Скиталец Глун или Внеплановая Реинкарнация

               
                СКИТАЛЕЦ  ГЛУН  или  ВНЕПЛАНОВАЯ  «РЕИНКАРНАЦИЯ»               

                (фантастико-иронический детектив)


                ПРОЛОГ

Что-то случилось ещё на подлёте к орбите этой голубой неизвестной планеты, и Глун судорожно метался по рубке, мигающей красными сигналами тревоги. Впервые его многолетний опыт космического скитальца и охотника за благородными металлами ничего не решал. А ещё через пару минут  скиталец  понял, что, судя по показателям приборов, «накрылся» осмийно-кварцевый охладитель ионно-плазменного двигателя, и обречённо плюхнулся в кресло пилота.

Серебристый корабль стремительно дырявил плотные слои атмосферы, то и дело покрывая огненными всполохами свою обшивку. В рубке запахло горелым пластиком, и Глун выключил автопилот, перейдя на ручное управление.  Всё отчётливее  становилась видна поверхность чужой незнакомой планеты, которую  он  нашёл недавно совершенно случайно и теперь был не особо этому рад.  Непривычная, зелёного цвета, растительность лежала внизу повсюду, и совершить аварийную посадку на эти толстые коричнево-зелёные палки было бы просто убийственным. Но времени для манёвра  уже не было, и Глун лишь успел нажать на кнопку аварийной панели спереди экрана. Тотчас его  окутала прозрачная, словно мыльный пузырь, субстанция, а затем корабль тряхнуло, и серебристый диск, кроша в мелкую щепку тяжёлые ели, словно бритвой  подрезая их, пролетел ещё метров двести и ткнулся носом в мшистую поверхность прямо у болота.
Силиконовый пузырь спас Глуна, и он даже не почувствовал удара, от которого его должно было просто разорвать на части, однако с ним ровным счётом ничего не произошло, что нельзя было сказать о самом корабле. Рубка едва освещалась тусклым сиянием дежурного освещения, а сама приборная панель, судя по всему, была мертва, так как на ней не светился ни один символ.
Глун нажал на кнопку в подлокотнике кресла, и силиконовая защита исчезла, словно её и не бывало. Сквозь приоткрытую шторку передних иллюминаторов  скитальцу  была хорошо видна болотистая почва, куда его занесла судьба, и он с удивлением рассматривал высоченные коричневые палки с зелёной растительностью на макушках.
Наконец, оцепенение отступило, и  он,  вспомнив о защите, провёл рукой над панелью, включая таким образом датчики временного преобразователя над кораблём, делая его невидимым и в то же время защищённым от любого воздействия снаружи. Сделано это было вовремя, так как между деревьями у болота появилась пара гуманоидов в странных одеждах тёмно-коричневого цвета с чёрными металлическими палками наперевес.


-  Итак, ефрейтор, что же вы видели? Надеюсь, то же, что и я? Что ж, давайте сверимся, ну же…
- Так то и видел, господин лейтенант, - шмыгнул носом коренастый рыжий малый и поправил на груди автомат. – Летела штука круглая, серебристая такая. Быстро так летела, наверняка что-то у неё поломалось. Ну вот и прямо в этот лесок и упала, вон, глядите как сосны-то поскосило! Так что…
- Да, ефрейтор, всё верно, я видел то же самое. Но вот что меня смущает… - Офицер смахнул паутинку с плеча и продолжал: - Судя по скошенным, словно бритвой, деревьям,  этот чёртов  диск должен быть почти прямо перед нами. Но я его почему-то не вижу. Догадываюсь, что и вы можете сказать то же самое. Я прав, ефрейтор?
Ефрейтор затравленно кивнул и на всякий случай оглянулся по сторонам.

Лейтенант шифровальной службы СС Отто Поппельгаум уже второй месяц торчал на Смоленщине, изнуряя свои внутренности ежевечерним приёмом коньяка, проклиная капитана Генриха Лейбовски – этого немчика с польской кровью, но при этом пьющего как лошадь горячительные напитки, не гнушаясь ничем, даже русским самогоном. «Чёрт бы его побрал!» - подумал лейтенант. Одна лишь мысль об очередном вечернем возлиянии спровоцировала приступ тошноты, и Поппельгаум поморщился. Он тряхнул головой и покосился на рыжего ефрейтора. Хорошо этому  узколобому кретину! Призвали, наверное, из какой-нибудь провинции, вот и «отрывается» теперь. Для него и война не война, так – очередное приключение, и когда всё это закончится, он, слюнявя рот, будет рассказывать обо всём этом сидя на сеновале с такой же идиоткой, сисястой молодухой. А потом…  Лейтенант презрительно скривил рот, представив бурный секс узколобого ефрейтора и молодухи.
- … так вот, господин лейтенант,  этот самый Клаус мне рассказывал о новом оружии русских, и…
Поппельгаум понял, что рыжий уже давно ему о чём-то рассказывает и прислушался.
-…  ну а почему и нет, очень даже может быть, что это самолёт русских. Правда, непонятно, куда он делся. Если бы взорвался, то осколки были бы, правда? А то и нет ничего…
- Подойдём поближе, ефрейтор, - решительно тряхнул  головой  Поппельгаум, - может, что и обнаружим.


 Глун напрягся, видя, как два гуманоида подходят прямо к невидимому для них кораблю. Но раздумье длилось лишь секунду, а потом он прикоснулся к выступу на подлокотнике кресла и радостно защёлкал узким чешуйчатым ртом, видя, как голубая вспышка, вылетевшая из недр корабля, пронзила гладкокожих уродцев насквозь.



               

Трёхэтажный старый дом, очевидно выстроенный ещё при «отце народов», находился по адресу  первый  Строительный переулок. Но так как переулков этих было два, Серёга Фокин конечно же всё напутал и, изрядно прошатавшись зря, намозолив глаза бабкам на лавочках и замучив их расспросами, вздохнул с облегчением, уставившись на старый, в облупившейся краске,  номер. Номер был нужный, правда, трудночитаемый (железяку, видно, давно уже не меняли):  «Первый  Строительный переулок, дом номер четыре».  Фокин поднялся  по деревянным заплёванным ступеням на третий этаж, и  оказался, наконец, перед обтянутой старым  выцветшим дерматином, дверью.

Квартира, в которой ему теперь предстояло жить, была коммунальной. Постаралась его теперь уже бывшая жёнушка Ленка разменять его же «двушку» на однокомнатную и комнату в «коммуналке». Серёга  спорить не стал, да и ругаться тоже: «коммуналка»  так «коммуналка», всё одно теперь уже, сам виноват, не разглядел вовремя, пригрел, как говорится, гадюку на груди.
Да и с работой тоже в последнее время не ладилось. Новый главный редактор Изольда Львовна, кичившаяся своим университетским образованием, невзлюбила Фокина с первого дня и всё норовила подсунуть ему работёнку погнуснее. Самые дальние деревни с непроходимыми и непроезжаемыми дорогами, конечно же, были Серёгиными. И что стоило ему добраться туда на своей старенькой «шестёрке»,  Изольде было «по-барабану». Фокин же, как честный собкор, не роптал и по бездорожным деревенькам ездил, помогая деревенским бабулькам острыми на язык фельетонами и очерками. После его циничных статеек деревенский быт обычно налаживался: начинала работать забытая всеми проржавевшая водокачка, и включался свет в старых бабкиных избах, давно привыкших к керосиновым лампам. Но на Изольду Серёгино рвение и его же стоптанные ботинки не производили, казалось, никакого впечатления, и она неустанно и нудно твердила Фокину, что это его работа и гордиться тут нечем. Старая грымза! Для тридцатилетнего Серёги она действительно казалась старой, ведь совсем недавно вся редакция «гудела» на её юбилее: Изольде Львовне «стукнул» полтинник. Единственное, о чём сейчас сожалел Фокин, это о том, что не догадался пригласить Изольду на танец. Ну что его, убыло  бы, что ли? Тем более, что пьяненькая Изольда так зазывно смотрела на него весь вечер… Он же, неблагодарный работник, не вытерпевший многозначительных взглядов не совсем трезвой «редакторши», прихватил со стола пару бутылок водки и уединился с двумя молодыми девахами-собкорами  Олькой Тюриной и  Риткой Поляковой в фотолабораторию. Собственно, весь остаток праздничного вечера Серёга с девчонками провёл в этой комнате и, выпивая  «на брудершафт» то с одной, то с другой, изумлялся назойливости пьяной начальницы, барабанившей кулаками в дверь фотолаборатории.

- Откройте, Фокин, - гудела Изольда Львовна, - я знаю, что вы тут! Откройте немедленно!
Пришлось Серёге открывать окно (слава Богу, первый этаж!) и вместе с девчонками через это окно перебираться в ближайшую  кафешку для продолжения банкета, но уже без назойливой юбилярши…  Утром следующего дня  Фокин ужаснулся,  вспомнив свои  приключения на банкете, и уже готовился к увольнению из редакции, но, к его удивлению,  Изольда Львовна виду не подавала, хотя, как думалось Серёге, злобу  наверняка затаила.
Что касаемо Ленки, теперь уже бывшей жены, то такой финал был ожидаем: слишком частыми стали их ссоры, а накопившиеся претензии к друг-другу очевидно не помещались больше в их квартирке. Активным участником, а порой и зачинщиком их скандалов была, конечно же, тёща – Ираида Филимоновна. И как казалось Фокину, именно тёщу, а не жену раздражали его частые командировки и, скажем прямо, не совсем большие гонорары. При этом Ленка работала парикмахершей и ничуть не печалилась по поводу своей мизерной зарплаты. В общем, банальная «бытовуха» сделала своё дело, и однажды, не выдержав напора тёщи и любимой жёнушки, Серёга решился на размен. А придя к этому решению, даже повеселел от предвкушения уютного одиночества и перспективы работы над отложенной рукописью о тульских иваноозёрских шлюзах, строительство которых началось ещё при Петре Великом…


Левее входной двери под номером семь находился медный звонок. Звонок, судя по всему, ещё помнил времена НЭПа и коллективизации. Рядом с ним висела табличка с полустёршимися  надписями: Зельцманы – один звонок, Савоськина – два звонка, Тимирёвы – три звонка. Фокин позвонил один раз и прислушался. За дверью где-то в глубине коридора что-то стукнуло, но дверь не открыли. Тогда  Серёга нажал на кнопку два раза. Скрипнула дверь, и по коридору затопали сбивающиеся шаги, щёлкнул замок, и на пороге перед Фокиным появилась помятая женская фигура неопределённого возраста в несвежем домашнем халате и бигуди.
- Ну что, ко мне, что ли? – спросила «фигура», дыхнув перегаром.
Фокин улыбнулся и протянул руку:
- Здрасьте!  А я ваш новый сосед, специально пришёл познакомиться. Зовут меня Сергей. А вас как величать? – любезно поинтересовался  он.
Тётка хмыкнула.
- Надюха я, Надюха Савоськина, в простонародье – «Авоська». Заходи уже...
-… повезло тебе, журналист, из соседей-то теперь я одна осталась, - говорила Надюха, разливая по стаканам водку. – Зельцманы   пол года как померли, а  Тимирёвы месяц назад съехали, квартиру отдельную, говорят, купили…
Фокин с Авоськой сидели на кухне уже не один час, потихоньку выпивали и разговаривали. Разговаривала, правда, всё больше Авоська, раскрасневшаяся от водки  так и забыв  снять свои бигуди. Серёга слушал, время от времени поддакивая.
- Вот я и говорю, - продолжала Авоська, - евреи, евреи… а что – евреи-то? Софья Лазаревна и Яков Моисеевич – душевные люди были. Жили тихо, мирно, об отдельной квартире и не мечтали. Жили бы и ещё, наверное, хотя Якову Моисеевичу почти восемьдесят было, а Лазаревна-то его моложе на пару лет всего. Так может ещё с десяток годочков продержались, если бы не сынок их, Лёва. Говорят, погубили Лёву-то лихие люди. А как не стало Лёвы, тут же на убыль пошли, оба  разом постарели и из комнаты почти не выходили. Я ведь у них завсегда могла до  пенсии  стольничек одолжить, а вот теперь не у кого… Слушай, - оживилась вдруг Надюха, - одолжи стольничек, а?

Фокин полез в карман,  а на кухню как-то незаметно вошёл большой  и  худой чёрный кот.
- О, видал живность? – обрадовалась Авоська. – Это зельцмановский кот, зовут Афанасием. Я его, честно говоря, не балую, нечем мне его кормить. Да он где-то пропадает всё время. Ух, котяра…
Короче  через пару дней  Серёга  переехал в  «коммуналку» и начал обживать помещение.
Комната оказалась довольно вместительной и светлой. Большое окно выходило в скверик, прямо на липовую аллею, чему  журналист  был несказанно рад. А так как сентябрь в этом году выдался на редкость тёплым, Серёга распахнул окно и больше его не закрывал. В комнату то и дело залетали пожелтевшие липовые листья, а зельцмановский кот Афанасий, которого Фокин приютил по доброте душевной, ловил их лапками и удовлетворённо мурлыкал.

В суете журналистских будней время летело незаметно. Серёга по вечерам работал, щелкая клавишами старой компьютерной клавиатуры, а кот  устраивался на тёплом ящике  системного блока  и с любопытством наблюдал за бегающими по клавиатуре Серёгиными пальцами.
Эти несколько дней Фокин с Надюхой-Авоськой не виделся. Где она пропадала целыми днями, было непонятно, тем более, что Авоська нигде не работала, существуя на свою маленькую пенсию.
Комната покойных Зельцманов находилась прямо напротив комнаты Фокина, а на двери упокоившихся соседей висел большой амбарный замок, покрытый слоем пыли. Но однажды, поднявшись как-то ночью в туалет, Серёга увидел свет в комнате  Зельцманов.  Свет пробивался сквозь щель возле порога и был еле видим. Но это был свет. Вернувшись из туалета, Фокин заметил, что световая полоска пропала. Он удивился и поёжился от пробежавших по телу мурашек, и, пробравшись к себе, закрыл дверь на ключ.
Всю оставшуюся ночь Фокин ворочался с боку на бок, но заснуть так и не удалось. А утром он решил проверить, на месте ли огромный висячий замок на двери Зельцманов. Замок был на месте и всё так же был покрыт слоем пыли. Признаков того, что дверь открывали недавно, Серёга не обнаружил.
К вечеру в квартире появилась Авоська и затащила-таки  парня  на кухню к запотевшему графинчику с водкой.
Серёга рассказал ей о включенном свете у Зельцманов, но Надюха, казалось, этому  совсем не удивилась.
- Дом-то какой старый, ты погляди, соседушка, проводка-то на ладан дышит. Может, где что и замкнуло. Не бери в голову, Серёга. Ежели что – зови меня, я тётка шустрая, у меня не забалуешь… Наливай давай, не спи!

Следующие два дня Фокин дома не ночевал, ездил по заданию редакции в пару дальних деревень, в одной из которых награждали девяностолетнюю бабулю – ветерана войны – затерявшимся Орденом Красного Знамени. В другой деревне обвалилась стена в свинарнике, и Серёга долго фотографировал провал под одобрительные возгласы местных старожилов. Причём местный председатель был этому, казалось, даже рад, ссылаясь на нехватку бюджетных средств, и застенчиво «по альхеновски»  краснел.
Изрядно «накушавшись» на обеде у любезного председателя, Фокин оказался дома лишь на следующий день ближе к вечеру и тут же завалился спать.
Проснулся Серёга посреди ночи от жуткой головной боли и изжоги. Посмотрел на циферблат старых наручных часов. Светящиеся зеленоватым светом  стрелки показывали три часа.  Где-то возле закрытой двери замяукал Афанасий. «Наверное, в туалет просится», - подумал парень  и, натянув футболку, пошёл открывать.  Кот  шмыгнул в открытую дверь и пропал из вида, а Серёга поплёлся на кухню выпить рассолу.
Не включая свет, он нащупал дверцу своего шкафчика и, взяв литровую банку с остатками рассола, подошёл к окну.
На небе, освободившись,  наконец, от навязчивой опеки облаков, показалась Луна. Она осветила своим тусклым, безжизненным светом  тёмные липы за окном, причудливые тени которых выстроились в загадочный рисунок. Словно тёмная лапа неведомого зверя легла на подоконник, и следом за лапой вот-вот должен  был появиться и сам зверь… Фокин тряхнул головой и хотел было поставить банку на место, но промахнулся в темноте, и банка полетела на пол, где звонко разбилась, плеснув оставшимся рассолом на голые ступни Фокина. Спотыкаясь о табуретки и чертыхаясь, Серёга поплёлся к себе.

Дверь у  умерших  соседей  была приоткрыта, оттуда бил свет и слышались приглушённые голоса. «Что за наваждение?» - похолодел Фокин. Он мог бы поклясться, что две минуты назад на двери у Зельцманов  висел замок, а в комнате царила полная темнота. Чуть дыша, на цыпочках Серёга подошёл к двери и заглянул внутрь.
В комнатке Зельцманов на выцветшем диване сидела пожилая пара:  старушенция лет восьмидесяти в тёмном, каком-то гимназическом, платье  с белым воротничком и сухонький старичок в коричневой костюмной паре с бабочкой вместо галстука. У старухи на коленях лежал  Афанасий и мурлыкал, от удовольствия закрывая глаза.
- Проходите, проходите  молодой человек, не стесняйтесь! – негромко произнёс старик и, повернувшись к своей спутнице, добавил:  - Софочка, это Серёжа, наш сосед.
Старуха, не моргая, смотрела на Фокина своими маленькими чёрными глазками и молча лишь едва кивнула ему головой. Горькое подобие улыбки мелькнуло у неё на губах.
Тут Сергей вспомнил, что кроме футболки на нём только трусы и, шагнув было вперёд, остановился в замешательстве.
- О, не стесняйтесь, Серёженька, нас это нисколько не смущает. Правда, Софочка? – проговорил старичок, и старуха снова кивнула. – Присаживайтесь, Серёжа, вот сюда, на стульчик, - улыбнулся старик и указал рукой на стул посреди комнаты.
Журналист  присел и стал осматривать комнату. Старое пианино, диван, большой, очевидно обеденный,  стол,  тяжёлые велюровые шторы на окнах и в самом углу старинный  красного дерева  комод  с бронзовыми подсвечниками. На стенах несколько картин, по всей видимости, копии, не то Мане, не то Ренуара. И на всём этом – полугодовой слой пыли. Пыль была и на полу под ногами, и на ней чётко отпечатались босые ступни Фокина. Других отпечатков на полу не было. Но больше всего Серёгу озадачила большая фотография в рамке, стоявшая на пианино. На ней были изображены те двое, что сидели сейчас перед ним на диванчике, и одеты они были точно так же.
Фокин похолодел и в миг покрылся испариной.
- Так вы что, Зельцманы, что ли?! – прошептал он и понял, что ещё немного, и его сердце выскочит из грудной клетки.

