасы, а маски на палочках, которые она держала в лапке, и прикладывала к себе, примеряя то од
 ну, то другую. и были на них и Фантомас, и Мэрилин Мэнсон, и Фредди Меркьюри, не было на них только одного - его лица.
      Она же, прислонясь спиной к двери, буквально тряслась от плача, желая только одного - пойти и догнать его, не двигалась с места.