Тут заговорила старуха, и сердце Фокина, ухнув, провалилось куда-то к желудку.
- Серёженька, - задребезжала она, - нам нужна ваша помощь. Вы хороший человек, Серёжа, и только вы из всех здравствующих наших знакомых можете нас видеть, иначе мы с вами сейчас не беседовали бы…
Тут Фокин вдруг вспомнил, что лет этак с пятнадцати стал замечать какие-то призрачные тени, силуэты, и не только порой тени. Он припомнил, что как-то на похоронах своего хорошего приятеля Василия Глушкова, собкора одной московской газеты, на кладбище, при прощании с усопшим, ему вдруг стало нехорошо, когда он увидел стоявшую у соседней могилы совсем неподалёку девушку в белом платье. На улице стояла поздняя осень, и белое лёгкое платье на девушке выглядело, скажем прямо, не совсем к месту. Девушка печально разглядывала людей, собравшихся у могилы. А Серёга, забыв на мгновение обо всём, удивлённо смотрел на неё. Наконец, девушка в платье встретилась с ним взглядом и поняла, что он её видит. Она радостно улыбнулась и, протянув руки в сторону Фокина, легко заскользила прямо к нему. До растерявшегося  парня  ей оставалось чуть более метра, когда она растворилась в воздухе, и лишь слабый, едва уловимый, запах лаванды долетел до него. Эту свою необычную способность видеть мёртвых и прочую потустороннюю ерунду Серёга приобрёл ещё в юности, когда неудачно грохнулся с велосипеда  и сильно ударился затылком о мостовую. Фокин, скажем так, ничуть этим не озабочивался, подумаешь, ну видит иногда, ну и что…

- Вы хороший человек, Серёжа, - продолжала меж тем старуха, - вы приютили нашего любимого кота, за что мы с Яшей вам  очень признательны, и решили довериться только вам…
Серёга слушал покойницу и думал, чем же он может помочь представившимся старичкам.
- Дело в том, Серёжа, - прошамкала старушка, - что год назад мы похоронили нашего сына Лёвочку. Вернее, мы думали тогда, что хоронили Лёвочку. Но тело его было слишком обезображено, хотя и одежда была на нём Лёвочкина, и часы на руке  - тоже. Но сейчас мы знаем, что он не умер и не погиб.  Нет Лёвушки там,  где сейчас находимся мы, а в могиле его лежит совсем другой человек.
Старушка замолчала и, наклонив голову, смотрела куда-то в пол, механически поглаживая кота Афанасия.
 Тут вновь заговорил старик Зельцман.
- Найдите его, Серёжа. Вы сможете, мы знаем. А мы в долгу не останемся. Помогите ему! – Зельцман поднял руку с вытянутым указательным пальцем и прошептал: - Старое Село…
Затем  Зельцманы как по команде встали и не спеша направились в сторону пианино, прошли сквозь него и пропали.

Кот Афанасий дико мяукнул, затем зашипел и пулей выскочил из комнаты. Вспотевший от увиденного Фокин тоже хотел было скорее покинуть странное помещение, но увидел стоявшую на столе небольшую фотографию в рамке. С фотографии на Серёгу смотрел молодой парень, кучерявый и черноволосый. Ниже к подбородку  журналист  увидел у него маленькую родинку. Вынув фото из рамки, на обратной её стороне прочитал надпись: «Маме и папе от любящего сына Лёвы». Ещё раз взглянув на фото Лёвы Зельцмана, Серёга вставил его обратно в рамку и вышел из комнаты.

Фокин проснулся от воплей голосившей Надюхи-Аваськи, она, по-видимому, с кем-то ругалась на кухне. Опустив ноги с дивана и подперев щёки руками, Серёга начал приходить в себя. У него жутко болела голова, и пересохло во рту.
На кухне Авоська подметала стеклянные осколки и на чём свет поливала кота Афанасия нехорошими словами.
- Ишь, подлюка, повадился по чужим столам скакать! Банку вот разбил, подлая твоя душа! А я-то чуть не наступила!
Фокин вдруг вспомнил, как ночью разбил банку с рассолом. Вспомнил и про Зельцманов. Так значит, это ему не приснилось! Но ведь этого быть не может!!!
- Слушай, Надюха, - почесал нос Фокин, - у тебя ключа от комнаты Зельцманов, случайно, нет?
Авоська с грохотом высыпала с совка стеклянные осколки в ведро, выпрямилась и, посмотрев на него, дохнула перегаром.
- Ну, есть. А тебе зачем?
Открыв пыльный замок комнаты Зельцманов, Фокин потянул на себя дверь и, едва она приоткрылась, из комнаты пулей выскочил взъерошенный кот Афанасий, помчался по коридору и скрылся в кухне, забившись под раковину.
Фокин уже ничему не удивлялся, чего нельзя было сказать об Авоське. Она побледнела и прижалась к дверному косяку.
- Вот же, блин, - шептала испуганная Надюха, - и как же он туда попал-то?!
Серёга в комнату проходить не стал, остановился на пороге. Но и с порога были отчётливо видны следы его босых ног, оставшиеся на пыльном полу.

Вечером того же дня Фокин взял бутылочку водки, колбасы, помидорчиков в собственном соку и устроил на кухне небольшой сабантуйчик. На трапезу была приглашена Авоська – слишком много вопросов накопилось к ней у Фокина.
-…А как же, все там и лежат, на Кунцевском кладбище. Все три могилки в ряд, - говорила захмелевшая  Надюха, - Лёвка, сынок ихний, а рядышком  Зельцманы – Софка и Яша. – Авоська захрустела пупырчатым огурцом  и с охотой продолжала…

Лёва Зельцман был любимым и единственным сыном Зельцманов, да и в какой еврейской семье вы встретите нелюбимых детей?  Хотя, может такое и бывает, но крайне редко. Лёва с детства занимался археологией, ходил в археологический кружок местного Дворца Пионеров, выезжал с товарищами на всевозможные раскопки и как-то даже притащил домой настоящий череп, чем ужасно расстроил Софью Лазаревну. Череп тут же закопали в ближайшем палисаднике, а Лёву наказали, взяв с него слово больше такого не вытворять.

Шло время, и Лёва Зельцман вырастал из брючек и рубашонок, превращаясь из щуплого черноглазого мальчугана в симпатичного стройного парня, на которого с интересом поглядывали девушки. Окончив историко-археологический факультет одного из Московских ВУЗов, Лёва отправился на службу, как говорила его мать,  в среднееобразовательную школу:   преподавал историю в старших классах и там же вёл кружок археологии. Правда на раскопки с ребятами выезжал всего пару раз, тогда как в одиночку ездил на поиски неоднократно, как только предоставлялась такая возможность. Ну и насколько это было известно из рассказов Софьи Зельцман, последнее время Лёву очень интересовала судьба золота Наполеона, а вернее, нескольких обозов с золотом, которые тот якобы велел закопать при отступлении своих войск на бескрайних просторах России, а конкретно где-то в районе Старой Смоленской дороги.
Год назад, почти в это же время Лёва взял очередной отпуск и отправился в Смоленскую область, судя по всему, на поиски того самого золота. Отправился и…исчез. Последняя весточка от него была из Старого Села. Лёва позвонил оттуда по «мобильнику» и просил отца сообщить директору школы о том, что он задерживается, а потому просит продлить ему отпуск на несколько дней за свой счёт. А через некоторое время возле заброшенной деревни Рыбаково Урочище, был  найден  труп убитого Лёвы Зельцмана. Труп был сильно изуродован, у него не было лица, а всё тело выглядело так, будто его пропустили через мясорубку. Но по одежде, часам и ещё каким-то незначительным признакам Зельцманы опознали в убитом своего Лёву.
После похорон Лёвы старики продержались ещё полгода, а потом, окончательно утратив желание жить, от безумной тоски по любимому сыну угасли в течение нескольких дней. Сначала умерла во сне Софья, а через пару дней следом за ней «отошёл» и Зельцман-старший…

                Надюха прервала свой рассказ и закурила «беломорину».
              - Ну, сосед, давай помянем  представившихся. Хоть и евреи, а люди были неплохие, -  «выдала» в заключение Авоська и опрокинула стаканчик.   
             Было уже совсем  затемно, и Авоська отправилась спать, а Серёга всё сидел в прокуренной кухне и думал, как ему поступить: обменять ли комнату в этой странной «коммуналке» и свалить куда подальше или же заняться поисками горе-археолога Лёвы Зельцмана. Последнее казалось уж совсем безумной мыслью. Где он будет его искать, по всей Смоленской области, что ли? В голове у Фокина вдруг что-то кольнуло, и вспомнился адрес: Старое Село.
             Уснуть Сергею  удалось лишь к рассвету. Снились ему румяные девки в кокошниках с серпами и ещё французские солдаты, понуро бредущие по Старой Смоленской дороге.


            Утром Фокин накормил изголодавшегося и немного обалделого в свете последних событий кота Афанасия, после чего порылся в своих архивах и извлёк на свет черновой вариант публикации о незаконных строительствах в заповедных подмосковных зонах. Изольду Львовну нужно было задобрить, прежде чем выпрашивать внеочередной отпуск. Хотя, если всё получится, и Изольда даст согласие на поездку в смоленские края, это можно будет оформить как командировку. Решение всё же поехать на Смоленщину и попытаться отыскать там пропавшего Лёву пришло к Серёге неожиданно, и он сам удивлялся этой бредовой затее.
      Как бы это ни было странно, но Изольда фокинскую затею одобрила.
  - А что, в этом что-то есть, - помолчав самую малость после красноречивого вступления Серёги, сказала редакторша, – пройти по местам Славы русских солдат, гнавших Наполеона. Ну и заодно поснимаешь быт нынешних крестьян, поспишь на сеновале, молочка парного попьёшь. Недели тебе хватит?
    Фокин возмутился, почувствовав, что Изольда заглотила наживку, и «выцыганил» две. После чего спустился на первый этаж и, немного потрепавшись с Коляном Спиридоновым, выпросил у того на время командировки цифровую «мыльницу».
    Потратив почти половину следующего дня на дорогу, Серёга  добрался, наконец, до деревни Старое Село и остановил свою «шестёрку» напротив старой полуразрушенной церкви.
Порыскав по окрестностям, он всё же нашёл себе жильё. Хозяйку небольшого домика под свежевыкрашенной зелёной крышей звали Нина Степановна, жила она одна и очевидно поэтому радостно улыбнулась журналисту аж из самой Москвы. Торопливо, словно  боясь не успеть, она принялась рассказывать Фокину о деревне, о старой тысяча восемьсот двадцатого года постройки церкви Вознесения Господня, о красивых исторических здешних местах.

    - И кто только к нам ни приезжал! И профессора из Москвы церковью нашей всё интересовались, а полгода назад «киношники» всё здесь чегой-то снимали, - тараторила истосковавшаяся по общению тётка. – Да, места у нас дивные, а леса какие! Одно урочище Рыбаковское чего стоит. Этот лес, почитай, самого Наполеона помнит, золото он, говорят, где-то в наших местах спрятал, целые подводы, говорят.
    - И что, находили золото? – улыбнулся Фокин.
    - А как же! – хихикнула хозяйка. – Дед Трофим червонец золотой нашёл, да внуку отдал, тот теперь на мотоцикле гоняет, купил, значит. А ещё я тебе, Серёжа,  вот что расскажу, - стала вдруг серьёзной тётка. – Паренёк тут у нас «загинул» год назад, смышлёный такой паренёк, тоже из Москвы был, значит. Всё искал чегой-то. А нашли его у старой заброшенной деревни, да нашли-то убитым! – У тётки Нины навернули на глаза слёзы. – Жалко-то как его, совсем ведь молоденький был, - вздохнула она.

   Утром следующего дня Фокин занялся поисками местных жителей, помнивших Лёву Зельцмана и имеющих к нему хоть какое-то отношение. Прослонявшись полдня по деревне, так ничего для себя и не выяснив, он отправился фотографировать местную достопримечательность – старую церковь.
    Стая ворон сорвалась с обветшалого купола церквушки и, покружив в воздухе, разместилась, наконец, на ближайших деревьях, подозрительно косясь на незнакомца. Вволю налюбовавшись полуразрушенной церковью и отсняв её со всех ракурсов, Фокин загрустил. Информации о Лёве почти не было, для жителей деревни он не представлял никакого интереса, так как был одним из многих заезжих туристов с алчно горящими глазами в предвкушении найденных сокровищ Наполеона. Много всяких людей бродило по окрестностям с металлоискателями, и  Лёва был просто одним из них. Ежели дело и дальше пойдёт таким образом, рассуждал Фокин,  то его  командировка закончится, едва начавшись.
    Серёга уныло шагал по вечерней деревенской улочке  и, сорвав нависшее над забором яблоко, едва не налетел на выходившую из-за угла девушку.
    Похоже,  что она совсем не испугалась и только молча уставилась на Фокина большими голубыми глазами.
    - Извините, милая селянка, - улыбнулся Серёга, - просто задумался, хотя… - Он помолчал. – Может, хоть вы что-нибудь знаете о некоем Лёве Зельцмане?

    Девушка странно пожала плечами и едва слышно ответила:
    - Я его знала…и даже помогла найти ему жильё в заброшенном доме тётки Катерины. Там он и жил, пока не случилось это несчастье. И вообще я частенько его навещала. Только вот он не хотел со мной разговаривать. Но я на него не в обиде, - торопливо добавила она, - совсем не в обиде.
    - Может, вы мне покажете дом, в котором жил Лёва? – попросил Фокин.
    - Почему же не покажу, конечно, покажу. А зовут меня Лена, - тихо произнесла девушка. – я учительница Сафоновской средней школы. А как зовут вас?
    Серёга выпрямился и поправил ветровку.
    - Позвольте представиться, Фокин, Сергей Фокин, - улыбнулся он.

    В заброшенном доме тётки Катерины пахло сыростью и пылью, а на месте замка в двери в комнату висела металлическая скоба. Фокин нащупал в темноте кнопку выключателя, и под потолком вспыхнула тусклым светом маломощная лампочка.

    Казалось, что само время остановилось тут и застыло в висящих без дела ходиках на стене, улыбавшихся дурацкой улыбкой выцветших кошачьих глаз, нарисованных на проржавевшем циферблате. Сергей потянул гирьку, и часы нехотя, словно совсем этого не желая, пошли, стряхивая многолетнюю пыль  с  потревоженного  маятника.
    Ничего необычного в комнате не было. Старый с облупившейся краской комод; потрескавшаяся от времени кирпичная печка, вделанная прямо в стенку, с открытой настежь заслонкой; кожаный огромный диван с дырявыми валиками, а прямо над ним на стене – засиженная мухами репродукция известной картины «Утро в сосновом бору»; два стула и убогая тумбочка возле окна дополняли небогатую композицию.    «Не шиковала, однако, тётка, - подумал Фокин, осматривая комнату, - хотя, возможно была просто зажимиста и скупа…». 

Над комодом на стене висело большое зеркало в деревянной резной раме. Зеркало почернело от времени, а по углам было покрыто изнутри тонкими паутинками  кракелюр,  какие бывают у старинных масляных полотен.
    Фокин повернулся к девушке, но её в избе не было. «Неужели ушла?» - подумал он и выбежал на крыльцо. Лена стояла у калитки и печально смотрела на Серёгу.
    - А чего это ты убежала, Лен, испугалась чего? – спросил Фокин.
    Он попытался взять девушку за плечи, но она отступила назад, давая понять, что не хочет этого.
    - Я любила Лёву, - вдруг отозвалась она. – Любила…а он меня, наверное, нет, хотя и говорил, что любит. Всё искал, искал чего-то, а меня и не замечал как будто. А когда я сказала ему, что беременна, он и вовсе на меня разозлился и прогнал. Совсем прогнал. – Она тихо всхлипнула и продолжила: -  Однажды он ушёл на свои поиски «чего-то»,  о чём  мне никогда не говорил, и не вернулся. Потом его нашли убитым… И меня тоже не стало… Я не хотела жить!!! – вдруг закричала Лена. – Не хотела!!! Не хотела, слышишь?!
    Серёга в замешательстве отвернулся. А когда  посмотрел  снова на девушку, той уже не было.

    Фокин решил поселиться в доме тётки Катерины, ну а за вещами можно будет сходить завтра. А заодно и извиниться перед Ниной Степановной.  Парень  вернулся в дом и, не раздеваясь, плюхнулся на скрипучий диван.
    Спал  Серёга  крепко и без сновидений, а когда проснулся, вспомнил о Лене и пожалел, что не узнал, где она живёт. Наскоро умывшись у старого почерневшего колодца, он побежал за вещами к Нине Степановне.
    - И чегой-то  тебе у меня не понравилось? – удивилась тётка.
        Присев на табурет, она вытирала руки полотенчиком и удивлённо смотрела на Фокина.
     - Да одному-то всё спокойней, - набросил на плечи рюкзак Серёга. – Дело молодое, сами понимаете, - усмехнулся он. – А то вас тревожил бы, уходил, приходил…   Кстати, хотел вас спросить, где учительница-то живёт, Леной зовут, молодая такая, красивая? Я с ней вчера познакомился, она мне и дом тётки Катерины показала.

    Тётка Нина побледнела и выронила из рук полотенце.
    - Какая учительница? Ты сказал, Леной её зовут? – прошептала она.
    - Ну да, Леной. До избы меня проводила, а потом и ушла куда-то, - кивнул головой Фокин.
    - Так ведь нет её… - чуть слышно сказала тётка. – Как только убили знакомого-то твоего, так она и повесилась, удавилась, то есть. Прямо у дома у себя и покончила-то… Говорят, любовь у них была. А ещё сказывали, ребёночка она от него ждала, - опасливо посмотрела на Серёгу тётка Нина.

    - Да…дела… - почесал затылок Фокин, вспомнив о своём  необычном  даре.
    Вечером к Фокину пришёл местный председатель – лысоватый  тщедушный человечек, представившийся  Загнобиным  Николаем Карловичем.
    - Очень, очень рад! – едва усевшись на трескучий стул, начал он. – Московская пресса нас не часто жалует. Говорят, вы о местах наших писать будете? – продолжал председатель. – А что, места у нас старинные, исторические, можно сказать. И кто только по ним ни ходил и ни ездил:  Наполеон – был, немец – был… А церковь-то нашу видели? Дивная церквушка была, да…   
           Председатель ещё немного потрещал стулом, похвастался множеством грибных мест, а потом, выдержав паузу, как-то даже виновато достал из внутреннего кармана пиджака бутылку водки.

    - …да и видел-то я вашего приятеля всего один раз, - говорил, прощаясь на крыльце, председатель, - когда он насчёт жилищного вопроса приходил. Ну а уж на труп я и смотреть не стал, слаб, знаете ли, Серёжа, я на покойников, запросто могу и в обморок упасть.
    - Скажите, Николай Карлович, а из вещей Лёвы Зельцмана ничего не оставалось? – поинтересовался Фокин.
    - Как же, как же, был рюкзачок. Да железяка ещё была для поиска металла. Но куда что подевалось, ума не приложу! Украли, наверное. Не перевелись ещё лихие люди-то, вот и унесли.
    Они попрощались, и председатель, сверкнув на Серёгу пьяненьким хитроватым глазом, растворился в темноте.

    Фокину не спалось. Выключив свет, он сидел на старом диване и думал о том, как быть дальше. Лёва (еврейская его душа!), если верить его покойным родичам, не погиб. Но где в таком случае его носит?
В маленькое окошко заглядывала любопытная Луна, и то и дело стучало о стекло, раскачиваясь от ветра, забывшее упасть яблоко.
    Фокин проснулся посреди ночи  от странного гула. Дом тётки Катерины вибрировал и трясся, и, казалось, вот-вот должен был развалиться. Зеркало на стене засветилось вдруг голубым светом, по поверхности его побежали всполохи, и Серёга увидел, что зеркало не отражает больше противоположную стену с висящей на ней репродукцией, а отражает неизвестное помещение, лишённое какой бы то ни было мебели. Встав с дивана и подойдя поближе к зеркалу, Фокин увидел в отражении вовсе не себя, а другого человека. Что-то знакомое почудилось в его облике и, присмотревшись, он понял, что в зеркале он видит Лёву.
    Зельцман-младший выглядел, прямо сказать, не важно. Его кудрявые чёрные волосы слиплись, а под глазами залегли тёмные тени. Лёва озабоченно вглядывался, очевидно  не понимая, где он находится. Но вот взгляд его остановился на Фокине, и Лёва принялся что-то говорить, жестикулируя, пытаясь словно рассказать Серёге о чём-то.

    Как ни прислушивался Серёга, он так ничего и не услышал. Вскоре изображение в зеркале стало мерцать, его сияние сильно потускнело, и вскоре всё исчезло. Вместе с сиянием пропал и гул, всё затихло и замерло, а на стене звонко щёлкнули и остановились «ходики». Стало вдруг холодно и сыро. Фокин, ничего не понимая, словно во сне, вернулся на свой диван и забылся крепким сном.
    Лишь к полудню он проснулся от собственного храпа и сладко потянулся на диване. Полуоткрытое окно разрезали лучи солнечного света, будоража тысячи пылинок, и те испуганно и суетливо кружились, казалось, в плотных на ощупь лучах. Из садика за окном дивно тянуло свежестью разнотравья и прелыми яблоками. Непонятно откуда взявшееся чувство счастья вдруг овладело Фокиным, и он, глупо улыбаясь, вскочил с дивана и прошлёпал босыми ногами во двор к туалету.

    Серёга решил никому не рассказывать о ночном происшествии, нужно было сначала разобраться в происходящем самому. Да и не мешало бы как следует осмотреть этот странный домик.  Фокин скользнул взглядом по остановившимся «ходикам», старому комоду, потёртой тумбочке… Смотреть было не на что, но всё же посмотреть было нужно.
         Он открыл ящики комода. Они были пусты, если не считать стопку старых газет и нескольких чёрно-белых фотографий. На них какие-то тётки на фоне то ли Дома Культуры, то ли колхозного Клуба, в руках у женщин воздушные шарики, а у одной, самой круглолицей, флаг с серпом и молотом. «Похоже на  Первое Мая, - скептически усмехнулся Фокин, - как давно это было! -вспомнил он.  Самый угар социализма он всё-таки застал и даже пару раз сходил с родителями на демонстрацию.  Ему вспомнился вкус настоящего бутылочного лимонада, которого почему-то всегда не хватало, весёлые колонны трудящихся с красными транспарантами и флагами.

Полупьяненькие папашины сослуживцы заигрывали с молодыми девушками. А самое главное – это ощущение праздника и важности происходящего, ощущение незыблимости детства. Казалось, так будет всегда: красные знамёна, колонны весёлой полупьяной публики и, конечно же, салат «Оливье», застолье с гостями, которым он – Фокин – обязательно должен был что-то прочитать наизусть или спеть. В общем, веселился народ, ждал этих праздников. Подумаешь, жрать нечего, нам и так хорошо: даёшь пятилетку в три года, ура!!!..дорогому Леониду Ильичу – ура!!!..   А к празднику, смотришь, и колбаски в магазины «выбросили». А не «выбросили», тоже не беда: стройными колоннами терпеливый народ рассаживался  по поездам и  айда в Москву за колбасой! Фокин вспомнил ту потную тётку, которую он видел тогда у Павелецкого вокзала, тётка явно опаздывала на вечерний поезд. Куда она ехала, неизвестно, но, судя по увесистым сумкам, приезжала она в Москву именно за продуктами. В каждой руке у тётки, пышащей жаром и потом, было по два увесистых баула, за плечами огромный, забитый до отказа рюкзак, на шее висела ещё одна, плотно упакованная сумка с торчавшей оттуда колбасой. А завершала сей натюрморт зажатая в жёлтых «лошадиных» тёткиных зубах тесёмка с нанизанными  на неё  рулончиками туалетной бумаги…  Теперь, по прошествии стольких  лет эти воспоминания вызывали лишь грустную улыбку: таким нелепым казалось всё то, что происходило в те далёкие восьмидесятые.
    Фокин бросил в ящик комода старые фотографии счастливых тёток и устало опустился на потёртый диван. Ему было ясно, что следов Лёвы Зельцмана, если даже они и были когда-то, теперь уже не найти. Но судя по ночному видению, Лёва всё ещё жив и пытается найти  выход из той ситуации, в которой оказался.

    Сергей подошёл к старому зеркалу в резной, с облупившейся краской, раме. Но сколько он ни ощупывал эту раму и само зеркало, бережно проводя пальцами по сетке зеркальных кракелюров, ничего странного так и не обнаружил, не считая увиденного такого знакомого отражения своей глуповатой физиономии с всклокоченными волосами. Ночное происшествие легче всего можно было бы посчитать за сон, но, к сожалению, произошедшее таковым не являлось, и Фокин грустно вздохнул, будто бы предчувствуя, что всё только начинается.
    Его размышления прервал осторожный стук в дверь, и Серёга вздрогнул, вспомнив о призраке повесившейся «училки».

    На крыльце у порога, хитро прищурившись, стояла девушка лет двадцати и оценивающе смотрела на Фокина.
    - Ну, здравствуйте, сосед! – весело произнесла она. – Давайте знакомиться. Только не подумайте чего, - девушка усмехнулась, –  я вовсе не навязываюсь. Хотя, если честно, с детства ужасно любопытна, а потому и отец мой часто любил повторять, что надо было меня не Олеськой назвать, а Варварой, у которой, как известно, нехорошие люди на базаре оторвали нос.

    Фокин улыбнулся, и, видя это,  девушка засмеялась лёгким приятным смехом.
    - Пройдёте в избу, милая леди, - поклонился Серёга, - или же под яблонькой на лавочке пообщаемся?
    - Лучше конечно под яблонькой, - снова засмеялась Олеся, - сентябрь в этом году просто чудный, а я очень жадна до хорошей и тёплой погоды.
    Она поправила наброшенную на плечи прямо поверх тонкого ситцевого халатика ветровку и тут же уселась на лавочку рядом с крыльцом. Сергей присел чуть поодаль и, похлопав по карману спортивных штанов, выудил сигарету.
    - Что привело юную леди  в полуденный час в моё скромное жилище? – Фокин пыхнул сигаретой и, прищурясь,  посмотрел на девушку. – Вы, я надеюсь, настоящая, не призрак? Не удивляйтесь, пожалуйста, но вчера я имел честь познакомиться с одним из них, а вернее, с одной.

    Олеся заинтересованно склонила голову набок и захлопала ресницами.
    - Ой, как интересно! – улыбнулась она. – А вы видите призраков, да? Рассказывайте же скорее, ну же! Кстати, вы так и не сказали, как вас зовут.
    Серёга посмотрел на девушку, решив про себя, что она симпатична, и этот чуть вздёрнутый носик ей идёт. «Не беда, что блондинка и, по-моему, даже натуральная, - подумал он. - И вообще, что за бред и кто это придумал, что девушки-блондинки обязательно дуры…».
    -…а по-моему и  тут очень даже неплохо, - давно уже что-то говорила Олеся. – А леса какие дивные, и грибов полно, и ягод. Люблю я у бабули останавливаться. Как в медицинский поступила, так к бабуле и зачастила, когда время свободное выдаётся.
    - Так вы медик? – кивнул Фокин. – Я почему-то так и подумал. И наверняка будете детей лечить. Ой, извините, Олеся, Сергей меня зовут, фамилия простая, русская – Фокин.
    - Ну вы прямо экстрасенс, - оживилась Олеся, - и призраков вы видите, и насчёт детей угадали: я ведь действительно на педиатра учусь. Правда вот взяла «академический». Бабуля очень плоха, диабет у неё, а помочь ей некому – одна я у неё осталась... Так что вы там про призраков говорили? – вспомнила Олеся и отмахнулась от назойливой мошки.

    - А что такого я говорил? – улыбнулся Фокин. – Ну, вижу иногда умерших, подумаешь, невидаль! Не я один, мне думается, их вижу. И никакой я не экстрасенс  и, если честно, не верю я этим экстрасенсам, фокусники они все, вот и всё.
    - А кто же вы? – спросила Олеся. – И почему здесь оказались, да ещё в доме заброшенном?  Я вот от бабули слыхала, что в доме этом тётка жила, кажется, Катериной её звали. И ещё говорят, что она непростая тётка была, а колдовать да лечить могла. Правда, несколько лет назад у неё сын пропал. Ну а потом и она куда-то сгинула. Так никто и не знает, где она и что с ней.
    Олеся подняла с земли яблоко, потёрла его о халатик и с аппетитом хрустнула.

    Где-то высоко в небе, оставляя снежный инверсионный след, едва слышно урчал серебристый лайнер, и Серёга явственно вдруг представил седоватого усталого лётчика, управляющего этой красивой железной птицей.
    - Слушай, Олеська, - улыбнулся он, - давай уже перейдём на «ты». И я бы не отказался от чашечки кофе, за которой, возможно, рассказал бы тебе, зачем я здесь…



  Глун из созвездия Волопаса, а точнее с третьей планеты от красного гиганта Арктура, закрыл на засов скрипучую дверь и плотно задёрнул занавески на оконцах своей избы. Наконец-то можно было уже и отдохнуть, и он скинул на пол брюки и рубаху, оставив на своём тщедушном теле некий предмет, приклеенный пластырем с правой стороны живота.
    Находиться целый день в облике человека было непросто: тратилось много энергии и так уже истощённого плазменного аккумулятора, а достать ему достойную замену по мощности на этой дикой планете под названием Земля не представлялось возможным. Глун нажал на плоскость чёрного, приклеенного к животу, предмета и привычно вздрогнул от пробежавшей по телу волне лёгкого спазма мышц.
    Он с удовольствием взглянул в висящее на стене заляпанное, давно не протиравшееся зеркало и удовлетворённо щёлкнул раздвоенным «змеиным» языком. Из зеркального отражения на него смотрел симпатичный рептилоид с серой чешуйчатой кожей и такими любимыми с детства красными глазами с жёлтыми вертикальными зрачками. Ловко поймав языком зазевавшуюся муху, Глун  клацнул зубом и отправился в кухоньку, где достал из холодильника запотевшую бутылку водки.

    Как ни раздражал его многолетний невольный плен на этой глупой недоразвитой планете, самым лучшим изобретением  человечества  он считал водку. Только этот прозрачный крепкий напиток приводил все его утомлённые тяжёлой гравитацией мышцы в норму, прогоняя тяжёлое отупение от переизбытка кислорода в воздухе, лишённом какого-либо признака аммиака, такого  необходимого в атмосфере его родной планеты. Глун привычно сорвал пробку с бутылки и с жадностью выпил прямо из горлышка почти половину. Затем он вынул из ящичка пузырёк с нашатырём и, открыв пробку, долго с наслаждением вдыхал пары спиртового раствора. Это хоть как-то на время помогало ему восполнить недостающие элементы  земной атмосферы.  Хотя, если честно, за эти семьдесят лет его невольного пребывания на Земле он постепенно привыкал к воздуху  голубой  планеты и аммиак нюхал уже больше по привычке, чем по необходимости.

    Из приёмника, который Глун купил ещё в годы «хрущёвской оттепели»  пели братья Гримм: «…хлопай ресницами и взлетай…»
    - …ресницами и взлетай… - невольно скрипуче  пропел Глун.
    Взлетай… Хорошо бы, но до взлёта ещё, наверное, далеко. Чёрт бы побрал эту планету, на которой вполне хватает золота, но почти совершенно нет необходимого ему для починки охладителя осмия. А без осмия он, увы, не сможет улететь.
    Первое время после аварийной посадки в этих смоленских лесах, куда он попал в самый разгар Отечественной войны с немцами, он жил в корабле, который оставался невидимым и защищённым извне. Его аккумуляторов с радиоактивным плутонием хватило бы ещё на добрую сотню лет, но (и это самое очевидное!) полностью выгорели осмийно-кварцевые охладители, которых было ровно три штуки. А без них его корабль превратился в простое  жилище, правда удобное и снабжённое всем необходимым, но не способным для полёта.

   Выходить из корабля Глун осмеливался только по ночам, но и то только для того, чтобы пополнить и разнообразить рацион своего питания. Калорийные таблетки, конечно, полностью снабжали его организм всеми необходимыми элементами, но убитые холодным голубым лучом заяц или кабанчик были явно вкуснее.
    Тогда  скитальцу  повезло, и кроме тех двоих немцев, которые видели, как  падал его корабль, и которых он убил и закопал на болоте, более никто его не тревожил. Если, конечно, не считать той девчонки, бродившей в поисках грибов и случайно наткнувшейся на невидимую оболочку его корабля. Девчонку ту он не стал убивать, да и просто не успел бы этого сделать, потому что малая дурочка заверещала на весь лес и пустилась наутёк. Несколько дней он с опаской ожидал гостей, которых наверняка бы привела к загадочному месту девчонка, но никто так и не пришёл.
     Глун переждал в своём корабле, когда закончится война, и одни придурки со свастикой на предплечьях перестанут воевать с другими, украшающими себя красными звёздами. Средство связи на корабле не работало и всё так же  из-за осмийного охладителя. Он не мог передать на родную третью планету ничего о себе и о месте своего нахождения, поэтому и спасательной операции ждать не приходилось. Но всё же Глун наладил внешний, небольшого диапазона охвата, сенсор радиочастот, по которому легко с помощью языкового преобразователя узнал однажды об окончании войны.

    Он выждал ещё десяток лет, не теряя времени даром: выучил в совершенстве этот дурацкий язык местных гуманоидов, а так же их привычки, мимику и жесты. Дело это было рискованным, так как приходилось по ночам пробираться к посёлку и заглядывать к селянам в окошки.  Эти ночные прогулки в образе местного бомжа, который он скопировал как-то у одного бедняги, случайно оказавшегося на болоте, не прошли  даром, и вскоре Глун был готов, чтобы однажды предстать перед местными во всей красе и не казаться чужаком.

    Холодным августом пятьдесят девятого года  рептилоид  полдня просидел в кустах у просёлочной дороги, пока не увидел нужный ему объект, правда, женского пола, но да какая разница! Пыля по песку старыми ботинками, с перевязанным  верёвкой  чемоданом в руке неспешно двигалась в сторону посёлка плотного телосложения, грудастая, лет сорока тётка. Глуну потребовалось пару секунд, чтобы уложить тётку на песок, после чего он оттащил бездыханное тело в рощицу. И опять ему повезло: в тёткином чемодане оказались документы, из которых следовало, что зовут тётку Катериной Полухиной и приехала она из-под Витебска… Так  в посёлке Старое Село обосновалась и стала жить в небольшом брошенном домике тётка Катерина – женщина странная и нелюдимая, но при этом разбирающаяся в целебных настоях и травах. Мужиков к себе Катерина не подпускала, но однажды взяла к себе на воспитание мальчишку из детдома, чем окончательно положила конец слухам и сплетням о своём несносном характере и дичайшем эгоизме.

   Итак, Глун под видом тётки Катерины обосновался в посёлке, и под её грудастой личиной принялся налаживать свой быт.  Первое, что он сделал, это наладил связь с кораблём с помощью обыкновенного настенного зеркала. Для этого достаточно было прикрепить к его задней поверхности маленькую, едва заметную микросхему. Теперь для связи с кораблём, причём, видеосвязи, нужно было лишь одновременно прикоснуться пальцами рук к нижнему краю зеркала, и открывалась картинка не только внутренней его рубки, но и вида снаружи, с микровизора на ближайшем дереве.
     Скиталец  торопился, так как понимал, что ему необходимо во что бы  то ни стало  найти этот чёртов осмий для восстановления трёх охладителей, иначе он застрянет на Земле на всю свою оставшуюся жизнь. А жизненный цикл у него ни много ни мало – триста лет, и половину этих лет он уже прожил.

     Была к тому же и ещё одна проблема:  жители третьей планеты созвездия Волопас визуально совершенно не старели и просто умирали в назначенный каждому срок. Это относилось и к фантомам, коих они могли создавать при необходимости, используя чужую внешность. Таким образом «тётка Катерина» по прошествии десяти лет ничуть не изменилась, и соседки диву давались, глядя на нестареющую Катерину, боязливо шепча по углам, что тётка-то – действительно ведьма.
    Маленького мальчишку Ваньку Глун взял на воспитание не случайно и не из сердобольных соображений. Ему нужен был помощник, а лучшего помощника, чем приёмный сын, нужно было бы поискать. Мальчишка рос быстро и уже в пятнадцать лет не без помощи «тётки  Катерины» почти в совершенстве освоил такую науку, как химия.

    Ванька рос, но и рептилоид  не сидел сложа руки, а занимался устройством большой химической лаборатории для выпаривая осмия из серы и мышьяка. Другого пути для создания охладитилей не было. Глун давно уже присмотрел на окраине посёлка заброшенную птицеферму и в её подвальном  хранилище за несколько лет обустроил неплохую лабораторию, снабдив её всем необходимым для работы. Дело оставалось за малым, а именно, подобрать рабочий персонал. И начал  скиталиц  с приёмного сынка Ваньки.

    Однажды ночью «Катерина» разбудила Ваньку.
    - Одевайся, сынок, поведу тебя в одно интересное местечко, - приветливо улыбнулась  она сонному Ваньке.
    - Какое ещё местечко, мать? И почему именно сейчас, ночью? До утра  что, никак не терпит? – ворчал шестнадцатилетний Ванька, но привыкший слушать мать, оделся, и они вышли на просёлочную дорогу.
    Старая заброшенная птицеферма таращилась в темноту провалами выбитых окон, выставив на всеобщее обозрение неумелые граффити на стенах вперемешку с матерными выражениями в  адрес какой-то  Аньки,  явно невоздержанной в выборе половых партнёров.

    «Тётка Катерина» включила фонарик, и они спустились вниз по лесенке, ведущей в подвал. «Катерина» поколдовала над старым ржавым замком, и металлическая дверь, скрипнув, открылась. Луч фонаря выхватил из темноты затхлого помещения кучу деревянных ящиков и прочего хлама, который непременно присутствует во всех подобных заброшенных местах.
    - А теперь, Ванька, фокус-покус! – прогундосила «тётка» и щёлкнула какой-то штуковиной в своей  руке.
    В давно обесточенном подвале вдруг вспыхнул странный серебристый свет, осветив новенькую, сверкающую пластиком, лабораторию со всеми необходимыми химическими «прибамбасами», и удивлённый Ванька только свистнул.
    - Ну, как тебе, сынок, тут нравится, а? – спросила «Катерина».
    - Что за ерунда, мать? Ведь на складе ни фига не было, я сам только что видел, когда ты фонарём светила, и вдруг…
    Мальчишка удивлённо уставился на «Катерину».
    - Всё правильно, - ухмыльнулась та, - без вот этой штуковины, а именно пространственного разделителя, мы бы и сейчас с тобой находились бы в старом заброшенном складе. – Она протянула руки и показала Ваньке странный плоский предмет с усиком маленькой антенны сбоку. – А если кто-то сейчас зашёл бы в подвал вслед за нами, то ни черта кроме запылённого и замусоренного склада он не увидел бы. Вот так-то, Ваня!
     «Тётка» спрятала машинку в карман своего халата и уселась на мягкий, сверкающий никелем, стул.
    - Ну, а теперь о главном.  Тебе, Ванюша, придётся пожить здесь какое-то время. И, пожалуйста, не спорь со мной, так нужно, Ваня, так нужно. А чтобы ты не скучал, займёшься заодно и делом. В конце лаборатории найдёшь всё необходимое, как то: ящик со спичками и ещё большую коробку с мышьяком. Из этих компонентов ты, Ваня, будешь выпаривать для меня осмий. Вот тебе необходимые для работы записи, в этой тетради всё, что тебе нужно. Да и химию ты знаешь идеально. За стеной лаборатории ещё одна комната во всем необходимым для жизнеобеспечения, в холодильнике – продукты, периодически буду подвозить новые. Так что… Да, самое главное! Общаться со мной сможешь через зеркало в комнате отдыха. Прикоснёшься пальчиками к его краям, и связь налажена. Да ты – парень понятливый! – рассмеялась вдруг «тётка» странным смехом.

  - Мать, ты что, с ума сошла?! Не хочу я тут оставаться!!! Да и в школу мне завтра нужно!
        Ванька повернулся к двери, но…двери никакой не было, как не было и его мамаши – «тётки Катерины», лишь пустая, набитая ретортами и колбами, блистающая пластиком лаборатория окружала подростка.
    Через пару дней «тётка Катерина» поставила «на уши» всё село: пропал-де сынок приёмный Ванька, помогите люди, добрые! «Люди добрые» помогали, искали пацана всем посёлком с милицией и собаками. Да всё это оказалось напрасным, Ванька как в воду канул.

    Пару раз мальчишка выходил на связь через зеркало, слёзно умоляя Глуна в образе «тётки Катерины» забрать его домой, но Глун был непреклонен и лишь пообещал Ваньке вскоре подогнать ему помощников, чтобы ускорить процесс.
    - Не горюй, Ванька, как только первая партия осмия будет готова, заберу тебя домой, - врал рептилоид. – Работай, работай, Ванятка!
    Вскоре у мальчишки-химика и вправду появился помощник. В один из вечеров «тётка Катерина» заманила к себе в дом приезжего командировочного, а ночью, хорошенько напоив мужичка водкой, отвела к заброшенной птицеферме. Судя по всему, её Ванька вполне усвоил процесс выпаривания редкоземельного  осмия и без труда смог бы обучить процессу любого смышлёного землянина.
    Ещё через пару лет из домика пропала и сама «тётка Катерина», и напрасно местная почтальоша, которая приносила тётке пенсию, колотила в её дверь: больше тётку Катерину никто и никогда не видел. А всё объяснялось просто: Глун с лёгкостью поменял оболочку Катерины на одного из местных одиноких жителей посёлка и закопал его безжизненное тело в ближайшем лесочке…
    Скиталец  поставил пузырёк с нашатырём на полочку и снова, теперь уже в стакан, налил оставшуюся в бутылке водку.

    …Как он и предполагал, выбор заброшенной птицефермы оказался очень удачным. Никому из поселковых и в голову не могло прийти, что в старом здании заброшенной фермы кипит жизнь, и там трудятся уже три человека. Третьим был некий любитель-золотоискатель из самого центрального мегаполиса этой чудаковатой страны. Звали его – Лёва Зельцман.
    Лёву Глун обнаружил случайно, когда на старом велосипеде направлялся проведать свой звездолёт. Лёва шарил металлоискателем неподалёку от заброшенной фермы и оказался дружелюбным и простым парнем. Он легко согласился составить компанию знакомому мужичку из посёлка, и вскоре скиталец  Глун  уже разливал по пластиковым стаканчикам водку, припасённую в рюкзачке. Пили приятели почти рядом с фермой. А потом  рептилоид  раздел в усмерть пьяного Лёву и отправил его в лабораторию. На следующий день он убил незнакомого, случайно забредшего в эти места, бродягу, и натянул на обезображенный труп одежду Лёвы Зельцмана…


    …Глубоко заполночь Серёга Фомин простился с Олеськой и, вспомнив её приятную улыбку, сейчас тоже невольно улыбнулся. «Надо же, в этакой глубинке и такая приятная и неглупая девушка!» – думал он, выплёскивая из металлического умывальника на кухоньке остатки воды себе на лицо. Вытеревшись  насухо, Фокин шагнул к себе в комнатку и обалдел… На диване сидела  чета  покойных  Зельцманов с котом Афанасием на коленях.
    - Здравствуйте, Серёжа! – проскрежетал старик Яков. – Вот мы опять к вам пришли, уж не обессудьте, просто хотим вам котика нашего оставить. Думается нам, что он может вам пригодиться, Серёжа.
    - Конечно, конечно, возьмите, пожалуйста! Тем более, что после вашего отъезда его совсем перестали кормить! – очнулась Софья Лазаревна, гладя по спине кота сухими заскорузлыми пальцами.
    - Хорошо! – кивнул  журналист. - Нет проблем,  оставляйте своего  кота,  всё веселее будет. – Он облизал пересохшие губы, но подойти к Зельцманам поближе не решился. – Кстати, у меня для вас хорошая новость! – вдруг вспомнил Фокин. – Представляете, на днях видел вашего сыночка в этом зеркале. И это был не сон, точно вам говорю! Предполагаю, что он где-то неподалёку, и его кто-то удерживает. Но кто и зачем, ещё не понятно. Но я постараюсь всё разузнать, обещаю.
    Зельцманы переглянулись, а старик Яков Моисеевич улыбнулся и сказал:
  - Да мы и не сомневаемся, Серёжа. И более того, конечно же верим в вас и надеемся, что всё ещё будет хорошо.
    Старик снова улыбнулся, а потом столкнул с колен кота Афанасия, и неживая парочка исчезла.

     На шершавом выбеленном потолке избы тётки Катерины бегали солнечные зайчики, и упрямо раскачивалась тень от яблоневой ветки. Фокин сквозь полуприкрытые веки наблюдал за этим действом несколько секунд, пока окончательно не проснулся и, зевая, вспомнил, что тумбочка совершенно пуста и в сельмаг  топать всё равно придётся. Он бодро вскочил с дивана и жизнеутверждающе потянулся, щёлкнув  застоявшимися суставами.
    На подоконнике сидел здоровенный, худой чёрный кот, и Серёга вспомнил о своих полуночных гостях.
    - Ну что, Афоня, жрать, небось, хочешь?
    Он почесал  у кота за ухом, вглядываясь в его зелёные глазищи. Кот привычно замурчал и потёрся головой о Серёгину ладонь.
    - Ладно, - вздохнул Фокин, - в магазин всё равно идти нужно, так что считай тебе повезло.

    У неброского сельмага кучковались местные поселковые старушки, очевидно «одаренные» вчера заботливым государством пенсиями и теперь жаждущие часть этих пенсий правильно «пристроить».
    Фокин быстренько набил пластиковый пакет необходимыми для жизни продуктами, не забыв и о кошачьих консервах. Минуя кучки общительных старушек, он двинулся к выходу из сельмага и уже у входа столкнулся с полицейским в погонах старшего лейтенанта. Лейтенант придержал Серёгу за руку и улыбнулся ему, как старому знакомому.
    - Вы-то мне и нужны, всё утро вас ищу, знаете ли. Но на ловца, как говорится, и зверь бежит.
    Фокин вежливо и несколько раздражённо высвободился из «объятий» лейтенанта.
    - В чём дело, лейтенант? Я вроде ничего не нарушал, чем обязан органам?
    - Старший лейтенант и он же участковый этих мест – Погибелев, -  ухмыльнулся участковый. – А вас как величать, товарищ? Да и документики ваши посмотреть бы хотелось, ну те-с?
    - Да Бога ради, смотрите уже документы, а то мне некогда: кот у меня дома не кормленный. –  Серёга  раздражённо  полез во внутренний карман ветровки, затем в другой  и удивлённо взглянул в туповатую физиономию участкового: – Не понял… А где документы-то?
    - Вот и я о том же, - участливо осклабился лейтенант, - документы-то где?
    От неминуемой голодной смерти кота Афанасия спасла Нина Степановна, у которой Серёга жил сразу после приезда, случайно оказавшаяся у сельмага в тот момент, когда Фокина вежливо сажали в милицейский «газик». Она взяла у парня пакет с продуктами и пообещала накормить кота.
    - За что вы его забираете, участковый? Что произошло? – подскочила  тётка  к лейтенанту.
    - Пока только лишь за отсутствие документов, - буркнул тот, – а там – разберёмся…

     -…так говорите, вы журналист и прибыли к нам из Москвы? – Участковый жевал, словно верблюд, погасшую сигарету, одновременно привычно суетливо чиркая ручкой по листочку протокола. – С какой целью  прибыли в наши края? И почему всё же без документов, а?...
    Фокин устало сканировал пропахший дешёвыми сигаретами и кирзовыми сапогами убогий кабинетик  старлея,  отмечая схожесть подобных заведений с другими такими же. Стол у окна, напротив шкаф, забитый папками и бумагами, на нём – пара проржавевших кубков то ли за отличную стрельбу, то ли за партию в домино. На стене – засиженная мухами грамота в перекошенной деревянной рамке.
    -…а потому я вынужден вас задержать до выяснения вашей личности, - донёсся до журналиста  голос участкового.
    - Но я ведь уже объяснил вам, что были у меня документы, понимаете, были! Иначе как бы я к вам без них приехал?
    Фокин на секунду закрыл глаза, пытаясь успокоиться: вот уж действительно бдительный идиот, выслужиться хочет. Сергей взглянул в рыхлое туповатое лицо Погибелева,
    - Позвоните же, наконец, в Москву, - сказал он, - в редакцию. Там подтвердят мою личность и законность командировки. Давайте я напишу вам номер телефона и…
    Участковый заёрзал на стуле, пытаясь успокоить геморроидальный зуд, и расстегнул китель.
    - Мы вот как поступим, гражданин Фокин. Сейчас вас отведут в камеру, посидите немного, отдохнёте. А мы за это время справки наведём и в редакцию вашу позвоним… Сержант! – крикнул он, - Отведите задержанного!

    Бородатый, бомжеватого вида мужичок на верхних нарах самозабвенно храпел, мешая Фокину сосредоточиться. А сосредоточиться и подумать о происходящих событиях совсем бы не мешало.
    То зеркальное видение Лёвы Зельцмана, а теперь вот пропажа  этих чёртовых документов… И кто бы мог их стырить? Олеська? Ну и зачем ей это надо? Серёга вспомнил о председателе, о его хитрой роже. Ага, ему они точно нужны, как ежу балалайка! Нет, тут что-то не так.
    - Эй, паря, закурить есть? – свесилась сверху бородатая голова.
    Фокин кивнул, и рядом с ним пристроился плотный мужичок, похожий на цыгана. Кроме кучерявой окладистой бороды незнакомец имел густую седоватую шевелюру и крупный нос картошкой.
    - Давай, что ли, знакомиться, - сверкнул  золотой фиксой «цыган» и протянул Серёге лопатообразную шершавую ладонь. – Демидом меня кличут, - сообщил он, затягиваясь фокинской сигаретой. – Как оказался в этом Богом забытом месте, даже не спрашивай, сам толком и не вспомню. Только вот однажды плюнул я на всё, на всех разобиделся и прыгнул в первый попавшийся поезд, поехал, куда глаза глядят. А в поезде компашка весёлая, то да сё, пятое-десятое…всю ночь в карты мы резались и пили всё, что горит. Очнулся утром, но почему-то не в поезде, а на станции в Смоленске. Денег нет, чемоданчика со шмотками тоже нет. Но главное не это, а то, что и документы пропали… - Демид вздохнул. – Постарались, видать, лихие люди, что б им стопки заветной в нужный час не опрокинуть!
    - Фокин я, Сергей, - зевнул Серёга. –  Тоже  вот,  документы где-то «посеял», а может и вытащил кто. Примотались, короче, им только дай -  в раз «упекут»!
    - Это да, - кивнул бородатый, - это точно. Я-то давно в этих местах обитаю и в камере этой не в первый раз сижу. Подержат, подержат, да и отпустят, а потом – глядишь – опять «упекли». Да я на этих олухов не в обиде, им план, поди, нужен, ну а мне тут о харчах неделю думать не нужно. Сами накормят, и только спи – не хочу! Правда, пару раз выводили на работу: то покрасить, то подмести…ерунда, в общем, а не работа… А что-то я тебя раньше в посёлке не видел? – вспомнил вдруг Демид, - Ты приезжий, что ли?
    - Ну да, приезжий, журналист я из Москвы, - кивнул Фокин. – Приятеля своего пропавшего тут года полтора назад  ищу. Да всё бестолку. Посёлок этот странный какой-то, да и люди в нём, словно не от мира сего, тоже странные.

    - Во-во! - неожиданно усмехнулся бородатый. – Ты никак думал, что меня удивил? Нет, паря, не удивил, потому как я и сам это давно приметил, не первый год тут обитаю. Думается мне, -  доверчиво наклонился к Фокину чернобородый, - что не сегодня-завтра меня отседова выгонят, как обычно. Да судя по всему, и тебя держать не будут. Вот тогда я тебя в местечко одно отведу. Интересное такое местечко, прямо у болота в лесу. Зуб даю, ты такого ещё не видел! – Демид сверкнул цыганским глазом. – Ну так как, сходим?
    - А почему – нет? Конечно, сходим, - ответил Серёга. – Помнишь старый дом тётки Катерины? Вот там меня и найдёшь, приходи, буду ждать.
    Демид оказался прав, потому что ближе к вечеру противно  заскрежетал  засов на двери, и молоденький сержант пригласил Фокина на выход.
    В кабинете участкового лейтенанта кроме него самого сидел знакомый ужё Серёге председатель  и  открыто улыбчиво смотрел на него.
    - Присаживайтесь, Серёжа, - начал Загнобин. – А я вот от соседки вашей узнал, что вас, так сказать, «повязали». – Председатель хмыкнул в кулачок и посмотрел на участкового. – Я уже объяснил товарищу Погибелеву, что знаю вас и свидетельствую в том, что вы на самом деле журналист из Москвы. Ну а документы… Ну что ж, со всяким бывает! Я вот помню по-молодости тоже как-то раз напился с дружками, ну и…
    - В общем так, гражданин Фокин, - перебил  председателя участковый, - я звонил в Москву, и они там тоже подтвердили вашу личность, так сказать. Поэтому я вам выпишу сейчас справку о подтверждении вашей особы, ну а дома уже получите новые документы. – Старлей  покопался в ящике стола и выудил оттуда пустой бланк. – Как вас по отчеству? – спросил он и взялся за авторучку.
    - Сергей Михайлович, - устало улыбнулся Фокин.
    - Ну вот и готово, - пожевал губами участковый и шлёпнул по бумажке печатью. – А напоследок, гражданин Фокин, мой вам совет: приехали писать свой очерк, так и пишите! У нас тут есть, о чём написать, места исторические, давние – красивые места! Но в дела, не касающиеся вас, прошу ваш симпатичный нос не совать! Чревато, знаете ли… - Погибелев помолчал, теребя пальцами край справки. – Так уж случилось – убили вашего приятеля. И не сегодня, заметьте, убили, а уже года полтора как. Тело его родственникам выдали, а те его опознали. Поэтому перестаньте разыгрывать из себя Шерлока Холмса и людей понапрасну  тревожить расспросами… Вот ваша справка, Сергей Михайлович, желаю удачи! – прикоснулся к фуражке участковый…


    - И зачем, скажите мне, ему нужно столько осмия? Два цилиндра уже заполнены и третий почти полон. Это же уму непостижимо: столько осмия! – Николай закашлялся и присел на раскладушку. – Кстати, передай этому упырю, что мышьяк почти кончился, осталось всего ничего. Ты меня слышишь, Ванька?

    Небольшая светлая комната, искусственно освещённая, была лишена окон и разнообразия меблировки. Старенький холодильник «Смоленск» да видавшая виды микроволновка являлись её интерьером, не считая трёх раскладушек, на одной из которых сейчас сидел Николай Иванович Стукалов, когда-то преподававший химию в одной из школ города Тулы. Два года прошло с тех пор, как судьба, а может быть и не судьба, а стечение сложившихся обстоятельств, забросили его в этот чёртов посёлок проездом на семинар по химии. Хотя, какая, на фиг, химия,  не в ней дело, а дело в их непростых отношениях с Иркой. Надоело просто её каждодневное ворчание и нытьё о его никчёмности и неспособности зарабатывать приличные деньги. Конечно всё это надоело до смерти, а потому предложение Никанорыча – директора школы – поехать на семинар по химии, показалось тогда очень интересным, и он радостно согласился… Николай был старше всех из узников таинственной лаборатории – через год ему должно было бы «стукнуть» пятьдесят лет, – а потому он с молчаливого согласия остальных взял на себя руководящие функции и назначил себя завлабом.

    Стукалов потёр рукой седеющую макушку. Смешно… Нет, право же смешно руководить лабораторией, из которой тебе никогда уже, наверное, не выйти! Он вспомнил Ирку и её вечно помятый, с оторванной пуговицей, халатик. Она была моложе его на десять лет. Работала в библиотеке и, судя по всему, всё-таки начиталась ненужных книжонок о героях-любовниках, яхтах и бриллиантах. Эх, почему  же никто не объяснил этой романтический сорокалетней дурёхе, что книжные романы и реальная жизнь с мокрым от надоевшего дождя зонтом и озябшими ногами в ботинках из кожзама как две параллельные линии, которым не суждено соединиться… Как там она сейчас? Ведь уже два года, как он пропал. Может быть, переживает, а возможно, и думать забыла о некудышном  учителе химии. Словно наяву Николай увидел вдруг Ирку с сигаретой, с измазанным  помадой фильтром, её дурацкие очки для чтения на заострившемся носу… Он всегда просил её бросить курить, так как  сам терпеть не  мог запаха табачного дыма, а она каждый раз ему обещала, что это последний раз…последний раз… Этот упырь  отобрал у них мобильные телефоны, и это понятно, боится, гад!

    - Ты заснул что ли, Иван?
    Николай тряхнул паренька за плечо, и тот приподнялся с раскладушки.
    - Задремал немого, дядь Коль, - откликнулся он. – А что, уже пора?
    - Нет-нет, отдыхай. Лёва там сам следит за процессом. Я говорил о том, что тебе надо передать этой сволочи, что у нас заканчивается мышьяк? Когда он обещал появиться, не говорил?
    - Ванька пожал плечами:
    - Сказал, на днях. А когда….
    - Эх, физика бы нам какого ни есть сюда, - вздохнул Стукалов. - Может с его помощью мы бы сняли эту энергетическую хрень и махнули нашему монстру ручкой, но... где ж его взять…
    В комнатку вошёл Лёва Зельцман  и тоже присел на свою раскладушку.
    - Вытяжка совсем не тянет, - закашлялся он. – Нужно что-то делать, иначе все мы тут и останемся навечно. Мышьяк – это вам не шутки! – Лёва взъерошил свои курчавые чёрные волосы. – С зеркальным передатчиком тоже какая-то лажа. Во-первых, нет звука; а во-вторых, при последнем сеансе он включился почему-то в избе, которую я  когда-то  снимал. Слышишь, Ванька?  Ты, помнится, говорил, что изба давно пустая, и там никто не живёт. А на картинке я там какого-то чела увидел: молодой парень, белобрысый такой. – Лёва усмехнулся. – Меня  заметил, испугался, глаза сонные на меня вытаращил и смотрит, как на диво заморское. Хотя, если бы я был на его месте, то не знаю, как среагировал.
  Стукалов дёрнул воротник рубашки.
    - Слушай, Лёва, и как это я сразу не догадался, надо было тебе на бумажке написать, где мы находимся, и пусть, мол, меры примут.
    - О чём ты, Николай? – буркнул Зельцман. Он снял белый, в прожжённых пятнах, лабораторный халат и остался в зелёной футболке. – Ну напишу я ему, положим, о нашем месте заточения, помощи попрошу, и что дальше? Если даже он и не сочтёт эту зеркальную связь белой горячкой и придёт сюда с ментами и прочим, что он увидит? Пустой заброшенный склад, забитый  всякой дрянью,  да и только. Нет у нас на Земле ещё таких технологий, нету, понимаешь? Придут, помыкаются, потопчутся, покрутят пальцами у виска и заберут твоего паренька в «психушку». На этом всё и закончится.
    - Да, дела… - проворчал Стукалов. – Тогда так, - вдруг оживился он, - нужно бы как-нибудь нарисовать этого нашего мужичка и дать понять пареньку, чтобы он проследил за ним. И тогда, возможно, что-то и получится.
    Зельцман закашлялся.
    - А ты, Николай, что, рисовать можешь?
    - Я – нет, не могу, - покачал седеющей головой Стукалов и перевёл взгляд на спящего Ваньку. – Может, Иван сможет?
    Растормошённый Ванька долго не понимал, что от него хотят, таращился на собратьев по пленению, а потом пожал плечами и сказал, что может попробовать, но за результат не ручается…


    …Утром следующего дня Серёга Фокин ковырялся в моторе своей видавшей виды бежевой «шестёрки» и потому не сразу заметил идущего по дорожке бородача Демида.
    Они поздоровались, и бородач прищурил свой цыганский глаз на Фокина:
    - Ну как ты, паря, готов увидеть чудное-то?  Местные туда давно дорогу забыли, боятся люди. А мы-то с тобой парни  бывалые! – усмехнулся он. – Машина твоя как, исправная? А-то топать не близко.
    - Исправная, Демид, исправная. Ты садись, давай, а я сейчас кое-что подтяну и поедем.
    Сергей ещё минуту покопался в моторе, а потом вытер ветошью руки и захлопнул капот.
  Вскоре просёлочная дорога осталась позади, и Фокин, ловко выкручивая руль на ухабах, съехал на едва видимую колею.
    - Ты глянь, Серёга, красота-то какая! – оживился Демид. – Прямо золотая осень! А воздух какой упоительный, м-да..Россия-матушка! И где я Серёга, только не бывал за жизнь свою никчёмную, полмира, почитай, объездил. А ничего лучше и душевнее природы российской не видел. Я  ведь из «митьков» питерских, художник я. Ты о «митьках»-то слышал или как?
    Фокин утвердительно кивнул:
    - Слышал, конечно, но не очень  вникал в подробности. Ты уж извини.
    - Во-во, все вы такие, не вникающие в подробности! – обиделся Демид. – А о нас тогда очень говорили. Вот я с выставками-то и мотался. Ну а потом встретил одну, в Варшаве, закрутился, обо всём позабыл, со всеми разругался. – Он досадливо махнул рукой. – Что и вспоминать-то теперь, что было, то было… Не спеши теперь, сейчас поворот будет направо и вдоль тех ёлочек держи.
    Художник  показал рукой направление, и машина запрыгала по ухабистой тропке.
    -Дальше мы не проедем, - сказал бородатый. – Да ничего, немного уже осталось.
    Фокин остановил машину, и они с художником, пробираясь через густой кустарник, углубились в чащу леса.

    Через несколько минут Демид  кивнул  Фокину на верхушки, словно срезанных бритвой высохших елей.
    - Вот и пришли, - тихо произнёс он. – Теперь иди за мной и старайся не шуметь.
    Почва под ногами всё более покрывалась болотными кочками и мшистыми мягкими наростами.
    Бородач остановился у небольшой болотистой полянки с поваленными по краям деревьями и повернулся к Фокину.
    - А вот и это местечко интересное. Что скажешь, на что похоже?
    Серёга смотрел на заболоченную круглую полянку и, если честно, ни фига не видел. Полянка как полянка, комары, правда, куда-то  пропали,  да и деревья по краям повалены. И что…
    - Да ты внимательнее всмотрись, внимательнее, ну! – Демид  указал  в сторону полянки, и Фокин, наконец, увидел.
    Деревья на той стороне, если смотреть через полянку, подрагивали и едва заметно преломлялись. И не только деревья, но и всё остальное.
    - И это ещё не всё, - оживился  художник.  – Иди сюда, подойдём поближе.
    Они шагнули  ближе, и ещё ближе…пока  журналист  не уткнулся носом во что-то невидимое и твёрдое, а затем его отшвырнуло какой-то силой назад, и он, отлетев на пару метров, упал на спину.

  - Однако…твою мать! Что за фигня?! – вскочил, отряхиваясь, Серёга. – Я не понял, что это, Демид?!
    - А кабы я знал! – ухмыльнулся бородатый. – Только шарахает так по всему периметру, по кругу. Я уже пробовал. Да вот, смотри ещё раз.
  Он поднял с земли сучковатую палку и бросил её вперёд.  Палка словно ударилась во что-то невидимое и отскочила назад с удвоенной силой.
  - Во как, видал? – восторженно закричал художник. – И такая «карусель» метров на шесть в высоту, а потом повыше палка уже свободно пролетает. Ну как тебе, а?! Местные про это место давно знают и называют его Чёртовой поляной. Стараются обходить его стороной. Да и чего тут делать? Ни грибов поблизости, ни ягод не наблюдается. – Демид отряхнул руки о штаны. – Такое у меня ощущение, Серёга, что тут стоит что-то большое, овальной формы. А судя  по взрезанным верхушкам елей и поваленным деревьям, прилетело это «что-то» с неба. Даже траекторию полёта можно проследить.
    Фокин, нахохлившись, чесал затылок и лишь кивнул головой. И вдруг, словно что-то вспомнив, он крикнул прямо туда, в эту болотистую поляну:
    - Лёва, Лёва Зельцман!!! Может быть ты там?! Лёва! Лёва!!!
    - Перестань  орать, Сергей, - выдохнул удивлённый Демид. – И потом, что за Лёва? И чего это ты решил, что он тут, на поляне? Ну, давай уже рассказывай, и валим отсюда.
    - Подожди, подожди, дружище!  – почему-то прошептал  Серёга.  – Кажется, что-то начинает проясняться. – Он хлопнул бородатого по плечу. -  Пойдём отсюда, скорее,  а по дороге я тебе всё расскажу. Думается мне, чернявая  твоя голова,  что мы ещё не раз с тобой придём на это место, обязательно придём!
    Журналист  оглянулся на поляну, на поваленные деревья и едва заметно улыбнулся…


    …Глун устало выдохнул и убрал затёкший перепончатый палец с пластины плазменной пушки.
         Ещё засветло он на велосипеде приехал проверить звездолёт. Как обычно, спрятал велосипед в кустах и, щёлкнув плоской клавишей на приборе преобразователя, снял с корабля защиту.
    Едва он пробрался в звездолёт и принялся привычно осматривать его  изнутри, как на приборной панели пискнул и засветился зелёным  светом аккустический маячок, давая понять Глуну, что рядом с кораблём кто-то появился.  Скиталец  сразу  узнал этих двух недотёп: журналистишку  из Москвы и бродягу-бородача   Демида, которого он пожалел однажды и не стал убивать, когда тот в первый  раз появился  у корабля и не убежал от страха, как делали почти все, кто  натыкался на невидимое препятствие. Демид, в отличие от других, развил бурную деятельность, как то: как-то ощупывал и ударял палками в защитный контур. Тогда у Глуна хватило терпения не выстрелить в этого идиота из плазменного отражателя, и он, нервно покусывая перепончатый палец, еле сдерживая себя, наблюдал за манипуляциями бородатого. Теперь ситуация повторилась, но бородатый притащил с собой этого журналюгу Фокина и что-то долго тому объяснял и размахивал руками.

    Глун щёлкнул раздвоенным змеиным языком и положил зеленоватую чешуйчатую кисть руки на пластину плазменного отражателя. Если эти недотёпы окажутся слишком активны, он нажмёт на пластину!... Хвала Вселенскому Абсолюту! Любопытная парочка вскоре отвалила восвояси. И скиталец  опустился в кресло пилота. Так продолжаться больше не может! Нужно непременно достать недостающую партию мышьяка и передать его в лабораторию. Пусть поторопятся. Третий – последний – цилиндр уже заполнен на восемьдесят процентов, ещё чуть-чуть, и он сможет улететь с этой планеты. Улететь и, возможно, вернуться вновь с целой армадой таких же, как и он, рептилоидов  третьей планеты созвездия Волопас. А возвращаться есть за чем. Земля очень богата необходимыми для планеты Глуна минералами, золотом, серебром, платиной, да и много чем ещё. А сами земляне ленивы и беспечны, и потому захват Земли не потребует  больших  усилий.
    Рептилоид  Глун щёлкнул мелкими острыми зубками и бережно провёл рукой по едва светящейся панели управления. Скоро, уже очень скоро он набьёт «под завязку» свой звездолёт золотом, которым так богата смоленская земля, и полетит домой, туда, где под оранжевым небом плещутся красные волны океана, туда, где по пластиковым тротуарам гуляют чешуйчатые красавицы и зазывно щёлкают раздвоенным язычком.


    На Исаре – так называлась его планета -  наверное, уже и думать забыли о скитальце Глуне. С момента его отлёта  Исара тысячу раз обошла вокруг  гиганта Флопа или как его называют его на Земле – Арктура.  «…Совет коалиции Старейшин одобрил твоё желание, - вспомнил Глун. – одобрил и утвердил твой поисковый полёт. А потому тебе разрешили выбрать звездолёт. И пусть тебе благоволит Вселенский Абсолют!  Можешь отправляться в путь, скиталец Глун!...»

    Прозрачная стена  визора поменяла цвет и вместо чешуйчатого лица председателя коалиции Старейшин по ней пробежала витиеватая строчка титров о наступлении времени для медитации. И на экране появился чешуйчатый образ матери Исара – Вечной Прародительницы Цаны. Цана была для планеты Исары всем. Её нельзя было не любить, и все были обязаны ей поклоняться. Огромный  рептилоид  Цана неустанно производила на свет рептилоидов, таких же, как Глун. Она была единственной маткой на Исаре, и только Старейшины были посвящены в таинство её оплодотворения. Все остальные исариане не были бесполы, но рожать могла только Великая Цана. Только ей была доступна великая тайна репродукции, и только один раз в оборот Исары Цану посещал один из Старейшин для того, чтобы точно в срок Великая Цана произвела на свет очередную сотню яиц с послушными  рептилоидами внутри. Участь всех остальных была известна с детства: безоговорочное служение Старейшинам и Великой Цане.  Вечная Прародительница  в жизни Глуна была всегда. С самого его появления на свет, облик Великой смотрел с визора на стене и то и дело появлялся на пластиковых тротуарах. Как только под ногами рептилоидов, прогуливающихся  по  прозрачным дорожкам, появлялся её лик, все учтиво и подобострастно наклоняли головы и останавливались…

    Глун щёлкнул языком и бросил в рот питательную таблетку. За столько лет, проведённых на Земле, надобность в них отпала, и это было скорее привычкой.
    Рептилоид осмотрел рубку и остался доволен. Годы его жизни на этой странной планете не прошли даром. Он починил звездолёт, и если бы не система охладителей с  осмием, то давно бы его корабль покинул Землю, так и не ставшую его домом, и отправился бы назад к Исаре. Хотя, если честно, он давно уже привык к земному укладу жизни и находил его, в общем, неутомительным. А наличие золота могло обеспечить его сытую  жизнь на долгие годы. Но как же быть с обещанием, данным им Старейшинам?  Он должен был вернуться! Может быть, он один из немногих, кому посчастливилось найти новую и такую богатую для жизни рептилоидов планету, планету под названием Земля.  Как ни велика была Цана, её функции ограничивались рождением рептилоидов, и ими уже были заселены все три планеты от газового гиганта Флопа. И все эти три планеты остро нуждались в минералах, коих у Земли было предостаточно…

  Преобразователь на животе снова вернул скитальцу Глуну облик земного человека, и он нажал на значок прямоугольника на панели управления.
    Прямо перед ним спереди появился голубоватый голографический экран.  Рептилоид  пальцем прикоснулся к голограмме, и она замерцала, открывая ему  панораму химической лаборатории с тремя копошащимися там гуманоидами.
    - Как идут наши дела, мои друзья? – произнёс Глун. – Помните ли вы, что только труд делает человека свободным? А до свободы, судя по вашим отчётам, осталось совсем немного. Ну а потом вы – вольны как ветер! –  Скиталец   довольно цокнул языком. – Давайте уже, рассказывайте, какие успехи, какие просьбы…

    - Я уже говорил вам, - подошёл к зеркалу Николай Стукалов, - говорил при последней связи, что мышьяка совсем мало. Так вот теперь его совсем не осталось, и выпаривание осмия остановлено.
    - Знаю, знаю, мои друзья! – улыбнулся  рептилоид.  – Обещаю вам на днях его привезти. А пока потерпите. Отдохните, поработайте над собой, так сказать. Даю вам пару дней отдыха. Выспитесь, а заодно и вытяжку почините, помнится мне, что Лёва жаловался на плохую тягу. До скорого, друзья мои, до скорого!
    Глун провёл ладонью, и экран исчез.
    «Стараются плутишки, стараются, - улыбнулся ящер. – Неужели, они и впрямь надеются, что после выполненной работы я их отпущу? Нет, право, наивность землян меня умиляет: они просты и бесхитростны, как дети!».  Рептилоид  потянулся в кресле пилота. Нет, никакой свободы, к сожалению!  Ему не нужны лишние свидетели, а потому пленники его обречены.
    Он  ещё раз осмотрел рубку корабля и снова перевёл его жизнеобеспечение в спящий режим. «Уходя, гасите свет» - вспомнил  почему-то  скиталец  и рассмеялся этой земной реплике, напоминающей о необходимости экономии электроэнергии…


    … Демид,  успевший  задремать в ближайших кустах, проснулся от странного звука, исходившего от поляны, и поднял голову.
    - Екарный бабай! –  вырвалось у него, - Вот это да!!!
    Вместо неприступного невидимого контура на болотистой полянке стояла и поблескивала серебристыми  боками  самая настоящая  «тарелка», точно такая же, как их показывали по телевизору в программе про НЛО. Откуда-то сбоку из неё на землю прыгнул кто-то в обычной клетчатой рубашке и тёмных брюках с прищепкой на правой брючине в самом низу.
    Художник  приподнялся на колени, но лица человека так и не увидел, а увидел, как тот вынул из кармана своих штанов плоский тёмный предмет и нажал на кнопку. Тотчас свечение и потрескивание, исходившие от «тарелки», пропали, да  и она сама словно растворилась в воздухе.
    Человечек, меж тем, уходил, не оборачиваясь, вперёд, а за ним следом, крадучись и прячась за деревьями, осторожно ступал Демид. Вскоре «клетчатый» вытащил из кустов спрятанный велосипед и, наконец, суетливо оглянулся.

    - Ага, - прошептал Демид, - вот оно значит как, вот кто это чудо-юдо!
    Теперь  художник  не спешил, он увидел более, чем достаточно, и, присев на пенёк, достал из кармана ветровки «мобильник».
    «Клетчатый» мужичок оглянулся ещё раз, а затем уселся на свой велосипед и скрылся за деревьями.
    - Алё, алё, Серёга, ты  меня слышишь? – горячо шептал в трубку Демид. – всё, как ты и догадывался. Это – «тарелка». Он временно отключил защитный контур, а когда прыгнул из неё на землю, достал из кармана «хреновину» и снова его включил…Да, да!.. И самое главное, я узнал его! Ты, Серёга, охренеешь, потому что это…   
    - Да уже  и  неважно! - услыхал Демид и ещё успел повернуться, прежде чем голубой луч ударил его прямо в лоб и вышел с противоположной стороны, словно спица, проткнувшая кусок масла.
    Глун  убрал в карман рубашки отражатель и присел около мёртвого Демида.
    - Любопытство фраера сгубило! Так и не успел ты, художник, наваять что-нибудь этакое, великое,  на века, так сказать! Теперь твоя очередь, Серёжа Фокин, готовься, дружочек!
    Рептилоид взял из рук Демида «мобильник» и с силой запустил им в ближайшее дерево   
    - Ну как-то так! – ухмыльнулся  он и довольно щёлкнул языком…


    …По тому, как неожиданно оборвалась связь, Фокин понял, что что-то случилось. И ещё он почувствовал, что художника Демида ему живым больше не увидеть.
    Остаться у Чёртовой поляны и подежурить предложил сам Демид. А он сразу обрадовался, что может, наконец-то, что-то сдвинется с места. Бородач пожертвовал собой, но зато у Серёги появилась информация, и вот-вот всё станет на свои места.
    От диких и фантастических предположений у него разболелась голова, и он плюхнулся на старый диван, едва не придавив кота Афанасия.
    - Вот такие вот дела, Афоня! – выдохнул Серёга и взял кота на руки.
    Кот смотрел на него своими умными янтарно-зелёными глазами и, казалось, знал какую-то тайну.
    - А может, всё проще, и этот «чел»,  спрыгнувший, с «тарелки»  в лесу, в ней же и держит Лёву..  А, Афоня? – спросил кота Фокин. – Как ты думаешь?
    Котяра щурился в луче заходящего солнца и мурчал, будто моторчик старого мопеда.
    За окном мелькнула Олеськина голова, и Серёга радостно улыбнулся.

    - Приветик, журналист московский! – прошелестела она и уселась на стуле напротив. – Рада тебя видеть. Хотела ещё с утра к тебе зайти, да вот пришлось на базу за лекарствами для бабули съездить. Ну, как ты? Участковый наш хоть и не большого ума, зато, как видишь, справедливый и не злобный. – Олеська улыбнулась и только тут вдруг заметила кота. – Ой, а это что у тебя за чудо, где ты нашёл этого красавца? Какой красивый и большой! Иди ко мне, киса…
    Афанасий вдруг фыркнул и, странно мяукнув, выпрыгнул в окно.
    - Во, видала? И чего это он вдруг? – засмеялся Фокин, - Ревнует к тебе, наверное, не иначе!
    - С некоторых пор меня кошки почему-то не жалуют, - обиженно вздохнула Олеська, - не понимаю, почему. Я животных с детства люблю. И кого у меня только не было! Черепаха даже и то была…

    - Послушай, Олеська, -  перебил её  парень,  прикуривая сигарету, - ты ведь в посёлке всех мужиков знаешь, и старых, и малых. Со многими, наверное, лично знакома.
    Олеська удивлённо кивнула.
    - А скажи мне, пожалуйста, года этак  два назад, никто новенький в посёлке не обустраивался?
    Девушка наморщила лоб.
    - Я таких не помню, если ты про мужчин говоришь. А вот девушки молодые приезжали. Одна замуж за Егора Николаева вышла, с ним теперь и живёт, а другая так…
    - Мне про девушек, Олеська, не надо, - скривил губы Серёга, - мне про мужиков.
    - Так я и говорю, что никого нового не появлялось, - обиделась Олеся. А тебе это зачем?
    - Да ты, наверное, забыла то, что я тебе о Лёве Зельцмане говорил, что пропал, у вас тут где-то пропал…
    Злиться на непонятливую  Олеську Серёге совсем не хотелось: ещё обидится! Но и раскрывать ей все карты он пока тоже не собирался. Олеська ему нравилась, и мелькнувшая недавно мысль о совместном проживании на его московских  коммунальных метрах уже не казалась такой абсурдной.
    - А мужики-то наши здесь причём? Не пойму…
    На волосы Олеське упал солнечный блик, и они засветились, словно волшебная корона на голове у принцессы.
    - Так…кое-какие мысли мелькают, не обращай внимания. – Серёга шмыгнул носом. – Предлагаю вам, принцесса, покататься на моём скакуне. Пока не потемнело.
    Глубоко за полночь Серёгина «шестёрка»  прошелестела колёсами по опавшей листве и, выхватив лучами света неказистые избы соседей, въехала во двор тётки Катерины. Хлопнули дверцы «авто»,  послышался Олеськин смех, затем всё стихло, и в избе у Фокина зажёгся свет.

    Анализируя прошедший день, а вернее всё то, что произошло за это время, Серёга напился крепкого кофе и сейчас бодрячком лежал в темноте на диване, обдумывая дальнейший план действий. Можно было бы, конечно, связаться с Москвой, и через несколько часов в посёлке яблоку негде будет упасть от немереного количества журналюг, военных и прочих научных и не научных деятелей. А чего он в результате добьётся? Да ничего хорошего! Вряд ли этот инопланетный «гусь» позволит вынести на свет Божий свою тайну. И если Лёва Зельцман у него в плену на болоте в «тарелке», то инопланетный хитрец наверняка сможет уничтожить тарелку вместе с Лёвой. И тогда – «финита ля комедия», как говорится. Поэтому, это не выход… Нет, действовать нужно иначе. И для начала неплохо бы узнать, под  чьей личиной скрывается инопланетянин. А то, что это он, сомнений быть не может. Как жаль, что Демид не успел сказать главного!..

    На грудь к Фокину вдруг прыгнул неизвестно откуда появившийся Афоня и, устроившись поудобнее, затарахтел свою «котовую» песню. Лунный холодный свет беспрепятственно лился через открытое в избе окно, рисуя на стене комнаты причудливые картины сплетающихся яблоневых веток.
    Афанасий вдруг насторожился и, прижав к голове уши, зашипел в сторону открытого окна. Тотчас Серёгу прошиб холодный пот, потому как он увидел не тень от яблони, а странную змееподобную голову  и  тонкие длинные ручки, вцепившиеся в подоконник.  Фокин вскрикнул и неуклюже скатился с дивана вместе с котом. Что-то щёлкнуло, и в ту же секунду комнату осветила голубая вспышка, а над ухом у Серёги пронеслось что-то очень горячее и ударилось в спинку дивана.
    - Что за…?! – взвыл Фокин, и вместе с ним взвыл и злобно заурчал Афанасий, а затем кот прыгнул  в проём открытого окна.

    За окном послышался странный вскрик, затем ещё раз, шипение кота, шорох кустов и хруст веток. Продолжалось это пару секунд, а потом всё стихло. Лишь раскачивалась яблоневая ветка и испуганно таращилась  жёлтым  глазом полная Луна.
    Сергей так и остался сидеть на холодных досках пола, вспоминая, что он увидел за мгновение до огненной вспышки:  зеленовато-серую, слишком большую для ящерицы, голову и злые, а вернее, безразличные красные глаза чешуйчатой рептилии…


    … Давно уже Глун не бегал так быстро. Последний раз это случилось на его родной планете много циклов назад. Тогда он вместе с Уаной – привлекательной и нежной рептилихой – отдыхал на островах южного континента. Они нежились в лучах оранжевого светила  Зеноса и предавались утехам любви в парящих над поверхностью планеты  летающих боксах.  Глун уже не помнил, кто из них тогда предложил спуститься вниз на густую красную растительность острова, куда спускаться категорически запрещалось из-за живущих на островах диких и очень злобных тварей – чураков. Чураки, чем-то похожие на земных собак, обладали ядовитыми клыками и длинным хвостом с такими же ядовитыми иглами на конце. Затея была, сразу скажем, глупая, но Глун не хотел показаться Уане трусом, и едва парящая комната опустилась на траву, галантно подал ей руку, предлагая прогуляться.  Та прогулка длилась всего пару минут, но и за это время они успели отойти от комнаты на приличное расстояние. Уана смеялась и восторженно щёлкала раздвоенным  языком, восхищаясь необычно мягкой травой и дивными видами уходящего за красные воды океана оранжевого светила.  Парочка  злобных, грязно-бурого цвета  чураков  появилась совсем  неожиданно и без лишних  раздумий бросилась прямо к ним. Глун схватил Уану за руку, и они гигантскими прыжками побежали к комнате… Теперь эти воспоминания лишь щекотали его самолюбие, а тогда они едва успели добежать до комнаты и прыгнуть в неё, как следом за ними влетела ядовитая  чурака  и кинулась на Глуна. Он увернулся от острых клыков и сумел отвесить чураке сильный пинок, от которого она, визжа, вылетела в овальный проём  двери…

    Да… Красавчик Глун тогда ничего не боялся. Но на этой планете больше всего на свете он ненавидел…кошек. Эти мерзкие волосатые животные чувствовали его за версту и начинали шипеть и рычать при его появлении. Поэтому он старался по возможности избегать встречи с этими тварями. Но сегодня этот мерзкий кот спутал все его планы. Он промахнулся, и Фокин остался жив. А гнусное создание  изрядно ободрало  ему нижние конечности и, мало того, гналось  за ним почти до самого его дома.

    Скиталец  плюхнулся  в продавленное кресло и взглянул на кровоточащие ноги. Голубая жидкость сочилась из ранок, и ранки эти горели огнём. Он обработал их йодом и обильно полил порезы силиконовым спреем – это гарантировало быстрое и безопасное их заживление.
    Только сейчас Глун обратил внимание на то, что на животе нет преобразователя времени. Очевидно, в драке с котом  прибор  соскочил с живота или лопнула присоска, которая его удерживала. Хорошо, что у него всегда имелся запасной.  Но что если преобразователь попадёт в руки человека, сумеющего понять, что это такое? Вдруг его найдёт Фокин? Этот чёртов журналист ему уже порядочно надоел, и его необходимо ликвидировать, как можно быстрее.
    Ничего, ничего, завтра он отвезёт упаковку мышьяка в лабораторию к трём недотёпам, а ещё через несколько дней последний – третий – цилиндр будет на сто процентов полон осмием.
    Глун достал из старого тарахтевшего холодильника бутылку водки и нетерпеливо сорвал с неё пробку…



    - … Какая же ты всё-таки скотина, Совлатский! Ты настоящая скотина! И папа твой – Ося Маркович – тоже был скотиной, и вообще все вы евреи - неблагодарные люди, и…
  - Пожалуйста, Марина, не трогай папу!
    Борис Совлатский вытянул из-под одеяла седую всклокоченную шевелюру и близоруко прищурился на жену:
    - Ну что ещё случилось, Мариночка?
    - И он ещё спрашивает, что случилось! Нет, вы посмотрите, он ещё спрашивает, что случилось! – Марина Совлатская швырнула в раковину недомытую тарелку. – Я скоро оклею сортир твоими рационализаторскими свидетельствами, а заодно и стены нашей халупы! Будут вместо обоев. Вот ты скажи мне, Совлатский, зачем ты ушёл из школы? Твоей тщедушной зарплаты хватало хотя бы на «коммуналку». А теперь, непонятый всеми физик-рационализатор, жрать ты будешь макароны и только макароны!!!
    Марина обессиленно опустилась на стул и швырнула в дальний угол комнаты кухонный фартук.

    - Не нужно расстраиваться, Мариночка, макароны – так макароны, - шмыгнул носом Борис и побежал в туалет, смешно подёргивая худыми ляжками. – И вообще, Марина, мне кажется, что я на пороге великого открытия! – крикнул он уже из ванной. – Представь только на минутку, как это здорово, быть женой Нобелевского лауреата! А ты меня пилишь из-за этой чёртовой школы с олухами учениками,…у котовых  ф  голофе  тофко сисястые  офноклассницы и нишего бофше. Нужно потерпеть, Марина, чуть-чуть потерпеть, - выплюнув, наконец, изо рта зубную пасту, проговорил он. – Пойми, дурочка, мой генератор бесконечной бесплатной энергии произведёт фурор в научном мире, это будет сенсация! Никакого тебе угля, никакой нефти, ничего этого уже не понадобится! А самое главное – никакой ядерной энергии! Никакой, понимаешь? И это значит, мы минуем опасности радиационного заражения в случае непредвиденной поломки.

    Совлатский, шурша семейными трусами, прошёл в свой уголок, где у него на старом дубовом столе громоздились какие-то электромоторы, магниты и прочая электро-механическая дребедень.
  - Ты меня покорми чем-нибудь, Мариночка, да я, пожалуй, поработаю немного. Вот увидишь, совсем скоро мы ни в чём с тобой не будем нуждаться!
    Рационализатор  натянул на нос смешные круглые очки и попытался улыбнуться жене.
    - Нет, вы видали, это же кусок идиота! – всплеснула руками Мариночка и принялась жарить мужу яичницу.

    Борис Совлатский с малых лет любопытно тяготел к электромеханике. Когда остальные мальчишки гоняли на велосипедах и усиленно кадрились с девчонками, Боря сидел дома и мастерил какую-нибудь «хрень», снабдив  ту  электромоторчиками, пытаясь за счёт уменьшения электроимпульса  увеличить  механическую тягу. Конечно, у него ни «шиша» не получалось, но он был терпелив и верил, что однажды найдёт решение проблемы и подарит человечеству бесплатный «вечный» генератор.

    С тех пор прошло немало лет. Совлатский закончил физико-математический факультет института и был распределён в…среднюю общеобразовательную школу, в посёлок под Смоленском учителем физики. С Мариночкой Марачевой он познакомился в той же школе. Она преподавала музыку в начальных классах и первое время прямо-таки восторгалась прожектами мужа, считая того несомненно талантливым физиком и изобретателем.

    Изобретал же Боря Совлатский всё больше какую-то «хрень», как то: автоматическую мухобойку или же умный туалетный бачок, пускающий воду, как  только задница клиента оторвётся от унитаза. Была и ещё масса каких-то нелепых, никому не нужных  изобретений, о которых и говорить-то не стоит. Однако патентов набралась целая большая папка, но толку от них, скажем прямо, не было никакого. Совлатский с каждым днём всё более понимал бесперспективность поиска «вечного» генератора, работающего от воздуха, но вида не подавал, надеясь на сам не зная что. Попросту же, он «парил» мозги своей Мариночке и самому себе, каждый день занимая место за своим творческим столом и  делая вид, что всё идёт по плану. На днях Боря  написал заявление «по собственному желанию»  и из школы уволился, сетуя на доставших  его  обалдуев-учеников и каждодневные придирки дурака-директора.

    Несмотря ни на что, отсутствием аппетита Борис не страдал и, быстренько проглотив  жёнину яичницу, вожделенно потёр руки и взялся за паяльник.
    - Послушай, Совлатский, брось свой дурацкий паяльник и давай-ка сходи за хлебом!
    Марина  поставила в шкафчик стопку вымытых тарелок, отсчитала мужу пятьдесят рублей и уселась за старое рассохшееся пианино, разучивать  песенку для школьных шалопаев.
    Борис Осипович выскочил из подъезда  трёхэтажной панельной «хрущёвки», одёргивая на ходу куртку. Первые октябрьские дни выдались солнечными и совсем не холодными, а потому и настроение у Совлатского сегодня было приподнятым. Он смешно щурился от яркого, зацепившегося за купол старой церкви, солнца, и старался глубже дышать свежим осенним воздухом.
    Хлеба в ближайшем магазине не оказалось, и Борис даже почему-то с удовольствием решил пройтись к другому, новому, выстроенному недавно на въезде в посёлок.

    Рационализатор  потолкался по магазину, сунул нос в колбасный отдел и с трудом  оторвал голодный  взгляд  от   брауншвейгской  колбасы.  Затем  улыбнулся большой усатой тётке, продававшей селёдку из бочки, и, купив, наконец, хлеб, отправился восвояси.
    Однажды, будучи ещё студентом, Боря предавался мечтам и очень надеялся как-нибудь  при  случае  найти на дороге или в ближайших кустах большущий пакет с  пачками  свеженапечатанных  денежных  купюр.  Мечта так и осталась мечтой, но  Совлатский  скорее по привычке внимательно смотрел себе под ноги и даже однажды нашёл таки скомканную  пятидесятирублёвку.  Сегодня  пятидесятирублёвок на дороге не было, зато прямо у проржавевшей «плевательницы», торчащей неподалёку от маленького сквера с бронзовым монументом, Боря приметил серую коробочку размером с портсигар, и тотчас её поднял.
    Коробочка оказалась неожиданно тяжёлой, а по бокам у неё имелись отверстия, куда была вставлена чёрная широкая лента с колючими присосками. Совлатский близоруко прищурился и нацепил на нос очки. Увиденное произвело на него впечатление, так как на одной из плоскостей предмета он увидел незнакомые ему, но явно инопланетные символы.
    Остаток дня Боря Совлатский посвятил изучению найденной штуковины. Кроме символов на плоскости находилось несколько едва заметных клавиш, но сколько  физик ни пытался, нажать их не получалось.

    Мариночка окончательно обиделась на  не обращающего на неё внимания мужа и, злобно прищурясь,  пошла спать.
    Упёртый Совлатский просидел с найденным прибором всю ночь, но всё было безрезультатно: клавиши не хотели нажиматься, и вообще ничего не происходило. Промучавшись с прибором ещё какое-то время, Борис бросил его на стол и, плюнув ему вслед, улёгся на диван…


    Если бы не назойливая наглая муха, бороздящая  угреватое лицо спящего на диване полковника Ершова, очень возможно, что тот проспал бы ещё пару часов в своём кабинете.
    - Твою мать! – щёлкнул он ладонью по носу и нехотя принял сидячее положение: на дворе начало октября, а тут – муха!
    Полковник  потёр ладонью красные воспалённые глаза, заметьте, не от усердной службы воспалённые и даже не от недосыпания. Всему виной стала вчерашняя охота на кабанчика с мужиками из Областного Управления Полиции. Никакого кабанчика они, конечно, не нашли. И если правда, то не особо и искали, а целый день то и дело пили и закусывали. Закончилось всё как и всегда: проститутками из области и сауной. Оттого у Ершова – начальника местного отделения полиции – сегодня нещадно болела голова, и от этой нудной, тянущей  за висками боли, полковнику в голову  лезли нехорошие мысли, как то: сказать, наконец, секретарше Надюхе, что она сисястая дура, и он не женится на ней никогда, ни при каких условиях.  Или  же, что было сейчас более доступным  и  необходимым, наблевать  в  висевшую на вешалке фуражку своего зама сволочуги  Мразикова.  Ничего из вышеизложенного  начальник полиции, конечно, не сделал и лишь тяжело вздохнув,  достал из тумбочки бутылку нарзана.

    На рабочем столе зазвонил телефон, и полковник, поморщившись, взял трубку. Раздражённый голос в трубке заставил полковника ещё раз поморщиться.
    -…да понял я…ты не ори, пожалуйста, не пойму, какие проблемы…ну надо, значит надо…хорошо, хорошо, постараюсь сделать всё возможное. Ты извини, дружище, но у меня голова раскалывается. Буду думать…да…хорошо, бывай.
    Ершов бросил трубку на рычаг и опять налил себе нарзана.
    - Надежда, твою мать!!! – заорал он.
    В двери кабинета показалась  здоровенная  грудь, а за ней уже целиком  длинноногая,  с дурашливым выражением лица, белокурая девица.
    - Ну что ещё? – недовольно спросила она Ершова и нервно выдохнула.
    - Ты что позволяешь себе, Надежда?! Как ты с начальством говоришь? Ты у меня смотри!
 Ты…
    - Это ты, Павлуша, не забывайся, - поправила грудь секретарша. – Вчера ещё только прощения просил. Или позабыл, случаем? Так я напомнить могу.
    Она оглянулась назад и, прикрыв дверь, угрожающе направилась к полковнику.  Лицо Ершова  покрылось  красными пятнами.
    - Ладно, ладно, Надюша, ну что ты, что ты… Голова, понимаешь, прямо раскалывается, а тут ещё… Ты вот что, Наденька, как появится участковый Погибелев, так пусть прямо ко мне. Срочно, срочно, слышишь? Иди, Наденька, иди, работай. -  Полковник расстегнул воротничок рубашки и булькнул в стакан нарзана.


    Он  оторвал листок календаря с ежедневника на столе и, скомкав его, бросил в корзину для мусора. Конечно, «старик» вправе говорить с ним таким тоном,  ведь благодаря ему у Ершова имеется домик в три этажа недалеко от Смоленска, дорогая «иномарка», да и неплохой таки счёт в нескольких банках России. Но признаться, эта зависимость последнее время всё более раздражала полковника, и на назойливые звонки «старика» он пытался не отвечать, если это было возможно.
    Пару лет назад  этот деятель  пришёл к нему сам, и они долго говорили в его кабинете. По началу разговора Ершов не совсем понимал, что тот от него хочет и уже начал раздражённо стучать ручкой по столу, но тут «старик» выложил на стол перед Ершовым увесистый мешочек с золотыми екатерининскими червонцами и пообещал ему приносить их ежемесячно, требуя лишь взамен безоговорочного подчинения и помощи во всём. «Не спрашивай меня, Павел Степанович, откуда у меня это золото, я тебе всё равно не скажу ничего. А лучше оказывай содействие и закрывай глаза, когда это будет необходимо…».

 Слова эти, услышанные от «старика» (тот сам просил его так называть) он запомнил, и если в посёлке что-то случалось, и следы так или иначе вели к «старику», делал вид, что это случайность, или же вообще спускал дело на «тормозах».
    Как-то «под водочку» «старик» ему признался, что с рождения имеет такой дар свыше – отыскивать клады. А в Смоленской области таких золотых  схоронов, якобы, немерено! Ершов спорить с ним  не стал, и то зачем? Умеет золотишко находить, флаг ему в руки! Авось всё равно щедро с ним делится. Но приглядеть за «старичком» велел Глебу Погибелеву – поселковому участковому. Только вот ни шиша лейтенантик так и не увидел, сколько за «стариком» ни следил…
    - Звали, Павел Степанович? – просунул прыщавую физиономию в дверь старший лейтенант.
    - Заходи, заходи, Глеб, давно тебя жду. Тут вот какое дело. Мне звонил «старик» и настоятельно просил о содействии, так сказать. Что там с журналистом московским, не засиделся ли он у нас в гостях? Не рано ли ты его отпустил?

    - Так вы же сами сказали, товарищ полковник, что нет на него ничего, и в Москву вы звонили, а я…
    - Ладно, ладно, памятный ты наш. Ну звонил, ну говорил… Когда это было! -  Ершов  крутанул шеей. – В общем так, делай что хочешь, но журналюгу  я видеть в посёлке больше не хочу, понял?
    - Так на каком основании, что я ему предъявлю-то? – Погибелев  удивлённо вытаращился на начальника.
    - А не моё это дело, Глебушка, не моё! – рассердился полковник  и зыркнул глазами на лейтенанта. – И лучше будет, если этого журналиста вообще нигде не будет, ясно?
    Погибелев  втянул носом воздух.
    - То есть…я правильно понял? – переспросил он.
    - Всё, лейтенант, свободен, - процедил сквозь зубы Ершов. – Как понял, так и понял…



    … Какую реакцию можно ожидать от молодого человека, к тому же журналиста, когда ночью по нему начинают стрелять  из непонятной  штуковины, при этом  напрочь сжигают угол дивана и хорошо ещё, что только дивана? В общем, испугался Фокин. Да так испугался, что уже второй день «питался» только водкой,  изнуряя  свой организм жгучей жидкостью и забываясь короткими тупыми снами без сновидений, и боялся только одного – протрезветь.

    Через два дня осунувшегося и небритого Фокина понесло в  ближайший гастроном за очередной бутылкой  сорокоградусного «яда».
    Он дурашливо оскалился миловидной  грудастой блондинке за прилавком и, ухватив трясущейся рукой бутылку, отвесил той низкий поклон. Поклонился Серёга шикарно, но выпрямиться не сумел, а поскользнулся на корке от банана и со всего маху влетел в живот длинному очкарику, сжимающему пальчиками пластиковый пакет. Очкарика отбросило в сторону, словно из катапульты и, падая, он с размаху шмякнул свой пакетик о плиточный  пол магазина.
    - Ох и ё… - пробормотал очкарик, с ужасом разглядывая сплющенный пакет, из-под которого начинала вытекать пахнущая спиртом лужица.


    - …проходи,  проходи, Боря, не стесняйся! Вот тут я и обитаю…осторожно, тут порожек высокий. – Фокин вежливо подтолкнул в спину стесняющегося  Совлатского и закрыл дверь на крючок.
    - Вы меня  извините, Сергей, это, наверное, я  сам виноват, на ногах не удержался. Задумался, наверное, - извинялся  Совлатский, разглядывая фокинское жилище. – Ой, а у вас зеркало разбилось, - заметил он и присел на краешек дивана.

    - Зеркало, говоришь? – подставляя табуретку к дивану и раскладывая на ней закуску, переспросил Фокин. – Не обращай внимания, это я сам его грохнул. Разозлился, понимаешь, что не работает, вот и грохнул.
    - Что не работает?! – открыл рот Совлатский.
    - Да зеркало, зеркало не работает! – Серёга подмигнул ему и вдруг расхохотался. – Смотришь в него, смотришь, а видишь не то, что хотелось бы, морду вот такую небритую видишь. А ты что подумал? – Серёга звякнул стаканчиками и налил в них водку. -…Так говоришь, что ты физик, так что ли? – заплетающимся языком вопрошал вскоре Фокин, разливая по стаканчикам остатки напитка.
    - Ну да, физик…конечно, физик! – почему-то удивлённо ответил Совлатский и поправил круглые очёчки на остром, слегка конопатом, носу. – В школе я преподда…преподаю, то есть преподавал недавно, а потом… И вообще я  рацио…рацина…у меня патентов, знаешь сколько? – наконец нашёлся он. – А вчера я случайно…сейчас, сейчас…ты увидишь,  это тебе не шутки… - Совлатский полез в карман куртки.
    - Погоди, Боря, погоди, - качаясь, произнёс Фокин. – Так и быть, я тебе всё расскажу. Мне одному всё равно не справиться. Был у меня напарник, да видать, недавно погиб, судя по всему…
Ну, слушай, Боря…
    Минут через пятнадцать протрезвевший  Борис  Совлатский  икнул и облизал пересохшие губы.
    - Неужели правда всё, что ты мне сейчас рассказал?! Это ведь надо!..

    Фокин смотрел на очкастого, уже, в общем-то, немолодого физика с седыми всклокоченными вихрами и вспомнил вдруг, на кого она так похож, просто вылитый «трудовик» из их школы. Ого, как давно это было! И жив ли сейчас этот «трудовик», любивший перед занятиями «заложить  за воротник»…Однажды Фокин с пацанами-одноклассниками, такими же разгильдяями, как и он сам, нашли в кабинете «трудовика» в его столе стеклянный гранёный стакан, и с тех пор ни одно занятие в мастерской не начиналось, прежде чем откуда-то с «галёрки» по проходу  между столами по полу не запускали этот гранёный предмет. Глухо тренькающий, катящийся по полу стакан, производил на «трудовика» неизгладимое впечатление, и в секунды его и так красная физиономия становилась просто багровой, и на мальчишек обрушивался шквал нецензурной лексики с такими ядрёными оборотами, о существовании которых они и не догадывались…

    - …Серёга, но ведь это так здорово! – суетился, меж тем, Совлатский. – Ты даже сам не понимаешь, во что мы с тобой ввязались! – Борис вскочил с дивана и стал мотаться по комнате. – Веришь, я всю жизнь мечтал о контакте! Только это способно будет толкнуть нашу науку вперёд, перед нами откроется масса возможностей, да и…
    - Ты, Боря, наверное, забыл о той штуке, которая вырвала угол из моего дивана, - перебил его Фокин. – А я не забыл, и рожу эту змеиную тоже прекрасно помню!
    Совлатский  вдруг хлопнул себя по карману.
    - Теперь мне понятно, откуда появилась в посёлке вот эта коробка! – Он подмигнул Серёге и вытащил из кармана куртки нечто тёмно-серого цвета,  похожее на  портсигар. – Вот, смотри, вчера у  сквера я нашёл  эту штуковину, и по  моему, Сергей, это фигню потерял именно твой рептилоид.
    Фокин взял из рук физика плоский прямоугольник, напоминающий  жёсткий  диск для компьютера.
    - Видишь, там символы и словно четыре клавиши на крышке, - Борис  ткнул пальцем. – Но сколько я ни пытался, ни фига не нажимаются. Может, у тебя получится?
    Серёга покрутил в руках серый прямоугольник, и неожиданно в нём что-то щелкнуло, и с боку, словно в школьном пенале, выдвинулась плоская панель с овальными кнопками.
    - Ага, понятно! Нужно было нажать на боковину, и всё,  делов-то!  Видишь, Совлатский, вот сюда. – Фокин удовлетворённо шмыгнул носом и нажал на плоскую клавишу.
    Ничего, собственно, вроде бы не произошло, не считая того, что ночь за окном сменила «масть» и стала ясным днём. Пропал табурет с закуской, да и Совлатского нигде не было видно.
    - Вот значит какая «хрень»… - произнёс Серёга. – А приборчик-то просто переместил меня во времени – это же утро сегодняшнего дня! Ну точно, вон на «ходиках» половина десятого утра, а я, значит, сейчас в магазине водку покупаю. Интересненько,  интересненько…
    Фокин направился было к дверям, но неожиданно уткнулся носом в невидимую стену и понял, что дальше он пройти не может…
    Когда пропавший Серёга Фокин вновь материализовался перед охреневшим Совлатским, тот вздрогнул и с открытым ртом плюхнулся на диван.

    - Работает штуковина, слышишь, Борис!!! И ещё как работает! – закричал Фокин. – Это не что иное, как преобразователь времени! Я кнопочку нажал и в утро сегодняшнего дня переместился. Правда, контур там замкнутый, потому  как из дома я выйти так и не смог. Но мне кажется, Боря, что контур этот можно с помощью прибора расширить. А вот эти овальные кнопочки – к бабке не ходи -  меняют временной контур. Но думаю,  что есть какие-то ограничения, так как питания у него может не хватить.
    Совлатский выхватил прибор у  журналиста  из рук и нажал на клавишу. Серёга не успел глазом моргнуть, как Борис с дивана попросту исчез, но довольно скоро появился опять и вытер вспотевший лоб ладонью.
    - Точно, всё, как ты и сказал, - произнёс  устало он. – Всё так и есть, и из дома я тоже выйти не смог, а экспериментировать побоялся.
    - Вот так вот! – восторженно закричал Фокин. – Ну, теперь держись, рептилия!  Вскоре  мы сможем  поговорить на равных !..


    … Невидимый контур покрылся бегущей рябью и, издав хлюпающий звук, пропустил внутрь лаборатории тщедушную фигурку человечка в бежевой потёртой ветровке. Человечек тут же  суетливо нажал на кнопку серой плоской коробочки, которую держал в руках, восстановив тем самым изначально непроходимый барьер.
    - А вот и я, ребятушки, вот и я! Заждались, небось? – Глун засмеялся странным кашляющим смехом и бросил на пол лаборатории увесистую дорожную сумку. – Вот тут всё, что нужно, - проворчал он, - упаковка мышьяка, ну и жрачка для вас, бедолаг. Проголодались, поди? А кто виноват, сами и виноваты. Давно бы уже сидели по домам  да писали мемуары о том, что с вами приключилось! – Глун снова  ехидно засмеялся и привычно щёлкнул языком. – Медленно работаете, друзья мои, медленно, вот что я вам скажу!
    - Послушайте, вы, - вскочил из-за лабораторного стола Лёва Зельцман, - мы как проклятые выпариваем  этот  чёртов осмий! День и ночь только этим и занимаемся, а  вы ещё имеете совесть  нас в чём-то упрекать!
    Из комнатки с правой стороны лаборатории появились Ванька Полухин  и Николай  Стукалов, причём у Стукалова в руке была зажата здоровенная металлическая труба.

    - Мы требуем немедленного нашего освобождения, слышите, немедленного!!! И идите вы к чертям вместе со своим осмием!
    Лёва Зельцман вытер ладонью вспотевший лоб и вопрошающе покосился на Стукалова.
    - В самом деле, папаша…  Наше пленение, совершенно причём незаконное, нам до смерти надоело. А потому давайте-ка по-хорошему! Вы сейчас заберёте свой осмий, затем освободите нас. И линяйте куда хотите, по-добру, по-здорову. А мы в свою очередь обещаем никому ничего не сообщать, и более того, гарантируем вашу безопасность.

    Стукалов протараторил это заранее приготовленное требование и для пущей убедительности похлопал трубой по ладони.
    Глун удивлённо отшатнулся и испуганно попятился назад. Никогда ещё эта троица не смела так нагло себя вести, а потому ситуацию надо переламывать.
    Рептилоид не стал дожидаться, когда  стукаловская  труба обрушится ему на голову и, сделав ещё шаг назад, ловким движением нажал пальцами на панель у левого бока. Пахнуло озоном, и тщедушный человечек превратился в  злобного рептилоида  с  горящими красным светом глазами. Ящер нелепо смотрелся в брючках и ветровке, но и этого оказалось достаточным для того, чтобы троица опешила, а Стукалов от неожиданности даже уронил свою трубу. Рептилоид же продолжал глумиться и, заметив такую реакцию, не спеша уже выудил из кармана плазменный пистолет. Яркая голубая вспышка озарила лабораторию, и ржавый кусок стукаловской трубы просто испарился.

    - Вот оно как,- прошептал Лёва, - то-то я думаю, на кой хрен ему этот осмий!...
    - Хватит болтать, Зельцман! – проскрежетал Глун. – Лучше вразуми своих дружков не тратить попусту драгоценное для вас время и заняться работой. По моим подсчётам работы вам – от силы месяц, а там и свобода. Ваше содержание мне тоже обходится в копеечку, обоюдный, так сказать, у нас интерес. Объясни, Лёва, своим подельникам, - Глун усмехнулся, - в нецелесообразности затеянного…  Теперь свяжетесь со мной не раньше, чем будет выпарено недостающее количество осмия, не раньше. А там подумаем, что с вами делать!
    Рептилия засмеялась и, пнув  чешуйчатой лапой дорожную сумку, растворилась в пробежавшей по стенам ряби.
    Стукалов обессилено  плюхнулся на стульчик и рванул на груди видавший виды лабораторный халат.
    - Ну и «тётя» у  тебя,  Ванька, –  выдохнул он, –  а вернее,  «дядя»! Да какой там на фиг «дядя», просто нечисть инопланетная, да и только!
    - Да, дела… - протянул Лёва Зельцман. – Теперь понятно, откуда такие технологии, нашим ещё лет триста понадобится, чтобы такое вытворять.
    - Слушайте, мужики, значит у него здесь где-то его «тарелка» неподалёку находится! – догадался вдруг Стукалов. – Видно, это «чудило» улететь-то не может! Может,  и осмий этот для этого нужен.
  - Для этого или нет, нам теперь не догадаться, - выдохнул Лёва, – а потому остаётся в нашей  ситуации лишь одно, -  Зельцман  грусто вздохнул, - это осмий…



  … Осенний холодный дождь, моросивший с утра, к вечеру наконец перестал донимать своей серой безысходностью и, подобрав полы своего мокрого плаща, удалился куда-то за горизонт.
    Фокин курил, сидя на сырых деревянных ступенях крыльца, с наслаждением втягивая носом вместе с дымом вечерний свежий воздух. «Итак, что мы имеем…» - размышлял он.  Кто скрывается под личиной инопланетного ящера, неизвестно, где эта тварь удерживает Лёву, неизвестно тоже. И ещё, известно точно, что рептилия предпримет новую попытку устранить его, Фокина, это факт… Во всей этой ситуации сейчас радует только одно: у него теперь есть маленькая серенькая штуковина, и завтра утром они с Борей Совлатским попробуют проникнуть на летающую тарелку этой твари и сыграть ва-банк.
    Капля воды стукнула Фокина по носу, а следующая погасила его сигарету. В кустах у калитки раздался шорох, и Серёга выхватил из кармана преобразователь.
    - Серёжа, это я, Совлатский! – послышалось у забора. – Не волнуйтесь! Я так спешил, что угодил в большущую лужу, и вот теперь мои ноги совершенно мокрые.
    В лунном, мёртвом свете материализовалась длинная нелепая фигура Совлатского с пластиковым пакетом в руках.
    - Вот, Серёжа, я всё принёс, как и обещал, - поведал Совлатский. – Всё совершенно свежее, так сказать, и готово к использованию. И ещё, я кажется разобрался с этим преобразователем. Видите ли, мне в голову пришла мысль, что те клавиши в панели являются чем-то наподобие таймера. Таймер имеет, конечно же, ограничения временного радиуса, но всё же… И конечно же, там должна быть память последнего перемещения, которая со временем самоликвидируется.  Вот, например, если мы сейчас нажмём кнопку, но при этом не укажем дату последнего перемещения…- Борис удовлетворённо втянул носом воздух, -  то окажемся в избе в тот момент, когда испытывали прибор, и…
    Где-то на той стороне за калиткой послышался звук мотора, и ломаный луч фар полоснул по окнам.
    - Давай за мной в избу, Совлатский! – крикнул Фокин. – Быстрее, быстрее!
    Они рванули внутрь, и Борис, повизгивая от страха, захлопнул за собой дверь, щёлкнув толстенным засовом.
    Фокин волновался не зря, но никак не думал, что к нему снова нагрянет полиция. Милицейский «газик» остановился рядом с калиткой, и урчание его мотора тут же смолкло.
    Глеб Погибелев – участковый лейтенант – хорошо понял своего начальника и решил действовать в одиночку, по-тихому. «Сейчас надену наручники на этого гадёныша, - думал Погибелев, - а потом вывезу его в лесок и…концы в воду».
    В избе было тихо, так тихо, что Погибелев  явно  слышал голубиную возню на чердаке. Он негромко постучал дулом пистолета по дверному косяку.

    - Открой, Фокин, слышишь, открой, дело у меня к тебе есть… Открой же! Мне тебе кое-что передать велено.
    Участковый дёрнул дверь за ручку, и она жалобно зазвенела металлическим  затвором.
    Свет в избе зажёгся неожиданно ярко, и Погибелев  прищурил глаза. Фокин открыл дверь, и лейтенант, выдохнув, благодарно ему улыбнулся и шагнул внутрь.
    К удивлению участкового на диване в комнатке сидел ещё один тип – известный всему посёлку физик-рационализатор, он же «псих ненормальный» Борис Совлатский. Серёга Фокин быстренько уселся рядом с физиком и зачем-то взял его за руку.
    «Ёшкин кот, может они ещё и «голубые»? – подумал участковый. – Придётся, видно, и психа этого «мочить», а что делать…»
    - В общем, ситуация такая, - шагнул под лампочку Погибелев. – Мне велено привезти вас в отделение. Павел Степанович Ершов хочет с вами поговорить. Ну а чтобы вы не оказали сопротивления, значит, вот вам наручники  и давайте пристегнитесь друг к другу.
    Погибелев  бросил наручники Фокину, а тот их ловко поймал, но пристёгиваться явно не собирался, а просто отложил их в сторону.

    - Что-то я не пойму, - вспотел участковый, - разве я не ясно объяснил ситуацию? Не конфликтуйте, мужики, надевайте наручники, да и поедем с миром.
    - Мы никуда не поедем, лейтенант, - улыбнулся Фокин. – А наше ответное предложение таково: ты, лейтенант, сейчас заберёшь свои наручники и уберёшься восвояси. Я понятно излагаю?
    - Так, понятно. Не хотите по-хорошему, мужики, тогда не обессудьте. – Погибелев  злобно сплюнул и достал пистолет.
    Пока он передёргивал затвор, Фокин и «этот придурок» физик нагло улыбались, ничуть не страшась его пистолета, а потом…потом они с дивана просто разом исчезли.
    - Что это…как это… - засуетился Погибелев. – Куда они подевались? А как это возможно?!
    Парочка внезапно опять появилась на потрёпанном диване.
    Участковый открыл рот. А когда снова его закрыл, Фокин с приятелем  снова словно испарились.
    - А-а-а-а!!! – закричал лейтенант и принялся стрелять в сторону дивана.
    Три выпущенные из пистолета пули мягко вошли в потёртую спинку, а вот четвёртая угодила в шляпку большущего гвоздя, вбитого каким-то идиотом прямо над спинкой дивана, и тут же отрикошетила Погибелеву прямо в лоб.

    При следующем своём появлении приятели увидели тело лежавшего на полу участкового с кровавой дыркой во лбу, не подающего, естественно, никаких признаков жизни.
  - Это кто же его так? – озабоченно поинтересовался Совлатский. – Кто стрелял-то?
    - Да никто кроме него и не стрелял, Боря. Вот, видишь три пули в диване? А четвёртая в этот гвоздь угодила, ну и срикошетила менту прямо в лоб.
    - Что же теперь нам делать?!  - суетился  Совлатский,  заламывая  в отчаянии руки. – Нас ведь теперь привлекут за организованное убийство, Серёжа, а?! Что же делать?!
    - Не суетись, Боря, ты же знаешь, что мы с тобой ни в чём не виноваты. Думается мне, что всё же нам теперь лучше сидеть тихо и на глаза им не попадаться, а с помощью преобразователя это вполне реально.

    Погрузить участкового в его же машину оказалось  нелёгкой задачей: он был неожиданно тяжелее, чем казался, а  физик  от переживаний совсем лишился сил. В общем, опять всё легло на плечи Серёги Фокина.
    Только далеко за посёлком у большого чёрного леса Серёга остановил машину, и они оттащили труп участкового к болоту. Чавкающая трясина с удовольствием затянула Погибелева в своё чрево и утробно отрыгнула пузырём болотного газа на прощание.
    Машину  участкового приятели бросили там же у леса и налегке пешком добрались к дому Фокина.
  - А ведь мы могли бы его спасти, правда, Серёга? –  говорил, устраиваясь на раскладушке, Совлатский. – Нужно было лишь переместиться во времени до того как он начал стрелять и предупредить его.

    - А зачем? – спросил Фокин и, щёлкнув преобразователем, накрылся одеялом с головой…
…Утром следующего дня Глун с нетерпением ждал звонка от Ершова. Начальник полиции должен был сообщить ему радостную весть о ликвидации Фокина. Ершов не звонил. Не звонил ни в девять, ни в двенадцать, ни в час. Глун, одурманенный  водкой, всё же понял, наконец, что, очевидно, что-то  не получилось, не «срослось» и позвонил Ершову сам.
    Начальник нервно ответил ему, что Погибелева нигде нет, ни дома, ни на работе:
    - Растворился наш Погибелев, - тревожно выпалил он, - пропал, словно и не бывало.
    - А где Фокин? – пьяно выкрикнул рептилоид. – Где эта сволочь?!
  Ершов проорал в трубку, что Фокин тоже пропал, по крайней мере, дома его нет: дверь нараспашку и никого.
    - Никому ничего нельзя доверить! – сквозь зубы прошипел Глун и плюхнулся в кресло. «Как стемнеет, нужно будет проведать домик Фокина, - размышлял он. – А вдруг он нашёл преобразователь?! – Лицо Глуна исказила судорога, и от этой мысли он вскочил с кресла. – Нет, только не это!!!»
    От увесистого пинка отворилась дверца холодильника, и Глун схватил оставшуюся бутылку водки.
    С фотографии над сервантом на  Глуна смотрел  он сам, а вернее, его нынешний облик, вместе с ватагой пионеров: он в центре, пионеры вокруг. «Слёт пионерский какой-то, что ли» - вдруг вспомнил  Глун и открыл коробку с фронтовыми орденами. Вот они, его фронтовые побрякушки… Хотя, какие они, к лешему, его? Не его они, а того чудика, в фантомной оболочке которого он сейчас и живёт. Много лет уже живёт, надоело всё к псу! А ничего не поделаешь, нужно подождать. Он вдруг поймал себя на мысли, что эта планета стала ему родной, а настоящая его родина всё более отдаляется от него.

    Как жаль, что временной преобразователь имеет ограниченный контур и чтобы попасть во вчерашний день в домике Фокина, ему – Глуну -  нужно находиться в этом доме, а это очень опасно. Да ещё и эта гнусная животина – кот… Как бы то ни было, но вечером он опять постарается подобраться поближе к дому этого журналюги, а там как получится.
   Рептилоид  икнул и вытер тряпочкой бронзовый бюстик Ленина на столе: запылился Ильич, вот был деятель, целые народы подмял под себя! «Уважаю!…» - буркнул Глун и налил себе в стакан водки…



    …Ершов не обманывал  Глуна, сказав ему о том, что Фокина в избе нет.
    Фокина и Совлатского в избе действительно не было. Вернее, в комнате-то они были, но умный преобразователь отправил их (не без помощи Серёги, конечно) в день позавчерашний, в тот момент, когда Серёга покупал в магазине водку, и его в избе не было. После перемещения контур замкнулся, и «ходики» на стене замерли на десяти часах утра. Время в контуре остановилось, и теперь никто и ничто не могло попасть в этот временной отрезок.
    Спать при свете дня было не очень комфортно, но при закрытых занавесках, в общем-то, терпимо.
    Фокин, чтобы не запутаться во времени, установил будильник на своём «мобильнике», который продолжал работать в нормальном режиме, на одиннадцать часов утра и через несколько часов спокойного сна (если не считать помехой этому жуткий храп Совлатского) подскочил от противной трели телефона и нажал на кнопку возврата преобразователя.
    На полу у дивана вновь появилось пятно крови, напоминая о нелепой смерти участкового, а во дворе у крыльца послышались голоса. Из отрывков и не очень связной речи можно было всё же понять, что беседуют двое оперативников, видимо оставленных у избы поджидать появление Фокина.

    - Слышь, Толян, только что мне звонил Ершов, - послышался хрипловатый голос, - сказал, чтобы наблюдение снимали. И то, целый день, что ли, тут сидеть. Сходи в избу, посмотри напоследок, да поедем.
    - А чего туда ходить, что я там нового увижу? Если тебе очень хочется, так и сходи сам. – Отвечавший «хрипатому» смачно плюнул и шмыгнул носом.
    - Ладно, ладно, и то верно…поехали уже, - согласился «хрипатый», и всё смолкло.
    Фокин, застывший за дверью с пистолетом в руках, и сонный Совлатский, вжавшийся в угол избы, наконец-то спокойно выдохнули.
    - Серёжа, а ты что пистолет-то достал? – поинтересовался Совлатский и ухмыльнулся. – Про преобразователь забыл, да?
    Фокин вытер пот на лбу и тоже удивлённо посмотрел на руку, сжимавшую пистолет.
    - Да как-то не сообразил, - дурашливо оскалился он. – Совсем замотал меня этот чешуйчатый…

    Непонятно откуда взявшийся кот Афанасий материализовался в проёме открытой форточки и, жалобно мяукнув, спрыгнул в комнату.
    - О, смотри-ка, Совлатский, а вот и мой спаситель! – радостно воскликнул Фокин. – Если бы не котяра, даже и не знаю, чем закончилось моё общение с этой инопланетной тварью. Знакомься, Боря, кот Афанасий собственной персоной!
    Помятый и исхудавший Афанасий с жадностью сожрал предложенный ему кусок колбасы, после чего удобно устроился на подоконнике и, свернувшись калачиком, уснул.
    - И где его носило всё это время? Хотя по внешнему виду можно догадаться, что время он провёл плодотворно, а потому через пару месяцев у местных кошек наверняка появится приплод… - Фокин усмехнулся и, не услышал комментариев Совлатского, повернулся к нему.
    Боря Совлатский сидел на диване в весьма расслабленной позе и, судя по его бледному лицу, чувствовал себя неважно.
    - В чём дело, Борис?! – засуетился Фокин. – Что с тобой? Только этого не хватало!
    - Инсулин, Серёжа… - прошептал Совлатский, - мне срочно нужен укол инсулина, а то…
    - Вот же блин! – раздражённо воскликнул  журналист. – Где же я его тебе достану, а?!
    Серёга на секунду замер, словно нажали на паузу, а потом хлопнул себя ладонью по лбу:
    -Как же я забыл про Олеську, у неё же бабка больная диабетом!
    Фокин накинул ветровку и выскочил из избы…
    После укола, который Совлатскому любезно сделала Олеська, тому  стало лучше, но о поездке в лесок  к «тарелке» не могло быть и речи. И Борис, обречённо ковыряя пальцем пулевое отверстие в спинке дивана, тихо грустил.
    - Пусть немного отдохнёт, а ещё лучше поспит, - прошептала таинственно Олеська и поманила Серёгу на крыльцо.
    - Где ты была все эти дни, Олеська? – спросил Фокин. – Звоню тебе, звоню, а абонент недоступен и всё…
    - А что,-  улыбнулась девушка, - неужели скучал? Да меня и не было  всего лишь пару дней. Ну, рассказывай, что тут без меня произошло. А-то бабуля вся «на нервах», полиция, говорит, у тебя была, что-то искали. Так что случилось-то?

    - Много чего произошло, Олеська, так сразу и не расскажешь, - задумчиво пробормотал Фокин. – Но ясно только одно: Лёва Зельцман жив и содержится где-то поблизости, и может быть даже не один.
    - Слушай, Серёжа, а может это секта какая, а? – Олеська отогнала от лица назойливую муху и уставилась на парня.
    - Какая, на фиг, секта? Нет никакой секты, а есть инопланетянин, живущий у вас в посёлке под личиной обычного человека. Теперь я это точно знаю.
    Фокин закурил и, выпустив струйку дыма, прищурился на алую ниточку заката, так красиво осветившую вечернее небо.
    - Ну не мог он, Олеська, за эти годы нигде не «засветиться». Не мог, понимаешь? Что-то необычное у него должно было проявиться. Подумай, может, что и вспомнишь, а?

    - Ты знаешь, Серёжа, я тебе всё не говорила, думала, что это не так важно, а теперь вдруг начинаю понимать, что обычному человеку ни к чему такое количество мышьяка и… - Олеська вдруг запнулась и посмотрела в сторону кустов у калитки. – Ты знаешь, Сергей, - продолжила она, - у меня есть кое-какие связи на складе медикаментов, а он мне и предложил хорошо заработать, если я буду ему мышьяк привозить. Говорил, что крыс этим травит. Ну вот я и…

    -Да кто – он? Выкрикнул Фокин и поднялся со ступенек.
    - А разве я тебе не говорила? – смущённо улыбнулась Олеська. – Так это же…
    Тонкий голубой луч откуда-то из-за кустов ударил Олеську в грудь, и она покатилась со ступенек, не издав больше ни звука.
    Напрасно Фокин суетился и, изнемогая от усилий, неустанно делал девушке искусственное дыхание: большое  чёрное пятно у неё на груди и страшная сквозная рана являлись окончательным приговором неизбежной смерти.
    - Что же это?! – наконец опомнился Фокин и побежал за Совлатским, понимая, что уже ничем Олеське не сможет помочь…
    Старая Серёгина «шестёрка» скрипела  всеми своими железными  внутренностями и мчалась в ночи по просёлочным ухабам.
    Совлатский, ещё не совсем оправившийся от приступа, не задавал лишних вопросов и лишь бережно держал на коленях дорожную серую сумку.
    Чтобы найти поляну со скрытой на ней «тарелкой», пришлось повозиться, но наконец Фокин нашёл знакомую развилку у двух берёзок и торопливо потащил Совлатского к поляне.
    - Вот тут, Боря, прямо вот тут перед тобой и стоит уже не один десяток лет проклятая «тарелка»!
    Серёга  остановился у невидимого барьера, а потом направил луч фонаря вперёд и бросил туда же сухую палку. Палка звонко отскочила от контура, а Совлатский, уже ничему не удивляясь, только нервно икнул.
    Колдовать с преобразователем долго не пришлось, и  Сергей  уверенно ткнул пальцем в кнопку памяти. Голубоватые всполохи на секунду накрыли поляну, а потом всё стихло, и луч фонаря уткнулся в серебристый борт космического корабля. С шипением пробитой шины открылась одна из плоскостей, и  вскоре Совлатский  и Фокин были внутри «тарелки».
    Серёга вальяжно развалился в кресле пилота, меж тем как Совлатский, то и дело удивлённо цокая языком, шарил по отсекам корабля.
    - Вот это да!!! – Восторженно доносилось до Фокина. – Вот класс!.. Нет, ты посмотри, Сергей, ты только посмотри, какие технологии!
    Фокин лишь устало улыбался, а потом…увидел зеркало…



    … Глун, тяжело дыша, ворвался к себе в комнату и захлопнул дверь.
    Почему он не прихлопнул и этого журналиста вместе с гадкой девчонкой? Что его остановило? Кот?… Всё рушилось прямо на глазах. А осмийные охладители готовы не полностью. Месяц, ещё месяц! Но у него нет этого месяца! Ах, как скверно, как всё скверно! Выход только один: завтра утром навестить в лаборатории эту нелепую троицу и забрать осмийные цилиндры, пусть не полностью готовые, но сколько есть. До самой планеты, конечно же, не дотянет, но там будет возможным послать сигнал, и его услышат, спасут. А с троицей недоумков нужно кончать, кончать, как можно быстрее.

    Рептилоид направился  было к холодильнику, но вспомнил, что водки больше нет, и недовольно цокнув языком, опустился в кресло… Необходимо так же взять на корабле дополнительные плазменные аккумуляторы, вспомнил вдруг Глун, ведь фантомный образ без них невозможен.
    - Какого лешего! – нервно воскликнул он.
    Аккумуляторы теперь уже не понадобятся, всё летит псу под хвост!
    Скрипнула входная дверь, и Глун повернул голову.
    - Добрый вечер, Николай Карлович! – послышался знакомый голос.
    В комнату как-то осторожно, боком вошёл начальник полиции Ершов.
    - Добрый вечер, наш бессменный мэр господин Загнобин! – словно издеваясь и мерзко ухмыляясь, вновь повторил Ершов. – Как поживаете, Николай Карлович? Не болеете ли, а? Разрешите мне присесть, целый день на ногах по вашей милости, знаете ли. А?
    - Может, хватит уже юродствовать, Павлуша? – крикнул Глун. – Что тебе от меня надо? Просрал всё дело ты, Павлик, всё просрал! Никчёмного журналистика убрать не можешь! А теперь сам вот всё и расхлёбывай! Кончились наши с тобой отношения, кончились, понял? И золотишко твоё тоже, как ты понимаешь, кончилось. – Глун вдруг засмеялся страшным каркающим смехом: - Как вы мне все надоели, если бы ты знал, Ершов! Как надоели…

    Всклокоченный Ершов красными воспалёнными глазами смотрел на своего мэра и, казалось, не мог оторвать  взгляда.
    - Ты мне, Николай Карлович, ещё более чем надоел! – тихо, очень тихо произнёс, наконец, Ершов. – Зачем ты, Коля, девушку-то порешил? Вот и Глеб тоже ведь из-за тебя погиб, Коля, всё из-за тебя! Меня теперь, Николай Карлович, наверняка-то с должности снимут. – Ершов кашлянул и полез в карман кителя, откуда выудил чекушку водки, отпил прямо из горлышка и, поморщась, продолжал: - Вот и думаю я компенсацию от тебя, Коля, получить, наперёд, так сказать, в связи с новыми обстоятельствами. И потому я к тебе, Николай Карлович, и явился.

    - Ах ты тварь! – злобно вытаращил глазки Глун. – Мерзкая тварь! Сколько золота ты от меня получил, забыл, наверное? Ни за что получил, так, за мелочи, можно сказать! А теперь за своё неумение, за свой непрофессионализм… ты осмеливаешься мне это говорить?!
    - Не шуми, Коля, - устало произнёс Ершов и достал пистолет.
    Казалось, что Глун только этого и ждал. Ловким  движением кисти он быстро выхватил из кармана «нечто» серого цвета и нажал на кнопку. Тонкий голубой луч, с быстротой молнии  вылетевший из коробочки, напрочь отхватил правую руку полковника чуть выше локтя, и она, противно чмокнув, отвалилась на пол вместе с пистолетом.

    Не обращая внимания на хлещущий фонтан крови и скулящего, с вытаращенными глазами, Ершова, Глун встал с кресла и показал бледному, мычавшему от боли полковнику, свой настоящий облик.
    Зелёно-серый чешуйчатый ящер с маленькой змеиной головой, с красными с жёлтой вертикальной линией зрачка глазами и перепончатыми пальцами произвёл на истекающего кровью начальника полиции неизгладимое впечатление, и впечатление это было последним для Ершова.  Бледный, с перекошенным лицом и брызжащим  фонтаном крови вместо правой руки,
Павел Ершов вскочил с кресла, и ужас, отразившийся в его глазах, пробежал волной по уже умершему телу. Он упал лицом  вниз прямо на журнальный столик и с грохотом обрушился на пол.
    Глун вернул себе прежний облик Николая Загнобина  и заметался по комнате, собирая в дорожную сумку всё самое необходимое. Ситуация складывалась патовая, и словно лавина, от которой уже никуда не деться, могла поглотить Глуна. Рептилоид бросил в сумку последний
оставшийся в доме плазменный аккумулятор, а затем, помедлив ещё пару секунд, положил в него же и бюстик Ленина.

    Зеркало в прихожей выдало дребезжащее потренькивание и осветилось голубым светом.
    - Какого чёрта нужно этим бездельникам? – буркнул  скиталец  и направился к зеркалу.
    Конечно же, он ожидал увидеть в зеркальном трансляторе кого-то из своей троицы, но картинка в зеркале лишила его на мгновение дара речи, и всё его чешуйчатое тело болезненно заныло.
    Слишком узнаваемой была панорама изображения, это была…рубка его корабля. Но быть этого никак не могло, однако, было. И в кресле, его кресле, у пульта сидел этот наглый человечек, сумевший за несколько дней своего пребывания в посёлке изменить всё его дальнейшее существование.
    Похоже, что и Фокин тоже был удивлён не менее, чем Глун. И по тому, как он открыл рот и вытаращил глаза, было понятно, что он совсем не ожидал увидеть то, что увидел.
    - Вот это номер! – наконец произнёс Фокин. – Николай Карлович  Загнобин…вот это да! Кто бы мог подумать… А я-то и не догадывался!
    - Что тебе нужно, Фокин? – прокаркал Глун. – Судя по всему, ты нашёл-таки прибор, если я сейчас вижу тебя в своём корабле. И что же ты хочешь?
    Рептилоид сложил руки на груди и, наверное, пытался выглядеть разгневанным, но в обличие фантома тщедушного Николая Загнобина получалось это даже комично.
    - Вот только не надо суетиться и бить хвостом, или что там у тебя, - усмехнулся Сергей.
    Глун щёлкнул языком и нажал на панель у живота.
    - О, как! – ничуть не испугавшись, произнёс Фокин. – На тритона нашего чем-то похож, скажи, Совлатский, а?

    - Ах, ты там не один! – прошипел Глун, увидев рядом с Фокиным длинного очкарика. – Полудурка-то этого физического  зачем притащил?
    - Кстати для информации, улыбнулся Сергей, - если бы не Совлатский, возможно, что я тебя бы и не нашёл. Преобразователь нашёл Боря, он же научил меня с ним обращаться. А ты говоришь – полудурок…
    - Ладно, хватит пустой полемики, говори уже, Фокин, чего тебе нужно! – раздражённо вскричал Глун. – Повезло вам, недотёпам, что и говорить, повезло! Но это в данной ситуации. А там ещё посмотрим!
    - Так никто и не спорит, что повезло. Но мы – земляне – такие находчивые, не поверишь! – Фокин выдохнул и продолжал: - Догадываюсь я, товарищ инопланетянин, что некто Лёва Зельцман, а возможно и ещё несколько человек находятся у тебя в заточении. А потому предлагаю тебе, тритон ты болотный, обмен. Ты мне – Лёву, живого и здорового и людей, что с ним вместе, а мы с Совлатским – тебе твою суповую летающую миску. Ну как, идёт?
    Глуна передёрнуло от вольного трактования Фокиным названия его космического корабля, но он сдержался от вспышки гнева, понимая, что все козыри сейчас на руках у этого молодого и, очевидно, неглупого парня.

    - Не буду тебя обманывать, журналист, - Глун старался успокоиться и потому говорил, выдерживая паузы, - твой дружок Лёва и его товарищи действительно у меня. Где, как ты понимаешь, не скажу. Итак, как ты хочешь произвести обмен?
    - Да просто всё, - оживился Фокин. – Утречком, как только рассветёт, я буду ждать тебя и твоих пленников вот в этой  твоей «посудине». Но предупреждаю тебя, тритон, мы теперь тоже вооружены, нашли, знаешь ли, у тебя тут кое-что. А потому не нужно лишних телодвижений и изощрённых глупых поступков. Ну как, договорились?
    - Конечно-конечно, как скажешь, гость московский! – Глун развёл руками. – Твой фарт!
    Зеркало погасло, и Гоун, брезгливо обойдя труп Ершова, поднял с пола чекушку водки.
    Теперь можно было не торопиться, впереди ещё вся ночь. То-то обрадуются кретины из лаборатории завтра утром! А ведь их судьба была предрешена, он убил бы их всех, как только они закончили бы производство осмия.
    Глун допил водку и стал слушать  голоса… доносившиеся из погасшего зеркала…


    …Фокин и Совлатский тоже не зря проводили время.
    Они облазали все отсеки корабля и нашли много интересного. Совлатский так и не прекращал  цокать языком и удивлённо-уважительно качать головой:
    - Ведь это ж надо!... Да… это вам не Союз-Аполлон… - слышал Фокин и улыбался.
    В одном из отсеков Борис обнаружил ящики с золотом. Золота было много, так много, что Фокин удивился возможностям «тарелки» взлететь с таким балластом.
    - Вот видишь, Боря, - изрёк он, - теперь ты не просто физик-неудачник, теперь ты – Борис Осипович Совлатский, уважаемый и богатый человек. Бери, сколько можешь унести!
    Когда улеглась эйфория от находки золотых запасов, Фокин и Совлатский занялись содержимым таинственной хозяйственной сумки.
    - А ты, Боря, уверен, что этого хватит? – спросил Фокин, выуживая из сумки брикеты динамита.
    - Будьте уверены, Серёжа, - улыбнулся физик, - мало не покажется, всё в пыль разнесёт!
    Он прикрепил к динамиту устройство с таймером и вопросительно взглянул на Фокина.
    - Как только этот тритон отдаст нам Лёву, ставь таймер минут на сорок. Думаю, за это время он сможет вылететь  за орбиту Земли. Ну а нет, значит, здесь рванёт.
    - Спрячу вот тут, в этой нише, он и не заметит, - хохотнул Совлатский…


    … Эх ты, горе-изобретатель, -  вздохнул  Глун и с последними  словами Совлатского  выключил передатчик односторонней связи с кораблём. – Умный ты мужик, Совлатский, а маленькой хитрости не учёл…
    За многие годы, проведённые в этом маленьком, но уютном доме, Глун, хоть и скучал по родной планете, но и к домику привык. Не раз ему, как главе поселкового Совета предлагали более комфортное и благоустроенное жильё, но, естественно, он отказывался. В этом неброском доме он чувствовал себя  в безопасности, и  этого ему было вполне достаточно.
    К утру он окончательно всё для себя решил и положил в сумку последнюю дорогую для себя вещь – вымпел Трудового Красного Знамени.

     В сером вязком тумане, ощущая мокрую тяжесть набухших ботинок, Глун, с дорожной сумкой за плечами в фантомной  оболочке  Загнобина  Николая Карловича шагал через заросший увядшим и мокрым бурьяном пустырь. Шагал прямо к заброшенной птицеферме.
    Несложно догадаться, как отреагировали узники лаборатории на известие об их немедленном  освобождении. И вскоре четыре человеческие фигуры растворились в тумане и направились в сторону леса.
  Фокин заметил их ещё на опушке и кивнул Совлатскому, напомнив о таймере.
    Корабль выглядел беззащитным и каким-то серым, а не серебристым.
    Они с Совлатским спустились по трапу и вскоре уже обнимали пленников.  Загнобин отошёл в сторону и хмуро поглядывал на радостное действо.

    - Ну, здравствуй, Лёва Зельцман! – улыбнулся Фокин. – Выполнил я поручение твоих умерших родственников. Ты свободен, и мы можем отправляться в Москву.
    - Значит, мать и папа уже мертвы? – опустил голову Лёва. – Вот же гад! – повернулся он к Загнобину. – Набить бы тебе рыло…
    - Ну-ну, не стоит этого делать, Лёва, он своё ещё получит, - остановил его Фокин. – На этом всё, господин Загнобин, - повернулся он к Глуну, - можете отчаливать. Но счастливой дороги пожелать вам всё же не хочу.
    - Из-за вашего вмешательства, господин журналист, - хмуро произнёс Глун, - до конечной цели я не долечу. Но что поделаешь, очевидно, это судьба… Если время терпит, будьте так добры, поднимитесь со мной на корабль, всего на пару слов… Не волнуйтесь, друзья, с ним ничего не случится, - остановил он жестом руки встрепенувшегося Лёву, - я обещаю.
    Фокин хмыкнул и, улыбаясь, стал подниматься по трапу следом за Глуном.
    Минут через пять  Серёга Фокин спустился к товарищам с большой дорожной сумкой в руках. А ещё через минуту серебристый корабль медленно оторвался от земли и вскоре исчез в серой туманной дымке.



                ЭПИЛОГ

    Серый московский дворик  первого  Строительного переулка  утопал в снегу, и промокшая взъерошенная ворона  угрюмо  глазела  на спешащих домой горожан, втайне завидуя их тёплым гнёздам.
    - …а ему, почитай, уже лет сто, дому-то, - услышал Фокин и отошёл от окна, за которым, не переставая, летели белые, холодные  мухи.
    - Ему уже не ремонт капитальный-то нужен, - продолжала опьяневшая Авоська, - а снос ему нужен к такой-то матери! Ты, говорит он мне, прораб то есть, ты, тётка, не шуми, вот тут подлатаем, там подкрасим, и будет как новенький. А какой он, на фиг…
    Фокин смотрел на раскрасневшуюся пьяненькую Авоську и вспоминал, много о чём вспоминал, но уже ни о чём не жалел. Он налил ещё водки в Авоськину рюмку, затем выпил из своей и поднялся из-за стола.
    Часы на стене кухоньки показывали двенадцатый час, а значит, пора баиньки. Так уж у него повелось, ещё давно  вошло в привычку ложиться  спать около двенадцати и не позже.
    Серёга Фокин прошёл в свою комнату и захлопнул за собой дверь. Знакомые и такие привычные ему,  вещи, были на своих местах. Вымпел Трудового  Красного Знамени висел на гвоздике, а бронзовый бюстик Ленина стоял, где ему и положено – на книжной полке.
    «Сколько снега навалило в этом году!» – вздохнул Фокин и…нажал кнопку с левой стороны живота. Затем  щёлкнул раздвоенным  языком и улёгся  спать.

   
   
                Дмитрий Грановский   
   
               
               
               
   
   

Все имена, фамилии и названия населённых пунктов являются вымышленными, любые совпадения случайны.